Жестокеры

Я встала и принялась бесцельно перекладывать мелкие предметы на своем старом письменном столе. Я делала это так, словно матери не было в комнате. Она в отчаянии следила за моими движениями, возможно, уже сожалея о своих словах, – по крайней мере, мне хотелось на это надеяться. Я обернулась и посмотрела на нее мрачным, тяжелым, напугавшим ее взглядом.

– Тогда скажи мне, где его могила.

***

«Я забыла его. И ты его забудь» – как-то сказала я матери. Но я знала, что мы обе никогда не сможем это сделать. Не поверив ее словам, я все же металась в ту ночь, мучимая тяжелым кошмаром:

Я стою одна посреди какого-то поля. Ветер колышет высокую — вровень со мной – траву.

Внезапно серо-зеленые стебли расступаются, и я вижу знакомое прекрасное лицо. В этот раз оно напугало меня своей неземной бледностью.

– Дим, ты живой?

Зеленые глаза широко раскрылись и нашли меня среди травы. Они смотрят куда-то внутрь меня, в самую глубину моей души. Но бескровные губы остались сомкнутыми.

– Дим?

Вместо него мне ответил ветер, заблудившийся в высоких стеблях: Дим, дим, дим, дим…

– Скажи мне только: ты живой? Ничего больше знать не хочу.

Где-то неподалеку ответила река, прожурчав водой по камешкам на дне: Дим, дим, дим, дим…

Я открыла глаза. Надо мной был грязно-белый потолок. Я не сразу поняла, почему я его вижу.

«Может, я не нашла его, и он меня не отыскал, потому что… потому что…»

Я вздрогнула и закрыла лицо ладонями. Нет. Нет, нет, нет! Страшная мысль тут же с яростным негодованием была отринута.

«Ну, конечно, Дим живой! Я знаю это. Он просто колесит по миру на своем «байке». И всегда будет колесить!»

Слезы хлынули из глаз какими-то потоками. Я отвернулась к стене, покрытой стареньким ковром. Бедный Дим! Который сначала «бросил меня», потом «женился», потом «умер». Вот жизнь! Но ведь эту жизнь ему придумали! Кто скажет, какой она у него была на самом деле? Не было никакой возможности это узнать.

Раньше я просила небеса о том, чтобы он ко мне вернулся. Потом – чтобы его жизнь была чуть более радостная, чем моя. Теперь я молилась о том, чтобы он просто жил. Все остальное стало не важным.

***

Правило № 8. Психическое и физическое состояние человека, подвергающегося моббингу, во время отпуска заметно улучшается, а перед выходом на работу ухудшается вновь.

ПОДКОВЫРКА ВОСЬМАЯ: ГОЛОВНАЯ БОЛЬ, КОТОРАЯ ПРОХОДИТ НА СВОБОДЕ

Странное дело: я и раньше замечала, что как только уезжаю на пару недель в отпуск – не важно, куда, главное подальше от «Искуства жить» – мне чудесным образом становится легче. Так было и в этот раз. Прекратились эти загадочные приступы, когда у меня кружилась голова, темнело в глазах, и я чувствовала, что проваливаюсь куда-то. Я как-то читала про ядовитые обои, которые в 19 веке выпускали на фабрике Уильяма Морриса. Про мышьяк, который содержался в краске «бриллиантовая зелень» – модный тогда оттенок. Эту краску использовали для производства обоев, что было выгодно фабрике – Моррис владел также и приисками по добыче того самого мышьяка… И люди умирали у себя в комнатах, обклеенных этими токсичными обоями, вдыхая ядовитые пары. И никто не понимал, почему. Сами комнаты их убивали. На стенах салона «Искуство жить» не было старинных зеленых обоев от фабрики Morris&Co. От технологии добавления мышьяка давно отказались. Но я не могла не заметить эту странную закономерность: именно там мне становилось хуже. Словно сам этот офис, сами его стены были токсичны. Стоило мне оказаться среди этих стен, мне становилось плохо. Физически плохо.

Теперь же я чувствовала себя значительной лучше. Немного восстановив силы и успокоившись после нервного срыва, так неслабо меня напугавшего и заставившего всерьез переживать за свою психику, я попыталась трезво осмыслить события последних лет своей жизни, свое безрадостное настоящее. Было ясно одно: я в состоянии полной разрухи. Нелюбимая работа, отсутствие перспектив, преследующие меня неудачи, несбывшиеся мечты о любви и хроническое одиночество, жажда творческой реализации, которая так и не была утолена за эти годы из-за моей хронической занятости, а главное неспособности что-то создать из перманентного состояния выжатого лимона, в котором я все это время пребывала… Все это складывалось в картину полного жизненного тупика. Но как и почему я в нем оказалась? Почему нашла себя в столь плачевном положении? Куда разлетелись годы моей жизни? И почему за эти годы со мной не произошло ничего радостного и по-настоящему важного? Из рассказов матери за нашими вечерними чаями, из того, что я видела сама, я понимала, что с каждым годом у всех моих знакомых налаживается жизнь. У всех что-то получается, что-то происходит. У всех, кроме меня. Лишь в моей жизни не происходит ничего. Мертвый сезон. Полный штиль, затянувшийся на годы. Мне оставалось только сидеть и смотреть, как все это время что-то хорошее и важное случается с другими. А моя жизнь, моя собственная жизнь тем временем уходит, ускользает от меня, и я ничего не могу с этим сделать!

Я достала кисти и краски, которые привезла с собой из города …sk. Пользуясь спонтанным отпуском и относительным спокойствием атмосферы родного дома, я пыталась придумать и набросать эскиз для картины, идея которой у меня родилась уже давно – еще в прошлый приезд сюда, когда, сидя на бетонном ограждении возле заброшенной спортивной площадки, я думала о нас с Димом. Уже несколько лет меня не покидало ощущение ускользающей жизни. Проходящей мимо меня. Вот как я это видела: она, твоя настоящая жизнь, интересная и полная важных событий, словно проходит мимо, а ты не можешь ее ухватить. Ты слаб и беспомощен, твои руки опущены. А та жизнь, что у тебя есть, она не такая, как ты хочешь. Она серая и однообразная. Она не твоя. Она поддельная. Тебе ее просто подсунули вместо твоей настоящей жизни. Это суррогат, в котором ты никак не влияешь на то, что с тобой происходит, на все эти дурацкие события и ситуации, а лишь из раза в раз, снова и снова в них попадаешь – и ничего не можешь с этим поделать. Подобные мысли и состояния часто одолевали меня в городе …sk. Мне все время казалось, что эта суррогатная жизнь постоянно отодвигала меня и мои начинания куда-то в сторону – на обочину той дороги, по которой свободно, без препятствий, идут другие. Когда я хотела что-то для себя, что-то свое, все время что-нибудь случалось – как с моими занятиями живописью, которые я столько лет не могла толком начать. Жизнь словно говорила: сейчас не время, это ты сможешь сделать потом. Возможно. Нагло врала мне, как я теперь поняла.

Моя ускользающая жизнь, проходящая мимо… Я села и попыталась выразить на полотне, как это, что это такое. Все это время я периодически вспоминала слова той мудрой женщины – главного редактора одного из глянцевых журналов, к которой я когда-то приходила на собеседование со своими юношескими рисунками. Писать настоящие картины, с глубоким смыслом, которые не будут просто картинкой – внутренне я давно была к этому готова, я знала это. Но с чего начать? Как начать, если ты никогда раньше всерьез не занимался живописью? Если ты совсем не умеешь – быстрые этюды не в счет. И как вообще это делают – придумывают картины? Взяв кисть, я делала какие-то наброски, но ничего не выходило. Все тщетно! Я не могла найти образ. Все-таки права была та надменная дама из приемной комиссии Института искусств: искусству либо посвящают всю свою жизнь, либо не занимаются им вовсе. Невозможно это делать урывками, в те редкие свободные часы, которые у тебя остаются после работы, особенно такой выматывающей и нервной, как у меня. Как бы ты ни абстрагировался и ни пытался ставить во главу угла свою внутреннюю жизнь – творческую, – нездоровая атмосфера на работе влияет на остальные сферы твоей жизни, в этом я убедилась. Она отнимает силы. Она истощает, вытягивает из тебя все, все до капельки! Того, что от тебя остается, совсем не хватает на настоящее серьезное творчество.

Возможность рисовать мне всю жизнь приходилось отвоевывать – в непрекращающейся борьбе с теми обстоятельствами, в которые жизнь меня постоянно ставила. Всегда что-то сдерживало мои творческие порывы. То у меня не было красок и холстов. И денег на краски и холсты. Потом, позже, когда у меня появились средства и возможность купить себе все, что нужно для живописи, возникла другая проблема: у меня совсем не было времени на мои творческие экзерсисы. Круг замыкался! Приходя каждый вечер домой в состоянии выжатого лимончика, я просто бессильно падала на диван лицом вниз и какое-то время лежала в прострации. Все, на что у меня хватало сил – иногда, редкими вечерами, когда мне каким-то чудом все-таки удавалось не провалиться от усталости в забытье, просто поразмышлять над неясными образами и записать какие-то строчки в свой дневник. И то глаза мои слипались, и нередко я обнаруживала себя дремлющей с карандашом в руке. Это редкое погружение в творчество, такое нерегулярное и каждый раз после длительных перерывов, было совсем не продуктивным. Выкраивая редкие минутки для своих скудных творческих попыток, я продвигалась вперед миллиметровыми шажками! Ни одной полноценной картины, даже наброска или эскиза! Я мечтала о своей будущей жизни художника, но не создала за эти годы ничего, чтобы приблизиться к своей мечте! НИ-ЧЕ-ГО! И ведь никто мне не препятствовал, меня не разгромили критики. Просто это было естественное затухание каждой новой попытки, начатой с таким энтузиазмом – потому что мало времени, потому что нет сил…

Итак, уходящая, ускользающая жизнь… Я как никто другой знала, что это такое. Но вот как мне изобразить ее – уходящую от меня жизнь? Ни одной идеи. Я была в отчаянии: ну как при такой душевной наполненности я могу быть так пуста! Невозможность выразить свои мысли и чувства разрывала меня. Из-за эмоциональной усталости от этого напряжения у меня в прямом смысле слова опускались руки. А ведь короткий отпуск скоро закончится, мне снова придется выйти на работу, и у меня опять ни на что не будет времени и сил!

Оставшись одна в своей комнате, я, закрыв глаза, в очередной раз пыталась поймать эту своенравную, вечно ускользающую от меня белокрылую птицу – Вдохновение. Что-то вырисовывалось, смутное, неясное… Даже показалось, что я близка к тому, чтобы это уловить… вот сейчас… сейчас…

Скрипнула дверь в мою комнату.

– Я пойду пожарю котлеты. А потом буду смотреть телевизор: концерт сегодня будут передавать.

Не открывая глаз, я шепотом взмолилась:

– Тсс! Не спугни…

Я сказала это так тихо, словно выдохнула. Мать не расслышала. Не дождавшись моего ответа, она захлопнула дверь. Я услышала удаляющиеся шлепки тапок. Я открыла глаза. Белой птицы и след простыл. Даже пера не осталось…

Мать с неудовольствием наблюдала за моими творческими мучениями.

– Опять достала свои краски и кисточки. Отдохни, ведь и так устаешь на работе!

– Я скоро уйду с этой работы. Я чувствую, что могу состояться как художник. Я уйду сразу, как только у меня начнет что-то получаться.

– А по-моему, ты занимаешься ерундой. Место теплое, зарплата хорошая. Вон как приоделась! Брось ты эти глупости!

Я обернулась и с недоверчивой улыбкой взглянула на мать.

– Ушам своим не верю! Ты же с презрением относилась к тому, что я работаю в торговле!

– Да, – мать упрямо вскинула подбородок. – Но что поделаешь, если твоя дочь почему-то больше ни на что не способна. Хорошо, хоть так. И пусть все так и остается.

Я опустила голову.

– Они про меня болтают. Всякую ерунду. Они злые, тупые и ограниченные.

– Ничего! Поболтают и перестанут! Это же бабы. Нашла из-за чего расстраиваться!

Я долго молчала, поэтому мать спросила:

– О чем думаешь-то хоть?

– О том, что я творческий человек, но всю жизнь почему-то иду не туда.

Мать расхохоталась:

– Ты кто? Глупости! Все это просто твое высокомерие и зазнайство. Замуж выходи и рожай, как все. А то мне уже перед соседками неловко. Постоянно спрашивают: когда?

Вот так у нас с ней всегда: после долгой разлуки надышаться друг на друга не можем. Но уже через пару дней мать предпринимает очередную попытку атаки, от которой я снова вынуждена отбиваться. «Перед соседками неловко»… Да, и в этот раз, когда я выходила на улицу, меня встречали недоумевающие и осуждающие взгляды этих приподъездных стражниц, которые как будто не сходили со своих лавочек все эти годы, словно приросли к ним намертво своими плоскими от долгого сидения задницами. Мне было плевать, что они обо мне думают. Но, к сожалению, моя собственная мать всецело разделяла мнение дворовой общественности, испытывая стыд за свою непристроенную дочь.

– Может, все-таки позвонишь «жениху»? Может, он еще не женат и помнит…

– Нет!

Неприятное одутловатое лицо того, кто хотел меня купить, «заплатив за это ровно столько, сколько считает нужным», промелькнуло перед внутренним взором. Я вспыхнула от возмущения и отвращения. Нет, я слишком хорошо помнила, что это такое, когда пытаешься «устроить свою личную жизнь» вот так, с трезвым, холодным расчетом. Как все. Не годилась я для этого.

– Это все от твоей душевной лености, – поставила мне диагноз мать.

Она посмотрела на меня и добавила:

– А вообще ты уже давно могла бы стать счастливой. Если бы не была такой странной и глупой.

***

Путь Художника не выбирают. Это он выбирает человека. И тогда тот рождается с особым потенциалом, который все равно потребует реализации и все равно будет реализован, потому что жизнь не оставит такому человеку вариантов. Она потечет по особым законам, мало доступным пониманию других людей. И его собственному пониманию.

Все, что со мной происходило, сделало меня тем, кем я стала, – человеком Мыслящим, Рефлексирующим, Творческим.

Одиноким.

Разумеется, окружающие, оценивая меня, пользовались несколько иными словами.

«Ты уже давно могла бы стать счастливой. Если бы не была такой странной и глупой».

Я лишь качала головой, слушая мать. Какая пропасть нас разделяет! Ведь она меня совсем не понимает и никогда не понимала. Как объяснить ей, что мне тесно в этих рамках? Ведь я давно их переросла – ну как она этого не видит? Она считает это высокомерием и зазнайством. Думает, что я, ее родная дочь, плоть от плоти ее, должна быть такой же, как она сама – простой и понятной. Я должна жить и реализовывать себя в соответствии с программой, которую она в меня вложила. Разве может быть во мне что-то иное, чем то, что она мне дала при рождении? То, из чего состоит она сама?

Я все время хочу развернуться, а они все словно сжимают меня. Стягивают туго, в рулончик, как коврик. Вот и мать все время пытается убедить меня в том, что я меньше, чем я есть, а ведь я… Я, возможно, даже больше, чем я сама о себе думаю. Но откуда это во мне? Откуда в некоторых из нас эта мучительная потребность вырасти, подняться над обыденностью и над собой самим? Мучительная настолько, что без этого ты просто не можешь дышать?

– И в кого ты такая пошла? – вздыхала мать.

Честно говоря, я и сама не знаю, как я такой получилась. Взять столько от отца и ничего от матери. А может, ни от кого из них? Когда-то давно, еще в школе, я уже задавалась этими вопросами: насколько предопределено то, какими мы станем? И от чего это зависит: от генов, воспитания, среды? Тогда я пыталась в это вникнуть, но информация, которую мне удалось найти, была крайне скудной. Оказалось, за эти годы появилось много новых материалов по этой теме. Например, Данидинское исследование. Точнее, оно было проведено уже давно, но узнала я о нем только сейчас. Жадно поглощая те статьи, которые находила, я многое для себя прояснила, но так и не приблизилась к ответу на свои главные вопросы. Я поняла, что наследственность определяет нашу внешность и даже черты нашего характера. И наследственность, и воспитание могут в какой-то степени определить то, как сложится наша жизнь. Но все-таки есть что-то в нас, что как будто дается свыше и вне зависимости от того, кто мы и как нас воспитывают – а порой даже вопреки. Наша внешность, характер, здоровье – все это определяется генами, да, но не талант. Нет, не талант! Ведь он не достается нам в наследство от родителей. Не передается с их генами. Не формируется он и воспитанием. Похоже, это и есть та божественная искра в нас, которая не зависит от того генетического материала, из которого мы построены, и от усилий тех, кто нас лепит.

С трепетом всматривалась я в себя, в непознаваемую, пока еще не исследованную глубину своей личности. А вдруг и во мне есть эта божественная искра? Вдруг это не высокомерие и не зазнайство? Но ведь тогда я несу огромную ответственность – за то, чтобы это обязательно было реализовано, выражено в какой-то осязаемой форме, донесено до других людей. А я не делаю ничего… Вот так бесцельно трачу свою жизнь…

Болезни роста. Как вы тяжелы… Мне не с кем было в ту пору поделиться своими открытиями, сомнениями и терзаниями. Не у кого спросить совета. В том, что я когда-либо услышала или прочла, не было ответов. Тема маленького человека достаточно широко раскрыта в книгах, которые мы изучали в школе. И которые я прочла потом. А как жить человеку, который чувствует, что давным-давно вырос из той среды, что его породила? И теперь держит его своим слишком тесным панцирем? Что делать, если ты перерос свое окружение, если чувствуешь, что ты больше, чем те люди, с которыми вы вместе выросли? Ты остаешься один на один с тем потенциалом, который в себе чувствуешь, и даже самые близкие не понимают тебя. Они отказываются верить, что вы, вышедшие из одного общего корня, оказались так разделены и различны. Они всеми силами пытаются удержать тебя в тех рамках, в которых существуют они сами. И что тебе делать? Идти за своей звездой или идти в психушку? Ведь они все считают тебя психом. Я чувствовала отчаяние из-за того, что именно мне приходится через все это проходить. Почему я? Зачем мне эти способности, если я не знаю, что с ними делать? Я не просила, чтобы меня ими наделили. Зачем эти мучительные творческие поиски, отнимающие все мои силы и при этом бесплодные, не дающие ничего? Насколько легче мне было бы жить без осознания своего потенциала и при этом какого-то страшного, рокового бессилия выразить себя!

Они вконец измучили меня – вопросы, на которые я не могла найти ответов. Я обратила свой взор в звездное небо, в которое мы когда-то всматривались с Димом. Как я хотела вновь стать той беззаботной 14-летней девчонкой! И чтобы мы стояли с ним, обнявшись, на нашем ночном балконе и мечтательно наблюдали за спутниками, счастливые друг от друга – два влюбленных безумца… И больше ничего не нужно. Ничего!

***

Lebensmüde. «Уставший от жизни».

Мне пришло на ум это странное немецкое слово, которое я запомнила со времен колледжа. Когда я его впервые услышала, оно поразило меня своей емкостью: в одном слове – целая судьба! Я еще не знала тогда, что через несколько лет скажу так про себя саму. Может, именно этим и объясняется мое творческое бессилие? К таким выжатым лимонам, как я, не приходят блестящие идеи. И поэтому теперь, когда целых две недели я могла делать, что хочу, у меня опять ничего не получилось.

Все потому что Lebensmüde. Конечно, как не устанешь от жизни, когда она у тебя такая!

Я смотрела на тетрадный листок с изображением лохматого уродца, с жутким швом вдоль всего туловища и с откушенным пальцем. Этот рисунок я набросала час назад, не выдержав внезапно нахлынувшего на меня полнейшего разочарования в себе и своих творческих способностях. Я написала на листке название – «Жизнь, как она есть» – и повесила рисунок возле зеркала. Теперь я сидела на кровати и смотрела на него. Вот к чему все пришло: я хотела научиться писать настоящие картины, глубокие и прекрасные, и вот он скудный итог нескольких лет моей жизни. И сегодня вместо того чтобы сделать эскиз будущего полотна, я сижу и перевожу последний день отпуска на всякую ерунду.

Я встала, сняла рисунок со стены и села с ним на кровать. Я сидела и смотрела на него. Я зависла на этом рассматривании, но ничего не могла поделать со своей инертностью. Я сама не понимала, как и зачем я это начеркала. Может, я ненормальная? Ведь стать ненормальным не так сложно, как думается. Достаточно чтобы хотя бы один раз что-то в жизни не заладилось, пошло не так. А дальше по принципу снежного кома…

«Может, мать права, и мне только кажется, что я многое могу? Никакого таланта, никаких способностей у меня нет. Зачем я мучаю себя? Зачем пытаюсь?»

Я тяжело вздохнула и разжала пальцы. Рисунок выпал и залетел под кровать. Как будто спрятался там, боясь быть уничтоженным. Боялся он не напрасно: я действительно хотела его порвать. На мелкие-мелкие кусочки. Просто лень было нагибаться.

Ее рождение – рождение моей новой личности – давалось мне невероятной болью и муками. Казалось, она, огромная, гораздо больше меня, росла прямо из глубины моего тела и буквально разрывала его на части. Как же мне хотелось послать к черту все эти тяжелые мысли, сомнения и переживания!

Последний день отпуска бессмысленно догорал в лучах заходящего солнца. «Шедевр» так и не был создан. Не появилось даже эскиза. И в этот раз я промучилась зря. Перегорела, не дав пламени.

***

Тогда я еще не знала, что оно никогда не приходит по заказу и по щелчку. Когда у тебя есть время и ты готова к его приходу. Когда ты специально взяла для этого отпуск. Нет, оно всегда приходит неожиданно и без предупреждения. Без стука. Его нельзя запланировать и предугадать. Его приход невозможно обеспечить тем, что ты садишься за стол или встаешь с кистью у мольберта, с твердым намерением плодотворно потрудиться. Нет, с Вдохновением так не получится! Ты можешь провести весь день за этим столом или за этим мольбертом, занимаясь всякой ерундой. Зато в другой день Вдохновение само неожиданно налетит на тебя и буквально собьет тебя с ног, когда ты к этому совершенно не готова. Например, когда будешь сломя голову нестись вниз по лестнице, опаздывая на работу после беспокойной ночи, которая последовала за трудным днем, проведенным в дороге.

Мои мучительные раздумья продолжились и в автобусе, который нес меня назад в нелюбимый город …sk. Дорога всегда располагает к таким размышлениям. Вот и прошел мой «творческий» отпуск. И его я умудрилась потратить впустую, как трачу впустую и всю свою жизнь. Сколько я всего упустила, сколько от меня ускользнуло… и продолжает ускользать… Потерянная любовь, прошедшая молодость, ушедшие близкие… Потери, потери, потери… И ничего взамен… Каким еще ты можешь стать от такой жизни? Да никаким другим, кроме как тем, кто ты есть – одинокий несчастный безумец, у которого больше нет сил на то, чтобы жить…

По моим щекам текли слезы. Попутчица на соседнем кресле поглядывала на меня с любопытством. Мне стало досадно, что эмоции накрыли меня в дороге, в автобусе, на трассе между Городом Высоких Деревьев и городом …sk. От пункта A в пункт B. Из одного пункта Боли в другой пункт Боли. И так вся жизнь: бесконечное движение от одного пункта боли до следующего. А в конце этого пути – деревянный ящик и забвение.

Я отвернулась к окну, делая вид, что внимательно изучаю быстро мелькающий пейзаж, который давно успела выучить наизусть. Мне это быстро надоело, и я закрыла глаза. Нельзя и поплакать в дороге, чтобы это не привлекло к тебе чьи-то любопытные взгляды и не вызвало бы немой вопрос в их глазах: «Что могло случиться у нее? Вот ведь плаксивая бедолага!». Да, сейчас такое время, когда каждый просто обязан быть счастливым напоказ – перманентно, в каждый момент своей жизни. Словно это не спонтанное ощущение радости и полноты существования, а твоя обязанность, долг. А если жизнь складывается по-другому, тяжело и трудно, то на тебя смотрят как на сбитую машиной собаку: жаль, что ты не умерла сразу. Ты раздражаешь всех своими страданиями, тебя хотят поскорее убрать с глаз долой, скинуть на обочину… Так я себя и чувствовала – собакой с перебитым хребтом, скинутой на обочину. И теперь – в том состоянии полной разрухи, в котором я сейчас сижу…

Я открыла глаза. Но почему именно это слово – «сижу»…? Почему «сижу», если я скинутая на обочину собака? Не «валяюсь», не «лежу»? А сижу? К своему удивлению, я поняла, что не только сижу, но и жду? Чего?

Утром, когда я уже собиралась выходить, я зачем-то подошла к окну и оперлась руками о подоконник. Я словно не могла выйти из комнаты, не додумав начатую вчера, в дороге, мысль. За стеклом весело шелестели весенней клейкой листвой высокие липы. Все казалось таким солнечным и радостным и так контрастировало с моим подавленным состоянием, мыслями о собственной бесполезности и целых двух неделях свободы, которые были потрачены вот так бестолково.

«Так чего я все-таки жду?»

Словно очнувшись ото сна, я вспомнила, что дико опаздываю. Я схватила сумку, быстро вышла и закрыла за собой дверь. Но, бегом спускаясь по лестнице, я все равно продолжала думать об этом неясном образе, который все вился и вился вокруг меня, и который я никак не могла ухватить.