Русская война. 1854

Я замолчал, ожидая реакции.

Пусть прямо предупредить и не получилось – да и кто поверит предсказаниям случайного поручика – но вроде бы мысли о возможности обхода я точно должен был заронить. Вон как Меншиков, который сначала слушал меня с интересом, под конец нахмурился. Понял, что я, несмотря ни на что, принял сторону его оппонента.

– Даже если будет обход, – вздохнул он, – генерал Кирьяков не даст перетащить через Альму артиллерию. А без нее все это не будет иметь смысла.

– Но если они смогут!.. – я не удержался и повысил голос, ведь французы в реальности действительно это сделали.

– Тогда мы просто прикроем фланг легкими батареями Московского полка, – Меншиков после секундной задумчивости выдал то, что он и сделает через три дня. – Да, придется отступить, но враг в итоге заплатит гораздо большую цену за столь дерзкий маневр.

Если бы… Мне хотелось рассказать, что генерал Кирьяков до последнего не заметит обход, а потом просто ударит в лоб на пушки, и в итоге это мы понесем потери, а не дерзкие французы. Но вот в это уже Меншиков точно не поверит. По крайней мере, пока… Может быть, после Альмы он станет больше меня слушать, и уже к следующему бою у меня появится шанс что-то изменить. Спасти хотя бы немного жизней.

Неожиданно меня осенило, что есть одно дело, на которое я способен уже сейчас. Не чтобы спасти жизни, а чтобы просто вернуть долг.

– Ваше высокопревосходительство, – я посмотрел Меншикову прямо в глаза. – Вы уже знаете, что мой обоз был захвачен польскими дезертирами, а потом спасен отрядом мичмана Лесовского. Во время нападения был убит мой друг, Эристов Степан Георгиевич. Он мог отступить, но остался, чтобы попытаться спасти меня, и был застрелен. Разрешите вернуться и забрать его тело для похорон. Его и остальных, конечно.

– Эристов? – Меншиков задумался. – Казак? Я знаю его отца и обязательно передам, каким героем был его сын. Конечно, поручик, езжайте. Думаю, на время боя я припишу вас к своей ставке, так что, как вернетесь…

– Разрешите сражаться вместе с моряками Ильинского, – нарушая все правила, я оборвал Александра Сергеевича. Когда он закончит и слово будет сказано, отменить его будет гораздо сложнее, а так… Пусть запомнит мою невежливость, но в будущем бою я хочу не просто разносить послания, которые ничего не изменят, а собираюсь попробовать новую тактику. То, с чем смогу потом прийти к генералам. Не со словами или громкими идеями, а с реальными делами.

Но сначала – Степан. Он вдохновил меня, именно благодаря ему в голову пришла эта идея, так что за мной точно должок, и не один.

– Пусть так, – Меншиков принял мое решение и махнул рукой, отпуская меня. – Но после сражения я буду вас ждать. Надо разобраться, на что способны ваши ракеты. Думаю, адмиралу Корнилову, которого вы так поддержали, тоже будет интересно на них посмотреть.

– Честь имею! – я козырнул и выскользнул из палатки под удивленную улыбку Меншикова.

Очень хотелось помыться, поесть, просто посидеть, приходя в себя после всех этих поездок, но сначала дело. Лошадь бы… Но ее не было, так что пешком добрался до стоянки матросов, уже там договорился о том, что заберу телегу с лопатой. До вечера или, может быть, до утра.

Неожиданно со мной решил отправиться уже знакомый мне Лесовский, а вместе с ним и сам капитан-лейтенант Ильинский. Я попробовал объяснить им, что всего лишь хочу похоронить друга и привезти тела остальных, но те только улыбнулись и не подумали отстать. Странные, конечно, тут люди, но на душе стало теплее.

* * *

Нужную дорогу я нашел без особого труда. Да, я гулял в этих местах только через сто пятьдесят лет, но береговая линия меняется долго, так что я довольно быстро прикинул, где именно мы выехали к побережью и как отсюда добраться до места, где на мой обоз напали. Я думал, что матросы будут меня расспрашивать, но те молчали всю дорогу. Просто сидели рядом и иногда настороженно поглядывали по сторонам.

Через четыре часа, когда уже начало темнеть, мы добрались до места. Я издалека приметил вытоптанный круг и почерневшие пятна лежащих без движения людей. Возницы, солдаты, казаки… Я спрыгнул с телеги, сжимая кулаки. У троих не было ушей, еще одному отрубили ногу и бросили рядом. Хотелось верить, что сделали это уже после его смерти. Я огляделся в поисках Степана. Старался не думать, что поляки могли сделать с тем, кто убил одного из них.

Вот только тела казака нигде не было.

– Вон там еще кто-то лежал, – Лесовский указал на помятую траву и несколько пятен крови.

– Живой, – указал на борозды от пальцев Ильинский. – Наверно, оглушило, а потом пришел в себя и постарался отползти.

Мы шли по следам, а в сердце то просыпалась, то угасала надежда.

Глава 4

Смотрю на следы, оставшиеся от ползущего человека, а внутри бушует самая настоящая буря. С одной стороны, я ужасно рад, что Степан не погиб, но с другой – если он был жив, а я только сейчас догадался вернуться… А нет, к черту самобичевание! Мы просто должны его спасти!

– Тут он повернул направо, – Лесовский присел на корточки, чтобы получше разглядеть следы в свете заходящего солнца.

– Конские копыта, – добавил Ильинский. – Похоже, его заметили и постарались догнать.

В этот момент я понял: мне больше не нужны навыки следопыта, чтобы понять, что было дальше. Если за Степаном погнались конные поляки, у него оставался только один выход. Я повернулся к идущему рядом обрыву и бросился к его краю.

– Степан! – заорал я.

Тишина.

– Эристов Степан Георгиевич! – снова ору и вглядываюсь в темноту.

Ничего не видно. И даже начни мы тут бродить, до утра точно ничего не найдем.

– Казак! Твою мать! Это свои! Отзовись! – третий крик.

Неожиданно из кустов прямо под обрывом донесся хрип, а потом я услышал уже почти забытый голос.

– Григорий Дмитриевич?

– Я это, я! – на моем лице невольно появилась улыбка.

Вытащить раненого казака оказалось непросто, но мы справились. Очень пригодились умения матросов вязать узлы. Поставили телегу на край обрыва, сделали блок из колеса и аккуратно подняли Степана. Моряки порой бросали на меня странные взгляды, но ничего не говорили. Через полчаса мы закончили, казак отправился на телегу, а остальных, чтобы не возить вместе мертвых и раненых, я оставил до завтра. Вот теперь можно и назад.

И вот на этот раз без разговоров не обошлось.

– Как ты выжил? – начал я с самого главного. – Я же видел, как у тебя кровь изо рта пошла. Думал, конец, внутреннее кровотечение.

– На самом деле просто над ухом чиркнуло, – попытался улыбнуться Степан. – А потом я язык прикусил, оттуда и кровь. Потерял сознание, потом пришел в себя, а вокруг поляки… Рубят Федьку – возничего, который в них плюнул. Было бы оружие, выстрелил бы. Но они уже все сняли, связали меня и отложили в сторону.

– Ради выкупа? – мои зубы скрипнули.

– Скорее, чтобы обработать без спешки. Но нет той веревки, что сможет удержать казака Кавказа, – Степан сверкнул белыми зубами. – Я змейкой пополз в сторону, на ходу успел скинуть часть веревок, но они заметили. Бросились следом, пришлось нырять с обрыва, вот тогда сломал ноги и пару ребер. Поляки ушли, а вот я уже не мог. Если бы вы не появились… Григорий Дмитриевич, я ведь теперь тебе жизнь должен.

– Сейчас война. Уверен, еще не раз сможешь вернуть и не такой долг, – я только отмахнулся.

* * *

Дмитрий Васильевич Ильинский иногда думал, как жизнь привела его в этот день. Может, все началось, когда он показал себя на «Двенадцати апостолах», где служил под началом Корнилова. Тогда его повысили до адъютанта будущего адмирала, а потом молодой офицер с радостью согласился стать крестным его старшего сына. Злые языки говорили, что теперь можно и на берег списываться, но Дмитрий Васильевич только улыбался в ответ. Он любил море.

Любил, когда инспектировал станции судов Черного моря на «Ореандре», любил, когда служил в штабе Берха, любил, когда в пятьдесят четвертом снова вернулся к Корнилову и получил под командование шестнадцатипушечный «Эней». Именно это в итоге и сделало его командиром свободного отряда абордажных команд, который был создан адмиралом в преддверии неминуемого столкновения на суше. И именно тут он познакомился с этим странным поручиком Щербачевым.

Сначала, когда мичман Лесовский рассказывал о попавшем в плен столичном офицере, Ильинский только улыбался. Все же понятно. Не нюхал пороху, растерялся, чуть не подарил врагу ценное оружие. До этого капитан-лейтенанту уже приходилось сталкиваться с ракетами, и хоть их точность была невысока, но и польза могла быть очень большой. Особенно в собачьей свалке, когда корабли сходились борт к борту, и быстрый удачный выстрел мог решить итог будущего противостояния. Ведь именно так они и взяли турецкий «Перваз-Бахри», когда Ильинский во главе абордажной команды ворвался на палубу вражеского пароходофрегата.

Славное было дело. И тот же Щербачев тоже оказался лихим бойцом. Смог направить ракету в спину полякам и по факту спас отряд Лесовского. Все-таки тем не хватало опыта в делах на суше, осторожности, когда нельзя точно сказать, где враг. Это на кораблях все просто и никогда не перепутаешь, а вот на земле… Впрочем, было тут и общее. Его канониры точно так же, улыбаясь в лицо смерти, заряжали пушки на прямой наводке вражеского корабля. Когда в любой момент может прозвучать чужой залп и оборвать твою жизнь. Когда все зависит только от скорости, точности и твердой руки.

После этого Ильинский признал поручика своим и не стал протестовать, когда тот договорился с Меншиковым о переводе в его отряд. Да и матросы, которые обычно не принимали чужаков, не стали спорить после того, как ребята из отряда Лесовского рассказали им о новеньком. А последние сомнения развеялись, когда вернувшийся из ставки Щербачев рассказал, что собирается за телом погибшего друга. Это точно было в тех традициях, о которых помнил и знал каждый матрос Черноморского флота, каждый, кто воспитывался на историях об адмиралах Ушакове и Лазареве.

– Что думаешь о поручике? – тихо спросил у мичмана Ильинский, когда они ехали назад. Как оказалось, их новый знакомый был не только храбрым, но еще и удачливым воином.

– Он еще и хороший инженер, – поделился своими мыслями Лесовский. – Я бы точно не додумался так телегу использовать. Колеса как рычаг, лошадь для противовеса. А еще осветительную ракету потратил без всякой жалости. Когда ты последний раз видел офицера, который не считает деньги, чтобы спасти своих?

Рядом тем временем болтали поручик и казак. Обсудив то, как один из них сбежал от смерти, они перешли к перспективам уже год как идущей войны, и вот теперь Ильинский решил, что им с мичманом тоже можно принять участие в разговоре.

– Жалко, что Паскевича контузило и ему пришлось оставить командование на Горчакова, – рассуждал казак о Дунайской части войны. – Однако Михаил Дмитриевич всю жизнь состоял в его штабе, уверен, он еще покажет себя.

Ильинский мысленно покачал головой. У них тут тоже был Горчаков, Петр Дмитриевич. И если его брат в бою столь же неспешен и нерешителен, то рассчитывать на скорые успехи точно не стоило.

– Умение выполнять приказы и умение их отдавать – это две большие разницы, – возразил тем временем поручик, и вот с этим Ильинский был полностью согласен. Ему очень непросто дались первые самостоятельные походы. – Сейчас Паскевич вывел войска из Дунайских княжеств, не потеряв ни одного человека, но мы утратили инициативу. Теперь угроза нападения Австро-Венгрии будет сковывать наши войска. И сколько полков Горчаков при самом горячем желании сможет послать нам на помощь? Уверен, англичане с французами позаботятся, чтобы их всегда было меньше, чем нужно.

– Думаю, что с австрийцами мы договоримся, – не выдержал Ильинский, поделившись теми выводами, к которым пришли в морском собрании. – Они нам очень благодарны за подавление Венгерского восстания. Австрия – монархия, им самой природой противоестественно находиться в союзе с республикой. Уверен, скоро Франц-Иосиф это поймет.

– Знаете, чем закончилось то самое подавление Венгерского восстания? – неожиданно зло возразил поручик. – Наш Паскевич без единого крупного сражения, просто за счет маневров, зажал бунтовщиков в угол и по частям заставил сдаться. Мы обещали венграм прощение, как в свое время Николай Первый простил взбунтовавшихся польских генералов. И что было дальше?

– Я не знаю, в салонах об этом не говорили, – покачал головой Ильинский.

– О, в салонах не любят говорить о жестокости к западу от нашей границы, – в голосе поручика добавилось яду. – Австрийцы казнили всех бунтовщиков, несколько сотен человек. Николай был в ярости, Франц-Иосиф, который давал слово не трогать их, извинялся и говорил, что все сделали генералы без его ведома. А как вы думаете, кто в памяти венгров будет в этом виноват?

Ильинский промолчал. Невольно вспомнил, как сам порой ругал Николая за жестокость при решении судьбы декабристов. Но тот казнил всего пятерых, а тут сотни.

– Неужели кто-то сможет забыть, кто именно отправил его семью на эшафот? – голос молодого Лесовского дрогнул.

– Те, кто видел – нет. Но тысячи других людей, что узнают все новости из газет, год за годом читают о жестокости русских варваров, о царе-жандарме, что готов утопить в крови любого, кто мечтает о свободе – вполне. Так что рассчитывать на Австрию не стоит. Более того, тот вооруженный нейтралитет, что у нас сложился сейчас – это уже больше, чем стоило ожидать. Вы бы читали лондонские газеты середины лета, как они там возмущались вероломством Николая, который дал австрийцам зайти в Дунайские княжества и отгородился ими от союзной армии.

– То есть отступление – это победа? – раненый казак резко махнул рукой и застонал от неосторожного движения.

– Это успех, – ответил поручик. Убедительно, как будто знал больше, чем мог сказать. – Мы не довели до большой войны с сотнями тысяч убитых. Войны, в которой врагов было бы в разы больше, и где мы просто не могли победить. Мы отступили, и этот маневр затянул конфликт, заставив наших врагов тратить в разы больше сил и ресурсов. Та же высадка в Крыму. Вы только представьте, сколько будет стоить каждый килограмм еды, что нужно будет сюда возить, каждый снаряд, каждый патрон. Как Кутузов заманивал Наполеона к Москве, так и мы сейчас отступили, чтобы заставить врага действовать на пределе его сил.

– Думаешь, они отступят? – Ильинский неожиданно понял, что готов поверить, о чем бы этот человек ни сказал. – Англичане те еще торгаши.

– Пока они еще и хорошие воины, не стоит их недооценивать, – возразил поручик. – И нет, они не отступят. Мы… Россия стала слишком сильна, и сейчас слишком удачный момент, чтобы попробовать нас задержать. Если мы выстоим, одни против всех армий Европы, нас будет уже не остановить. Поэтому они будут сражаться до последнего, чего бы им это ни стоило. Использовать все силы своей промышленности и торговли, чтобы победить. И нам нужно быть готовыми, что это сражение, а потом осада Севастополя будут очень жестокими.

– Осада? – нахмурился Ильинский. – Ты не веришь, что мы сможем остановить врагов на Альме?

– Их в два раза больше.

– Им придется переправляться через реку под нашим огнем.

– И они не трусы, чтобы остановиться. А наша артиллерия недостаточно сильна, чтобы под ее обстрелом это стало в принципе невозможно. Их орудия и винтовки стреляют дальше наших, они знают об этом и будут пользоваться. Будут давить, и нам придется отойти. Еще повезет, если мы сможем сохранить свои порядки и сделать это без особых потерь и паники.

– И что, ничего нельзя сделать? – казак ухватил своего друга за руку.

– Ты же не просто так начал этот разговор, – тоже понял это Ильинский. – И не просто так попросился к нам. Ведь так?

– Если мы что-то можем сделать, говори! – кулаки Лесовского сжались.

– Вам не понравится, – как-то грустно ответил поручик.

* * *

Удачной получилась поездка. Спасли Степана и сдали его на руки врачебной бригаде, которая только прибыла из Севастополя и пока сидела без дела. А матросы заинтересовались, что же именно я хочу предложить. Как можно справиться с большей дальностью ружей и пушек, в которые пока не верит Меншиков, но которые принесут победу врагам.

На самом деле идея, пришедшая мне в голову, была довольно простой. Случайно вспомнил, как мы однажды обсуждали с Семенычем нарезное оружие, и тот задал мне несколько вопросов. Кто победил во франко-прусской войне, которая начнется через двадцать лет после Крымской? Какая из сторон будет использовать нарезное, а какая гладкоствольное оружие? И какая дистанция считалась рабочей для снайперов в каждую из мировых войн?

Я тогда не смог ответить, и он рассказал. Пруссия наголову разбила Францию, хотя дальность немецких винтовок была гораздо ниже. А дистанция точного выстрела даже с оптикой в Первую Мировую была всего триста метров, во Вторую – шестьсот. Кто-то, конечно, мог работать и дальше, но это единицы, не меняющие общего правила. И как после этого всерьез воспринимать выстрелы на километр в пятидесятые годы девятнадцатого века рядовыми солдатами?

Потом Семеныч продолжил и рассказал про такую вещь, как избыточная дальность, которую, например, учитывали при создании пистолетов-пулеметов. Тут все тоже просто. Не нужно делать дорогое и далеко стреляющее оружие, если дистанция боя обычно гораздо меньше и легко покрывается более дешевыми и скорострельными аналогами. Цена, кстати, это не мелочи. Экономия на сотнях тысяч стволов – это купленные взамен обозы с едой, медициной и экипировкой.

И вот остается только дойти до того самого главного, что появится в будущем. Что так сократит дистанцию пехотного огня, и чего нет сейчас, что позволит союзникам расстреливать наши войска? И ответ тут только один – окопы. В защите, в атаке, много и очень много, а не небольшая ямка вокруг пары орудий.

В это время, конечно, тоже использовали и траншеи, и редуты… Вот только если полки шли в атаку, то они именно шли. Еще десять лет назад это было очень важно, чтобы никто не потерялся, чтобы обеспечить минимально необходимую плотность огня. Но сейчас, когда враг мог выкосить целые колонны, нужно было меняться, и я собирался ввести нужные тактики в обиход на десятки лет раньше, чем это случилось в моем мире.

С обычными солдатами и офицерами, которые считали такой поход под градом снарядов неотъемлемой частью войны, примером храбрости и чести, у меня бы ничего не вышло. А вот с матросами, которые тоже храбры, но еще не испорчены привычной этому времени муштрой, все может и получиться.

– Мы будем копать! – я принялся объяснять свой план Ильинскому и Лесовскому, подняв одну из лежащих в телеге лопат.

Короткая, тяжелая, неудобная – она совсем не походила на привычные мне из двадцать первого века. Скорее бы Тотлебен придумал свою версию, которая прошла сквозь века под названием большой саперной. Но пока мы справимся и этой.

– Копать? – в унисон переспросили матросы.

– Копать, – повторил я, а потом принялся рисовать схему того, что мы попробуем изобразить.

Неровные линии окопов, чтобы издалека нельзя было угадать, куда именно лучше класть ядра. В полный рост и со ступеньками по бокам, чтобы не опасаться случайных попаданий и суметь стрелять самим, когда враг выйдет на дистанцию удара. Сразу две линии, чтобы было куда отходить, когда для этого придет время. А оно, увы, придет… Я наметил место на правом фланге, где мы и выполним приказ Горчакова держаться в тылу и вместе с казаками прикрывать его в случае обхода, и в то же время сможем защитить Владимирский полк после его отступления.

Мы вернулись поздно, но никто не пошел спать. Разожгли костры и копали до утра, сменялись и снова копали. Пришлось немного отойти от моих рисунков, обходя каменистые участки, но к вечеру седьмого числа наш отряд в сто человек смог подготовить почти пятьдесят погонных метров окопов. Повезло, конечно, что земля была мягкой, но все равно смотрелось это очень и очень внушительно. Для меня уж точно, остальные поглядывали с сомнением, но терпели.

Мимо с шумом и гамом проехали казаки Тацына и Попова. По долетавшим крикам стало понятно, что они столкнулись с передовыми отрядами союзников и заставили тех остановиться, отступив к реке Булгонак. Там англичане с французами и заночуют, чтобы уже с утра, собравшись, атаковать наши позиции. Я посмотрел на стертые до мозолей руки, а потом отложил лопату.

– Завтра бой, – тихо сказал я копающему рядом Ильинскому. Капитан-лейтенант и не подумал отсиживаться в стороне. – Думаю, хватит, и будет лучше, если мы сегодня отоспимся.

– Согласен, – Ильинский тоже откинул лопату. – Насчет твоей тактики: ты уверен?

– Уверен, что нужно попробовать.

Мы пожали друг другу руки, разошлись по палаткам, вслед за нами потянулись и матросы. Сначала многие из них, несмотря рытье окопов, собирались остаться и посидеть с песнями у костров, но потом, посмотрев на нас, передумали – и правильно. Если и праздновать, то после боя. Сняв одежду, я рухнул на свой топчан и на пару минут замер, прислушиваясь к звукам этого мира.

Где-то справа раздавалось ржание лошадей двух казачьих полков, слева доносился запах табака. Это пушкари притащили с собой и сейчас без всякой опаски курили трубку за трубкой. Непуганые. А ведь это с Крымской войны пойдет правило трех сигарет. С первой тебя заметят, со второй возьмут на прицел позицию, с третьей – подстрелят. Глупые смерти, которых я обязательно постараюсь избежать! Главное, доказать пользу от моих идей!

И я докажу! Последняя мысль была правильной и приятной. Я невольно улыбнулся, а уставшее за день тело с радостью провалилось в сонную негу.

Ночью мне снилось, как я разжигал угольки, выманивал вражеских снайперов, а потом мои ребята сами их снимали. Приятный был сон. Утро началось со звонкого рева труб и грохота барабанов. Я вскочил на ноги, чуть не снеся палатку, и только потом память Щербачева подсказала, что это просто пехотные и конные полки доносят до своих сигналы о приближении врага.

Кажется, начинается.

Глава 5

Смотрю на часы, стрелки уверенно показывают двенадцать. Так поздно? Враг же совсем близко, и сражение должно начаться в районе полседьмого утра… Я тряхнул головой, прогоняя сон, и неожиданно осознал, что просто забыл завести свой брегет. Брегет – это форма часов, круглые на цепочке, удобно носить в кармане. Есть еще и фирма, от которой и пошло название, но, кажется, бывшему хозяину моего тела не хватило денег на оригинал. Кстати, как интересно у меня с ними? Пока ничего в памяти не всплывает.

– Дмитрий Васильевич уехал к Меншикову, хочет лично уточнить наши задачи, – возле бочки для умывания меня нашел мичман Лесовский.

– Ничего не изменится, будем стоять во второй линии рядом с Владимирским полком, прикрывая батареи Казанского. Ты же видел, как их вчера затаскивали на холм справа от Бурлюка, – отмахнулся я, думая о предстоящем бое.

Бурлюк, кстати – это деревня. Одна из трех стоящих рядом с устьем Альмы, поблизости от которых и пройдет сражение.

– Но почему? – возмутился мичман. – У нас же штуцеры! У половины литтихские, у другой – переделанные старые, но все равно! Не зря же Корнилов их нам выбивал. В передней линии мы точно принесем больше пользы.

– Не думаю, – все еще погруженный в свои мысли, я отвечал на автомате. – Если идти в лоб, как сейчас принято, то энфилды англичан и тувинены французов стреляют дальше. В первой линии нас выбьют ровно так же, как и обычных солдат. А вот во второй, если вовремя выйдем на дистанцию, как раз наши штуцеры помогут уничтожить сотни врагов. Одна проблема – будет ли такой приказ.

И действительно, контроль над армией в это время был той еще занозой в заднице. Взять нашу позицию. Действительно, в теории она имеет смысл даже с учетом технического превосходства противника, а на практике – сводный отряд, поголовно вооруженный дальнобойными ружьями, весь бой просидит без дела. И не только мы. Те же казаки рядом с нами так и не дождутся подходящего момента для атаки, а ведь сколько пользы они могли бы принести, просто совершив пару рейдов вдоль левого фланга противника, отвлекая стоящих с той стороны англичан?

Я попросил Лесовского не уходить, а сам отбежал на ближайший холм, чтобы осмотреть утреннюю Альму. Вид был, конечно, не как от ставки Меншикова, но рассветный туман уже опал под лучами солнца, и я прекрасно видел все будущее поле боя. Мы стояли напротив деревни Бурлюк, левее была еще одна, Альма-Тамак, и они словно разделяли нашу позицию на три части.

Лева треть отгородилась от реки настоящими обрывами, где наверх можно было подняться по считанным оврагам. Теперь, когда я увидел это место вживую, а не в виде двухмерной карты, как в будущем, я гораздо лучше понял Меншикова, который не опасался нападения с той стороны. И флоту не подойти близко, и пушки не поднять. Правда, генерал Кирьяков, отвечающий за это направление, расположил Белостокский и Брестский полки довольно далеко от берега, но ведь наверняка еще успеет подвинуть их поближе.