Нить Лекаря

– К Забелиным что ли? – продолжая цепко смотреть на меня, спросил полицай.

– Да, к ним.

– Вроде здоровы они. Видел сегодня и мать, и дочь.

– Девочка ко мне прибегала, сказала матери плохо. Так что, извините, мне надо идти.

– А-а – протянул Ракитский, – бывает. До свидания, доктор.

– И вам всего хорошего.

Когда я шагнул внутрь дома, заметил, как полицай немного постоял и неспешно пошёл, насвистывая себе под нос какую-то весёлую мелодию, попутно внимательно осматривая где, какая вещь плохо лежит и можно ли каким добром разжиться.

В комнатах стояла тишина. Девочка выглянула из-за занавески и снова спряталась. Я шагнул в её сторону, предполагая, что именно там и лежит хозяйка.

– Фридрих Карлович, только без глупостей – услышал сбоку от себя мужской повелительный голос.

Справа от меня стоял мужчина средних лет, которого я сразу не заметил, с пистолетом в руке. Из-за занавески вышла женщина с тазиком, руки у неё были в крови.

– Фридрих Карлович, – заговорила она со мной, – извините нас за такое приглашение, но выбора у нас нет. Наш товарищ тяжело ранен, ему нужна ваша помощь. Прошу вас, помогите ему.

– Опустите, пожалуйста, оружие для начала.

– Убери его, – приказала женщина, показывая на пистолет.

Мужчина повиновался, спрятал его в карман.

– Где я могу помыть руки?

– Вот здесь у нас рукомойник.

Пока я мыл руки, женщина представилась:

– Забелина Светлана Юрьевна. Дочку зовут Надей.

– Возле вашего дома я встретил полицая.

– Мы видели. Боялись, что он захочет войти и тогда беды не миновать.

– Я рассказал ему вашу версию моего вызова. Поэтому некоторое время вам придётся посидеть дома и никуда не выходить. Лучше дней десять-двенадцать.

– Поняла.

– Вам справка от меня нужна?

– Да.

– Я дам её вам. А теперь пойдёмте смотреть вашего товарища.

Им оказался тот самый паренёк, которого видел в переулке. Он лежал без сознания. Положение у него было серьёзное. Два пулевых ранения, третье на вылет, большая потеря крови. Хорошо то, что жизненно важные органы были не задеты.

– Вскипятите мне быстро воду… – приказал я.

Светлана Юрьевна принялась всё делать расторопно. Девочку выпроводили в другую комнату, а мужчина следил через окно за улицей и заметно нервничал, видно, переживал за друга.

– Вот гад, ходит, вынюхивает здесь – проговорил сквозь зубы наш «телохранитель», имея ввиду полицая.

– Не упускай его из вида – посоветовала Светлана Юрьевна.

– Никуда не денется. Смотрю в оба глаза.

Спустя минут десять мужчина встрепенулся и напрягся:

– К нам идёт. Ну, собака, кровь чует.

– Сиди тихо. Надя выйдет.

– Ух-х, пронесло, кажется, – выдохнул расслабленно не представившийся мне человек, – к Ракитскому ещё двое подошли. Бранятся. Уходят.

Операция прошла успешно. Две извлечённые пули лежали в тазике.

– Живучим ваш товарищ оказался, – обратился я к Светлане Юрьевне, – в рубашке родился. Чуть-чуть левее бы пуля прошла и потеряли бы такого храбреца.

Женщина устало улыбнулась. Её товарищ стал более доброжелательным. Он уже не смотрел на меня с явным недоверием. Даже позволил себе немного расслабиться и улыбнуться.

– Мне пора. Моё долгое отсутствие может показаться подозрительным. Вам же придётся верить мне на слово. Я никому не скажу про вас. Если вам понадобится моя помощь, дайте знать.

– Фридрих Карлович, мы вам доверяем. На всякий случай: операцию вы делали по принуждению, заманили вас обманом. Полицай сможет подтвердить.

– Светлана Юрьевна, не волнуйтесь. Ничего подобного не случится. Вы же берегите себя.

Я рассказал, что нужно делать с раненым и попрощался с подпольщиками, с которыми меня так неожиданно свела судьба. Это были простые люди, каждый день которых, как по лезвию бритвы. Их искали, ловили, но они делали своё дело. А паренёк поправился и как только стало возможным ушёл в партизанский отряд.

***

Настало лето сорок третьего…

– Фридрих Карлович, добрый день. Как поживают ваша жена и сын? С ними всё в порядке? – спросила меня Забелина, с которой я случайно встретился в воскресенье на центральной улице города.

– Здравствуйте, Светлана Юрьевна. Спасибо, с ними всё хорошо. Надеюсь, и в вашей семье всё благополучно?

– У нас тихо и спокойно. Зашли бы к нам. Будем рады вас видеть.

– Благодарю за приглашение. Постараюсь заглянуть к вам, но не обещаю, что это будет скоро. А Наде передайте гостинец от меня, – я достал из кармана пиджака несколько конфет и отдал их, – дети любят сладкое.

– Надя очень обрадуется. До войны она была такой сластёной. Фридрих Карлович, мы будем вас ждать, – видя, что тороплюсь, закончила нашу беседу Забелина.

– Постараюсь, постараюсь!

Светлана Юрьевна производила на окружающих сильное впечатление. Она умела держать себя свободно и независимо. Немцы проявляли к ней неподдельное уважение и не позволяли себе никаких вольностей, грубостей в отношении неё. Врождённая интеллигентность, образованность резко выделяли её на фоне других. И в этот раз, когда мы с ней разговаривали, Забелина удостаивалась от прохожих, в первую очередь мужчин, знаков внимания и те получали ответную любезность в виде улыбки или кивка головы.

Перед моим уходом к нам подошёл немецкий офицер:

– Здравствуйте, фрау Светлана, – поздоровался он на ломанном русском.

– Рада вас видеть, капитан, – Забелина обворожительно улыбнулась, – разрешите вам представить доктора Шульца, а это, – указала Забелина на офицера, – Гюнтер Вайс.

– Очень приятно, господин доктор.

– Мне тоже, господин капитан.

– К сожалению, доктору надо идти, так что мы с вами, Гюнтер, остаёмся одни.

Лицо Вайса ещё более просветлело. Было заметно, что я не входил в его планы. Так и оказалось. Попрощавшись с ними, услышал капитана: «Фрау Светлана, завтра я отправляюсь на фронт. Не будете ли так любезны скрасить мой отъезд своим присутствием? Это не займёт много времени. Здесь недалеко есть кафе…». Остальная часть речи потонула в шуме моторов проезжающих мимо грузовиков с сидящими в них солдатами. После того, как колонна скрылась из виду, снова установилась тишина.

Я пошёл по своим делам. Мне ещё требовалось зайти в аптеку и навестить нескольких больных. На одной из улиц встретил старого приятеля, с которым перекинулся парой фраз. От него узнал, что следующий квартал, куда я собственно направлялся, перекрыли гестаповцы и солдаты. Поговаривают, шепнул он мне, партизаны совершили покушение на какого-то генерала. Делать нечего, мне пришлось изменить планы и повернуть обратно.

– А, доктор, добрый день – Ракитский стоял в оцеплении в компании ещё троих полицаев, – всё-то вы ходите, аки пчела.

Стоял он расслабленно, покуривая папиросу. Во всём его виде читалась вальяжность, высокое мнение о себе. Коренастый, с небольшим животиком он выглядел человеком довольным жизнью и видно собиравшимся прожить долго и счастливо в своей безнаказанности.

– Добрый день! Вы тоже всё на посту!

– Мы люди маленькие, нам прикажут, мы и стоим. Вы, доктор, что-то к Забелиным зачастили.

Стоявшие рядом полицаи стали слушать трёп Ракитского с большим вниманием, словно ожидая чего-то.

– А, ну и понятно, женщина она вдовая, видная, интересная. С хатой опять же. А что семью имеете, так-то жизнь!

Последние слова вызвали нездоровый взрыв смеха. Сам же Ракитский испытывал большое удовлетворение от произведённого эффекта.

Во мне поднялось такое сильное негодование, вызванное бесцеремонностью, низостью, пошлостью, откровенным хамством, что не ответить я не мог.

– Господин Ракитский, я не позволю оскорблять женщину и порочить мою честь вашими нелепыми высказываниями. Если вы считаете, что можете себя так вести, то глубоко заблуждаетесь. О вашем недостойном поведении в отношении немца я могу сообщить полковнику фон Шварцу. Его реакцию, думаю, вы можете с лёгкостью предположить.

При имени всемогущего полковника полицаи побледнели, сникли и стояли растерянные.

– Извините меня, господин доктор, – попытался исправить своё положение Ракитский, начал мямлить, слова дальше не шли. Он тужился что-то придумать, но ничего, похоже, ему в голову не приходило. Неожиданный отпор выбил его из «седла». – Я больше не буду.

Я чуть не рассмеялся. Передо мной теперь стоял какой-то нашкодивший мальчик, а не мужчина с винтовкой на плече и повязкой «Полицай» на руке. Ничего лучше этот человек не смог сообразить. Вот уж поистине низкая душонка, которую страх заставляет так съёживаться и пресмыкаться.

Ничего больше не сказав, я пошёл домой. В любом случае теперь Ракитский будет обходить стороной дом Забелиных, чтобы не попадаться мне на глаза. В тоже время уязвлённое самолюбие становится коварным и ждёт своего часа, чтобы отомстить. Оно, к сожалению, получит свой шанс…

***

Наша память таинственна. С возрастом мы можем не помнить уже вчерашнее, но вот давнишнее, что-то из далёкого прошлого, никогда не забывается. Даже наоборот, именно им начинаешь жить…

…Продолжалось лето сорок третьего.

Волею случая я оказался в деревне Шило̀во, что совсем рядом от города. Шило̀во представляло собой небольшое поселение с одной единственной центральной улицей, протянувшейся через ряд домов по большей частью старых, уже покосившихся изб с соломенными крышами.

Немцам здесь не понравилось, поэтому тут их не было. Только три полицая из местных представляли собой новую власть, один из которых настороженно осмотрел меня, встретившись со мной. Мой внешний вид интеллигентного человека, ярко контрастировавшего с обычными жителями, по-видимому, предостерёг его от контакта и следующих в таком случае расспросов. Затем, когда я сам подошёл к нему и заговорил с ним по-немецки, то совсем сконфузил того, заставив подобострастно вытянуться. Полицай был готов услужить мне, указав рукой на искомый дом, где проживал Сомов Макар Ерофеевич. В свой последний визит в город он попросил меня по возможности заехать к нему, чтобы «взглянуть» на дочь, которую привозил ко мне месяц тому назад. Я обещал выполнить его просьбу.

Возле крыльца нужной мне избы сидели россыпью дети и смотрели с любопытством на гостя, идущего к ним. Вдруг один мальчик лет шести подскочил, как воробышек с ветки, и исчез за дверью. Он сделал это так быстро, словно никогда и не сидел в компании своих друзей.

– Дядя, вы к нам? – бойко спросила девочка лет десяти, когда я вплотную приблизился к ним.

– К вам, если вы Сомовы?

– Мы – Сомовы! – гордо ответило юное создание.

– Что, и впрямь все? – деланно удивился я.

– Все! – подтвердила моя бедовая собеседница, – на нашей стороне деревни все Сомовы, а там – девочка указала рукой на другую половины селения, – живут Кучины.

Тут дверь со скрипом распахнулась и на пороге появился сам хозяин, уже далеко немолодой, однако ещё довольно крепкий мужчина лет сорока пяти. Из-за его штанины выглядывал тот самый маленький дозорный.

– Здравствуйте, Фридрих Карлович. Сердце чуяло, что скоро вас увижу. Не обманулся. Проходите, пожалуйста.

– Добрый день, Макар Ерофеевич. Выбрался, наконец, к вам. Раньше, извините, не получалось.

– Всё понимаю. Ну-ка, сорванцы, дайте пройти доктору – строго обратился к детям Сомов, но было видно, что строгость-то напускная. Во всём как он на них смотрел, что говорил им чувствовалась любовь и забота, которые невозможно скрыть.

Дети посторонились, продолжая наблюдать за неизвестным дядей.

– Собираются у меня со всей округи, точно им мёдом здесь намазано – объяснил Макар Ерофеевич, – галдят целый день. Прогоню, опять слетаются, как куры на насест. Леночке покой нужен, а они, пока не прикрикнешь, не угомонятся.

– Вашей дочери на свежий воздух почаще надо выходить. Да и общение не лишним будет, а, наоборот даже, польза одна. Главное во всём соблюдать меру. Ей никак нельзя переутомляться. Организм у неё пока ослаблен болезнью.

– Оно-то всё так. Выношу её к ребятне. Слушает их, улыбаться начинает.

Мы уже вошли внутрь. На печке лежала девочка двенадцати лет, худенькая с измождённым лицом.

– Я всё делал, как вы говорили, Фридрих Карлович. Вот – показывая на пустые аптекарские баночки, сказал Сомов, – все ваши лекарства извёл. Дочке уже заметно лучше. Но боюсь, как бы чего не вышло, бывает по ночам в жар бросает.

– Давайте, я для начала её осмотрю. А вы, Макар Ерофеевич, посидите рядом.

Осмотр меня обнадёжил, Леночка шла на поправку.

– Вот что, Макар Ерофеевич, поводов для беспокойства я не нахожу. Поэтому попрошу вас от ненужных сомнений избавиться. Они вредны. И мой вам совет, впредь не возвращайтесь к плохим мыслям. Думайте лучше о хорошем, невзирая ни на что. Дочка ваша выздоравливает.

Леночка слушала и смотрела то на меня, то на своего отца. Мне она очень нравилась. В ней была некая таинственность, несмотря на ране подростковый возраст, чувствовалась способность на глубокие переживания. Передо мной сидела будущая великая артистка. Я знал, что её трудолюбие и целеустремлённость обязательно приведут к мечте – чудесной, славной, делать мир чище, ярче. Так, среди войны, каждодневных опасных будней, ковался характер новых людей, кому предстояло вдохновлять и зажигать сердца, чтобы единение, устремления в светлое никогда не исчезли с лица земли.

– Ей нужно только питаться получше – продолжал я говорить Сомову.

– Понимаю – поник головой Сомов, – у меня и так, вы знаете, семь ртов, да ещё деревенские прибегают. И так все полуголодные бегают. Полицаи ещё последнее забирают. В лес не сунешься, сразу партизаном тебя объявляют. Дети на рыбалку бегают, тем и спасают.

Я достал продукты, что привёз с собой, зная о бедственном положении семьи Сомова.

– Макар Ерофеевич, вы, пожалуйста, поймите меня правильно. Вот, возьмите, продукты и здесь лекарство, которое вам необходимо. Продолжайте давать Леночке как раньше. Не забывайте, принимать следует строго по часам. И тогда увидите прежнюю весёлую, жизнерадостную дочку.

– Ведь так, Леночка? – обратился я к девочке.

– Да, я буду здоровой! – утвердительно ответила та и посмотрела на отца взглядом, говорящим: «и никак иначе».

Слёзы выступили на глазах бывалого солдата.

– Спасибо, Фридрих Карлович. Таких запасов нам надолго хватит.

Я хотел ответить, но неожиданно в окошко со стороны огорода и леса тихо постучали. Мне показалось, что кто-то даже кидал маленькими камешками. Хозяин дома поднялся и выглянул осторожно, его лицо сразу стало серьёзным и сосредоточенным. Он оглянулся в мою сторону и проговорил торопливо: «Посидите здесь, Фридрих Карлович, сейчас приду».

Скрипнула входная открывающаяся дверь и послышался командный голос Макара Ерофеевича не терпящего сейчас никаких возражений: «Ну-ка, быстро, марш по домам». Было слышно, как проворно ребятишки спрыгнули с крыльца и разбежались. А дети Сомова вошли в избу и точно по указке расселись по лавкам. Я невольно оказался в центре внимания, будто в роли артиста на сцене, от которого юные зрители ожидали представления. На меня смотрели с интересом и вниманием. Молчанка продолжалась минут десять или пятнадцать, пока не явился отец большого семейства.

– Так, сидите здесь тихо – наказал он к детям.

– Фридрих Карлович, пойдёмте, пожалуйста, со мной.

Сомов выглядел крайне встревоженным. Я заметил, как он мимолётно обвёл взглядом своих чад, и понял, дело серьёзное. Мы обошли дом и подошли к покосившемуся от времени деревянному сараю. Возле него в высокой траве лежал человек. Я узнал в нём местного лесника Вяткина Николая Степановича, которого видел последний раз летом сорок первого года. Лесник выглядел измождённым, со впалыми щеками, с кровоподтёками. Одежда вся была изорвана, через её прорехи проглядывали сильные ушибы и гематомы. Сомов попросил меня его осмотреть, а сам отправился «на разведку». Вернулся он быстро, сказав, что пока никого нет Николая надо перенести в дом и спрятать в подпол. Есть у него в избе одно укромное место, найти которое крайне сложно, практически невозможно.

Мы аккуратно подняли лесника и, стараясь идти незаметно со стороны улицы, внесли нашу «ношу» в сени. Там Макар Ерофеевич показал своё укрытие, куда не без труда положили Вяткина, дали ему попить, оставили немного еды и закрыли лаз. Надо сказать, сделали мы это крайне вовремя. На окраине деревни раздался рёв мотоциклов. Затем последовала стрельба, ругань. Прямо напротив наших окон, выходящих на улицу, остановилась чёрная легковая машина. Густая пыль, следовавшая за ней, тут же тучей обволокла её и осела за длинным капотом. Пассажиры, сидевшие в автомобиле, немного подождали и затем вышли из него, оправились, осмотрелись. Всё как-то стихло и напряглось. Немецкая речь офицеров словно прорезала затаившееся пространство, которое только что пребывало в относительном спокойствии и расслабленности. К офицерам сразу подбежали солдаты, получавшие от них короткие и резкие приказы. Выслушав всё до конца, они немедленно бросились их выполнять.

Мы с Сомовым вышли на крыльцо. Нам открылась неприглядная картина очередного насилия и бесправия. К этому нельзя привыкнуть. Из собственных домов солдаты прикладами винтовок выгоняли стариков, женщин, детей и сгоняли людей в толпу. Всё переворачивалось «вверх дном». Что-то или кого-то явно искали. Вся деревня была оцеплена, никто не смог бы уйти из неё незамеченным.

– О, господин доктор! Вот так встреча. Не ожидал вас увидеть здесь. Вы поистине вездесущий.

Услышал я вдруг обращённое в мой адрес приветствие. Присмотревшись пристальнее к говорившему, узнал в нём адъютанта полковника фон Шварца. Я направился к нему.

– Добрый день, господин лейтенант. Честно признаюсь, ваше появление здесь меня тоже сильно удивило. Чем может заинтересовать серьёзное ведомство столь неприметная деревня?

– А вы, господин Шульц, не заметили ничего странного? – вопросом на вопрос спросил меня Зибберт.

– Смотря, что вы имеете ввиду. Поясните, если вас это не затруднит.

– Сегодня сбежал один опасный преступник. Мы предполагаем найти его здесь. Может, вы видели этого человека?

Лейтенант показал мне фотокарточку Вяткина. Я взял её в руки и стал пристально рассматривать изображённого на ней человека, делая вид, что силюсь вспомнить.

– Нет, не видел его, – после непродолжительной паузы ответил я, – но если вдруг увижу вашего беглеца, то непременно сообщу вам.

– Благодарю, господин доктор. Это будет любезно с вашей стороны. А вы, собственно, какими судьбами здесь? Всё врачуете?

– Да.

– Кстати, у вас есть что-нибудь от головы? С самого утра виски ломит.

– Пройдёмте, господин лейтенант, в дом. Там у меня остался саквояж.

Солдаты продолжали своё дело, быстро приближаясь к нашей избе с двух сторон.

Зибберт в моём сопровождении направился к крыльцу, на котором продолжал стоять, напрягшись как пружина, Сомов. Он не знал немецкий язык, поэтому весь побледнел, когда увидел офицера, направляющегося в свою сторону. Затем успокоился, заметив неформальную приятельскую беседу. Макар Ерофеевич посторонился и слегка наклонил голову, будто барина пропуская. Зибберту такой жест угождения пришёлся по душе. Он по-хозяйски вошёл в дом и осмотрелся.

– Принесите, пожалуйста, воды, Макар Ерофеевич. Офицеру нужно будет запить лекарство.

– Хорошо.

– Куда это вы отправили его? – поинтересовался Зибберт, увидев Сомова, шмыгнувшего исполнять поручение.

– За водой для вас.

– Ясно. Тогда пусть захватит побольше, моих коллег мучит жажда. Сегодня у нас жаркий день.

Я перевёл распоряжение Сомову, тот отлучился повторно.

– О, дети! Так много! – обратил на них своё внимание адъютант полковника, найдя их сидящими на лавках и со страхом взирающих на дядю в чёрном мундире. Даже они уже знали, что ничего хорошего такое появление не сулило. Явно заинтересованный, Зибберт стал рассматривать фотографии на стене, бесцеремонно тыкая пальцем то в одно лицо, то в другое, попутно спрашивая кто все эти люди.

Я одновременно искал нужное лекарство и переводил вопросы, адресованные Сомову, на которые тот с неохотой, но отвечал. Было видно насколько неприятны для него столь фамильярные расспросы.

– А где жена?

– Она умерла ещё перед самой войной – продолжал рассказывать свою семейную историю Макар Ерофеевич.

– Ты герой-папаша! – неожиданно заговорил на ломанном русском лейтенант и сам рассмеялся своей шутке. Похоже настроение у адъютанта повысилось. Он продолжал утолять своё любопытство. Затем перешёл на детей, снисходительно похлопывая некоторых по голове.

– Вот, господин лейтенант, примите этот порошок и запейте его водой.

– Благодарю вас, господин Шульц – Зибберт махом сыпанул лекарство в рот и выпил кружку воды.

– О, хорошо!

– Вам скоро полегчает.

– Мне уже легче. Прав господин полковник, вы чудесный доктор. Недаром он вас так ценит.

– Это всё молодость, господин Зибберт.

– Возможно. Но вы не скромничайте. Ладно, засиделся я тут. Мне пора, господин доктор.

– До свидания, дети – неожиданно обратился к ним лейтенант, сильно коверкая слова и, видя их замешательство, расплылся в довольной улыбке, – В этой стране много детей, – продолжал свою речь Зибберт, – Только они все какие-то грязные и неопрятные. Жаль, что культуру привить им не удалось. Немецкие дети им не чета.

До боли знакомые слова! И какое тщеславие, взращённое бесчеловечной пропагандой Геббельса, идеолога нацистских идей. Знал бы этот «юнец» через какие трудности приходится проходить детям, чтобы выжить в условиях войны. И, быть может, научился смотреть не на внешний их вид, а заглядывать внутрь, туда, где расцветает стойкость, мужество даже в юных сердечках.

– Вы несправедливы к ним, господин лейтенант. Детство с точки зрения науки – период развития, когда постигается окружающий мир. А как вы представляете себе общение и познание «в чистой рубашке»? Неужели вы не бегали со сверстниками по земле? Извините, не поверю.

– Мы были немецкими детьми, они – другие, господин доктор.

– Я с вами соглашусь.

Мы с ним вышли на улицу. Сомов следовал за нами с ведром воды. Мне была неприятна вся эта картина, но иначе пока быть не могло. Приходилось терпеть.

– Вот, господа, прошу. Утоляйте вашу жажду – предложил Зибберт своим сослуживцам воду. Те с жадностью на неё набросились.

Вот оно человеческое безрассудство. Сколько разрушения земле несли эти люди, однако «основой жизни» пользовались, не задумываясь над своими поступками.

– Улов есть? – спросил лейтенант, наблюдая за действиями солдат, продолжавших выгонять жильцов на улицу из последних домов. Вскоре нетронутой осталась только изба Сомова.

– Нет, к сожалению, пусто. Видно, он ушёл в другую сторону. Этот хитрый лис знает своё дело и умело путает следы – ответил один из офицеров.

– Ладно, не будем терять время. Едем в соседнюю деревню.

– Что с этими делать? – указывая на людей, сгрудившихся в кучку, спросил другой офицер.

– Я же сказал, нет времени. Уезжаем! – приказал Зибберт.

Последовал приказ «по машинам».

– До свидания, господин доктор, – обратился ко мне адъютант полковника, – извините, вас подвезти не смогу, когда вернусь в город не знаю.

– Не беспокойтесь. Всего хорошего, господин лейтенант. Удачи вам!

– Спасибо!

Офицеры сели в машину и поехали, за ними тронулись мотоциклисты и одна грузовая машина. Один из солдат, сидя в коляске, дал «на прощание» очередь из пулемёта по людям выше их голов. Послышался визг, плач. А «хулигана» это только позабавило, раззадорило. Он засмеялся и дал повторную очередь по уже разбегавшимся женщинам, детям и старикам. Несколько человек упали. Я бросился к ним. Слава Богу, убитых не было. Пули прошли на вылет у трёх женщин. Жить они будут.

Сомов подбежал ко мне тут же. Помог перенести пострадавших в избы, чтобы я мог оказать им первую помощь. После операций мы вернулись в дом Макара Ерофеевича. Уставшими сели на крыльце. Начинало вечереть.

– Если бы ни вы, Фридрих Карлович, эсэсовцы всю деревню бы сожгли, а жителей расстреляли. Никого бы ни пощадили! – после долгого обоюдного молчания заговорил Сомов, – сама судьба привела вас сегодня к нам. И от себя хочу сказать вам спасибо.

– За что, позвольте узнать?

– За семью мою.

– Макар Ерофеевич, всё возвращается и воздаётся по заслугам. Вам ли этого не знать.

Я посмотрел на Сомова. Мне открылась его жизнь, наполненная заботами. Он никогда не отступал перед трудностями, стойко перенося все лишения и потери, оставаясь душевным отзывчивым человеком. Людская благодарность в виде кокона из света окружала его, помогала преодолевать «земные пороги», служила источником силы, давала надежду.

– Вы войну переживёте, Макар Ерофеевич. Поверьте мне. Ещё внуков увидите.

– Утешаете меня. За себя не боюсь, за них душа болит – качнул головой мой собеседник в сторону комнаты, где сидели дети, – каждый новый день с содроганием ожидаю. Никогда так не жил, и не хочу, чтобы они так жили. День радовать должен, только тогда он не зря прожит. А сейчас…– Сомов не договорил, махнул рукой.