Грешным делом

Но Мишка кота не позвал, а окинув критическим взглядом наш продуктовый гандикап, состоящий из пустого бидона и распластанной на газете вяленой рыбой, начал вдруг подниматься:

– Фора в виде сосисок не помешала бы, конечно, – сказал он. – Пойду, загляну в холодильник.

Пока Мишка ходил за едой, я встал и подошёл к окну, чтобы посмотреть, как опускается на землю мокрый снег, лакируя стволы деревьев и оторачивая белыми полосками заячьего меха чёрные, как изнаночная саржа поверхности луж. Гроздья рябины, накрытые сверху выбеленными пуховыми шапочками, качались на ветру, будто сестрицы на выданье. Сбросившие листву голые берёзы, дирижировавшие ветками не в такт революционной музыке, предупреждали своим видом, как неприглядно будет выглядеть чёрное и белое в твоей душе к моменту, когда в твоей жизни начнётся этап осени.

Кусты боярышника, не успевшие ещё избавиться от зелени, тащили на своих листьях груз мокрого снега, вызывая у любого, кто хоть мельком взглянул на них ощущение, что ты и сам держишься из последних сил. Возле края дороги, там, где снег растаял от соприкосновения с бордюрным камнем, чернел пласт спрессованной осадками листвы, взглянув на который прохожий непроизвольно отводил взгляд, словно от вида чего –то несъедобного, а тот, кто смотрел на это из окна с бутербродом в одной руке и стаканом пива в другой, ликовал, что он сейчас не на улице, где мокро и слякотно, а дома, где ему хорошо и уютно.

–Какого ты шаришь тут, Минь? – Донёсся вдруг из кухни крик Хомяковской матери: – Вам пожрать негде? Праздников ещё два дня ещё, а холодильник уже пустой!

– Я куплю, мам…

– Где ты купишь? Ты что с директором универмага что –ли спишь?

– А она – баба?!

– Да вот бы узнать!

– Хорошая мысль, однако…

Дальше на кухне началась какая -то суета, затем Мишкино чмоканье и голос тёти Али: «Да уйди, сатана!..». Мишкино ласковое бормотание. Голос Тёти Али: «Ага, дождёшься от тебя шпика к обеду!» потом смех, снова чмоканье, шарканье ног в тапочках и стук ножа о доску. Ещё через пару секунд в дверях появился Мишка с разделочной доской в руке.

– Телячьи нежности, – объявил он, аккуратно втискивая фанеру с колбасной нарезкой между воблой, пивом и сигаретной россыпью.

– Ты с работы ещё не уволился? – Спросил я его.

– Думаю над этим, – тактично ушёл от ответа Микки.

– Правильно…

В дверях послышалось мяуканье.

– Борман, кис, кис! – Когда кот подошёл ближе, Хомяков сунул ему под нос пластинку колбасы. Кот понюхал и, обиженно мотнув головой, отвернулся. Микки поднял кота за шкирку и с возмущённым видом поднёс его к лицу:

– Колбасой нашей брезгуешь, диверсант немецкий!

Решив вырваться, кот, изогнувшись, нечаянно царапнул Мишку лапой по лицу.

– Псих уберессен! – Переврав фразу из немецкого, скривился от боли Мишка, бросая кота на пол. Подойдя к зеркалу, он начал рассматривать царапину.

– Ну –ка, покажи! –Подошёл я к нему.

Он повернулся. На верхней скуле под глазом у Мишки краснела царапина, вспухшая по краям.

– Да, ещё б чуть –чуть и ты бы был, как Айсман без глаза! Ты бы поосторожней с ним! Вдруг твой Борман хочет организовать тут свой Кошачий Рейх?

– Да куда ему! – Отмахнулся Микки, глянув на кота, испуганно таращившегося на него из дверей:

– Чего? – Спросил он кота. Кот промолчал, замерев в напряжённой, готовой к прыжку позе, не отводя от Мишки жёлтых глаз.

– Гляди, как смотрит! –Сказал я. – Ты бы на всякий случай, Миш, не давал ему жрать так много, а то он ещё немного вырастет и приучит тебя спать на коврике!

– Хрен он у меня больше вкусненького получит, – показал Мишка коту кулак.

Кот, равнодушно глянув на кулак, облизнулся, ушёл за косяк, лёг там и начал дремать. Помазав ранку одеколоном, Микки подошёл к магнитофону и опять включил на воспроизведение.

– Слушай, а какие вообще есть стадионы в Лондоне? – Спросил он вдруг меня, убрав звук.

– Э-э-э…Сейчас, дай подумать, – сделал я умное лицо.

Мишка, сходив за дверь, подобрал опять с пола кота, сел на кресло и начал его гладить.

– Ну?

– Дай вспомнить, – огрызнулся я.

– Так быстрее вспомнишь, – пообещал Мишка, беря кота за лапы и целясь в меня из него, как из автомата.

– Ты главное на курок ему не жми, а то мы оба тут застрелимся! –Сказал я.

Поржав от души, мы с Микки сделали музыку громче.

– Как ты дмаешь, Ва снимет это гитарное соло? – Спросил он меня, убирая в какой –то момент слегка звук.

Ва – было прозвище нашего гитариста Вадика Жировских. На гитаре он играл примерно также, как рапирист на арфе, когда за ней прячется противник. Музыкального образования у Ва не было. Также, как и все мы, он был просто участником самодеятельности, а точнее ритм -гитаристом нашего вокально –инструментального ансамбля «Башенные краны», который существовал ныне под эгидой строительной компании «Наукоградстрой».

Наукоградом называется наш маленький Подмосковный город. Я в этом ансамбле играл на бас –гитаре, Микки был техником, Ва считался соло -гитаристом, Слава Букетов, наш солист, сочинял песни и играл на ритм –гитаре, а Вася Ходер, единственный из нас, кто имел музыкальное образование, играл на ударных и являлся нашим художественным руководителем.

Как вы уже поняли, Ва, как все мы, был самоучкой, поэтому онемение, вытатуированное сейчас на моём лице Мишкиным вопросом, было наверно лучшим на это ответом. Глянув на меня и отлично поняв, о чём я думаю, Хомяков разочарованно протянул:

– Да-а –а… А прикинь, если б мы сняли эту вещь, ну?

Он включил звук на максимум. Из динамиков вырвался ранящий душу крик Ронни Джеймса Дио в сопровождении гитарного соло, от которого задремавший у него на руках кот, хрипло мяукнув, соскочил на пол и убежал в другую комнату.

– …здесь, в этой дыре, ну, только представь на секунду, что бы было, а?.. –Спросил меня Микки.

– Можно? –Я поднял руку, как в школе, сделав культурное лицо. Мишка убрал звук:

– Ну?

– К этим твоим ланям прижалась бы тёлка, да?

Я показал пальцем на коврик. Хомяков, посмотрев на меня с притворной ненавистью, начал вдруг тяжело дышать и раздувать ноздри, словно бык, которому показали резиновую муфту.

– Глумишься над моими светлыми чувствами? – Театрально изображая гнев, спросил он.

– Ни в жисть! – Сделав испуганное лицо, побожился я.

– Издеваешься? Ладно…А я возьму не скажу тебе, когда у нас свадьба с Ленкой.

– Хомяков – нет!! – Соскользнув с кресла, я упал на колени, протянув к нему руки.

Мишка встал и сделал вид, что уходит. Тут я начал хватать Микки за штаны и рукава, чтобы его остановить. При этом я тоже не забывал театрально рыдать, кусая губы и трогая руками горла, будто желая удержать крик, рвущийся из глубины души. Ещё бы! Не пойти на Мишкину свадьбу означало лишить себя деликатесных салатов, заливного из осетрины и, страшно подумать, чёрной икры, которую Мишкиной маме благодарные её пациенты непременно бы для свадьбы достали!

– Пощади! – Рыдал я, хватал я себя за горло обеими руками, будто собираясь задушить себя.

– Бог простит…– Надменно произнёс Микки, осеняя меня крестным знамением. Он уже хотел было предать меня анафеме, стукнув по голове подушкой, за которой даже потянулся, но вдруг, поморщившись, схватился за живот и, пробормотав: «нарезка что -ли несвежая?», выскользнул за дверь.

Я повернулся к столику, где на тарелке из всей нарезки, оставалось лишь несколько колбасных кружочков, и, понюхав один из них, положил себе в рот, со словами:

– Да нет, вроде, свежая!

ГЛАВА ВТОРАЯ

Экскурс.

Как я уже сказал, меня зовут Леня. А фамилия моя Арье. Это по паспорту. Но на самом деле моя фамилия Адье. Просто паспортистка, дура, нарисовала кружок от буквы в другую сторону, превратив меня, таким образом, еврея. Но я не еврей.

Друзья называют меня коротко Лео. Как и остальные, я живу в одном закрытом городе, названия которого я бы не хотел здесь упоминать. Город у нас современный, красивый, молодёжный. Здесь есть два кинотеатра, дворец культуры, три водоёма, где запрещено, но, в принципе, можно купаться, а также лодочная станция и танцверанда.

События, о которых я хочу рассказать, начались весной 1984 -года. Тогда мне было семнадцать. Но сначала я хочу вам показать некоторые наши достопримечательности.

Смотрите, это наша городская танцплощадка. Она расположена в живописном месте, недалеко от городского водоёма «Ангстрем». Ангстрем, вообще – это такая устаревшая внесистемная единица длины, названная в честь шведского физика Андерса Ангстрема. Я думаю, вся беда нашей электронной промышленности в том, что в ней всё устаревшее от названий до самой техники. Но всё равно всё тут у нас связано с физикой и математикой, поэтому встретить такие названия, как «элион», «микрон» или «дейтон» среди наших ведущих предприятий, это нормальное дело. Но надо сказать честно, нам с друзьями физика по барабану. Мы ей не увлекаемся. Мы увлекаемся музыкой, причём классической.

Возможно вы думаете, что классическая музыка, это Бах, Григ, Шопен, Бетховен и Моцарт. Нет, для нас классика это «Дип Пёпл», «Куин», «Лед Зеппелин», «Скорпионз» и «Суит». А, например, «Секс пистолз», «Сид Вишес» или не дай бог «Зе клэш» это уже модерн, то есть совсем не классика.

Что до меня, то я не расстаюсь с любимым «Дип Пёплом» даже на улице. Вот и идя на танцы, я прихватил с собой плёнку «Мэйд ин Джапан». Площадку танцверанды, как в пьесе Шекспира, у нас окружает лес, вроде Бирманского. Просто там наступает он, а здесь наступаешь ты. Туалетов рядом с танцверандой нет. Народу на танцплощадке – яблоку упасть негде. Вот все и ходят в лес по большому и по-маленькому. Шумят наверху листья, будто аплодируя нашей находчивости.

Отлив в лесу с друзьями, мы покупаем билеты и, показав их контролёру, осторожно заходим внутрь. Осторожно, потому что среди танцующих встречаются очень опасные типы. Одни братья Люгеры чего стоят – Боря и Дима. Они спортсмены, занимаются боксом и их лучше обойти стороной. Стоит нечаянно задеть кого-то из них, – и ты вместо танцев уже сползаешь по стене, теряя сознание. Хук у обоих братьев, что и говорить, сумасшедший!

«Хэндз ап, бэби, хэндз ап!», звучит из колонок и подчиняясь команде, вся танцверанда начинает вскидывать руки. Вообще –то, репертуар здесь утверждён городским комитетом комсомола и вносить сюда что –то новое не разрешается. Но мы часто приносим из дома плёнки с записями, и вот уже диск-жокей, коротко стриженый увалень, поддавшись на наши уговоры ставит на магнитофон «Смок он зэ вота» группы Дип Пёпл. Одна из дорожек запорота, в колонке хрип, диск –жокей, ругаясь, уводит запись в моно, а мы всё равно кайфуем, потому что услышать здесь Дип Пёпл всё равно что верующему в басурманском плену услышать евангельское пение.

После танцев мы вместе с друзьями идём домой. Мои друзья в то время – это рыжий здоровяк Витя Эгер, Тарас Зимкин и Серёга Кротов, по прозвищу Сюзи Кротофф. В городском парке на веранде играет джаз банд, которым руководит отец Тараса – Авангард Зимкин.

Подойдя к отцу, так чтобы тот его видел, Тарас поднимает руку в радостном приветствии. Отец благодушно кивает сыну в ответ. Папа у Тараса, Авангард Эфраимович Зимкин, музыкант, но не простой, а руководитель единственного у нас в городе профессионального инструментального коллектива. Мы очень гордимся тем, что у Тараса такой маститый отец. Тарас и сам неплохо играет на разных инструментах. Вечерами мы собираемся у него дома, чтобы в три гитары снять новую песенку, что -нибудь типа «Because your mama don’t like me» Сюзи Кватро. Наигравшись от души, мы садимся и начинаем мечтать.

– Вот бы найти хорошую аппаратуру! – Говорит Эгер.

– И зал, – подхватывает Тарас. –Небольшой зальчик, мест на триста.

– Ещё студию, -киваю я.

– Слушайте, а давай так запишемся! – Предлагает Витя.

– Как это «так»? – Не понимаю я.

– Да просто на магнитофон!

А, ведь, правда! Мы живём в городе, где производится чуть ли не единственный в стране портативный магнитофон. Ну, конечно, ещё портативный магнитофон производят в Воронеже, но мы делаем вид, что наш лучше, хотя название одинаковое – «Электроника».

За тарасиковскую катушечную «Рузу» мы не боимся. Ведь мы живём в городе физиков. Все наши друзья имеют у себя в доме запас транзисторов, резисторов, конденсаторов и иного технического барахла, которое они притащили в качестве сувениров с завода. Даже если у нас не будет чего -то для записи, мы попросим и нам сделают! По дружбе. Или из любви к искусству.

На следующий день мы с энтузиазмом принимаемся записывать наш новый хит, превратив на время комнату Тараса в студию. Аппаратура – магнитофон и микрофон, установлены в коробке из под телевизора для акустики. Нужные провода мы скрутили руками – даже паять ничего не пришлось! На наших акустических гитарах установлены звукосниматели. Настроены они так, что у Вити его акустическая гитара будто с фусом, у Тараса она просто громко играет, а вот мой бас получился ни то, ни сё, а что –то посередине, потому что низов не хватает. Играем мы рок –н-ролл. В ми мажор. Я визжу так, что стрелки индикатора на магнитофоне зашкаливают.

– Класс! – Восхищённо говорит Эгер, когда мы откручиваем плёнку и прослушиваем запись.

И действительно, по странной иронии либо из -за случайности наша детская затея вдруг становится похожей на четвёртую перезапись с альбома какой -то западной рок -группы. Это запись, как и предыдущую мы отдаём Коле Мыхину и Пруне для рекламы. На следующий день я вижу следующую картину: Коля Мыхин вместе с Пруней ходят по городской площади возле фонтана –чаши, где собираются девушки, с магнитофоном и дают всем желающим послушать мой визг.

Одни девушки, услышав моё кошачье визжание, удивлённо приподнимают брови, другие ухмыляются, третьи весело чешут лоб. Коля на это смеётся, как безумный профессор, внезапное открытие которого признало мировое сообщество. Найдя меня, он говорит: «старик, я бы хотел с тобой играть! Ты – гений. Вы меня попробуйте. Я кроме баса, ещё умею на клавишах, но только, правда, аккордеонных». Вот думаю, только аккордеона нам не хватало!

Но на деле я лишь великодушно киваю, не понимая, куда этого Мыхина можно у нас всунуть. Если только за колонкой его положить вместо сабвуфера! В Коле добрый центнер весу. Странно, но после Колиной рекламы, все на площади со мной здороваются и кивают, даже задавака Гоша Рублёв, солист группы «Дельфины» и исполнитель сумасшедшего хита: «Не боль, не радость, топкий омут, ты предоставишь свою душу в ад!…». Гоше не надо визжать, чтобы его заметили. Он обладатель оригинального вокала, от которого девушки визжат сами. Хотя, например, Коля Мыхин считает, что Гриша отстой. А я – что чудо. Кто из нас прав? Не знаю. Каждый выбирает себе кумиров по душе.

Я, к примеру, считаю своими кумирами Иэна Гиллана, Роджера Гловера и Дэвида Ковердэйла. Но я же не сую их всем –нате послушайте! В этот момент я снова слышу где –то невдалеке запись своего визга под музыку и дружной хохот после этого. Меня, если честно, такая слава не очень радует. Ору я на записи действительно так, будто мне в пятую точку вцепился кот. Если говорить по совести, мне вообще -то не слишком нравится, что на записи я так громко визжу. Но ни Эгеру, ни Тарасу, ни Кротоффу, ни тем более Коле Мыхину доказать что -либо невозможно, ведь не зря же у последнего прозвище –бульдозер, то есть, простите, трактор!

– Дурак, счастья своего не понимаешь! – Видя, как я расстроен, бормочет мне на ухо Коля. – Дай мне полчаса и все бабы на площади наши, увидишь!

Здесь ответить мне нечего, и я молчу. Потому что склеить в нашем городе девушку, тем более вчерашнему школьнику не так просто. Раньше, чтобы привлечь к себе внимание слабого пола, лично мне приходилось представляться им то врачом, то строителем, а то инженером или киномехаником. Однако врать в то время я умел так искусно, что порой и сам начинал в это верить! Это был поток слов, настолько искренний, что подобно струи из брандспойта он сметал на своём пути любые сомнения. Наградой за это были страстные поцелуи где –нибудь на лестничной клетке или даже – о, невероятно! – милостивое разрешение потрогать под кофтой, облачённую в лиф тугую девичью грудь.

Всё –таки мы жили в непростое время – наши родители, дети крестьян и рабочих, понятия не имели, что значит по -настоящему учиться! Это неуважительное отношение к учёбе видимо передалось и нам. По крайней мере, если кто –то начинал тебя учить, ты, подражая родителям, ему тут же отвечал: «не учи учёного!», или «бабушку свою поучи!», или: «меня учить, только портить!». И это при том, что в школе нас каждый день предупреждали: "жизнь нужно прожить так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы…"и т.д. Но слова эти, между прочим, принадлежали не кому –то, а Павке Корчагину, который, не забывайте, угробил своё здоровье на строительстве железной дороги.

Увы, я не подходил на роль революционного героя. Глядя на себя в зеркало и видя там брюнета с вьющимися волосами, смуглого, кареглазого с ровной белозубой улыбкой, точь в точь, как киношного Ихтиандра, я думал, что лучше всего мне подходит роль ловца жемчуга. Но не того, за которым надо нырять на дно моря, а литературных перлов, к которым у меня всегда была необъяснимая тяга.

Полагаю, это несоответствие тому, что хотело от меня общество и тому, что я из себя реально представлял, продиктовало мою жизненную линию – я совершенно не желал обожать родину, которая вроде бы всё для меня делала! Нет, не то чтобы я был всегда неблагодарным. Иногда я думал о стране с теплотой – фашистов победили, в космосе первыми были. Но чаще мне категорически здесь всё не нравилось: и дома, и люди, и улицы, и дождливая осень, и бесконечная зима.

Удивительно, что при этом мать моя, у которой тоже были тёмные вьющиеся волосы, весёлые глаза и белозубая улыбка, отлично сюда вписывалась. У неё были поклонники почти всюду, где бы она ни работала, и всё это всегда сопровождалось карьерным ростом и стабильным заработком.

Я же, наоборот, часто чувствовал себя изгоем, хотя никто, в принципе, меня не гнал. Это ощущение, что я всегда не к месту, дополнительно портило мой характер. Мне казалось, что ещё немного и меня раскусят, а затем глядишь и побьют. Гораздо позднее я узнал, что так чувствуют себя те, кого в детстве бросили. Например, отец. Хотя, не ручаюсь. Даже не знаю почему, но я всегда был готов получить оплеуху. И что здесь скрывать, я всегда словно бы нарывался, чтобы мне её дали!

Взять, допустим, нашу школьную группу «Бином», игравшую в школе до нас. Там играли музыку большие, серьёзные ребята. Как –то, классе в шестом, я встретил в коридоре школы десятиклассника Витю Огурькова, который весь обмотанный проводами и с электрогитарой на шее, шёл на репетицию. Догнав этого гиганта, я спросил: «как мне попасть к вам в группу»? Витя, посмотрев на меня с высоты своих двух метров, бросил вдруг на пол моток проволоки, который нёс и, наклонившись ко мне, сыграл на одной струне: «в траве сидел кузнечик». А потом заржал, как сказочный конь во всю силу своих лёгких, и, подобрав моток, отправился дальше.

Много лет спустя я его встретил на улице. Витя с тем же мотком проводов и с кислой миной стоял у электрического столба, ассистируя пожилому рабочему, который менял, стоя в своей люльке, городское освещение. Я поздоровался с Витей. Он машинально ответил. Затем отвёл глаза и тут, вспомнив меня, отвернулся. Я подумал: ага, будешь, знать, как маленьких обижать!

К тому времени я уже играл на бас-гитаре в нашей школьной группе «Сезон».

До сих пор помню этот чудесный сон наяву, в котором директор, мамаша Зимкина, буднично звякая ключами открывает школьную кладовку и выдаёт нам – до сих пор не могу поверить!– бесплатно несметные сокровища, а именно: ритм и бас-гитары, усилители "ВЭФ" и "Уэм", две колонки "тридцать пять аэс", органолу "Йоника" и барабанную установку, где есть малый и бас-барабаны, хайхет и даже крэш-тарелка! С серьёзным лицом, каким мы его никогда не видели, осматриваем я, Тарас, Витя, Сюзи и Микки усилители и колонки, благоговейно гладя их по кожухам и смахивая пыль, где она есть.

Мы радуемся, гладя руками инструменты, будто они волшебные и киваем, заранее соглашаясь на все условия директора. А условия такие: «западную музыку не играть! Никакого рока! Никакого рок-н-ролла! Только песни советских композиторов! Вы их знаете?» «Конечно», подобострастно начинает вдруг кивать Тарас и тут же начинает петь маме, будто в подтверждение этого: «Соловьи поют, заливаются, но не все приметы сбываются…». «Ха-ха, вот и отлично», кивает Людмиласанна. «Значит, договорились. Как будет называться ваша группа»? «Сезон», выдаёт Зимкин, не понимая, что таким названием словно пророчит нам судьбу.

Лишь несколько часов спустя до нас доходит, на каких условиях нам согласились всё это выдать. Играть музыку советских композиторов? Да вы что?! Заносить коровам хвосты на скотном дворе и то было бы интересней!

Ночью я просыпаюсь от кошмара: в моей тарелке с макаронами прячутся советские композиторы. Они имеют вид каких –то неприятных тварей, вроде слизней или опарышей. Присмотревшись, я понимаю, что это вовсе не гусеницы, а куколки пчёл во фраках! Они машут едва отросшими будущими лапками и дирижируют. Ими буквально напичканы макароны. Они ими кишат! Схватив вилку, я начинаю ожесточённо тыкать в макароны, чтобы уничтожить всех этих тварей. Однако они такие маленькие, что в них нельзя попасть вилкой! При этом звучит фоном музыка: «Ленин всегда живой, Ленин всегда с тобой, в горе, в надежде и радости. Ленин в твоей весне, в каждом счастливом дне, Ленин – в тебе и во мне…»!

Во сне я почему –то начинаю отчаянно креститься, вверх, вниз, вправо, влево и вдруг просыпаюсь. На деле всё, кстати, оказалось не таким уж и мрачным. Тарас поговорил с мамой, постепенно уговорил её разбавить советский репертуар западным. Она пошла навстречу, разрешив играть на танцах одну-две песни. Но где одна и две, там и много, это же ясно. Чем всё это закончилось, вы знаете.

Наш город считался, пусть и отдалённым, но районом Москвы, а рядом находилась область. Там жили другие люди, не разделявшиеся наших интересов, культурных предпочтений и других приоритетов, тяжело и много трудившиеся, мало получающих и ненавидевших за это нас, городских.

Иногда дети этих тружеников проникали в школы, на наши праздники, чтобы побить кого –то из наших и хоть так поквитаться. Может и хорошо, что наши выступления прекратились, а то неизвестно, чем бы всё это закончилось. После того, как Тарас поступил в институт и переехал жить в другой район, Эгер женился, а Микки с Сюзи Кротоффым вдруг забрали в армию.

Так я остался совершенно один и пустился в одинокое плавание по совершенно неизвестным музыкальным заводям нашего города.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ТРИ ФИАЛКИ «СКАЗОЧНОГО ЛЕСА»

Было самое начало 80- х. Кое –кто ещё носил клёш, но у большинства раструб брюк внизу заметно сузился да и сами штаны сделались уже. Этот принцип тесноты, кажется, захватил всё вокруг. 80 –е не зря называют застоем. Такого количества несвежих лиц в автобусе и такого жуткого запаха изо рта и людских подмышек я не ощущал ни в прежние времена, ни после.

Личного автотранспорта у людей почти не было, причём даже у тех, кто имел заработки. За машиной надо было постоять в очереди два- три года. Поездки за границу считались происшествием чрезвычайным, отдыхал народ в основном на местных зонах отдыха, где по меркам советского времени было, в общем, неплохо: щитовые домики, лодочная станция, несколько катеров для катания на водных лыжах, рыбалка, место для костра, где можно приготовить уху, бильярдная и танцверанда, где играли живую музыку. Вот на одну из таких танцевальных веранд и подписали работать на всё лето инструментальную группу Зимкина- старшего.

Не знаю, как описать те чувства, которые рождают в тебе сосновые деревья и хвоя, устилающие землю золотистым мягким ковром, блестящая рябь воды с играющей на поверхности серебристой рыбой, тёплое солнце, пробивающееся сквозь малооблачную дымку нежным пристальным светом. Причалы с катерами, рядом с которыми суетятся бородатые люди, одетые в обтягивающие, прорезиненные костюмы, чтобы в следующий момент соскочить на воду и помчаться за катером на водных лыжах.

Хотя, думаю, слово романтика тут подходит. Прибавьте к этому пологие откосы холмов, на которых раскинулись домики, многочисленные костры и сидящих возле них на брёвнах людей, чей обед кипит в котелке, подвешенном на слеге- всё это, да ещё голубое небо, редкие облака, плюс запах жарящегося шашлыка или грибов, отзывались в моей душе необъяснимым чувством радости и причастности к этой лесной эйфории.

Наша инструментальная группа должна была играть на дощатой эстраде, прикрытой сверху лишь настилом от дождя. Зрители сидели под открытым небом. Поэтому если накрапывало, туристы, немного потанцевав под зонтиками, уходили. Но были три девушки, которые оставались даже тогда, когда начинался дождь. Смеясь, они забегали к нам под навес эстрады, пока мы играли и, пританцовывая, ждали, когда дождь кончится.