bannerbanner
Время вестников: Законы заблуждений. Большая охота. Время вестников
Время вестников: Законы заблуждений. Большая охота. Время вестников

Полная версия

Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
20 из 21

– Представления не имею, – вяло пожал плечами Казаков. – Знаю одно – этот парень приехал из какого-то местечка под названием Ренн-ле-Шато. Зовут то ли Жайме, то ли Хайме… Такой весь из себя роковой красавчик, на испанца смахивает.

– Как интере-есно, – протянул Райнольд и рассеянно уселся рядом с Казаковым на ступеньку. Побарабанил пальцами по колену. – Представитель Бешеной семейки объявился в Мессине? Ну-ка скажите, волосы у него длинные?

– Как хвост у лошади, – нехотя буркнул Сергей.

– Наверняка темные глаза, хороший загар, лицо вытянутое, нос, скорее всего, с горбинкой?

– Ага.

– Вы правильно сделали, что не стали с ним связываться, а тихо-мирно ушли, – очень серьезно сказал Рено. – Такой орешек вам не по зубам.

– Это точно, – зло бросил Казаков. – Понимаете, Рено, я почти не владею здешним оружием, мечом там или пикой, но могу вполне недурно и грамотно дать в морду просто руками… А этот…

– Вы что, с ним подрались? – ахнул Шатильон. – С одним из Транкавелей? И остались живы? Полагаю, у молодого человека было хорошее настроение или он, что менее вероятно, обуялся приступом человеколюбия.

– Что вы меня пугаете? – поморщился Казаков. – Вас послушать, так я нарвался едва не на полубога.

– Ну не то чтобы… – причмокнул губами Рено и наклонил голову. – Бешеное семейство недаром получило свое прозвище. Впрочем, я должен убедиться лично. Мало ли, ошибка, просто похожий человек… Где они?

– В комнате, – кивком указал направление Сергей. – Они даже камеристку выгнали. Мадам де Борж ушла в церковь. А я тут сижу, как дурак. Навроде собаки пуделя.

– Какой собаки? – не понял Рено, поднимаясь на ноги. – Идемте. Не бойтесь, когда рядом я – вам ничего не угрожает.

– Я и не боюсь. Я потом с этим парнем поговорил, извинился. Но все равно там оставаться не хотелось. Как пятое колесо в телеге, честное слово.

Райнольд де Шатильон, сохраняя на лице выражение безмятежного спокойствия, несколько раз размеренно ударил костяшками пальцев в дверь, а когда ему отворили, одарил принцессу одной из своих самых лучезарных улыбок. Рено умел улыбаться так, что человек немедленно начинал чувствовать к нему расположение.

– Ваше высочество? – высокий седой старикан поклонился столь изящно, как не получилось бы и у иного семнадцатилетнего оруженосца. – Вы позволите нарушить ваш покой?

– Ангерран? – подняла брови Беренгария. – Разумеется, входите. О, вы вместе с Сержем! Позвольте вам представить…

– Нас представлять не надо, – Рено всем корпусом повернулся к Хайме и как-то очень по-лакейски и одновременно издевательски отбил поясной поклон. – Мы знакомы. Мессир, а ваш уважаемый папенька, граф Редэ, знает, что вы отправились путешествовать?

– Мой папенька, – холодно ответил Хайме, суживая глаза, – знает одно: его младший сын отправился в странствие, откуда нет возврата. Здравствуйте… мессир Ангерран.

– Счастлив, что вы помните мое имя, – насмешливо ответил Шатильон. – Как там в нашем замечательном Ренне? Надеюсь, здоровье наследника фамилии в последнее время не пошатнулось? Было бы обидно…

– Рамон здоров, – буркнул Хайме. – Предупреждая следующие ваши вопросы, скажу, что также здоровы папенька, Тьерри, Бланка и все, населяющие наш замок люди.

– Люди… – почему-то повторился Рено. – Хайме, друг мой, ради нашей старой дружбы я мог бы попросить вас о разговоре наедине? Принцессе пора на святую мессу. Беренгария, мне очень жаль, но мессир Серж не сможет вас проводить в храм. Наденьте вуаль и отправляйтесь.

Как ни странно, Беренгария послушалась сразу, с полуслова. Даже принцесса из королевского дома Наварры почему-то не смела возражать де Шатильону. Она не слишком аккуратно набросила на слегка растрепанную прическу покрывало и молча вышла в пустой коридор.

– Нуте-с, мессиры, – Ангерран-Рено уселся на сундуки с золотом, ласково погладив ладонью деревянный бок одного из них, забросил ногу за ногу и воззрился на двух молодых людей. – Будем беседовать. Хайме, что вы стоите, присаживайтесь. Серж, хоть вы теперь и рыцарь, но менее склонны к сословным предрассудкам. Посему не сочтите за труд налить вина мне, нашему гостю и, разумеется, себе. Разговор предстоит крайне серьезный.

– О чем? – тихо спросил Транкавель-младший.

– Для начала, – сказал Рено, наблюдая за тем, как исполнительный Казаков наполняет кубки, – о короне Франции. Не пугайтесь мессира Сержа, он мой помощник и, как я полагаю, может быть посвящен в некоторые тайны вашего великолепного семейства. Во вторую очередь говорить будем о вас, Хайме. И о том, что именно привело вас в пределы королевства Обеих Сицилий. Устраивает? Не смотрите волком, ваши таланты на меня не действуют. Я вообще полагаю, что из всех отпрысков графа Бертрана более всего древних тайн причастился даже не Рамон, а Тьерри.

В дверь постучали.

– Да?! – недовольно рявкнул Рено и пробормотал: «Кого, черт возьми, принесло на этот раз?»

Створка приоткрылась.

Хайме и Казаков вскочили одновременно. Новоприбывший был им отлично знаком.

Мессир де Гонтар.

– Вы позволите? – статный пожилой человек с породистым дворянским лицом миновал проем и остановился на пороге. – Как погляжу, здесь дружеская посиделка единомышленников? Можно ли присоединиться?

– Валяйте, – непринужденно махнул рукой Рено, даже не соизволивший привстать. – Молодые люди заранее согласны. Присаживайтесь, Гонтар. Вино будете?

– А то!

– Знаете, что творится? – вопросил Шатильон. – Впрочем, вы всегда все знаете. Я подыскал себе помощника, а он из юношеского рвения все испортил!

– Все мы несовершенны, – вздохнул мессир де Гонтар. Казаков почувствовал, что в комнате стало прохладнее. – Вы, господа, беседуйте, я не стану вмешиваться. Если только проясню некоторые детали… Хайме, вам, кстати, привет от старшего брата. Боюсь, Рамон занемог…

* * *

Как ни странно, за время ночных приключений, стоивших одному из оруженосцев Ричарда жизни, второму – телесного здоровья, а самому Ричарду – повергнутого во прах самолюбия, Бертран де Борн умудрился сохранить как обычную жизнерадостность, так и привычную менестрелю покорность судьбе. Фаворит Ричарда, едва оказавшись вместе с венценосным пленником в мессинской крепости, сразу принялся устраиваться на новом месте со всеми удобствами. Если король просто сидел на лавке, наклонив голову и беззвучно сквернословя под нос, то Бертран уже успел надоесть страже хуже горькой редьки. Он потребовал теплых покрывал (хотя под самой крышей замка было жарковато), затем приказал принести вина и холодного мяса с хлебом и, разумеется, доставить в комнату многострунный музыкальный инструмент, обычно именуемый виолой.

Стража, естественно, возмутилась. Где, интересно, мы достанем вам, мессир, виолу? Инструмент дорогой, редкий, и, хотя Танкред распорядился обращаться с пленниками по возможности учтиво и выполнять всех их просьбы, данное требование относится как раз не к разряду просьб, а к разряду капризов. Де Борн немедля начал скандалить, не обращая внимания на морщившегося Ричарда и пребывавшего в легкой прострации шевалье де Краона, которого после удара в затылок рукоятью меча мутило и подташнивало. Легенды о крепких рыцарских головах и стенках черепа дюймовой толщины себя не оправдывали.

После полудня виолу все-таки принесли, ибо менестрель начал в голос орать самые слезливые лэ о тяжкой судьбе заключенных и их мечтах о солнышке, зеленой травке и птичках, издающих дивные трели на шелестящих ветвях столетних дубов. Вопли де Борна окончательно добили обычно невозмутимых сицилийцев, кто-то из охранного десятка сбегал в покои королевы и выклянчил у придворных дам весьма неплохой инструмент кедрового дерева.

Трубадур немедленно заявил, что данная виола ему не подходит: струны слишком жесткие, звук дребезжащий, дерево рассохлось, а мастера, создавшего сие непотребство, следовало придушить подушкой еще в колыбели. Но за неимением лучшего… Ладно, оставьте инструмент здесь и выметайтесь.

Бертран настроил виолу и, хитро глянув на Ричарда, забренчал:

Кто красотой, кто знатностью гордится,Много отличий, множество причин,Шрамы на теле, ссадины на лицах —Главная прелесть доблестных мужчин!Сжато осады тесное кольцо,Шрам рассекает графское лицо.

– Уж извините, сир, – прервался менестрель, – но, несмотря на наше бедственное положение, душеспасительные песни никак не вспоминаются. Продолжать?

Ричард только рукой махнул. Ему сейчас было не до песен. Матушка уже второй колокол разговаривала с Танкредом…

Сыплются сверху винные бутылки,Кто б догадался их внизу поднять!Боже, спаси несчастные затылки,Нам ещё рано ангелами стать!А к сдаче Мааса ох как долог путь,Шрам рассекает рыцарскую грудь.

– Эта сирвента, – снова положил ладонь на струны Бертран де Борн, – посвящается доблестной армии вашего родственника, мой король. Помните, четыре года назад? Филипп-Август решил воевать с графом Фландрским, но, как всегда, как всегда, держал свои войска в отдалении, а Маас штурмовали союзные английские принцы. Кажется, вы проторчали под стенами этого вонючего городка полгода?

– Ты пой, а не болтай, – ответил Ричард, и на его хмуром челе нежданно-негаданно появились проблески мысли. Королю показалось, будто он забыл что-то важное, связанное с Филиппом Французским…

Вот загремели залпы из орудий,Вот замелькали факелов огни,Ох, если сорвёмся, что же с нами будет?Боже Всевышний, Францию храни!Башни Мааса – Фландрии оплот,Шрам рассекает рыцарский живот.Может быть, завтра будем мы убиты,Может быть завтра, только б не сейчас,К смерти попасть успеешь в фавориты,Нынче же штурмом мы возьмём Маас!Подлейший из шрамов графу нанесён,Знают лишь дамы, где кончался он!

– Вспомнил! – хлопнул себя по колену Ричард. – Депеши! Письма, которые мне передал этот ублюдок из Наварры!

– Какие письма? – заинтересовался де Борн, отложив виолу. – Те бумажки, которые тебе всучил тот милейший молодой человек? Очаровательный мальчик, вы не находите, сир?

Сир ничего подобного не находил, а копался за пазухой, изыскивая завалившиеся под рубаху измятые пергаментные свитки. Наконец Ричард выудил на свет божий оба письма, переданные ему Казаковым, осмотрел печати, отметив, что первая принадлежит Ангеррану де Фуа, старому приятелю его матушки и ее тайному советнику, а вторая… Три лилии королевства Французского. Его скупердяйшество Филипп-Август.

– Дай прочитаю, – протянул руку де Борн. Менестрель отлично знал, что Ричард, хоть и научен благородному искусству чтения, предпочитает, чтобы депеши ему оглашали другие. Дело в том, что Львиное Сердце почему-то воспринимал только почерки умелых писцов, когда каждая буква тщательно вырисована и слова стоят на достаточном расстоянии друг от друга. Когда же пишут наскоро, Ричард напрочь перестает понимать изложенное на пергаменте послание. – Какое сначала?

– От Ангеррана, – поразмыслив, приказал Ричард. – Филипп подождет. Читай, и чтобы с выражением.

– Э-э… – Бертран де Борн сорвал печать, окинул просвещенным взором ровные строчки, выведенные на латыни и, с лету переводя на норманно-французский, продекламировал:

– «Сир! Осмелюсь предложить вам один прелюбопытнейший документ, случайно попавший ко мне в руки. Полагаю, что вы, государь, со свойственной вам мудростью и монаршей прозорливостью, отличающей каждого истинного правителя Анжуйской династии…»

Бертран поднял брови и глянул на Ричарда:

– Забавно… С каких это пор ты стал мудрым и прозорливым? Может, это не тебе послание?

– Заткнись! – рявкнул англичанин. – То есть читай!

– «…Анжуйской династии, примете к сведению изложенные в прилагаемом ордонансе соображения короля Французского. Остаюсь вашим верным и преданнейшим слугой – Ангерран де Фуа».

– И что? – воззрился на менестреля Львиное Сердце.

– Надо посмотреть второе письмо, – пожал плечами де Борн. – Там наверняка скрыто что-то интересное. Во-от… Слушай. Ого! Это же послание Филиппа к Танкреду! Не подделка, сразу видно. Узнаю руку нашего толстяка и его подпись. Итак. «Возлюбленный брат мой Танкред! Сим могу уверить вас, что совершенно необоснованные притязания английского бычка на принадлежащее вашему величеству имущество…»

– Английского… кого? – кашлянул Ричард.

– Vitellini, – снова прочитал латинское слово трубадур. – Бычок. Сам помнишь, сим речением обозначается любая говяжья молодь. Так и написано. По-моему, Филипп тебя недолюбливает.

– Merde! – высказался король.

– Ну, следуем далее. «…Притязания английского бычка на принадлежащее вашему величеству имущество вызвали у нас, нашего двора, пэров Франции и всех благородных дворян самое искреннее негодование. Однако мы с сожалением вынуждены признать, что столь неразумный, поддающийся сторонним нашептываниями и собственной взбалмошной натуре недальновидный английский король вступил на путь, ведущий к погибели души и развалу нашего общего дела – освобождения Гроба Господня и Святой земли». Сир, вы слышите? Сколь разносторонние мнения о вашей персоне! Для Ангеррана вы подобны Аристотелю, Платону и Юлию Цезарю в одном лице, а Филипп полагает прямо противоположное. Ты-то сам что о себе думаешь?

– Я сейчас думаю, – процедил Ричард, – что как только матушка договорится с сицилийцем, я вызову Филиппа на поединок!

– Это не метод разрешать политические споры, – авторитетно заявил де Борн. – Слушай: «Войско королевство Французского и наш двор заверяют вас, сир, что в случае крайних затруднений, вызванных возмутительными действиями короля Англии, французская монархия окажет королевству Обеих Сицилий любую поддержку – как золотом, так и военной силой. С непременной благорасположенностью к вашему величеству – Филипп-Август Капетинг, король Франции». Каково? Ричард, не ломай скамью, она ни в чем не виновата!

Сюзерен де Борна, выслушав перехваченное Ангерраном послание, выругался не хуже пьяного сержанта-лучника, подцепил широкой ладонью скамью за ножку и сокрушил ее о каменную стену. Разлетелся веер деревянных обломков, а в комнату заглянул озабоченный десятник стражи – глянуть, что происходит. Убедившись, что с английским королем случился очередной приступ ярости, сицилиец аккуратно прикрыл дверь. Если их величество изволят гневаться, мешать не следует.

– Негодяй! – покраснев, орал Львиное Сердце. – Жирный паскудный барсук! Боров со шпорами, выползший из свинарника Капетингов-узурпаторов! Какой он, к чертям собачьим, рыцарь и король?! Такого не на поединок вызывать, а утопить в ближайшей выгребной яме! Ростовщик на троне! Недаром у него еврей в управителях! Хорош союзничек!

– Ричард, когда ты сердишься, становишься просто очаровательным, – сладенько улыбнулся Бертран де Борн. – Тебе ведь сколько раз повторяли – не верь Филиппу. И мадам Элеонора говорила, и герцог Йоркский, и герцог Нормандский. И твой сводный братец Годфри. Даже я предупреждал. Но ты же у нас мудрый и прозорливый…

– Еще одно слово, – взвыл Ричард, – и я тебя размажу по полу!

– По стенке, милорд, – уточнил Бертран. – Может быть, прекратишь беситься и придумаешь, что делать? Или, как всегда, будешь ждать совета матушки? Учти, эта депеша доказала – Филиппу ни в коем случае нельзя показывать спину, а опасаться его следует больше, чем Саладина. Интригующий союзник гораздо хуже открытого врага. Ты понимаешь, что он хотел сделать?

– Нет! – рявкнул Ричард. – Но Филипп все равно последний бастард!

– Парижский боров умеет раздавать авансы, – втолковывал де Борн. – Во-первых, он не захотел ссориться с Танкредом, а Танкред защищает силой своих войск на материке Церковное государство нашего святейшего папы от притязаний германцев. Филипп раскланялся как с сицилийцами, так и с папой: смотрите, какой я добрый католик и как жажду мира между христианскими королями! В то же время он после начала осады Мессины принял нейтралитет. Вовсе не потому, что ждал, пока ты возьмешь город. Сын Фридриха Барбароссы, принц Генрих фон Штауфен, тоже претендует на сицилийский трон, и его армия сейчас в Северной Италии. Если бы Филипп открыто тебя поддержал, то вышла бы ссора с германцами. И, наконец, если бы ты выиграл эту маленькую войну с Танкредом и принудил его отдать наследство, Филипп без зазрения совести забрал бы половину.

– С какой это радости? – ошалел Львиное Сердце.

– А какое соглашение ты, ангел мой, подписал с полгода назад? Забыл, прозорливец? Любая – подчеркиваю, любая! – добыча, связанная с военными действиями как по дороге в Палестину, так и в самой Палестине, делится пополам между королями Франции и Англии. Ты начал военные действия против Танкреда? Отлично! Это подпадает под соответствующий пункт договора. И, что характерно, Филиппу ничего не нужно делать – просто стоять в стороне, ждать и писать подобные письма. Заботы, прямо скажем, необременительные, а выгода налицо и с той, и с другой стороны. Я ясно объяснил?

– Более чем, – насупился король. – Что же теперь делать?

– Кто здесь король Англии, я или ты? Ладно, не сердись. Положись на матушку, она все устроит. Хотя, признаться, мне было бы неудобно перед самим собой…

– Ну да, да! Все уши прожужжал! – снова повысил голос Ричард. – Нельзя в тридцать два года полагаться на мать! Нужно иметь свою голову на плечах! Даже рыцарь обязан думать! Надо читать, что подписываешь! Какое дерьмо все это по сравнению с великой целью, стоящей перед нами!

– Угу, – кивнул Бертран. – Гроб Господень до сих пор находится в грязных лапах сарацин. Я это помню. Теперь успокойся, хлебни вина и жди известий от Элеоноры. Может, тебе спеть что-нибудь душеспасительное?

Ты не шей мне, матушка, красный пурпуан,Все равно он скрыть не сможетСтрашный мой изъян.Девушку ль увижу, женщину ли встречу —Вспомню об изъяне, вся душа горит.Нет, не шей мне, матушка, красный пурпуан —Чем его короче полы, тем видней изъян.Я возьму кольчугу, плащ с крестом надену,В знойной Палестине душу отведу —Подарю изъян свой сотне сарацинов,Пусть их род проклятый кончится на них!И тогда плевать мне станетна большой изъян…Нет, совсем меня не маниткрасный пурпуан!

– Это называется «душеспасительным»? – последовал вопрос, но не от Ричарда, а от королевы Элеоноры. Престарелая государыня стояла в дверях, перегородив весь проем своим роскошным платьем. – Бертран, вы дурно влияете на моего сына.

– Мадам, – Бертран поднялся и отвесил Элеоноре куртуазный поклон, – смею заметить, что ваш… э-э… советник, мессир де Фуа, полагает короля Англии мудрым и прозорливым. Вот письмо с доказательством истинности этих слов. Следовательно, на сего добродетельного монарха невозможно оказать дурное влияние даже столь беспутному прожигателю жизни, коим является ваш нижайший и недостойнейший подданный.

– Ты ему слово, он тебе в ответ десять, – буркнула королева-мать. – Борн, помолчите недолго.

Элеонора вместе с двумя камеристками подошла к угрюмому Ричарду, ей подали свитки, которые, в свою очередь, аквитанка передала сыну.

– Подпишите, сир, – не то снисходительно, не то насмешливо велела Элеонора. – Дело решено.

– Как решено? – насторожился Ричард, даже не посмотрев на пергаменты. – Матушка, объясните.

– Вы отказываетесь от всех притязаний на наследство моей дочери Иоанны, – скучным голосом начала перечислять королева-мать. – Приданое остается у Танкреда, Иоанна же вправе забрать все, что причитается ей по договору о наследовании, подписанному с сицилийцами. Это первое. Второе. Что касается вашей светлейшей особы, мессир сын мой… Вы пленник Танкреда, и он, разумеется, потребовал выкуп.

– Что? – вскинулся король.

– Не перебивайте. Выкуп заплатила я. Танкред потребовал кольцо с моей руки. Между прочим, самое любимое.

Ричард обомлел. Конечно, Танкред сделал рыцарский жест, но неприкрытая издевка так и сквозила. Английского короля выкупила мать за какое-то грошовое колечко, пускай и любимое! Просто плевок в лицо!

Бертран де Борн, которому вообще-то приказали молчать, расхохотался в голос. Элеонора его не остановила, зная, что осуждение и насмешки со стороны фаворита окажут на Ричарда гораздо большее воздействие, нежели долгие материнские упреки. Бертран уже воображал, какую балладу он сложит. «Лэ о перстне королевы»! Ну-ну.

– Танкред Сицилийский прощает вам убытки, понесенные его государством и войском из-за ваших безрассудных действий, – продолжила Элеонора, когда искренний смех де Борна утих. – Его величество разрешает вам остаться в Мессине еще на десять дней в качестве гостя для подготовки войска к отплытию в Палестину и для устроения свадебных торжеств.

– По-моему, Танкред женат, – некстати брякнул Ричард.

Элеонора только глаза закатила.

– Танкред женат, но вы-то холостяк, – фыркнув, сказала королева-мать. – Посему завтра или послезавтра святейший Папа Климент обвенчает вас с Беренгарией Наваррской. Сейчас я поеду к святому отцу, уговориться о времени проведения обряда венчания.

Элеонора наклонилась к самому уху Ричарда и прошептала:

– Дешево отделались, не так ли, сын мой? – и уже громче, так, чтобы слышали все: – Подайте королю Англии перо. Его величество желает подписать договор с монархом Обеих Сицилий Танкредом Гискаром.

Перо вздрогнуло в пальцах Ричарда, и на том месте, где красовались аккуратная подпись Элеоноры и размашистые каракули Танкреда, образовалась черная растекающаяся клякса.

«Поражение, – подумал Ричард. – Дикое, позорное поражение! Остается лишь воздать по заслугам его виновникам».

И подписал.

Глава девятая

Меровинги повсюду!

10–12 октября 1189 года.Мессина, королевство Сицилийское.

Казаков, в прежние времена читая описания средневековых свадеб, был уверен, что столь важное событие в жизни высшего света должно праздноваться не менее десяти дней (а еще лучше – пары месяцев), оснащаться непременными атрибутами наподобие турниров, охот, банкетов и снова турниров и вообще громыхать на весь белый свет. Чтоб любой житель королевства и окрестностей знал – король женился. Списывать скромность обряда на походную обстановку и взаимную неприязнь жениха и невесты не приходилось. Всем образованным людям известно, что через сто с лишним лет король Франции Людовик XI Сварливый обвенчался с Клеменцией Венгерской в походно-полевых условиях, во время очередной свары с графами Фландрии. Но и то – торжества заняли почти две недели, а потом, когда армия вернулась в Париж, празднества продолжились в столице. Королевская женитьба не есть обычное заключение брака, но событие политическое и символическое.

Во-первых, брачный договор обязывает монарха поддерживать семью своей избранницы и наоборот, образуются новые союзы и распадаются старые, в очередной раз перечерчивается карта владений, товары на лондонских рынках то дешевеют, то дорожают, итальянские банкиры, как всегда, наживаются, а плебс на всякий случай предрекает великие потрясения и предвкушает бесплатную выпивку.

Во-вторых, символика обретения помазанником Божьим благоверной супруги заставляет ожидать еще одного, куда более важного события – появления наследника трона. Династия укрепляется, дяди и тети в ужасе представляют, что юному принцу (а вообразите, что таковых принцев в будущем может насчитываться трое-четверо!) король выделит в собственность ленные земли за счет любимых родственников, прежний наследник, брат или племянник короля, теряет права на трон и ударяется в запой, а плебс опять же сплетничает, привычно паникует в ожидании новых налогов и вновь жаждет непременной раздачи вина из королевских подвалов.

Ожидания Казакова не сбылись, да оно и к лучшему. Возникло слишком много дел и забот, среди которых присутствие на свадьбе Беренгарии занимало место не принципиальное. Мадам Элеонора, как обычно, взявшая дело в свои твердые руки, после краткого совета с папой Климентом назначила венчание на двенадцатое число октября месяца или на день святого Серафима.

Подавленный Ричард противоречить не осмелился, да, наверное, и не видел в этом смысла. Беренгария же, наоборот, приняла решение королевы-матери со сдержанной радостью, ибо понимала, что просрочка смерти подобна.

Однако встречу принцессы с «возлюбленной матушкой» предваряли несколько незаметных, но немаловажных событий, сыгравших определенную роль в судьбе как венценосцев, так и особ, занимавших куда более низкое положение.

…После странной беседы в монастырских стенах, проходившей при участии Рено де Шатильона, Транкавеля-младшего, новопосвященного сицилийского рыцаря и многотаинственного мессира де Гонтара, Казаков чувствовал себя на удивление уверенно. Конечно, присутствие Гонтара несколько смущало, но потом, когда Казаков подошел к Рено спросить, какого хрена здесь понадобилось этому старому пижону, бургундец только усмехнулся недобро.

– Видите ли, Серж, господин де Гонтар… как бы вам сказать? Не совсем человек.

– Вернее, совсем не человек, – безапелляционно выдал Казаков. Рено не удивился:

– Я предполагал, что вы могли с ним встречаться раньше. Гонтар всегда клюет на все новое и необычное. Любопытно, о чем вы говорили? Небось, стращал?

На страницу:
20 из 21