Украденное ожерелье

«Что ему так рано у них делать, – подумал Дутрлез, продолжая свой путь, – утром граф принимает только по делам, ведь не идет же он сам получать квартирные деньги. Конечно, его не примут».

Однако не успел Дутрлез дойти до нижней площадки, как дверь Кальпренедов отворилась, начались переговоры, и Матапана впустили.

«Странно, очень странно, что его принимают. И какова цель этого раннего визита? Вряд ли они были знакомы, а если он посещает их в качестве соседа, то к чему этот изящный туалет? Старикашка точно помолодел сегодня, так весь сияет! Ах, Боже мой, не вздумал ли этот несчастный Жюльен занимать у него деньги? Только этого недоставало! Надо будет хорошенько переговорить с ним, положить этому конец. Хотелось бы знать, однако, зачем Матапан пошел к графу. А впрочем, что мне за дело? Уж конечно, это посещение нисколько не касается ни меня, ни мадемуазель Арлеты».

Так думал Альбер, подходя к ложе привратника. Когда же он увидел Маршфруа на своем обычном месте, мысли его приняли другое направление, ему захотелось поискуснее расспросить того о ночном событии.

– Знаете, Маршфруа, – сказал он равнодушным голосом, – сегодня ночью я едва не сломал себе шею по вашей милости. Ночная лампа не была зажжена, и я не нашел моего подсвечника.

– Меня это очень удивляет, милостивый государь, – ответил своим грубым голосом привратник, – я сам зажег лампу, прежде чем лег спать.

– Значит, кто-нибудь из жильцов погасил ее.

– Вам ли я отпирал ворота в половине первого?

– Да, мне.

– В таком случае никто не мог дотронуться до лампы, я зажег ее ровно в двенадцать часов, и затем вы первым позвонили.

– Вы ошибаетесь, идя в темноте по лестнице, я наткнулся на кого-то, шедшего немного впереди меня.

– Еще раз имею честь объяснить, что это невозможно. Я лежал в постели, но еще не засыпал, а читал газеты, и вполне уверен, что не впускал никого прежде вас.

– Это очень странно, я совершенно уверен, что встретил какого-то господина между первым и вторым этажом. Узнать его в темноте я, конечно, не мог и с ним не говорил, но подумал, что это господин де ля Кальпренед.

– Граф весь вечер был дома.

– Не сам граф, а его сын.

– Сын, да? Это другое дело, он всю ночь бегал взад и вперед, два раза звонил мне. Я уж собираюсь пожаловаться на него хозяину, что это ни на что не похоже, так в порядочных домах не живут. В два часа утра он еще не возвращался, позвонил мне только в два с четвертью, а минут через двадцать опять куда-то отправился. Если не верите мне, господин Дутрлез, спросите его самого.

– Почему ж не верить, верю, Маршфруа, да к тому же это и не наше с вами дело. Господин Жюльен де ля Кальпренед волен возвращаться и выходить, когда ему заблагорассудится, вас же я только попрошу не оставлять меня по ночам в темноте.

Сказав это и не желая продолжать разговор с любопытным портье, Дутрлез поспешил выйти в ворота. Размышляя о словах Маршфруа и действительно не вполне доверяя им, ибо портье мог заспаться и машинально отворить Жюльену, Альбер повернул к бульвару Гаусмана по направлению к кафе, где его ждали, и вдруг новое сомнение посетило его самого.

«А пожалуй, Маршфруа и прав, Жюльен не мог войти прежде меня. Мы с Куртомером простояли не менее десяти минут у ворот, а его не видели. Как же я мог встретить его на лестнице – он давно бы успел войти к себе».

Тут мысли его перервались, он уже шел по бульвару и вдруг заметил немного впереди себя двух женщин, идущих рядом. Одна их них ростом и походкой напоминала ему Арлету, другая же, судя по костюму, казалась горничной. Дутрлез прибавил шагу, чтобы обогнать их. Та, которую он принял за прислугу, обернулась, и он действительно узнал горничную мадемуазель де ля Кальпренед.

«Куда может она идти так рано и в сопровождении прислуги? На урок музыки или рисования? Но ей уже двадцать лет, и с прошлого года, как я слышал, она перестала брать уроки!»

Почти догнав Арлету в конце бульвара, Дутрлез не осмелился не только заговорить с ней, но даже подойти ближе, и остановился в ожидании. Ждать ему пришлось недолго. Поравнявшись с церковью святого Августина, обе женщины повернули налево и вошли в церковь.

«Так вот куда она шла – молиться! У бедной девушки, должно быть, невесело на душе. Аах, если б я мог помочь ее горю, образумив Жюльена!» – И Дутрлез, прибавив шагу, поспешил в кафе.

Ля Кальпренеда там еще не было, что немало удивило Альбера. Хотя ресторан наполнялся только к двенадцати часам, но человеку, нуждающемуся в услугах другого, естественно прийти на свидание первым. Заказав две дюжины устриц, Дутрлез выбрал самый отдаленный столик в противоположном углу ресторана и в ожидании Жюльена стал обдумывать предстоящий разговор. Конечно, он начнет прямо с предложения своего кошелька и затем уже мало-помалу перейдет к ночной встрече на лестнице, что даст ему возможность выяснить историю опалов и многое другое.

Он размышлял не менее двадцати минут, прежде чем Жюльен показался наконец на пороге ресторана.

Брат Арлеты был высокий брюнет с правильными чертами и очень симпатичной физиономией, если бы не вечно блуждающий беспокойный взгляд больших черных глаз и высокомерное выражение, никогда не покидавшее его подвижного лица, носившего в этот день явный отпечаток бурно проведенной ночи.

Увидав Дутрлеза, он просиял и поспешно направился в его сторону.

– Мне передали ваше письмо сегодня утром, – радушно заговорил Альбер, протягивая ему обе руки, – и вот я здесь, весь к вашим услугам. Благодарю, что подумали обо мне. Но прежде всего позавтракаем, я голоден как волк.

– А я совсем не хочу есть, – грустно проговорил Жюльен.

– Понимаю, вы, верно, хорошо поужинали вчера. Но все-таки вы должны помочь мне уничтожить этих устриц, да и холодную куропатку в придачу. А потом мы запьем их двумя бутылками бордосского, и вы увидите, как ваши силы восстановятся.

– Ни в чем не могу отказать вам, любезный Дутрлез, вы уже сделали мне немалое одолжение тем, что пришли сюда.

– Какое одолжение, я очень рад позавтракать с вами! Но почему вы сами не зашли ко мне?

– Я вышел из дома очень рано и не хотел будить вас.

– Вы бы меня не разбудили, я спал очень мало, и держу пари, что и вы спали не больше моего.

– Я давно уже не сплю.

– Правда, уходя из нашего клуба, я всегда оставляю вас там, и вчера наверняка игра окончилась не ранее рассвета.

– Вероятно.

– Как – вероятно? Да разве вас там не было?

– Был вначале, но до конца не оставался.

– Стало быть, выиграли?

– Почему так?

– С проигрышем ведь никогда не уходят, все стараются отыграться.

– Так это и случилось вчера с одним из ваших друзей, Куртомером.

– А много он проиграл?

– Двадцать пять тысяч франков, кажется.

– Черт возьми, немало! – пробормотал Дутрлез, соображая, что ему придется ссудить приятеля такой суммой, да, пожалуй, столько же дать Жюльену.

– Куртомеру не везет, ему давно надо было бросить баккара, – пробормотал Дутрлез. – А вы чем закончили?

– Я не играл.

– Очень благоразумно с вашей стороны не рисковать в надежде отыграться.

– Не смею похвалиться благоразумием, вероятно, я бы рискнул, если б не имел слишком важных причин не играть.

– Все же вы воздержались и поступили очень хорошо!

– Не хвалите, не узнав сперва моих причин.

– Мне и нет надобности знать их. Я опять повторяю, что готов помочь устроить ваши дела.

– Сердечно благодарю, но сперва я должен объяснить, в чем дело.

– Говорите лучше прямо, сколько вам нужно?

– К счастью, сумма небольшая. Но я рассчитываю на вас не для одной только денежной услуги.

– Тем лучше! И кошелек мой, и я сам в вашем распоряжения.

– Вот мое главное дело: меня оскорбили, и я хочу драться.

– Охотно буду вашим секундантом.

– Я был вполне уверен, что не откажетесь. Слушайте далее. Меня оскорбил именно тот, кому я должен, я проиграл ему под честное слово и не могу вызвать его, прежде чем расплачусь.

– Понятно, но вы можете расплатиться сегодня же, я взял с собою мою чековую книжку. А пока не забывайте ваш стакан.

– Если б вы знали, какую огромную услугу оказываете мне, – тихо проговорил Жюльен. – Благодаря вам я могу проучить этого негодяя, как он того заслуживает.

– Но что же он вам сделал? В чем суть?

– Речь идет о моей сестре, и вы понимаете, что дело серьезное.

– О вашей сестре! – воскликнул Дутрлез. – Каким образом имя мадемуазель де ля Кальпренед может быть замешано в такую историю, которая может кончиться дуэлью?

– О ней осмелились говорить так, как мне это не нравится, – резко ответил Жюльен.

– В таком случае вы имеете полное право на удовлетворение. Но кто же позволил себе такое?

– Кто? Шалопай, вам, вероятно, несколько знакомый, так как он живет в одном доме с нами – Анатоль Бурлеруа.

– Этот идиот, корчащий из себя светского человека, хотя ему подобало бы стоять за прилавком? Это уж слишком, и я сам охотно проучил бы его. Но, насколько я знаю, граф не оказывает ему чести принимать его у себя. что же он мог сказать о мадемуазель де ля Кальпренед?

– Собственно о ней, конечно, ничего. Если б он осмелился оклеветать ее, я тут же проучил бы его. Но он позволил себе говорить вещи, оскорбительные для всех нас.

– И вы в этом уверены?

– Я сам их слышал. Вчера я пришел в клуб очень поздно. Три-четыре человека сидели у камина в красной гостиной спиной к двери и разговаривали. Они не слыхали, как я вошел, но я тотчас же узнал голос Бурлеруа. Он рассказывал, что отец перебрался в прошлом месяце на другую квартиру, потому что разорился и не мог больше платить такую большую цену.

– Если он сказал только это, то, по-моему, не стоит поднимать такие глупости. Все знают, что это неправда.

– Правда или неправда, мне до этого нет дела. Я не желаю, чтобы этот дурак интересовался моим семейством. К тому же он не ограничился только этим, а прибавил еще, что мы можем очень легко избавиться от наших затруднений, отдав сестру замуж за богатого человека, настолько влюбленного в ее красоту, чтобы не смотреть на приданое, а взять ее без ничего, и что такой человек уже наготове, найден нами…

– И… он назвал его? – спросил Альбер бледнея.

– Назвал хозяина нашего дома.

– Господина Матапана?

– Именно его. Что вы скажете о дерзости этого негодяя, утверждающего, что мой отец способен продать сестру? А ведь это было бы не что иное как продажа. Матапану пятьдесят лет, он похож на разбойника, явился неизвестно откуда, во всяком случае, происхождения темного, не дворянин, да и этого достаточно с избытком, чтобы отказать ему в руке сестры.

Дутрлеза это покоробило, ведь и он не был дворянином.

– Сметь утверждать, что граф де ля Кальпренед продаст свою дочь за миллионы старого проходимца – жестокое оскорбление для всех нас, и я его не потерплю.

– Однако вы при этом не вступились?

– Я уже говорил вам, что должен Бурлеруа шесть тысяч франков под честное слово, и не мог тут же вызвать его. Я поневоле сдержался и ушел из клуба домой, чтобы все рассказать отцу, но потом раздумал – дело это касается меня одного. Я вернулся в клуб в надежде встретиться там с вами и занять проигранную сумму, но вас не было, а Бурлеруа ушел. Я прождал до четырех часов, а потом вернулся домой и написал вам.

– Прекрасно сделали, я тотчас дам вам добрый совет.

– Какой? – резко спросил Жюльен.

– Я согласен, и вам следует проучить Бурлеруа, но нужно найти другой предлог для вызова, чтобы не вмешивать сюда имени мадемуазель де ля Кальпренед.

– Но какой же предлог?

– Первый попавшийся. Я подумаю и найду, к чему привязаться. А если бы вы согласились сделать мне особое одолжение и позволить самому проучить дерзкого мальчишку…

– Вы забываете, что дело совсем не касается вас, а лишь меня одного.

– Извините, я имею честь быть принятым в доме вашего отца и питаю к нему и ко всем членам вашего семейства самое глубочайшее уважение.

– В этом я не сомневаюсь, но вы нам не родственник и ни с какой стороны не принадлежите к нашей семье. По какому же праву вы возьмете на себя мщение за нашу личную обиду?

Если б Дутрлез мог откровенно высказать все, что думал и чувствовал, ему было бы нетрудно доказать свое право на мщение за семью, членом которой он горел желанием сделаться хоть завтра, но сказанное за несколько минут перед тем Жюльеном о недворянском происхождении Матапана нисколько не поощрило его на откровенность, и он ответил несколько смущенным голосом:

– Хотя бы по праву друга, если не имею иного более близкого…

– Такого права недостаточно, и я оказался бы недостойным вашей дружбы, если б уступил вам в таком случае свое место. Я один могу вызвать Бурлеруа, если вы окажете мне услугу, о которой мы сейчас говорили.

Дутрлез поспешил вынуть из кармана портмоне и стал его открывать.

– Нет, не сейчас, здесь слишком много народа.

Действительно, ресторан наполнялся, за многими столиками уже завтракали.

– Как хотите, – ответил Альбер, подливая вина своему собеседнику. – Тогда, пожалуй, поговорим о другом…

– Готов о чем угодно, а лучше всего побеседуем о хорошеньких женщинах, такой предмет всегда интересен.

– В этом я не силен.

– Да, я забыл, что вы влюблены!

– Кто вам это сказал? – воскликнул краснея Дутрлез.

– Все ваши друзья говорят, а вы краснеете, стало быть, это правда.

– Это выдумка Куртомера, он никак не хочет понять, что я люблю ложиться рано.

– Он сказал мне сегодня у нас в клубе, что проводил вас вчера до дома, и вы вернулись в двенадцать часов.

– Да, через несколько минут после вас.

– Как после меня? Я же вам говорил, что пришел домой в два часа.

– Разве в два?

– В четверть третьего, если вы требуете точности.

– Странно, а я думал…

– Что?

– Что встретил вас на лестнице.

– Так я бы вас увидел.

– Видеть меня вы не могли, вся история произошла в темноте.

– История? Какая история?

– Очень курьезная. Слушайте.

И Дутрлез рассказал в подробностях свое ночное приключение.

– Действительно, странная история. В нашем доме немало беспорядка, и синьор Матапан должен бы, по-хорошему, прогнать своего портье, но никогда этого не сделает; они во всем заодно, покрывают друг друга. Однако я-то тут при чем? Неужели вы думали, что это я схватил вас в темноте?

– Признаюсь, думал, – ответил Дутрлез, пристально вглядываясь в Жюльена.

– Очень лестно для меня, – совершенно спокойно ответил молодой де ля Кальпренед. – Но на каком же основании вы думали, что я путешествую ночью по лестницам с похвальной целью нападать на добрых людей?

– А на таком, что мой ночной противник отпер двери вашей квартиры и вошел в нее.

– Отпер? Чем? Отмычкой?

– Просто ключом.

– И вы в этом уверены?

– Вполне, я поднялся на несколько ступеней вверх и отлично слышал, как ключ повернулся в замке.

Жюльен вдруг сделался серьезен, лицо его заметно омрачилось, и он умолк в раздумье.

– Я, естественно, подумал, что это вы, – продолжал Дутрлез.

– А что вы подумаете, – заговорил наконец после минутного молчания Жюльен, – когда я скажу вам, что уже не в первый раз кто-то входит в мои комнаты ночью в мое отсутствие?

– Что я подумаю? – повторил Дутрлез. – Да что же я могу подумать, кроме того, что к вам входит вор?

Он выговорил это, несколько запинаясь. Странный вопрос Жюльена невольно привел его к заключению, что тот старается отвести ему глаза насчет ночной стычки.

– Нет, это не то, – возразил де ля Кальпренед, – у меня ничего не пропадало.

– И вы уверены, что кто-то входит в ваши комнаты?

– Почти уверен, по крайней мере, я не раз находил у себя беcпорядок – вещи, переставленные с места на место, опрокинутые стулья, точно кто-то ходил по комнате в темноте и что-то искал.

– И должно быть, не находил, если не уносил ничего. Очень странно!

– Тем более странно, что это случалось раз пять или шесть с тех пор, как мы переменили квартиру, то есть с пятнадцатого октября.

– Но объяснить это очень легко, как мне кажется. Камердинер графа служит, вероятно, и вам; он мог входить в ваши комнаты…

– Отец отпустил своего камердинера. Кухарка у нас не ночует, а горничная сестры не позволит себе входить в мои комнаты, когда меня нет дома.

Слова эти огорчили Дутрлеза, подтвердив ходившие слухи о разорении де ла Кальпренедов, и он ничего не ответил.

– При этом, – продолжал Жюльен, – входили только ко мне, а не далее, не в другие комнаты. Воры не потрудились, должно быть, справиться о моих привычках, а то бы они знали, что украсть у меня нечего, что я всегда ношу с собой все, что имею.

– Почему же вы думаете, что эти люди не заходили дальше?

– За моими комнатами следует спальня отца, а он всегда ночует дома и спит очень чутко. Мое помещение состоит из двух комнат и далее второй, моего рабочего кабинета, ночные посетители никогда не заходят, это точно.

– Но я сам видел, что этой ночью он остановился именно в кабинете.

– Кто он?

– Тот, кто вошел к вам в половине первого и кого я принял за вас.

– Почему вы знаете, где именно он был после того, как вошел в квартиру?

– Встреча на лестнице возбудила мое любопытство, а из моих окон видны ваши; я стоял у окна и видел.

– Что видели?

– Тень, проходившую мимо окон, сперва в вашей комнате, потом в кабинете. Затем она нагнулась, точно встала на колени.

– Слева у окна?

– Да, но почему вы знаете, что у окна?

– В этом углу у меня стоит булевский[3] шкафчик, и я не раз замечал, что его сдвигали с места, а однажды даже нашел его опрокинутым.

– Но… что же было дальше?

– Не знаю. Окончательно убедившись, что это вы, я перестал смотреть.

– Очень жаль, вы, может быть, могли бы найти объяснение загадки, которое я напрасно ищу целый месяц, – задумчиво сказал Жюльен. – Отец, вероятно, спал?

– Света у него не было.

– А у сестры?

– У нее горела лампа, – краснея, ответил Дутрлез.

Жюльен опять умолк, рассеянно проглотил стакан вина и, положив локти на стол, задумался. Дутрлез внимательно следил за выражением его лица. предыдущий разговор не изменил его взгляда на ночное приключение. Напротив, узнав о карточном долге де ля Кальпренеда и о предполагаемой дуэли с Бурлеруа, он еще больше утвердился в своем мнении, что Жюльен, горя нетерпением расплатиться со своим оскорбителем, решился ради этого расстаться с семейными бриллиантами и носил их куда-нибудь, чтобы заложить немедленно. Ночью же это ему, к счастью, не удалось.

«А теперь я помогу и надеюсь, что в другой раз он скорее обратится ко мне, чем к ростовщикам, хотя причина, заставившая его взяться за бриллианты, самая извинительная из всех, и я почти не смею осуждать его», – продолжал думать Дутрлез, пока Жюльен, почти ничего не евший за завтраком, все еще сидел задумавшись и вскоре совершенно машинально закурил сигару, даже забыв предложить другую своему амфитриону[4].

За десертом Дутрлез всеми силами старался развлечь своего собеседника, в то же время усердно подливая ему то одного, то другого ликера в надежде, что под их влиянием наступит наконец минута полной откровенности и ему удастся узнать историю своего ночного трофея, который все еще лежал в его кармане. Наконец Жюльен разговорился об обычных посетителях их клуба.

– Видеть их каждый вечер, – сказал он в ответ на юмористическую выходку Дутрлеза, – просто убийственно, а платить за это удовольствие несколько сот франков ежедневно уже совсем глупо, согласен с вами, и я был бы очень рад от них отделаться.

– Да разве это трудно? Выходите из клуба, и я выйду вместе с вами. Игра мне окончательно надоела.

– В таком случае вы очень счастливы, и я вам завидую. Меня же, к стыду моему, так и тянет к баккара, несмотря на весь горький опыт последних дней.

– Да, признаюсь, должно быть, неприятно быть должником Анатолия Бурлеруа! – проговорил Дутрлез.

– Так неприятно, что трудно вам передать. Да, тяжелы были для меня эти два дня! Я просто с ума сходил, окончательно терял голову, был готов на все, чтобы только отделаться от этого мерзавца. Великое благо для меня ваша помощь. Знаете, бывали минуты, когда я, кажется, готов был ограбить первого встречного или, по крайней мере, заложить все наше семейное серебро.

– Ну уж и заложить серебро! Не клевещите на себя, вы бы никогда этого не сделали! Ах, кстати, посмотрите мою находку. Под залог этой вещицы, вероятно, дали бы кругленькую сумму.

Дутрлез хотел воспользоваться этой минутой для окончательной атаки на Жюльена. Он с немалой вероятностью рассчитывал, что смущение при виде опала непременно выдаст виновного, однако де ля Кальпренед очень спокойно взял в руки поданную ему вещицу и стал ее рассматривать.

– Великолепный камень, – сказал он, – какие переливы! Жаль, что опал приносит несчастье, а ведь он так красив.

– Вы верите этому предрассудку? – спросил Дутрлез, обрадованный спокойствием Жюльена.

– Не то чтобы верю, но меня все это время преследуют такие несчастья, и я ни за что не стал бы носить этот опал, даже если б мне его подарили. Вот посмотрите на мою свинку – купил этот брелок за десять золотых, всего на прошлой неделе, и уже проиграл в десять раз больше.

– Из моего опала нельзя сделать не только брелока, но даже и браслета.

– Да, он для этого очень велик, так что и не придумаешь, что из него можно сделать.

– А вы не видите в нем ничего особенного?

– Чистота у него великолепная… А впрочем, постойте… Что это такое висит? Точно обрывок цепочки, к чему-то его прикреплявшей и недавно оборванной…

– Да, очень недавно.

– Кем? Да что же я спрашиваю? Вам-то почем знать это?

– И однако, знаю.

– Вы, стало быть, знаете, и чей он?

– Думал, что знаю, но теперь готов думать, что ошибался.

– Признаюсь, любезный Дутрлез, я решительно не понимаю вас. Вы говорите, что знаете, кто оборвал эту цепочку у камня, и не знаете, кому принадлежит камень.

– И тем не менее это верно.

– В таком случае если желаете, чтобы я вас понял, то объяснитесь яснее.

– Пожалуйста. Цепочку эту оборвал я.

– Но зачем же?

– Совершенно невольно. Я потянул, и она оборвалась.

– Теперь еще меньше понимаю.

– Послушайте, вы никогда не видели этого камня? Он ничего вам не напоминает?

– Совершенно ничего.

– Странно!

– Да что же это значит? – засмеялся де ля Кальпренед. – Уж не принимаете ли мы меня за переодетого ювелира?

– За ювелира – нет, но…

– Так о чем же вы меня расспрашиваете или, лучше сказать, допрашиваете, точно вы следователь, а я – лицо, в чем-нибудь заподозренное?

– Понимаю, что я должен казаться в высшей степени странным. Пожалуйста, извините меня, мне кажется…

– Что?

– Что это колье принадлежит вам.

– Вы опять за свое. Решительно, вы принимаете меня за торговца драгоценными каменьями.

– Разумеется, нет. Но разве это колье не могло достаться вам но наследству?

– Если б оно было мое, поверьте, я бы давно его спустил.

– Даже если бы оно было оставлено вам матерью?

– В этом случае я бы устроил так, чтобы оно досталось сестре. Я так сделал с бриллиантами, оставшимися после нашей матери. Мне было десять лет, когда она скончалась, и ее бриллианты до моего совершеннолетия оставались на хранении у отца. Когда мне минул двадцать один год и он сдал мне отчет по опеке, бриллианты были оценены, и мы решили с общего согласия, что их возьмет сестра, а я свою часть получил деньгами. Что бы стал я делать с серьгами да браслетами? Арлета же будет носить их, когда выйдет замуж.

– Совершенно верно, – сказал Дутрлез, краснея. Маленький намек на замужество мадемуазель де ля Кальпренед неизбежно смущал его.

– Но я совершенно уверен, – продолжал Жюльен, – что между вещами матери не было ни одного опала. Да и опал такой камень, который давно уже вышел из моды. Скорее надо думать, что этот является частью колье, хранящегося в каком-нибудь музее древности. Какая античная, истинно художественная работа! Послушайте, любезный Дутрлез, скажете ли вы мне наконец, где нашли его?

Жюльен говорил так просто, ответы его были так естественны, что подозрения Дутрлеза окончательно изгладились. Довольный и счастливый в душе от своей ошибки, он решился сказать де ля Кальпренеду всю правду.

– Я не нашел мой опал, а скорее, отвоевал его.

– Вы сегодня ужасно таинственны. Альбер, поведайте, как и где отвоевали?

– Неужели вы и теперь не догадываетесь?

– Нисколько!

– Но ведь я рассказал вам про мое ночное приключение.

– Как? Нынешней ночью?

– Именно!

– Ничего не понимаю! Вы говорили мне, что, возвращаясь домой, наткнулись в темноте на человека…

– Ну да, и отталкивая его, я ухватился за что-то, что было у него в руках, при этом оборвал какую-то цепочку, и камень остался у меня.