История одного Карфагена

Далее Керенский сделал то, что всегда делает власть, загнанная в тупик: он обратился к обществу. 12-го августа в Москве собралось Государственное совещание всех представителей общества, на котором говорилось о необходимости «смыкания» всех слоёв перед готовящейся угрозой. Понятно, что таким образом Керенский хотел получить кредит доверия общества, однако его план сорвал Корнилов, которого начали встречать бурными овациями ещё на вокзале. На самом же мероприятии Корнилов начал свою речь со следующих слов:

С глубокой скорбью я вынужден заявить, что у меня нет уверенности, что русская армия без колебаний исполнит свой долг перед Родиной.

Далее, эти же мысли выразил и генерал Каледин, собрав кучу оваций с обеих сторон.

Таким образом, единственное, чего добился Керенский, – стало хорошо видно, как разошлись пути тех, кто, вроде бы, поддерживал революцию.

К началу 20-х чисел августа обстановка была накалена практически до предела. 21-го августа немцы взяли Ригу, а от неё до Петрограда было не так уж и далеко. В этой ситуации появился ещё один интересный человек – Владимир Львов. Он пришёл к выводу о необходимости спасения Керенского, которого хотели свергнуть, поехал в ставку к Корнилову, выдав себя за представителя главы Временного правительства, и начал проводить с ним переговоры в духе: возьмите власть и спасите Александра Фёдоровича. Корнилов, который в это поверил, попросил привести к нему Савинкова и Керенского, чтобы он смог обеспечить их безопасность. Однако, Львов заподозрил его в лукавстве и стремглав отправился в Петроград, наведя там страшный шорох на Керенского, заявив, что Корнилов отправил ему невероятный ультиматум.

Тем временив Корнилов отправил к Петрограду войска во главе с очень жёстким генералом Александром Крымовым, дав ему в придачу ужасающую кавказскую дивизию, никак не связанную с Петроградским гарнизоном. Керенский, не понимавший, что происходит, начал телеграфировать Корнилову с вопросом о том, подтверждает ли он слова Львова. Тот, не удостоверившись, какие именно слова, подтвердил. Получилось так, что ни один из них не знал сути беседы, потому что Львов в разных местах говорил разные вещи. В итоге, Керенский, закончив разговор с Корниловым на довольно мягких нотах, пришёл к выводу о том, что тот хочет его арестовать, и тут же снял его с поста главнокомандующего.

После этого на Керенского началось огромное давление: генералы, военные, кадеты, самые разные политики – все говорили о том, что с Корниловым необходимо договорится. Однако, глава правительства никого не слушал. Произошло это из-за Львова или из-за того, что Керенский уже видел конкурента в главнокомандующем, – не ясно. Во всяком случаи, он отказался идти на переговоры, а Крымов всё ближе подходил к Петрограду.

Далее, Керенский обратился к исполкому Совета, который немедленно создал революционные комитеты, созывавшие рабочих и добровольцев на защиту Петрограда. Кроме того, в войска Крымова были отправлены агитаторы и целая мусульманская делегация, во главе с внуком Имама Шамиля.

Предполагалось, что войска Крымова на подходе будут поддержаны восставшими офицерами, для чего Путилов и другие должны были дать очень много денег. Однако, никакого восстания не произошло и войска остановились. Крымов пришёл к Керенскому, и они о чём-то очень долго разговаривали. После этого Александр Крымов вышел и застрелился.

Узнав о результатах военного похода, Корнилов, не призывая больше никаких войск, сдался и был помещён под арест вместе со своим окружением. В тюрьме он пробыл до ноября, после чего бежал с приходом к власти большевиков.

Позиция Керенского при этом совершенно не улучшилась. Он не пошёл на союз с Корниловым против левых (и дело не только в его «чистоте», но и в том, что ему, как социалисту, было трудно сговориться с генералом). При этом борьба с главнокомандующим радикализировало все левые силы, в результате чего всё больше людей в Советах начинали склоняться к большевикам. Так, Керенский оказался между двух стульев: для левых он был слишком мягок (и замазан непонятными переговорами с Корниловым), а для правых он был слишком левый. Конечно, Керенский ещё пытался трепыхаться: 1-го сентября он объявил Россию республикой (до этого строй не был определён). Ещё одной его странной попыткой обращения к обществу было сентябрьское Демократическое совещание, где собрались только левые, которые долго решали, как быть: поддержать Временное правительство или нет. А если поддержать – могут в нём остаться кадеты? А если не поддержать – кто будет править?

На фоне всех этих дискуссий появилась идея создания однородного социалистического правительства, то есть из разных левых партий. Так, 20-го сентября было решено собрать предпарламент, 7-го октября он начал заседать, однако ничего не решалось – он выступал исключительно совещательным органом.

Стоит заметить, что это уже октябрь. Большевики к этому времени почти подготовили переворот, создали военно-революционный комитет и разослали своих агитаторов во все точки России. При этом они хотели собрать 2-й съезд Советов (первый был в июне, и из него сформировался исполком с большинством – у меньшевиков и эсеров).

К 25-му октября все делегаты 2-го съезда уже были в Петрограде и большинство в этот раз было у большевиков, хотя были и другие социалистические группировки. За предыдущие дни был полностью подготовлен план восстания и создан комитет, во главе которого встал Троцкий (когда его объявили «врагом народа», было сказано, что во главе стоял Владимир Антонов-Овсеенко, но когда и того расстреляли в 38-м году, все почести достались товарищу Сталину). Несмотря на то, что всё уже было подготовлено, среди большевиков тоже ходили предложения о создании однородного социалистического правительство – за это выступал Каменев, который был председателем этого съезда.

Но, несмотря на все дискуссии, крейсер «Аврора» уже вошёл в Неву, дал холостой выстрел по Зимнему дворцу, и отряды красной гвардии пошли в атаку. Конечно, они не трясли решётку с двухглавым орлом, как это показал Эйзенштейн, но всё-таки дворец был взял, а Временное правительство – арестовано. После этого военно-революционный комитет передал власть съезду Советов. Самое интересное в том, что в этот момент создание коалиционного правительства (социалистического) ещё было возможным, но меньшевики и эсеры ушли, поскольку несколько их министров были арестовано в составе Временного правительства. Так, на съезде остались только большевики и фракция левых эсеров (последние искренне верили в возможность договориться с большевиками).

В итоге, революция произошла, несмотря на то, что очень немногие верили в какие-то изменения после очередного переворота. Керенский, конечно, не бежал в женском платье, но ушёл из Зимнего дворца в надежде найти какие-то новые отряды, что ему, конечно, не удалось. Обычные же люди к этому моменту ещё не заметили никаких особенных изменений, который были, конечно же, впереди

Гражданская война

Начало

Удивительным образом в исторической энциклопедии, изданной в советское время, нет статьи «Гражданская война». Вернее, там есть такой заголовок, однако он отсылает к другой многосторонней статье – «Иностранная интервенция и Гражданская война», где «иностранная интервенция» стоит на первом места, а «Гражданская война» на втором. Казалось бы, разница не велика, но, на самом деле, она принципиальна.

В советское время не было вопросов о том, когда началась и закончилась Гражданская война. Сегодня же учёные ломают копья об эту дилему и выдвигают совершенно разные версии. Так, в Советском Союзе было принято считать, что началась она весной 18-го года, потому что в это время на территории России появились первые иностранные войска: с большим трудом их можно было назвать реальной интервенцией, но всё-таки на Севере появились англичане и французы (в районе Мурманска) и американцы с японцами – на Дальнем Востоке. Всё, что было до этого – не в счёт.

Конечно, идея понятна: если бы не пришли иностранные капиталисты, то и Гражданской войны бы не было. На эту же теорию работало и то, что Ленин назвал «триумфальным шествием советской власти», то есть установление советской власти в первые месяцы после октябрьского вооружённого восстания. Понятно, что 25-го и 26-го октября большевики захватили власть в Петрограде, что было очень важно. Однако, Петроград – это ещё не вся страна. Многие жители столицы к этому моменту уже устали от постоянных политических конфликтов, формирования новых правительств, коалиций и борьбы одних против других. По воспоминаниям хорошо видно ход мыслей большинства людей: одни левые сменили других, но всё ещё поменяется десять раз.

Далее довольно быстро, в течение нескольких недель, большевики получили власть на большей части территории России. Во всяком случаи, на тех территориях, которые не были заняты немецкими войсками. Где-то это происходило вооружённым путём, но легко (как в Москве), а где-то – довольно мирно. Во многих городских Советах большинство уже было у большевиков, поэтому они быстренько взяли власть в свои руки. Сильных и жестоких сражений было действительно мало, поэтому легко было представить первые месяцы, как быстрое установление советской власти: кто-то посопротивлялся, но всё равно красные победили. Исходя из этого, получается, что если бы не капиталисты, то никакой войны не было бы и в помине.

Тем не менее, сегодня уже понятно, что эта идеализирующая концепция устарела, хотя поддержка большевиков была действительно большой. Многие историки исходят из того, что Гражданская война началась уже в октябре 17-го года. Возбудила её, конечно, не иностранные капиталисты, – началась она из-за того, что не все принимали позицию большевиков. Исходя из этого, можно по-разному определять ход тех исторических событий.

Не так давно британский историк Джонатан Смил выпустил книгу с очень характерным названием «Гражданские войны в России». То, что мы называем одной войной, он представил страшной мозаикой, набором из разных войн. С датировкой у него тоже сложилась интересная ситуация: 1916—1926 – он выделяет на это всё целое десятилетие. Кроме того, Смил считает, что первым признаком начала войны, было восстание, которое сегодня осталось забытым и незамеченным – Среднеазиатское восстание 1916-го года, поводом для которого стало распоряжение о призыве в тыловые отряды мусульманских жителей, которые не подвергались призыву. Разумеется, восстание жестоко подавляли, но и восставшие вели себя не менее жестоко, в частности, по отношению к русским поселенцам. Всё это привело к разгрому больших территорий.

Далее Смил ставит известное нам событие в очень широкий контекст. Он пишет:

Конфликты включали в себя не только русских, но и нерусское большинство в разных частях бывшей Российской Империи, и народы соседей Российской Империи – Финляндию, Польшу, Румынию, Иран, Афганистан…

После этого Смил пишет о неоднородности этих Гражданских войн и о том, что невозможно свести их только к борьбе красных и белых, левых и правых, потому что большевики, социалисты и анархисты тоже боролись между собой, как, например, и белые офицеры с правыми либералами. Так, Смил пишет:

Это были войны, в которых русские сражались против русских, русские сражались против нерусских, нерусские сражались против нерусских, республиканцы сражались против монархистов, социалисты сражались против социалистов, христиане – против мусульман, города – против деревни, семья – против семьи, брат – против брата. А ещё это было война человека против природы, так как хамелеоны умерли от холода, города и болезней, в частности, от пандемии тифа и испанки.

Получается, война была всех против всех. Такой страшный и непривычный, производящий особенное впечатление взгляд.

Понятно, что сопротивление началось сразу же, как только большевики пришли к власти. Мы знаем, что Керенский ещё до захвата Зимнего дворца уехал из Петрограда, после чего распространилась безумная байка о том, что он убегал в женском платье. На самом деле, Керенский уехал на машине в Псков в надежде получить военную поддержку, которую так и не нашёл. Единственные силы, которые были готовы ему помочь, – это казаки под руководством атамана Краснова. Однако, тот совсем не хотел ему помогать: для Краснова Керенский представлялся таким же бунтарём, как и Ленин – большой разницы он не видел. Кроме того, под командованием Краснова находились те войска, которые в конце августа шли на Петроград под командованием Крымова по приказанию Корнилова. Тем не менее, в последние числа октября Краснов всё-таки повёл небольшую группу солдат на Петроград, рассчитывая на то, что какая-то, пусть и небольшая часть гарнизона, перейдёт на его сторону. Теоретически это было возможно: далеко не все солдаты были страшно убеждёнными большевиками – распропагандированные люди могли легко качнуться и в другую сторону.

Сразу же после прихода большевиков к власти в Петрограде был создан Комитет спасения Родины и революции, то есть ещё одна сила, которая никак не соотносилась с Керенским и казаками Краснова, но была ещё очередной дробной силой в борьбе с большевиками. Тем не менее, войска казаков дошли сначала до Гатчины, а затем – до Царского Села, где они и остановились. Предполагалось, что 30-го октября будет поднято восстание тем самым комитетом (в частности – юнкерами), а Краснов в это же время ударит снаружи. Однако, из-за сложного стечения обстоятельств, юнкера выступили на день раньше, что испортило очень многое: Краснов пытался наступить 29-го, но у него это не получилось.

В это же время вмешалась ещё одна сила: на политическую арену вышел ВИКЖЕЛЬ – Всероссийский исполнительный комитет железнодорожного профсоюза. Железнодорожники – это рабочая, политически образованная элита, достаточно левая, но не пробольшевистская. В этот момент представители ВИКЖЕЛи явились к большевикам с требованием создать однородное социалистическое правительство, возглавлять которое будет Виктор Чернов – глава партии эсеров. Конечно, для Ленина выпустить уже полученную власть было совсем неприемлемым вариантом, но Каменев и Рыков начали переговоры, почти договорившись о создании этого правительства. Однако, восстание было подавлена до активных действий Краснова, а 30-го октября его войска были разбиты. После этого все соглашения были разорваны и правительство сформировалось 2-ым съездом Советов (нескольким первым членам этого совнаркома (Луначарскому, Ленину, Нагину) повезло умереть от болезни до того, как некто Иосиф Джугашвили, тоже уже входивший в совнарком, расстрелял всех оставшихся в 30-е годы).

Краснов был отбит и к нему на переговоры отправили бойкого и красноречивого комиссара Дыбенко, который, по одной из версий, предложил казакам обменять Ленина на Керенского. Краснов, согласно самой распространённой версии, был готов отдать бывшего председателя Временного правительства, но тот решил не дожидаться приговора и бежал. На этом политическая жизнь Керенского закончилась.

Чуть позже Краснов попал в плен. Там он дал слово не сражаться против большевиков и был отпущен на Дон, где было главное сосредоточение белых сил. Конечно, у него не было и мысли о том, что слово, данное этим омерзительным людям, стоит сдержать, в результате чего он продолжил борьбу. Кроме того, через несколько месяцев Краснов заручился поддержкой немецких сил для борьбы с большевизмом, что для, например, Деникина или других белых офицеров было невозможным и преступным – иногда белые были готовы идти на уступки, но не так, как Краснов.

В конце концов, он, как и все офицеры, уехал в эмиграцию, и перед ним встал типичный вопрос для белых командующих – поддержать ли Гитлера? Поскольку в идеях Краснова было много пересечений с идеями фашизма, в том числе в антисемитизме, он пошёл на сотрудничество и стал создавать казачьи отряды, сражающиеся в составе фашистской армии. Жизнь Краснова закончилась в январе 47-го: советские войска захватили его в плен и немедленно казнили.

Осенью же 17-го года он, как и многие другие недовольные политикой большевиков, начал пробираться на Дон. Сюда же стягивались оставшиеся обломки российской армии, прежде всего – офицеры, которые не могли принять произошедшее: для всех командующих предательством представлялся «Декрет о мире» от 26-го октября, в котором большевики призвали правительство заключить мир без аннексий и контрибуций, то есть вернуть все захваченные земли и не заставлять никого ничего выплачивать. Было совершенно ясно, что Англия и Франция не согласятся на такое, хотя бы потому, что главной целью Франции было возвращение Эльзаса и Лотарингии, которые были захвачены Германией после Франко-прусской войны в 1871-м году.

Российская армия буквально таяла на глазах. Мало того, что никто уже давно не хотел воевать, так ещё и вышел новый декрет о земле – все солдаты спешили домой на новую делёжку земли. Большевики пытались ввести процесс развала в какие-то рамки, что давалось им с большим трудом. Большинство офицеров, разумеется, не были готовы это принимать, но были и некоторые, как генерал Брусилов, которые исходили из того, что армия служит не партии и идеям, а власти: правят большевики, значит, мы будет им служить.

В то же время многие всё равно не хотели следовать большевистским идеям. Керенский уже исчез в неизвестном направлении, и генерал Николай Духонин объявил себя главнокомандующим. Он понимал, что это смертельная должность, но вряд ли ожидал, что всё произойдёт настолько быстро. В конце октября Духонин получил приказания из Петрограда о немедленном заключении мира и начале переговоров с немецким командованием, однако отказался выполнять приказы большевиков и тут же был смещён прапорщиком Крыленко. После этого солдаты буквально растерзали Духонина, и 3-го декабря 17-го года он был убит.

При этом, незадолго то смещения, Духонин, понимая, что дело пахнет жареным, отдал приказ об освобождении генералов и офицеров, которые находились в тюрьме в Быхове, рядом с Могилёвым, – тех, кто участвовал в выступлениях Корнилова. Сначала их держали в Могилёве, там, где находилась Ставка. При этом было огромное количество сочувствующих им, и корниловские войска, которые каждый день проходили парадом перед той гостиницей, в которой под арестом сидели эти генералы. С другой стороны, среди солдат было много тех, кто хотел поскорее «разобраться» с корниловцами. Когда же они сидели в Быхове, то вполне могли бежать, однако хотели, чтобы их предали суду, чтобы объяснить свои желания и стремления. Суд состояться не успел: приказ Духонина вышел раньше. После этого генералы и офицеры ушли с преданным текинским полком в сторону Дона, что стало для них тяжелейшим походом. Вот, что вспоминал про эти события Деникин:

Вспомнил почему-то виденную мною раз сквозь приотворенную дверь купе сцену. В проходе, набитом серыми шинелями, высокий, худой, в бедном потертом пальто человек, очевидно много часов переносивший пытку стояния, нестерпимую духоту и главное всевозможные издевательства своих спутников, истерически кричал:

– Проклятые! Ведь я молился на солдата… А теперь вот, если бы мог, собственными руками задушил бы!.. Странно – его оставили в покое.

Такими путями разные военные прорывались именно на Дон, потому что все казачьи территории не признали власть большевиков и сразу же отказались иметь с ними дело. При этом их положение было шатким и непонятным. Атаман Дутов, возглавлявший Оренбургское казачье войско, которое перекрывало дорогу с Сибири в Туркистан, с большим трудом вырвался со своих территорий, где большевики очень быстро установили свою власть.

На Дону также была странная и непонятная ситуация. Атаманом войска Донского был избран генерал Каледин, который совершенно не верил в успехи противостояния большевикам, но не мог отказаться. Ему приходилось лавировать между белыми офицерами, приходившими сюда всеми тропами, и казаками, которые, с одной стороны, не хотели принимать большевиков, но, с другой – им нравился декрет о мире. В то же время здесь, как и везде к концу осени 17-го года, было полно левых агитаторов, и Каледин очень боялся нарушить хрупкое равновесие.

Вскоре на Дон прибыл генерал Алексеев, который ещё в октябре, до прихода большевиков к власти, видел разложение армии, и хотел создать новое войско на руинах старого. Алексеев пытался создать армию из тех, кто был готов подчиняться дисциплине и не признавал большевиков. В первую очередь, это были офицеры, разбросанные по тем местам, где их застал приход большевиков к власти. Деникин в своих воспоминаниях недоумевал, почему Алексеев не издал приказ: он считал, что по приказу явилось бы очень много офицеров. Однако, это большой вопрос.

Во всяком случаи, Алексеев добрался до Дона и был встречен Калединым, который сразу же попросил его «не раздувать новые страсти»: с одной стороны, он выражал Алексееву свою симпатию, а с другой – никакой особой помощи так ему и не оказал. Деникин написал об этом следующее:

Было трогательно видеть, и многим, быть может, казалось несколько смешным, как бывший верховный главнокомандующий, правивший миллионными армиями и распоряжавшийся миллиардным военным бюджетом, теперь бегал, хлопотал и волновался, чтобы достать десяток кроватей, несколько пудов сахару и хоть какую-нибудь ничтожную сумму денег, чтобы приютить, обогреть и накормить бездомных, гонимых людей.

Далее на Дон прибыл Корнилов, что вызвало восторг у многих, но не у Алексеева. Чуть позже, когда начала формироваться добровольческая армия, у них были ужасные отношения: каждый претендовал на своё главенство. В конце концов, они распределили между собой разные сферы влияния, но это, конечно, не улучшило ситуации – они почти не разговаривали друг с другом, а только переписывались, проживая при этом в одной гостинице. Кроме того, ходили слухи о том, что какие-то офицеры Алексеева хотели убить Корнилова, что, конечно, было полной ерундой, но совершенно не способствовало единению.

Так, кто-то пришёл на Дон, кто-то – нет. При этом воцарилось полное ощущение того, что собравшихся никто не поддержит. Очень многим на Дону стало казаться, что советская власть действительно «шествует триумфально»: левых агитаторов становилось всё больше, а красные силы уже приближались к Дону. Всё выглядело настолько безуспешно, что Каледин снял с себя звание атамана в январе 18-го года, а в феврале – застрелился.

В конец концов, казаки, носители бесшабашной вольницы, тоже не поддерживали белых, – интересно, какие странные перемены происходили с их взглядами. С конца 18-го века казаки стали одной из главных опор власти, а к началу 20-го их железно воспринимали как крайних монархистов: все территории казаков по началу не признали большевиков. Однако, через некоторое время казаки начали активно реагировать на большевистскую агитацию, хорошо принимая красных. А далее, в течение нескольких месяцев, произошли резкие перемены: когда большевистские отряды пришли на Дон, крестьяне, из которых преимущественно и состояли отряды, были потрясены тем, как выглядели казачьи хаты и сколько у них земель, начав воспринимать казаков, как буржуев, и открыто бросая им перчатку войны. Это привело к тому, что казаки начали всё больше поддерживать белых офицеров и генералов. Однако, это произошло через несколько лет.

Изначально добровольческая армия состояла из офицеров и юнкеров – солдат почти не было. Кроме того, собралось большое количество бывших депутатов, журналистов и интеллигентов, убегающих от власти, – обоз был огромный, а боеспособность очень мала.

В какой-то момент, когда белые осознали невозможность удержания Дона, они решили уйти к Екатеринодару, который считался оплотом противостояния большевикам. В феврале 18-го года плохо экипированная и вооружённая добровольческая армия по снегу и льду начинала двигаться от Ростова-на-Дону к Екатеринодару, предполагая, что там их ждут. Когда же они пришли, то их надежды не оправдались: неприятие местными жителями обрекло пришедших на голод и холод, а также нанесло сильнейший моральный удар. Корниловские отряды в это время складывали песни, конечно, не очень поэтические, но со следующим смыслом:

На Родину нашу нам нету дороги,Народ наш на нас же восстал,Для нас он воздвиг погребальные дроги,И грязью нас всех закидал.

Всё это вызывало и отчаяние, и озлобление, за счёт которых любые гражданские войны зачастую оказываются более жестокими, чем войны между государствами. Конечно, и в ту, и в другую сторону можно найти исключения, но очевидно, что во время войны между государствами всё-таки соблюдаются некоторые правила (например, мирных жителей зачастую не обстреливают), а в гражданскую войну исчезает абсолютно всё – от чести до милосердия.

В Гражданскую войну было очень много жестокости – как от красных, так и от белых. Проявилось это ещё в первые месяцы, когда не брали пленных, бросали раненных и пытали тех, кто был на противоположной стороне (не только солдат, но и обычных людей). Когда корниловцы шли от Ростова к Екатеринодару, они очень часто бросали раненных где-нибудь в поле, а те, кого оставляли в госпиталях, обычно застреливались, поскольку понимали, что вскоре их поймают и будут пытать большевики. Деникин написал про это следующее: