Сказания Умирающей Земли: Волшебник Мазериан; Пройдоха Кугель

Закончив, Гайял спросил:

– Тебе понравилось?

– Очень! Может быть, ты все-таки попробуешь флейту дядюшки Людовика? У нее прекрасный мягкий тембр, и она не требует слишком часто переводить дыхание.

– Нет! – с неожиданным упрямством отказался Гайял. – Я умею играть только на своем инструменте.

Он снова поднес флейту к губам и стал исполнять порывистую, быструю карнавальную плясовую. Людовик, очевидно превосходивший Гайяла виртуозностью, принялся украшать мелодию пассажами, а Эймет, увлеченная пунктирным ритмом, стала кружиться по каменным плитам в такт музыке, изобретая свой собственный веселый танец.

Гайял заиграл бешеную крестьянскую тарантеллу – Эймет кружилась все быстрее и быстрее, раскинув руки в стороны и болтая головой как тряпичная кукла. Людовик не отставал, блестяще подбирая аккомпанемент, то взлетавший над основной мелодией, то опускавшийся, переплетаясь вокруг отрывистой трехдольной темы арпеджированными аккордами и хроматическими глиссандо, как серебристыми звуковыми кружевами, и добавлявший настойчивые вступительные форшлаги.

Теперь глаза Людовика были прикованы к кружившейся вихрем фигуре девушки. Внезапно старик подменил тарантеллу Гайяла собственным безумно стремительным наигрышем, пульсировавшим лихорадочными синкопами, – и Гайял, увлеченный непреодолимым порывом музыки, заиграл лучше и быстрее, чем когда-либо, придумывая трели, пассажи, каскады арпеджио – четкие и пронзительные, взлетающие до переливчатых высот.

Но никакие потуги Гайяла не могли сравниться с игрой Людовика. Глаза старика выпучились, капли пота выступили на морщинистом лбу, его флейта разрывала воздух экстатическими вибрациями.

Эймет плясала как в эпилептическом припадке – лишенная красоты и грации, теперь она выглядела нелепо, незнакомо. Музыка Людовика становилась невыносимой не только для слуха, но для зрения. Глаза Гайяла затянула серовато-розовая пелена: он видел, как Эймет упала без чувств, как у нее на губах выступила пена – Людовик решительно поднялся на ноги, словно изрыгая очами пламя, проковылял к телу Эймет и начал исполнять невыразимо напряженный похоронный антем – протяжные торжественные звуки, полные пугающего смысла.

Людовик призывал смерть.

Гайял Сфирский повернулся и выбежал из зала, широко открыв глаза от страха. Ничего не замечая, Людовик играл погребальный гимн так, словно выковывал из каждой ноты вертел, протыкавший между лопатками дергающееся тело девушки.

Гайял выбежал под ночное небо – холодный воздух обжег его, как шквал ледяного ливня. Он ворвался под соседний навес; белый конь приветствовал его тихим ржанием. Поспешно оседлав коня, Гайял поскакал по улицам древнего Каршезеля мимо зияющих черных окон, наполняя ночную тишину звонким стуком подков по булыжнику, – дальше, как можно дальше от музыки смерти!

Гайял Сфирский взлетел галопом по горному склону, обратив лицо к звездам, и остановился только на хребте. Здесь он повернулся в седле, чтобы взглянуть назад.

Дрожащие лучи рассвета начинали проникать в каменистую долину. Где был Каршезель? Город исчез – остались только какие-то жалкие развалины…

Что это? Далекий звук?

Нет. Его окружало полное безмолвие.

И все же…

Нет. Только россыпи камней темнели на дне долины.

Гайял отвернулся и, неподвижно глядя вперед, направил коня вдоль тропы, удалявшейся на север.

Тропа погрузилась в ущелье, стиснутое обрывистыми стенами серого гранита, испещренными темно-пунцовыми и черными пятнами лишайника и синеватой плесенью. Копыта коня гулко постукивали по камню – звуки казались слишком громкими, они гипнотизировали своим размеренным ритмом… Изможденный бессонной ночью, Гайял обмяк в седле. Его наполняла дремотная теплота, глаза самопроизвольно смежались, но тропа неуклонно вела в неведомый простор, а страстное желание заполнить пустоту в уме никогда не покидало Гайяла.

Гайял настолько расслабился, что чуть не упал с коня. Встрепенувшись, он решил обогнуть еще один выступ скалы и устроиться на отдых.

Скала нависала над тропой – из-под нее нельзя было увидеть небо, хотя Солнце уже поднялось к зениту. Тропа завернула за каменный выступ; сверху просиял лоскут черновато-синих небес. «Еще один поворот», – говорил себе Гайял. Ущелье раскрылось: горы остались за спиной, впереди расстилалась бесконечная степь: земли, расцвеченные тончайшими оттенками, исполосованные расплывчатыми тенями, постепенно растворявшиеся в тусклой буроватой дымке горизонта. Гайял заметил на берегу далекого блестящего озера какую-то возвышенность, полуприкрытую темными кронами деревьев. На противоположном берегу виднелась едва различимая россыпь грязновато-белых руин… Музей Человека? Немного поколебавшись, Гайял спешился, лег и заснул под защитой Безразмерной Ячеи.

Полное роскошного печального величия, Солнце закатилось за горный хребет; над тундрой сгустились сумерки. Гайял проснулся и освежил лицо в ручейке неподалеку. Покормив коня, он подкрепился сушеными фруктами и хлебом, после чего вскочил в седло и поехал дальше по тропе. Впереди равнина превращалась в безлюдные, почти безжизненные северные дали; сзади вырастали в небо черные скалы; Гайялу в лицо дул ленивый холодный ветерок. Становилось все темнее; равнина исчезала под покровом мрака, надвигавшегося подобно черному наводнению. Гайял боязливо натянул поводья: может быть, лучше было переждать до утра? Если он заблудится в темноте, кто знает, в какую еще западню он забредет, свернув с тропы?

Откуда-то донесся скорбный звук. Гайял напрягся, обратив лицо к небу. Вздох? Стон? Плач?.. Звук повторился ближе. Теперь можно было расслышать шорох – шорох трепещущих на ветру свободных одежд. Гайял испуганно пригнулся в седле. В темноте над ним медленно проплыла фигура, закутанная в белое. Под капюшоном зловеще светилось исхудалое лицо с глазами, черневшими, как глазницы черепа.

Призрак испустил очередной скорбный стон и пролетел дальше, постепенно воспаряя ввысь… Вскоре уши Гайяла уже не различали ничего, кроме порывов ветра.

Гайял судорожно вздохнул, опустился грудью на луку седла – и остро ощутил беззащитность спины. Соскользнув на землю, он развернул вокруг себя и коня оболочку Безразмерной Ячеи. Приготовив подстилку, он улегся и долго смотрел в темноту, но в конце концов сон одолел его, и ночь прошла.

Проснувшись до рассвета, Гайял снова пустился в путь. Тропа превратилась в ленту белого песка между порослями серого утесника; конь упорно продвигался вперед, миля за милей.

Тропа вела к покрытой деревьями возвышенности, замеченной Гайялом сверху, – теперь ему казалось, что он видит крыши в просветах между кронами и чувствует в прохладном воздухе привкус дыма. Вскоре справа и слева появились возделанные грядки нарда, топляника и карликовой ранеты. Гайял осторожно ехал дальше и постоянно оглядывался, ожидая появления людей.

Теперь слева вдоль тропы тянулась ограда, сложенная из камней и черных бревен; камни были обтесаны в форме четырех шаров, нанизанных на центральный столб, а искусно вырезанные спиралями бревна, служившие перекладинами, были вставлены в углубления между шарами и столбами. За оградой находился обширный участок голой земли, местами взрыхленной, местами покрытой рытвинами и воронками, кое-где обугленной и вспученной, – как если бы здесь случился пожар, после чего кто-то наносил по всему участку случайные удары чудовищным молотом. Заинтригованный, Гайял задумчиво разглядывал этот пустырь и поэтому не заметил, что к нему молчаливо приблизились три человека.

Конь нервно вздрогнул; Гайял обернулся и увидел троих, преградивших ему путь; один из них взял под уздцы белого коня.

Это были высокие, хорошо сложенные люди в облегающих костюмах из темно-коричневой кожи с черной оторочкой. На головах у них были шапки каштанового оттенка из плотного материала, сложенного аккуратными складками, с поднятыми кожаными наушниками, горизонтально торчавшими в обе стороны. У местных жителей были продолговатые, торжественно-строгие лица, желтоватые, как слоновая кость, но с золотистым отливом, лучистые золотистые глаза и волосы черные, как вороново крыло. Они, очевидно, не были дикарями; их точные движения отличались характерной вкрадчивостью, покрой одежды свидетельствовал о строгом соблюдении старинных традиций. Незнакомцы критически оценивали внешность Гайяла.

Их предводитель сделал шаг вперед. Выражение его лица не было ни угрожающим, ни доброжелательным:

– Приветствуем тебя, чужеземец! Куда лежит твой путь?

– Добрый день! – отозвался Гайял. – Я еду туда, куда меня зовет путеводная звезда… Надо полагать, вы – сапониды?

– Таково наименование нашей расы. Перед тобой наш город, Сапонс. – Сапонид разглядывал Гайяла с нескрываемым любопытством. – По расцветке твоей одежды можно предположить, что ты – южанин.

– Я – Гайял из Сфира, что на берегах реки Скаум в Асколаисе.

– Ты проделал дальний путь! – отметил сапонид. – Странника нередко подстерегают смертельные опасности. Значит, тобой движет некое безудержное стремление, заставляющее неустанно и бесстрашно следовать за путеводной звездой?

– Я совершаю паломничество, – объяснил Гайял, – чтобы утолить жажду моего ума. Любое странствие кажется коротким, если путник достигает своей цели.

С этим сапонид вежливо согласился:

– Значит, ты взобрался на Фер-Акилу и спустился на равнину?

– Так я и сделал. Там холодно и почти ничего не растет, одни скалы. – Оглянувшись, Гайял взглянул на темную громаду гор. – Только вчера ночью я выехал из ущелья. После чего надо мной пролетел призрак, и я уже решил, что мне уготована могила.

Гайял с удивлением прервался: по всей видимости, его слова вызвали у сапонидов какие-то сильные чувства. Их лица вытянулись, они поджали побелевшие губы. Их предводитель больше не уделял такого внимания нарочитой вежливости манер; он обозревал небо, почти не скрывая страх:

– Призрак… парящий высоко в небе, закутанный в белый саван?

– Да. Местным жителям он хорошо известен?

Гайялу пришлось довольно долго ждать ответа.

– В каком-то смысле, – сказал наконец сапонид. – Это предвестие большого горя… Но я тебя прервал – продолжай рассказ.

– Рассказывать больше не о чем. Я нашел убежище, переночевал, а утром спустился на равнину.

– И тебя никто не тронул? Даже Двуногий Змей Кулбо, что рыщет в горах, как неумолимая судьба?

– Я не видел ни двуногой змеи, ни даже ползучей ящерицы. Кроме того, моя тропа защищена благословением. Пока я с нее не свернул, мне не грозят никакие злоключения.

– Любопытно, любопытно.

– А теперь, – оживился Гайял, – позвольте мне задать вам вопрос, так как я хотел бы многому научиться. Кто этот призрак и какие злоключения знаменует его появление?

– Ты спрашиваешь о вещах, не совсем доступных нашему пониманию, – осторожно уклонился сапонид. – Об этом призраке лучше не упоминать, если ты не хочешь привлечь к себе дополнительное внимание пагубных сил.

– Как вам угодно, – развел руками Гайял. – Может быть, вы объясните мне…

Тут Гайял придержал язык. Перед тем как расспрашивать местных жителей о Музее Человека, было бы предусмотрительно узнать, как сапониды относились к этому учреждению. Вполне возможно, что, узнав о том, куда он направлялся, они могли воспрепятствовать его дальнейшему передвижению.

– Да? – приподнял брови сапонид. – В каких разъяснениях ты нуждаешься?

Гайял указал на обожженный, развороченный участок за оградой из камней и бревен:

– Что означают эти следы разрушения?

Сапонид непонимающе уставился на пустырь и пожал плечами:

– Это одно из древних мест. Там обитают мертвые. Ни одно живое существо не может там пройти, не заразившись пагубными чарами, отравляющими кровь и покрывающими тело гниющими язвами. Туда мы отправляем тех, кого убиваем… Забудь об этом. Надо полагать, ты не прочь отдохнуть и подкрепиться в Сапонсе. Следуй за нами.

Сапониды повернулись и направились по тропе к городу; не находя причин для возражений, Гайял пришпорил коня и поехал за ними.

По мере того как они приближались к осененному деревьями холму, тропа расширялась и превратилась в дорогу. Справа, за порослями чахлого красновато-лилового тростника, показался близкий берег озера. На берегу были устроены причалы из массивных черных бревен; у причалов на озерной ряби, возбужденной ветерком, покачивались лодки. Загнутые нос и корма каждой из этих лодок, серповидных в профиле, торчали высоко над водой.

В городе дома были сложены из обтесанных бревен, причем использовались бревна различных оттенков, от свежего золотисто-коричневого до потускневшего от времени черного. Конструкция трехэтажных строений отличалась сложностью и обилием декоративных деталей; крутые коньки крыш нависали спереди и сзади. Опорные столбы и простенки покрывала искусная резьба, изображавшая переплетения лент, закрученные усики, листву, ящериц и тому подобное. Ставни на окнах тоже украшала резьба – лиственные орнаменты, морды животных, лучистые звезды выступали из приятного для глаз полосчатого мягкого дерева. Местные жители хорошо умели вырезать по дереву и привыкли любоваться резьбой.

Улица вела наверх по склону холма под сенью плотных древесных крон, мимо домов, наполовину купавшихся в листве, – сапониды выходили наружу, чтобы взглянуть на всадника-чужеземца. Все они двигались словно украдкой и говорили вполголоса, причем Гайял никак не ожидал увидеть здесь, в северной степи, столь элегантные наряды.

Проводник задержался и повернулся к Гайялу:

– Прошу вас сделать мне одолжение и подождать, пока я доложу воеводе о вашем прибытии – это позволит устроить вам надлежащий прием.

Просьба прозвучала искренне, проводник не отводил глаза в сторону, но у Гайяла возникло впечатление, что сапонид нарочно использовал несколько расплывчатые формулировки. Тем не менее, так как его конь стоял посреди дороги и никто не просил его повернуть в сторону, Гайял согласился подождать, чувствуя себя в безопасности. Сапонид ушел, а Гайял остался в седле и задумчиво рассматривал город, расположившийся на высоком холме посреди равнины.

Приблизилась группа девушек, откровенно и без всякого смущения разглядывавших Гайяла. Гайял изучал их с таким же пристальным вниманием – и решил, что местным девушкам чего-то не хватало. Чего именно, он не мог определить сразу. На них были нарядные одежды из вязаной шерсти, выкрашенной в полоску различных оттенков; у них были грациозные стройные фигуры, причем, судя по всему, они не лишены были кокетства. И тем не менее…

Сапонид вернулся:

– Теперь, сэр Гайял, вы можете ехать дальше.

Стараясь выражаться так, чтобы у проводника не возникло впечатление, что гость в чем-то его подозревает, Гайял предупредил:

– Уважаемый господин сапонид! Надеюсь, вы принимаете во внимание, что в связи с характером охранного благословения тропы моим отцом я не решаюсь покидать означенную тропу, так как, покинув ее, я мог бы немедленно подвергнуться влиянию сглаза или заклятия какого-нибудь недруга, каковой, если он уже преследовал меня по пути, не преминул бы воспользоваться таким случаем и расстроить мои дальнейшие планы самым плачевным образом.

Сапонид жестом выразил полное понимание:

– Разумеется, с вашей стороны это весьма предусмотрительно. Позвольте заверить вас в том, что я проведу вас на прием к воеводе – уже сию минуту он спешит выйти на площадь, чтобы приветствовать странника, прибывшего с далекого Юга.

Гайял благодарно поклонился, и они продолжили путь.

Вскоре дорога, поднявшаяся на холм, выровнялась и пересекала лужайку, устроенную посреди городской площади. Лужайку покрывал сплошной ковер небольших растений с дрожащими сердцевидными листочками всевозможных оттенков фиолетового, красного, зеленого и черного цветов.

Сапонид повернулся к Гайялу:

– Так как вы – чужеземец, я обязан вас предостеречь. Ни в коем случае не выезжайте и не заходите на священный луг. Нашими традициями это строго воспрещается, и нарушителей подвергают тяжким наказаниям за святотатство.

– Я учту ваше предостережение, – отозвался Гайял. – Я намерен уважать ваши законы и соблюдать их в той мере, в какой это от меня зависит.

Произнося эти слова, Гайял проезжал мимо густой зеленой изгороди – из-за этого укрытия с оглушительным ревом неожиданно выскочило чудище с выпученными глазами и устрашающими клыками. Конь Гайяла отпрянул, рванулся в сторону и прыгнул на священный луг, круша копытами трепещущие разноцветные листочки.

Несколько сапонидов тут же бросились к коню, схватили Гайяла и стащили его с седла.

– Эй! – закричал Гайял. – Что это значит? Отпустите меня!

Сапонид-проводник подошел к нему, укоризненно качая головой:

– Как же так? Я только что предупредил вас о недопустимости такого проступка!

– Но чудище напугало коня! – оправдывался Гайял. – Я не несу никакой ответственности за это нарушение – отпустите меня, мы опоздаем на прием!

Сапонид ответил:

– Боюсь, что в данном случае необходимо соблюдение традиций, предусматривающих наказания. Несмотря на поверхностную обоснованность ваших возражений, они не выдерживают серьезной критики. Например, существо, которое вы назвали «чудищем», на самом деле совершенно безобидное домашнее животное. Во-вторых, я наблюдал за животным, на котором вы едете; оно подчиняется движениям поводьев и поворачивает только по вашему указанию. В-третьих, даже если можно было бы согласиться со справедливостью ваших доводов, вы в любом случае признали свою ответственность за небрежность или бездействие. Вам следовало заранее предотвратить любое непредсказуемое перемещение вашего животного – или же, получив сведения о священном характере луга, вы должны были учесть возможность такого перемещения, спешиться и взять животное под уздцы. Следовательно, сэр Гайял, к моему величайшему сожалению, я вынужден заключить, что вы обязаны понести наказание за неуместное, нечестивое и дерзкое неуважение к традициям. Поэтому кастеляну и сержанту-пономарю, в обязанности каковых входит задержание нарушителей закона, надлежит арестовать вас, препроводить вас в место заключения и содержать вас в этом месте, пока вы не будете подвергнуты надлежащим наказаниям.

– Все это – сплошное издевательство! – яростно возмущался Гайял. – Только варвары способны так обращаться с одиноким путником!

– Вы заблуждаетесь! – парировал кастелян. – Мы – в высшей степени цивилизованный народ, соблюдающий обычаи, унаследованные с глубокой древности. Так как слава нашего прошлого затмевает достижения нынешних дней, на каких основаниях мы могли бы пренебрегать многовековыми устоями?

Понимая бесполезность сопротивления, Гайял решил проявить спокойствие:

– И каким традиционным наказаниям подвергают нарушителей, вступивших на священный луг?

Кастелян ответил ободряющим жестом:

– Ритуальными правилами предусмотрены три наказания – причем, уверяю вас, в вашем случае они будут чисто условными. Тем не менее формальности должны быть соблюдены, в связи с чем вас необходимо задержать и препроводить во Вместилище Порока. – Кастелян подал знак людям, схватившим Гайяла под руки: – Отведите его! При этом не пересекайте дорогу или тропу, ведущую на север, – тогда вы не сможете его удержать и он ускользнет из рук правосудия!

Гайяла заключили в темный, но хорошо проветриваемый каменный погреб. Пол в погребе был сухой, по потолку не ползали никакие насекомые. Его не обыскали – у него даже не отняли засунутый за пояс Сверкающий Кинжал. Полный опасений и подозрений, Гайял прилег на циновку из тростника и через некоторое время задремал.

Прошло несколько часов. Ему принесли еду и питье. В конце концов к нему явился кастелян.

– Вам повезло! – сообщил ему этот сапонид. – Повезло в том, что, будучи свидетелем происшедшего, я сумел предположить, что ваш проступок явился следствием скорее небрежности, нежели злого умысла. В прошлый раз наказания за святотатство были очень суровыми. Преступника заставили совершить следующие три подвига: во-первых, отрезать пальцы своих ног и пришить их к шее; во-вторых, проклинать и оскорблять своих предков на протяжении трех часов, начиная с провозглашения проклятий, перечисленных в «Общеупотребительном списке анафем», сопровождающегося правдоподобными проявлениями симптомов безумия и наследственных заболеваний, и кончая осквернением очага своего клана нечистотами; а также, в-третьих, искать «Затерянный требник хризалид» на дне озера в башмаках со свинцовыми подошвами, на протяжении не менее чем полутора километров.

И кастелян благодушно взглянул на Гайяла, сложив руки на животе.

– Какие подвиги придется совершать мне? – сухо поинтересовался Гайял.

Кастелян молитвенно соединил кончики пальцев:

– Как я уже упомянул, по приказу воеводы епитимья будет носить исключительно условный характер. Прежде всего вы должны поклясться, что никогда больше не повторите свой проступок.

– С готовностью – клянусь! – произнес Гайял и тем самым взял на себя обязательство.

– Во-вторых, – едва заметно усмехнувшись, продолжал кастелян, – вы должны выполнить обязанности арбитра на торжественном праздничном конкурсе девственной красоты, выбрав наиболее прекрасную, по вашему мнению, из девушек нашего селения.

– Не слишком обременительная обязанность, – заметил Гайял. – Почему ее поручили мне?

Кастелян рассеянно взглянул на потолок.

– С победой на конкурсе красоты связаны некоторые сопутствующие факторы… Каждая из участниц соревнования приходится родственницей кому-либо из горожан – дочерью, сестрой, племянницей, – и, таким образом, выбор, сделанный любым жителем Сапонса, вряд ли можно было бы считать беспристрастным. Вам же никак нельзя предъявить обвинение в фаворитизме; следовательно, вы становитесь идеальным кандидатом на должность арбитра.

Гайялу показалось, что кастелян давал разъяснения достаточно искренне; и все же он не совсем понимал, почему выбору самой очаровательной девушки в городе придавалось такое значение.

– В чем заключается третье наказание? – спросил он.

– Об этом объявят по окончании конкурса, который начнется сегодня вечером.

Сапонид-кастелян удалился из темницы.

Гайял, не лишенный тщеславия, провел довольно много времени, приводя в порядок себя и свой костюм, немало пострадавший от превратностей дальнего пути. Ему позволили вымыться, постричься и побриться, после чего кастелян, прибывший, чтобы освободить узника из Вместилища Порока, нашел его внешность достаточно приемлемой.

Его вывели на дорогу, и он поднялся в сопровождении кастеляна к озаренной Солнцем вершине холма, откуда открывался вид на террасы Сапонса. Повернувшись к кастеляну, он поинтересовался:

– Почему вы позволили мне снова выйти на тропу? Вы же знаете, что здесь мне не угрожают никакие неприятности…

Кастелян пожал плечами:

– Верно. Но вы ничего не выиграете, настаивая на временной независимости. Дальше, впереди, дорога проходит по мосту, который можно снести. За мостом достаточно будет прорвать плотину Пейльвемшальского потока – и, если вы все еще будете идти по тропе, вас с нее смоет, и вы снова станете уязвимым. Нет, сэр Гайял Сфирский! С тех пор как секрет вашей безопасности стал достоянием гласности, охранное благословение может быть преодолено самыми различными способами. Например, ваш путь может быть прегражден высокой стеной, а за вашей спиной может быть возведена еще одна такая же стена. Не сомневаюсь, что благословение не позволит вам умереть от жажды или от голода, но что с того? Вы будете сидеть на одном месте, пока Солнце не погаснет.

Гайял промолчал. Он заметил на озере три серповидные лодки, подплывавшие к причалам, – их высокие носовые и кормовые дуги изящно покачивались на темноватых водах. Пустота в его уме дала о себе знать:

– Почему ваши лодки изогнуты полумесяцем?

Кастелян недоуменно взглянул на него:

– Это единственный практичный способ делать лодки. Разве на Юге не растут гондолопусы?

– Нет, я никогда не видел гондолопус.

– Это плоды гигантской лозы, они растут в форме утолщенного ятагана. Зрелый, крупный плод срезают и очищают, вдоль внутреннего углубления полумесяца делается разрез, после чего концы плода стягивают тросом, пока он не раскрывается в ширину на достаточное расстояние. Затем его пропитывают отверждающим раствором и сушат, покрывают резьбой, полируют до блеска и лакируют, оснащают палубой, поперечными балками и распорками-наугольниками – так и получаются наши лодки.

Они вышли к площади на вершине холма, с трех сторон окруженной высокими зданиями из темного резного дерева. С четвертой стороны открывался вид на озеро и дальнюю горную гряду. Площадь осеняли древесные кроны, и солнечные лучи, пробиваясь сквозь листву, создавали розовато-алые узоры на утрамбованной песчаной поверхности.

К удивлению Гайяла, конкурсу не предшествовали, по-видимому, никакие предварительные церемонии или формальности, причем в среде собравшихся городских жителей нельзя было заметить какое-либо воодушевление. Напротив, они казались подавленными, проявляли признаки раздражения и поглядывали на чужеземца без всякого энтузиазма.