Сказания Умирающей Земли: Волшебник Мазериан; Пройдоха Кугель

– Я найду Куратора и Музей Человека, – заявил Гайял, – чтобы понять все, что можно понять.

Отец Гайяла терпеливо произнес:

– Я подарю тебе моего прекрасного белого коня, мою Безразмерную Ячею, дабы она служила тебе убежищем, и мой Сверкающий Кинжал, рассеивающий ночную тьму. Кроме того, я благословлю избранную тобой тропу, чтобы опасности избегали тебя – в той мере, в какой ты не сойдешь с этой тропы.

С языка Гайяла готовы были сорваться сотни вопросов – в частности, его интересовало, где и каким образом его отец приобрел упомянутые магические средства. Тем не менее он промолчал и принял отеческие дары: коня, волшебное убежище и кинжал со светящейся сферической головкой рукоятки, а также благословение, предохранявшее от нежелательных случайностей, нередко докучавших путникам на сумрачных тропах Асколаиса.

Оседлав коня и наточив клинок кинжала, Гайял бросил последний взгляд на окрестности старой доброй усадьбы владетеля Сфира и отправился на север, чувствуя, как лакуна в его уме пульсировала, нетерпеливо ожидая заполнения знаниями.

Он переправился через реку Скаум на старой барже, служившей паромом. Так как Гайял временно покинул избранную тропу, находясь на пароме, перевозчик, завидовавший роскошным пожиткам молодого человека, решил огреть его дубинкой по голове и ограбить. Гайял, однако, предугадал намерение паромщика и отразил удар, после чего отправил мерзавца пинком за борт, в глубокие мутные воды Скаума. Тот захлебнулся и утонул.

Взобравшись на северный берег реки, Гайял увидел впереди Порфироносный обрыв, а за ним – темные силуэты тополей и белые колонны Кайина на фоне тускло блестевшего залива Санреале.

Бродя по разбитым мостовым городских улиц, юноша приставал к обывателям с бесконечными расспросами, пока один из прохожих, отличавшийся ироническим складом характера, не порекомендовал ему обратиться к профессиональному авгуру.

Гайял нашел авгура в будке, размалеванной священными символами Авмоклопеластианической Кабалы. Оракулом оказался костлявый смуглый старец с покрасневшими глазами и грязной седой бородой.

– Сколько вы берете и за что? – осторожно осведомился Гайял.

– Я отвечаю на три вопроса, – охотно пояснил авгур. – За двадцать терциев я формулирую ответ в виде ясных, недвусмысленных рекомендаций. Если мне платят десять терциев, я отвечаю гимническими песнопениями, осмысление каковых может отличаться некоторой неопределенностью. За пять терциев я отвечу притчей, истолкование которой будет зависеть исключительно от вас. Получив один терций, я бормочу на тарабарском наречии.

– Предварительно, однако, я хотел бы осведомиться о глубине ваших познаний.

– Я всеведущ, – заверил его оракул. – Мне известно все: тайны красного и черного, забытые заклинания Великого Мофолама, намерения рыб и птичьи разговоры.

– И каким образом вам удается все это узнать?

– Исключительно индуктивным методом, – без тени смущения заявил оракул. – Я ухожу в свою будку, запираюсь в ней так, чтобы в нее не проникал ни один проблеск света и, полностью отгородившись от мира, постигаю его сокровенные тайны.

– Почему же, располагая столь драгоценными сведениями, вы прозябаете в нищете? – поинтересовался Гайял. – Вы кутаетесь в какое-то рваное тряпье, а ваши ребра напоминают стиральную доску.

Старый гуру разозлился, отступил на шаг и закричал:

– Давай, проваливай! Подумаешь, умник нашелся! Ты уже выудил из меня мудрости на пятьдесят терциев, а у самого ни гроша в мошне! Желаешь просветиться? – Оракул усмехнулся. – Обращайся к Куратору. – С этими словами мошенник скрылся в будке и захлопнул за собой дверь.

Гайял переночевал на постоялом дворе, а поутру снова направился на север. Безлюдные руины Старого Города остались в стороне – тропа вела его направо, в сказочный лес.

День за днем Гайял ехал на север, строго придерживаясь тропы, чтобы не подвергнуться никаким злоключениям. По ночам он окружал себя и коня волшебным убежищем Безразмерной Ячеи – оболочкой, непроницаемой для зубов и когтей, чар и сглазов, давления, шума и холода; таким образом он спокойно отдыхал в пути, несмотря на любые потуги алчных исчадий мрака.

Огромный тусклый шар Солнца заходил у него за спиной; дневной свет мало-помалу бледнел, а ночи становились морозными. Наконец он заметил на северном горизонте зубчатую полоску утесов Фер-Акилы.

Лес редел, деревья становились приземистыми; здесь чаще всего встречались даобады – округлые переплетения толстых сучковатых ветвей с лощеной красновато-бронзовой корой, обросшие сферическими шапками темной листвы. Неподалеку от гигантского представителя этой разновидности Гайялу повстречалось селение – россыпь покрытых дерном землянок. Тут же появилась шайка угрюмых деревенских увальней, окруживших Гайяла и разглядывавших его так, словно из лесу вышел какой-то диковинный зверь. Гайял, движимый неменьшим любопытством, готов был задавать вопросы, но никто ничего не говорил, пока не подошел гетман – коренастый мужик в косматой меховой шапке, обросший колючей щетиной настолько, что трудно было понять, где кончалась его борода и начиналась растрепанная шерсть его темной камвольной бурки. От гетмана исходила кислая вонь, но Гайял из вежливости старался никак не проявлять свое отвращение.

– Куда идешь? – спросил гетман.

– Я хотел бы перевалить через горы и найти Музей Человека, – объяснил Гайял. – Как туда проще всего попасть?

Гетман указал на выемку в силуэте хребта:

– Видишь ущелье? Это Провал Омона. Там нет тропы, но если ты пройдешь по Провалу, тебе не придется забираться в горы. Туда никто не ходит, однако и оттуда никто не приходит, потому что за Провалом – неведомые земли. А раз туда никто не ходит, то, само собой, там нет никакой тропы.

Полученные сведения не обрадовали Гайяла.

– Если там никто не был, откуда вы знаете, что Провал Омона приведет меня к Музею?

Гетман пожал плечами:

– Это общеизвестно с незапамятных времен.

Услышав какую-то шаркающую возню, Гайял обернулся и увидел загон, обнесенный плетнем из лозняка. На замызганной нечистотами утрамбованной соломенной подстилке стояли несколько неуклюжих мужчин трехметрового роста. Голые, но покрытые грязной клочковатой шерстью желтоватого оттенка, они уставились на Гайяла водянистыми голубыми глазами. На их заплывших лицах застыло выражение безмятежной тупости. Пока Гайял их разглядывал, один из великанов прошлепал к кормушке и принялся заглатывать, шумно прихлебывая, серую кашу-размазню.

– Кто это такие? – удивился Гайял.

Гетман моргнул: он тоже удивился – невежеству чужеземца:

– Это овсты, кто еще? – Указав на белого коня Гайяла, гетман с неодобрением заметил: – Никогда еще не видел такого безобразного овста! Как ты умудряешься на нем ездить? Наши овсты гораздо удобнее и не такие зубастые. Кроме того, овстятина – вкуснейшее мясо, если его правильно потушить и обжарить.

Подойдя поближе, гетман погладил металлическую дугу седла Гайяла и красную попону коня, расшитую желтыми узорами:

– Убранство у тебя, однако, богатое, редкостной выделки. Поэтому я готов обменять на эту тварь самого крупного, сильного овста. Что скажешь?

Гайял вежливо отказался на том основании, что белый конь его вполне устраивал, и гетман пожал плечами.

С порога одной из землянок кто-то протрубил в рог. Гетман оглянулся и снова повернулся к Гайялу:

– Трапеза готова. Хочешь есть?

Взглянув на загон с овстами, Гайял ответил:

– Нет, в данный момент я не голоден. Кроме того, мне нужно спешить. Тем не менее я благодарен за ваше приглашение.

Гайял направился в сторону горного ущелья. Проезжая под аркой из сросшихся ветвей двух даобадов, он повернулся, чтобы снова взглянуть на селение. Возникало впечатление, что вокруг загона с овстами возникла необычная суета. Вспомнив, с какой завистью гетман прикасался к его седлу – и учитывая тот факт, что защищенная благословениям тропа кончилась, – Гайял пришпорил коня и поскакал галопом мимо темных шарообразных деревьев.

По мере того как он приближался к предгорьям, лес превратился в саванну, поросшую тусклой суставчатой травой, шуршавшей под копытами коня. Гайял бдительно посматривал по сторонам. Старое Солнце, красное, как спелый плод граната, купалось в северо-западной дымке, озаряя равнину водянисто-сумрачными лучами. Впереди горы производили странное впечатление искусственной декорации, нарочно установленной поперек степи, чтобы создавать ощущение зловещего опустошения.

Гайял снова взглянул на Солнце. Кончался еще один из последних дней Земли, до наступления ночи оставался примерно час. Гайял повернулся в седле, посмотрел назад. Он чувствовал себя одиноким, покинутым, беззащитным. Из леса выбежали трусцой четыре овста с людьми на плечах. Заметив Гайяла, всадники заставили овстов бежать тяжеловесной рысью. Чувствуя, как у него мурашки пробежали по спине, Гайял пришпорил коня и отпустил поводья – белый конь припустил по равнине к Провалу Омона. За ним спешили овсты, оседланные селянами в мохнатых бурках.

Когда Солнце уже прикоснулось к горизонту, впереди снова показалась смутная мрачная полоса леса. Гайял опять обернулся – преследователи немного отстали, но упорно продолжали погоню. Ехать ночью по темному лесу было опасно, но что еще оставалось?

Над головой Гайяла нависли черноватые кроны – теперь он ехал под навесом сучковатых переплетавшихся ветвей. Если овсты не отличались собачьим нюхом, может быть, здесь ему удалось бы ускользнуть от разбойников… Гайял ехал зигзагами, то и дело поворачивая то налево, то направо, после чего натянул поводья, остановился и прислушался. Издалека доносился треск сухой лесной подстилки, придавленной ступнями. Гайял спешился и провел коня под уздцы в глубокую прогалину, полностью закрытую плотной листвой. Через некоторое время мимо него на фоне вечерней зари пробежали четыре массивные сутулые фигуры с наездниками на плечах – черные сдвоенные силуэты, напряженными позами выражавшие раздражение и разочарование.

Глухие звуки тяжелых шагов удалялись и вскоре затихли.

Конь беспокойно рыл копытами трескучие опавшие листья.

Вдоль оврага дул влажный холодный ветер, заставлявший Гайяла дрожать. Мрак поднимался из древней Земли, как чернила, заполнявшие прогалину.

Гайял подумал, что лучше всего было, наверное, уехать в лес как можно дальше от угрюмых крестьян, оседлавших послушных кретинов. Дальше, как можно дальше…

Он вывел коня из оврага туда, где недавно проехали четыре разбойника, вскочил в седло и прислушался. Откуда-то издалека, с подветренной стороны, донесся хриплый окрик. Повернув в противоположном направлении, Гайял позволил коню самому выбирать дорогу.

Ветви переплетались ажурными черными сетями на фоне темнеющего розовато-лилового неба; в воздухе пахло сырым мхом и плесенью. Конь резко остановился. Гайял напрягся всем телом, чуть наклонился, повернув голову ухом вперед и слушая… Он инстинктивно ощущал опасность, у него подергивалась щека. В неподвижности лесной чащи было что-то подозрительное, уже в трех шагах невозможно было что-либо различить. Где-то рядом поджидала смерть – внезапная, пронизывающая ужасом, рычащая, рвущая на куски смерть…

Покрывшись холодным потом, не решаясь пошевелиться, Гайял заставил себя спешиться. Порывшись непослушными руками в седельной сумке, он вынул Безразмерную Ячею и расправил ее вокруг себя и коня. Наконец-то… Гайял, надолго затаивший дыхание, выдохнул: безопасность!

Бледный красный свет просачивался с востока через переплетения ветвей. Выбравшись из-под волшебной оболочки, Гайял дышал морозным паром. Подкрепившись горстью сушеных фруктов и снабдив коня мешком корма, он снова направился в сторону гор.

Лес кончился – Гайял поднялся в предгорья и разглядывал вставший перед ним хребет. Залитые розовым солнечным светом серые, серовато-зеленые и темно-зеленые утесы тянулись неровной грядой далеко на запад к Мелантинскому заливу и так же далеко на восток в страну Рухнувшей Стены. Где был Провал Омона?

Гайял тщетно искал глазами выемку ущелья, которую так хорошо было видно из селения бандитов в меховых шапках.

Нахмурившись, Гайял поднял глаза к вершинам гор. Склоны, размытые дождями на протяжении всей истории Земли, выглядели не слишком крутыми, а скалы торчали на них, как разреженные промежутками гнилые зубы. Гайял повернул коня вверх и стал подниматься по пустынному склону хребта Фер-Акила.

Гайял Сфирский заблудился в стране ветров и обнаженных скал. Сгущались сумерки, а он все еще ежился от холода, позволяя коню брести куда глаза глядят. Где-то неподалеку древняя дорога вела через Провал Омона в северную тундру, но теперь, окутанные зябкой пеленой низких туч, все стороны света казались одинаковыми под пологом свинцово-сиреневого неба. Гайял натянул поводья и, приподнявшись в стременах, внимательно осмотрел окрестности. Кругом громоздились высокие, недоступные утесы; на почти обнаженных каменистых склонах росли только пучки суховатого кустарника. Гайял устало обмяк в седле, и белый конь упрямо зашагал вперед.

Согнувшись навстречу ветру, все дальше и дальше ехал Гайял, а вереница гор тянулась на фоне вечерней зари, как скелет окаменевшего бога.

Конь остановился на краю открывшейся внизу широкой долины. Ветер кончился, в долине было тихо. Гайял наклонился вперед, пытаясь лучше различить и понять то, что он видел. Под ним простирался темный, безжизненный город. Клочья тумана летели вдоль улиц, шиферные крыши бледно отражали послесвечение заката.

Конь храпел и рыл щебень копытом.

– Странный город! – бормотал Гайял. – В нем нет ни огней, ни звуков, в нем не пахнет дымом… Надо полагать, это заброшенные руины…

Он никак не мог решить, следует ли ему спуститься на улицы города. В старых развалинах нередко встречались неожиданности, пережившие века безмолвного ожидания. С другой стороны, из города в тундру могла вести какая-нибудь тропа. Ободренный этой мыслью, Гайял направил коня вниз по склону.

Он заехал в город – подковы гулко и звонко стучали по булыжной мостовой. Постройки из камней, скрепленных темным цементом, казались на удивление хорошо сохранившимися. Некоторые перемычки окон и дверей потрескались и осели, в некоторых стенах виднелись бреши, но в общем и в целом время еще не успело подточить основания и фасады местных сооружений… Гайял почуял запах дыма. Неужели здесь еще кто-то жил? Следовало соблюдать осторожность.

Перед зданием, походившим на гостиницу, стояла каменная ваза с цветами. Гайял осадил коня – враждебно настроенные люди редко занимаются выращиванием цветов.

– Эй! Есть тут кто-нибудь? – позвал Гайял. Встреченный молчанием, он позвал еще раз.

Нет, дверь не открылась, в окнах не появились оранжевые огоньки свечей. Гайял медленно отвернулся и поехал дальше.

Улица расширялась, поворачивая к высокому зданию, в котором Гайял заметил свет. Четыре больших окна на фронтоне были закрыты позеленевшими от патины филигранными бронзовыми ставнями, а под ними были устроены небольшие балконы. Мраморная балюстрада окаймляла террасу, белевшую в сумерках, как полированная кость, а над террасой, из-за приоткрытой массивной деревянной двери входного портала, струился свет и доносились звуки музыки.

Ни свет, ни музыка, однако, не привлекали внимание Гайяла Сфирского. Остановившись, он спешился и поклонился молодой женщине, неподвижно сидевшей у балюстрады. Несмотря на пронизывающий холод, на ней было простое легкое платье бледного желтовато-оранжевого оттенка, напоминавшего о лепестках нарцисса. Прозрачно-золотистые волосы свободно спускались ей на плечи и придавали ее лицу серьезное, задумчивое выражение.

Как только Гайял выпрямился, отвесив поклон, девушка кивнула, слегка улыбнулась и рассеянно покрутила пальцем локон, прикасавшийся к щеке:

– В такую ночь одинокому путнику должно быть холодно.

– В такую ночь должно быть холодно сидеть снаружи и смотреть на звезды, – парировал Гайял.

Незнакомка снова улыбнулась:

– Мне не холодно – я сижу и мечтаю… и слушаю музыку.

– Как называется этот город? – спросил Гайял. Оглядевшись, он не заметил ничего, кроме пустынных темных улиц, и вновь повернулся к собеседнице: – Кроме вас, здесь кто-нибудь живет?

– Это Каршезель, – ответила девушка, – всеми покинутый десять тысяч лет тому назад. Мой дряхлый дядюшка и я укрылись в городе от степных сапонидов и с тех пор здесь живем.

«Ведьма! – подумал Гайял. – Впрочем, может быть, и нет…»

– Тебе холодно, ты устал, – продолжала незнакомка, – а я заставляю тебя оставаться на улице. – Поднявшись на ноги, она пригласила его в дом: – Воспользуйся нашим гостеприимством.

– С благодарностью приму приглашение, – откликнулся Гайял. – Но прежде всего мне нужно где-то разместить коня.

– Его можно приютить в соседнем сарае. Конюшни у нас нет.

Проследив направление, в котором указывала девушка, Гайял заметил неподалеку приземистое каменное строение с черным провалом открытой входной двери.

Он отвел туда белого коня и снял с него уздечку и седло, после чего, остановившись у дверного проема, прислушался к музыке, доносившейся из высокого здания, – кто-то наигрывал причудливую старинную мелодию на духовом инструменте, напоминавшем флейту.

«Странно, странно! – бормотал он, поглаживая морду коня. – Дядюшка играет на флейте, девушка сидит одна, дышит морозным воздухом и смотрит на звезды…» Поразмыслив, он решил, что, скорее всего, его подозрения чрезмерны: «Даже если она – ведьма, что с меня возьмешь? А если, как она говорит, их привел в город страх перед кочевниками и они развлекаются музыкой, чтобы рассеять скуку, их, наверное, позабавят последние вести из Асколаиса. Так или иначе, беседа с гостем в какой-то мере послужит возмещением гостеприимству». Гайял вынул из седельной сумки свою флейту и засунул ее за пазуху кожаной куртки, после чего поспешил туда, где его ожидала девушка.

– Ты не сказал, как тебя зовут, – напомнила она. – А мне нужно как-то представить тебя дядюшке.

– Я – Гайял из Сфира, что на берегах реки Скаум в Асколаисе. А тебя как зовут?

Девушка улыбнулась и открыла входную дверь пошире. На булыжную мостовую пролился желтый свет.

– У меня нет имени. Зачем мне имя? Здесь никогда никого не было, кроме моего дядюшки – и когда он говорит, ему некому ответить, кроме меня.

Гайял почесал в затылке, но решил, что слишком откровенно выражать недоумение было бы невежливо, и не стал задавать по этому поводу дальнейшие вопросы. Возможно, девушка боялась, что случайный гость ее сглазит, и не произносила свое имя вслух, чтобы ее не околдовали – подобные суеверия встречались повсеместно.

Они зашли в зал, выложенный каменными плитами; звуки флейты становились громче.

– Если можно, я буду называть тебя «Эймет», – предложил Гайял. – Так называют на юге золотистый душистый цветок – ты мне его напоминаешь.

Девушка кивнула:

– Зови меня как хочешь.

Они вступили в просторное теплое помещение со стенами, завешенными коврами. В правой стене пылал огромный камин, а на столе перед камином стояли приготовленные блюда. На скамье сидел флейтист – неряшливый старик болезненной наружности. Длинные локоны растрепанных седых волос спускались ему на спину; столь же нечесаная борода была замызгана желтоватыми пятнами. На старике был потертый грязноватый камзол, а его кожаные сандалии давно рассохлись и растрескались. Странным образом, старик не вынимал флейту изо рта, но продолжал играть; Гайял заметил при этом, что девушка в желтоватом платье, казалось, пританцовывала в такт наигрышу флейты.

– Дядюшка Людовик! – весело воскликнула Эймет. – Я привела гостя, сэра Гайяла из Сфира!

Гайял с удивлением смотрел в лицо музыканту. Его серые глаза, слегка водянистые от старости, но все еще яркие и проницательные, лихорадочно блестели – Гайялу показалось, что они загорелись какой-то странной радостной мыслью. Радость старика приводила Гайяла в замешательство, так как глубокие морщины на лице флейтиста свидетельствовали о долгих годах ничтожества и лишений.

– Может быть, ты тоже умеешь играть? – поинтересовалась Эймет. – Мой дядюшка – замечательный флейтист, а в такой вечер ничего не может быть лучше музыки. Дядюшка играет каждый вечер – уже много лет…

Эймет повернулась и улыбнулась старику. Гайял вежливо кивнул.

Эймет пригласила его к столу, уставленному яствами:

– Присаживайся и ешь, Гайял, а я налью тебе вина. После этого, может быть, ты соблаговолишь что-нибудь нам сыграть на флейте.

– С удовольствием! – отозвался Гайял, заметив, что радость на лице старого музыканта стала еще более очевидной – уголки его губ дрожали беззвучным смехом.

Он ел, а Эймет подливала ему золотистое вино – до тех пор, пока у него не начала кружиться голова. Тем временем Людовик не переставал играть – то медленную печальную мелодию, напоминавшую о прозрачных струях ручья, то мрачноватый гимн, наводивший на мысль о безбрежных волнах западного океана, то простоватый наигрыш ребенка, напевающего во время игры. Гайял не мог не замечать, что настроение Эймет явно менялось в зависимости от музыки – когда менялся характер мелодии, она становилась соответственно то серьезной, то веселой. «Как странно!» – думал Гайял. Но опять же, люди, ведущие отшельническую жизнь, нередко предаются чудачествам – а в целом хозяева вели себя вполне доброжелательно.

Покончив с ужином, он встал и выпрямился – для чего ему пришлось слегка опереться на стол. Людовик наигрывал веселую ритмичную мелодию, наводившую на мысль о стеклянных птицах, привязанных красными нитями и кружившихся снова и снова в солнечных лучах. Пританцовывая, Эймет подошла поближе к Гайялу. По сути дела, она остановилась почти вплотную – так, что он ощутил теплую душистую волну, исходившую от распущенных золотистых волос. Ее лицо светилось радостно-диковатым выражением… Удивительное дело! При этом Людовик мрачновато посматривал на них и не говорил ни слова.

«Может быть, я напрасно сомневаюсь в намерениях незнакомцев, – упрекал себя Гайял. – Тем не менее…»

– А теперь, – взволнованно выдохнула Эймет, – может быть, ты нам сыграешь? Ты такой молодой и сильный! – Заметив, как удивленно раскрылись глаза Гайяла, она поспешила прибавить: – Я имею в виду, если играть будешь ты, старый дядюшка Людовик сможет отдохнуть и выспаться, а мы с тобой сможем посидеть и побеседовать допоздна.

– С удовольствием сыграю на флейте! – выпалил Гайял и тут же проклял свой язык, одновременно онемевший и болтливый; надо полагать, он выпил лишнего. – Да, не откажусь сыграть. У нас в усадьбе, в Сфире, меня считали неплохим флейтистом.

Взглянув на Людовика, Гайял замер – на лице старика вспыхнуло выражение безумной радости, невольно вызывавшее недоумение. Неужели этот человек настолько любил музыку?

– Тогда играй! – понукала Эймет, потихоньку подталкивая Гайяла к Людовику и его флейте.

– Может быть, будет лучше, если я подожду до тех пор, когда твой дядюшка закончит, – предположил Гайял. – Было бы не слишком вежливо…

– Нет-нет! Как только ты покажешь, что не прочь поиграть, он отдаст тебе флейту. Достаточно ее взять. Ты же видишь, – сочувственно призналась она, – он глух как пень.

– Хорошо! – согласился Гайял. – Только я буду играть на своей флейте. – Он вынул инструмент из-за пазухи. – Что такое? Что случилось?

И девушка, и старик сразу стали выглядеть по-другому. В глазах Эймет вспыхнула гневная искорка, а необъяснимое блаженство Людовика мгновенно испарилось – теперь его потухшие глаза не выражали ничего, кроме тупой, безнадежной покорности судьбе.

Гайял медленно отступил на шаг в полном замешательстве:

– Так вы хотите, чтобы я играл, или нет?

Возникла пауза.

– Конечно! – сказала наконец Эймет, снова юная и очаровательная. – Но я уверена в том, что дядюшке Людовику понравится слушать, как ты играешь на его флейте. Она настроена в особом ладу – другой может показаться ему незнакомым…

Людовик кивнул, в его слезящихся старых глазах опять засветилась надежда. Гайял не мог не заметить, что старик играл на действительно великолепном инструменте из белого металла, затейливо украшенном резьбой и позолотой, причем Людовик крепко держался за флейту так, словно ни за что не хотел ее отдавать.

– Возьми флейту! – настаивала Эймет. – Он не будет возражать.

Людовик энергично покачал головой, подтверждая полное отсутствие возражений. Но Гайял, с отвращением глядя на грязную растрепанную бороду старика, тоже покачал головой:

– На своей флейте я могу играть в любом ладу и в любой тональности. Нет никакой необходимости в том, чтобы я пользовался флейтой твоего дядюшки – какая-нибудь случайность могла бы его огорчить. Слушайте! – Он приподнял свой инструмент. – Вот кайинская песенка, она называется «Опал, жемчужина и павлин».

Приложив флейту к губам, Гайял начал играть, причем играл он действительно неплохо, – и Людовик стал ему вторить, заполняя перерывы и придумывая на ходу гармонический контрапункт. Забыв о своем раздражении, Эймет слушала с полузакрытыми глазами, подчеркивая ритм движениями руки.