Украденное ожерелье

– Действительно, странное приключение! И вы могли подумать, что я брожу по лестницам с драгоценными каменьями в руках? Уж не заподозрили ли вы меня в воровстве?

– Хотите, скажу вам, что именно я подумал?

– Надеюсь, что вы объясните; мне наконец необходимо это узнать, – сухо ответил Жюльен.

– Я боюсь, что вы рассердитесь,

– Я рассержусь только в том случае, если вы оскорбите меня.

– Мне кажется, что вы уже рассердились, хотя я, разумеется, нисколько не желаю вас оскорблять. Послушайте, друг мой, неужели мы не настолько еще хорошо знакомы, что я не могу прямо высказать вам мое, пусть даже самое нелепое предположение?

– Говорите, я жду, – еще суше ответил Жюльен.

– Я подумал, что это колье принадлежит вам или кому-нибудь из ваших родных, и что вы, нуждаясь в деньгах, носили его в залог.

– У вас очень жалкое мнение обо мне, мосье Дутрлез, – гордо сказал Жюльен, вставая со стула. – Я нахожу более чем странным, что вы приписываете мне необычайные явления, происходящие в доме, в котором мы оба живем.

– Необычайные явления, – проговорил вдруг возле них иронический голос. – Сдается мне, мосье Кальпренед, что вы напрасно клевещете на мою собственность.

Перед Дутрлезом и де ля Кальпренедом стоял Матапан, приближения которого молодые люди, занятые своим разговором, не заметили. Услышав голос своего домового хозяина, де ля Кальпренед быстро вскочил с места, взял шляпу, резким, почти гневным движением надвинул ее на лоб и велел подать ему пальто.

– Как, Жюльен, вы уже уходите? – удивленно спросил Дутрлез.

– Видите, что ухожу, – сухо и не останавливаясь ответил брат Арлеты.

– Подождите, пожалуйста, меня, я иду следом за вами. Мне ведь еще нужно отдать вам…

– Мне ничего от вас не нужно, я тороплюсь, – резко ответил Жюльен, надевая пальто.

– Уж не я ли прогоняю вас? – спросил с усмешкой Матапан. – Неужели я похож на статую Командора?

Но Жюльен уже направился к двери.

– Я всегда к вашим услугам по тому делу, о котором мы говорили, – закричал ему вслед Альбер, – вы найдете меня или в клубе или дома.

Де ля Кальпренед ничего не ответил ему и поспешил из ресторана, будто за ним гнались все его кредиторы.

«Какой невозможный характер у этого Жюльена, – думал огорченный его поступком Дутрлез. – Мне-то какова удача. Хочу оказать ему услугу, а вместо этого, кажется, поссорился. Как-то он выйдет из своего денежного затруднения? Впрочем, все к лучшему. Теперь ему нельзя будет вызвать Бурлеруа на дуэль, и проучить этого негодяя за его оскорбление Арлеты выпадет на мою долю».

Матапан оставался совершенно спокойным при неожиданной выходке Жюльена, лишь его ироническая улыбка показывала, насколько он находит ее смешной. Миллионер выглядел бодрым, здоровым человеком, ему было лет пятьдесят. Только густая жесткая борода его начинала слегка седеть, волосы же на голове были еще совершенно черны. Темные блестящие глаза горели ярким огнем из-под густых бровей, а когда он смеялся, то показывал длинные, острые, как у волка, зубы. Черты лица его напоминали маску Полишинеля – выпуклый лоб, большой выдающийся нос, вдавленный подбородок и матовая кожа темновато-красного оттенка, как у матроса, побывавшего на всех широтах и долготах земного шара. Впрочем, при его высокой и пропорционально сложенной фигуре резкие, бросающиеся в глаза черты лица обращали на себя общее внимание и скорее привлекали своей добродушной, а подчас и иронической веселостью, чем отталкивали. После ухода Жюльена он продолжал стоять на том же месте, будто намеревался тотчас же уйти.

В это время Дутрлез заметил, что опал лежит на скатерти прямо против Матапана, и хотел было прикрыть его салфеткой, но остановился, чтобы своим поспешным движением не обратить на это внимание подозрительного миллионера, не имевшего привычки стесняться с расспросами о том, что его интересовало. Альбер хотел занять его разговором, даже, чтобы расположить его в свою пользу, назвать бароном, что тому удавалось слышать очень редко, и когда аристократ разговорится, ловко положить камень обратно в карман, но не успел он сказать ни одного слова, как Матапан заговорил с ним первым.

– Я пришел сюда, чтобы увидеть одного знакомого, – начал он, – но тот еще не приходил. Позвольте мне, в ожидании его, занять место де ля Кальпренеда?

– Сделайте одолжение, – вежливо, хотя далеко не искренне ответил Дутрлез.

– Я не буду долго надоедать вам и за это могу предложить вам такую сигару, какую вы вряд ли найдете во всем Париже. В прошлом году я специально ездил за ними в Гавану.

– Благодарю вас, любезный барон, – ответил Дутрлез, протягивая руку за драгоценным подарком и старясь вместе с тем столкнуть локтем опал к себе на колени. Но эта операция не удалась, при этом ему показалось, что Матапан пристально следил за всеми его движениями, так что он решил не трогать камень.

– Какая муха укусила вашего приятеля? – спросил Maтапан, усаживаясь в кресло. – Я пошутил с ним, прикинувшись обиженным домовладельцем, а он вскочил и убежал.

– Он вообще очень обидчив.

– Извините, если скажу, что глупо обидчив. Он как будто и на вас рассердился. Мне показалось, что он отвечал вам довольно резко.

– Я не обращаю на это внимания.

– И хорошо делаете. Он просто взрослый ребенок. Кстати, о каких странных явлениях в моем доме он говорил? Я люблю свой дом – мое создание, и все, что в нем происходит, очень меня интересует.

Сначала Дутрлез хотел сказать, что Матапан ослышался, и что в его доме ничего особенного не произошло, но потом решился сказать правду. Он был уверен, что встретил на лестнице не Жюльена, стало быть, ему нечего было бояться скомпрометировать его рассказом. Следовало только не высказывать своих соображений, а между тем от Матапана, может быть, получится кое-что узнать о цели раннего визита богача к де ля Кальпренедам.

Не получив ответа на свой вопрос, барон продолжал улыбаясь:

– Если отец этого юноши знает, как его сынок бегает по ночам, то худо делает, что не положит конца его путешествиям. Но у этого важного барина недостает характера. Я сейчас предлагал ему очень выгодное дело и не мог добиться положительного ответа.

– Да, я видел, как вы недавно звонили у их дверей, – живо возразил Альберт.

– И, как видите теперь, оставался у них недолго. Могу сказать наверняка, что они не очень скоро увидят меня у себя, если вообще увидят.

Влюбленный Дутрлез вздохнул свободнее и почувствовал расположение к более искренней беседе с этим милым Матапаном, который, вопреки утверждениям Бурлеруа, совсем не интересовался мадемуазель де ля Кальпренед.

– Итак, любезный Дутрлез, – продолжал миллионер, – в моем доме появляются привидения?

– Привидения? Нет, любезный барон! Уж никак не привидения, а наверняка такие же люди, как и мы с вами, путешествуют ночью по вашим лестницам.

– То есть, мои же жильцы, хотите вы сказать? Что же тут удивительного, что они пользуются своим правом возвращаться домой, когда им заблагорассудится? Уж не вздумал ли портье ворчать на кого-нибудь из вас за поздние возвращения?

– Нет! Ворчать не ворчит, но случается иногда, что он забывает зажигать на ночь лампу. Вчера я не нашел в темноте моей свечи и оттого наткнулся на приключение.

– Намылю же я голову этому дураку Маршфруа, он совсем святил с ума с тех пор, как дочь его начала готовиться к сцене. И что же случилось с вами?

Дутрлез рассказал ему о своем приключении, не упоминая, впрочем, об отвоеванном опале.

– Кто мог бы быть этим ночным шалуном, не подающим голоса? – спросил Матапан. – Скорее всего, чей-нибудь лакей, загулявший в кабачке, быть может, ваш собственный?

– Не думаю!

– Нолже ничего не пьет, кроме воды, у Кальпренедов нет мужской прислуги, остается камердинер Бурлеруа. Впрочем, прислуга не ходит по парадной лестнице, для нее есть другая.

– Я уверен, что это был не лакей.

– А вы видели, куда он пошел?

– В квартиру второго этажа.

– Странно! Значит, это был или сам граф Кальпренед, или его сын.

– Только никак не сын; он сказал, что просидел вчера в клубе до двух часов.

– Не за то ли он и рассердился на вас, что вы расспрашивали его? Но тогда почему он так грозно посмотрел на меня? Решительно не понимаю!

– Он просто не в духе оттого, что ему не везет в карты.

– Если не везет, то вряд ли он платит, где ему взять денег?

– Это уже нас не касается, – живо возразил Дутрлез.

– Ну, меня-то, пожалуй, и касается! – сказал Матапан как бы про себя и продолжал: – Если случилось то, что вы мне раcсказали, то тут и голову ломать нечего. Ясно, что это был Жюльен, он только не пожелал перед вами сознаться, как ловко вы приперли его к стене.

Во время беседы Дутрлез успел прикрыть камень салфеткой и теперь хотел улучить минуту, чтобы спрятать его в карман из опасения возбудить в Матапане какие-либо подозрения. Полагая, что Матапан не заметил опала, он нашел возможным сообщить домохозяину кое-что из слышанного им от Жюльена.

– Я уверен, что вы ошибаетесь, – сказал он. – Ночью я встретил не Жюльена.

– Кто же еще мог войти к ним в квартиру?

– Не знаю, да он и сам не знает, хотя случалось и прежде, что кто-то по ночам входил в его комнаты. Он не раз находил мебель свою в беспорядке, стулья и даже шкафчик опрокинутыми.

– Остается допустить одно, что в доме моем действительно водятся духи. Господину ля Кальпренед лучше было бы не распускать таких глупых россказней, если он не желает повредить репутации своей сестры.

– Что вы хотите этим сказать? – живо проговорил Дутрлез, нахмуривая брови.

– Понятно что. Никто же не поверит привидениям, но найдется немало злых языков, готовых если не поверить, то рассказывать, что мадемуазель Кальпренед принимает по ночам своего возлюбленного.

– Это было бы в высшей степени бесчестно!

– Согласен, но как ни бесчестна клевета, она все-таки марает честных людей. Вот если бы знать, что в квартире графа случилась кража, я сам бы устроил засаду и выследил вора.

– Я уверен, что у Жюльена что-нибудь украдено, чего он еще не заметил.

– Украдено, говорите вы? Что же украдено? Не думаю, чтобы в квартире графа находились какие-нибудь сокровища. Впрочем, не украли ли у него ту вещицу, которую вы показывали Жюльену, когда я подошел к вам?

– Какую вещицу? – спросил смущенный Дутрлез, краснея до ушей.

– А вот ту, которая лежит у вас под салфеткой.

Альбер понял, что далее скрывать свою находку нельзя, не возбудив в Матапане подозрения.

– Вы отгадали, – ответил он, открывая опал, – я не хотел говорить вам, чтобы вас не потревожить, но человек, встреченный мною сегодня на лестнице, действительно, должно быть, вор. Этот камень составлял часть какого-то драгоценного украшения, которое он держал в руках, и я оборвал цепочку, стараясь схватить его за руку.

– Позвольте, пожалуйста, посмотреть камень поближе, – сказал барон, протягивая руку. Глаза его блестели и руки слегка задрожали, когда, осмотрев опал, он положил его обратно на стол. Дутрлезу показалось, что лицо барона приняло какое-то особенное выражение.

– Так вы думаете, что опал украден у графа?

– Нет, ни я, ни Жюльен так не думаем, – ответил Альбер.

– Это, впрочем, все равно. У кого-нибудь он да украден, и я непременно разыщу вора, в этом наш общий интерес. Вор должен быть из этого дома. Я не прошу вас отдать мне это вещественное доказательство кражи, но, надеюсь, вы сохраните его у себя, пока я не выясню всего дела.

– Можете быть в том совершенно уверены.

– В таком случае я не замедлю отыскать владельца украденного колье. А после мы увидим… Но уже скоро час, – сказал он, посмотрев на часы, – а моего знакомого все нет, и мне пора, – добавил он, быстро вставая.

Дутрлез не удерживал его; он и так упрекал себя за болтливость и боялся выболтать еще больше.

Глава 2

B домашней жизни де ля Кальпренедов в последнее время произошло немало перемен. Были сокращены домовые расходы, уменьшено число прислуги и экипажей. Со смертью графини все изменилось, она словно унесла с собой в могилу радость и счастье домашнего очага. Завтрак уже не собирал членов семьи за общим столом. Граф, падкий на разные рискованные предприятия, от которых его удерживала жена, после ее смерти предался спекуляциям и почти окончательно разорился. Но несчастья и неудачи при его неумении вести дела не изменили его гордого характера, не ослабили в нем мужества. Он все еще высоко держал голову, сознавая себя честным человеком, вредившим своими спекуляциями только себе и близким, но никому постороннему.

Покойная графиня не принесла с собой при замужестве большого приданого и по смерти оставила детям очень немного. Небольшое наследство, полученное Жюльеном при совершеннолетии, было уже прожито им, а часть, доставшаяся на долю Арлеты, исчезла в неудачных предприятиях графа, который был совершенно уверен, что его дочь никогда не потребует от него отчета о ее собственности. Арлета любила отца, и он любил ее больше всего на свете, они никогда не расставались, Тогда как Жюльен вне дома с раннего возраста выказывал независимость характера, не согласующуюся с понятиями графа о его отцовских правах по отношению к сыну. Однако сын любил отца, с которым имел много общего, к сожалению, в одних только недостатках, мешавших их сближению. Граф не вмешивался в жизнь своего сына, хотя и огорчался ей. Арлете, любившей брата, не раз приходилось оправдывать его поступки перед отцом, извиняться за его частые отсутствия на семейной трапезе. С нею Жюльен был гораздо откровеннее, чем с отцом, ничего не скрывая от сестры, кроме своих похождений, знать и рассказывать о которых молодой девушке было неприлично. От сестры он готов был принять всякий добрый совет – только, к сожалению, очень редко исполнял их.

После столь знаменательной ночи в жизни Альбера Дутрлеза Жюльен искал, где занять денег, не явившись на семейный завтрак, и в то время, когда отец и сестра садились за стол ровно в двенадцать часов, он сидел в кафе. Граф ничего не изменил в своих привычках, и хотя расходы его значительно сократились, но этого нельзя было заметить по внешней обстановке его домашней жизни. Правда, он не принимал больше по вечерам, не давал обедов, не держал ни экипажа, ни камердинера, но помещение его и вся внутренняя жизнь носили на себе все тот аристократический отпечаток.

Граф вошел в столовую в более мрачном настроении, чем когда-либо. Бледные щечки Арлеты и покрасневшие от слез глаза выдавали грустное состояние ее души.

– Ты уходила сегодня? – спросил отец, целуя ее в лоб.

– Да, папа, я была в церкви, – ответила она с легким смущением в голосе. – Я хотела сказать вам, что иду, но вы были не одни.

– Господин Матапан удостоил меня своим посещением. Ты не встретила его?

– Нет, папа.

– А Жюльена опять нет дома? – продолжал граф, нахмуривая брови.

– Он, кажется, пошел в фехтовальный зал, – несмело проговорила девушка.

– Чтобы отдохнуть от бессонной ночи, должно быть, – иронически сказал граф. – Впрочем, очень кстати, что его нет, мне надо поговорить с тобой. Оставьте нас одних, Жюли, – обратился он к горничной.

Наступило неловкое молчание. Наливая себе чашку чая, граф пристально посмотрел на Арлету, сидевшую с опущенными глазами. Она предчувствовала что-то недоброе.

– Знаешь, зачем ко мне приходил Матапан? – наконец заговорил граф.

– Нет, папа, не знаю! – ответила удивленная его вопросом Арлета. Сама она никогда не думала о соседе-миллионере, да и редко случалось ей слышать о нем от отца.

– И не догадываешься, о чем он приходил говорить со мной?

– Нет, папа!

– Он просил твоей руки.

Арлета вздрогнула, на глазах у нее показались слезы.

– Дерзость этого выскочки переходит все границы. Он даже не понимает, что его предложение оскорбительно для нас.

– Предложение это так странно, что я не знаю, чем его объяснить.

– Очень просто, он богат, а мы обеднели. Он и думает, что его миллионы могут заполнить собой то расстояние, которое разделяет нас в общественном положении.

– Он плохо знает вас, папа.

– И еще хуже знает тебя. Ты не была бы моей дочерью, если б не сумела пренебречь его миллионами.

Арлета молчала в грустном раздумье. Предложение старого богача оскорбило ее глубже, чем отца, но она старалась это скрыть.

– Что же ты не спросишь, что я ответил этому выскочке? – продолжал граф. – Я сказал ему, что дочь моя рождена не для того, чтобы носить его смешное имя, заимствованное, вероятно, в каком-нибудь учебнике географии. Как видишь, я не подсластил свой отказ, но он имел дерзость повторить свое предложение и указать на свое баронское достоинство. Ссоры между нами, конечно, не произошло, мы расстались прилично, но все-таки с этой минуты он наш непримиримый враг.

– К счастью, нам нечего его бояться.

– Конечно, он не посмеет открыто вредить мне, мое доброе имя не в его власти, а денег я ему не должен, к тому же я думаю положить конец и последним отношениям между нами. Через полгода мы оставим эту квартиру.

– Как, вы хотите расстаться с этим домом? – воскликнула Арлета.

– А тебе разве жаль его?

– Как бы вы ни поступили, я буду всем довольна. Только… Я к нему привыкла. В нем умерла мама…

– Да, и именно в той квартире, которую занимает теперь этот человек, – мрачно сказал граф. – Для меня это просто осквернение моих самых священных воспоминаний. О, как я жалею, что не купил этого дома, когда у меня были еще средства, а он продавал его. По крайней мере, мне было бы что тебе оставить.

– Я не боюсь бедности.

– Знаю, дитя мое, что ты сумеешь прожить и в бедности, но я еще надеюсь избавить тебя от нее, а главное, хочу оградить от дерзких притязаний подобных выскочек. Настоящее наше положение грустно и тяжело, но я надеюсь, что будущее возвратит нам больше, чем мы потеряли, если на то будет воля Божия.

– Он – единственная наша надежда.

– Молись усерднее за Жюльена, дитя мое… Да просветит Господь твоего несчастного заблудшего брата! Я уже отказался от надежды возвратить его моими увещаниями на путь истинный и постоянно боюсь, что он обесчестит наше имя.

– Нет, папа. Жюльен может увлекаться, может временно забыть христианское наставление, данное нам мамой, но он неспособен себя обесчестить!

– Дай Бог, чтобы не был способен! Иначе я убью его своими руками. Но он ведет такую безобразную жизнь, в два года истратил все свое наследство после матери, и я не понимаю, откуда берет теперь средства на игру. Но оставим разговор о нем, поговорим лучше о тебе, моя дорогая Арлета. Ты у меня красавица, мало ли кто может в тебя влюбиться, и есть только одно средство избавить тебя от оскорбительных предложений разных Матапанов.

– Какое же это, папа?

– Средство самое простое и самое верное, дитя мое, – ответил граф, улыбаясь, – стоит только тебе выйти замуж. Как ты думаешь?

– Я не желаю никогда расставаться с вами, папа, – смущенно возразила Арлета.

– Знаю, знаю, вечный девичий ответ, но я желаю, чтобы ты отвечала мне чистосердечно. я не ищу для тебя богатого мужа, богатство придет после, я надеюсь доставить его вам… Сейчас же я желаю для тебя человека молодого, образованного, красивого, чтобы ты могла полюбить его, со средствами пусть и небольшими, но достаточными вам обоим, если и не для роскошной, то безбедной жизни. Что ты скажешь, если я нашел такого жениха? Отвечай откровенно, как бы ты приняла его?

– Так… Как вы этого пожелаете, папа, – ответила Арлета, не без шаловливо-насмешливого оттенка в голосе.

– Ты опять уклоняешься от прямого ответа на мой вопрос. Нет, я серьезно прошу тебя сказать искренно, как бы ты отнеслась к такому жениху?

– По совести, папа, я не могу ничего сказать, пока не узнаю, кто он и что за человек.

– Ему тридцать лет, он очень недурен собою, с прекрасными манерами, и я смею думать, что у него и душа прекрасная. Я не знаю наверняка цифр его дохода, но уверен, что они не ниже тех, какие я считаю необходимыми для вашего благосостояния. Одно, в чем можно упрекнуть его, это в праздности и несколько легком образе жизни. Но ты исправишь его своим влиянием, а я найду ему занятие, которое обогатит нас всех. Ты не догадываешься, кого я имею в виду?

– Нисколько, папа.

– Ну, так я помогу тебе. Знаешь нашего соседа, живущего наверху, Дутрлеза?

– Он! – воскликнула молодая девушка дрожащим голосом, сердце ее забилось так сильно, что она едва могла говорить. – Так вы за него хотите отдать меня… милый папа?

– Что? – спросил граф, сильно нахмуривая брови. – Кто хочет отдать тебя за какого-то Дутрлеза? Нечего сказать, прекрасное имя для дочери графа де ля Кальпренеда! Надеюсь, что ты не думаешь о нем, Арлета!

– Нет, папа… – ответила бледная как полотно молодая девушка, – простите… Я подумала, мне показалось…

– Как ты могла подумать, что я собирался отдать тебя за человека, хоть и принятого в нашем кругу, но не принадлежащего к нему по рождению? Я заговорил об Дутрлезе только потому, что он знает моего жениха и даже очень с ним дружен. Ты и теперь не догадываешься?

– Нет, папа.

– Помнишь концерт, на котором мы были нынешним летом на Елисейских полях?

– Да, помню! – живо воскликнула Арлета.

– А помнишь того молодого человека, который был там вместе с Дутрлезом? Я еще разговорился с ним, пока ты беседовала о музыке с нашим соседом, и друг его мне очень понравился. Он носит одно из древнейших имен Нормандии. Куртомеры были известны со времен Вильгельма Завоевателя.

– Теперь припоминаю, – грустно сказала Арлета, – он родственник маркизы де Вервень.

– Ее родной племянник и любимец, она мне его очень хвалила, и я не раз встречал его у маркизы, моей старой подруги, мнением которой, как ты знаешь, я очень дорожу. Жак де Куртомер прослужил двенадцать лет в военном флоте, и прослужил с честью. Он вышел в отставку, чтобы повеселиться в Париже, но веселая жизнь холостяка уже начинает надоедать ему, как сказывала мне маркиза, и если б он встретил девушку, подходящую ему по своему положению в свете, которая бы ему понравилась, он не прочь жениться. Маркиза же находит, что ты очень подходящая для него партия.

– Но я не могла ему понравиться… Он совсем меня не знает, ни разу, кажется, не говорил со мной.

– Он очень застенчив. Но он говорил о тебе с маркизой, и мы знаем, что ты ему нравишься. Если ты не прочь с ним познакомиться, устроить это будет очень легко.

– Я во всем готова повиноваться вам, папа… Но…

– То есть ты не желаешь видеть Куртомера?

– Я желаю никогда не расставаться с вами, – очень тихо проговорила Арлета.

Граф сделал нетерпеливое движение плечами.

– Ты отвечаешь как ребенок, – сказал он после минутного молчания, – а между тем по годам ты уже не дитя. Выслушай же меня со всем вниманием и прежде всего пойми, что я ни в коем случае не потребую, чтобы ты вышла за того, кто нравится мне, а не тебе. Я вмешаюсь в твой выбор только тогда, если он будет недостоин моей дочери, а этого, конечно, никогда не случится. Ты, я уверен, понимаешь так же хорошо, как и я, что мадемуазель де ля Кальпренед может выйти замуж не иначе как за человека, равного себе по рождению, воспитанию и душевным качествам. Прибавлю, что я не давал слова за тебя и даже не стал бы говорить тебе о моих планах, если б оскорбительное предложение этого самозваного барона не напомнило мне вдруг, что я могу умереть и оставить тебя без состояния и защитника.

– Умереть! Вы думаете о смерти, папа! – воскликнула Арлета, собираясь броситься к отцу на шею, но граф ласково остановил ее и продолжал с улыбкой:

– Успокойся, дитя мое, я совсем не думаю о ней и даже надеюсь прожить столько, чтобы видеть тебя счастливой, но меня не может не беспокоить мысль о твоем беспомощном положении в случае моей смерти. На брата твоего, к несчастью, я не могу положиться. Не защищай его, мое мнение о нем составлено, и никто не может изменить его, кроме самого Жюльена. Я считаю нужным сообщить тебе о нашем настоящем положении. Большая часть моего состояния уже поглощена неудачными предприятиями, остальная положена в одно дело, от которого я ожидаю верного обогащения, но пока оно не приведено к концу, наши средства более чем ограничены. Ты сама должна понимать это по образу жизни, который мы ведем в последнее время.

– Клянусь вам, папа, что я им вполне довольна и не жалуюсь на него.

– Вижу, дитя мое, что ты безропотно переносишь все лишения, и ценю это, но тем более желаю избавить тебя от них как можно скорее, а в этом больше всего мне может помочь избранный для тебя жених.

– Жак де Куpтoмер?

– Да, он опытный моряк, и его познания должны помочь нам в деле, от которого зависит вся наша будущность. Я не говорил тебе еще, на какое предприятие я употребил мои последние капиталы; знай же, что я приобрел на них в собственность затонувшее судно.