Кощное озеро

У Шестнадцатого сложилось иное мнение. Дети вряд ли бы растеряли так много вещей при обычной ходьбе. Наверное, они бегали или…

«Нива» подскочила на бугре, и он чуть не расплескал ещё не питый чай.

– Ильдар Антонович, – опустошив за пару глотков стакан, обратился к тому Шестнадцатый, – ваша дочь дружила с Мариной Полуниной, правильно?

– Да они и сейчас дружат. Вроде не ругались. А что? Хотите дочку допросить? Моё разрешение или присутствие вам не понадобится. Ей уже восемнадцать. А если она окажется замешанной в чём-то противозаконном, я сам её в участок приведу.

Непримиримая принципиальность – радикальная позиция для нашего времени. Мало кто не идёт на компромиссы с совестью, когда над их детьми нависает угроза. Редкий он человек.

– Я думал узнать у вас о Полуниных. Лука владеет ломбардом и заседает в городском совете, так? Он не упоминал, что ссорился с кем-то в последнее время? Например, c кем-то, кто заложил вещь, а выкупить не успел?

– Толковый вы человек, Шестнадцатый. Я тоже решил, что Марину могли похитить из мести или с целью шантажа. Не все об этом знают, но Лука с Олимпиадой иногда выдают ссуды. Денег у них предостаточно, а это нехилый магнит для негодяев. Два года тому назад их пытался ограбить дружок Дениса Двукраева, хулигана нашего, который труп-то нашёл. Лука не побоялся ножа и вырубил мальчишку с одного удара, вот, с тех пор тот в тюрьме. А по поводу места Луки в горсовете… – Ильдар Антонович почесал бороду. – Он у нас давно замещает почившего мэра, Остапа Владимировича Бессмертного. Баллотироваться Лука не хочет, а народ за других не голосует. Одно время к нам собирались назначить мэра из области, но почему-то не стали. Забыли, что ли. Сектанты же – вы небось о них уже наслышаны – вряд ли имеют к происходящему какое-либо отношение. В городе они почти не появляются, ни с кем не контактируют. Сидят в своём лесу, а мы и знать не знаем где именно.

– А что скажете насчёт версии с побегом? Дома с Мариной нормально обращались? Она никогда не жаловалась на родных?

– Нет, бросьте это, – рассердился Ильдар Антонович, но тут же остыл. – Лука с Олимпиадой хорошие родители. Слишком мягкие, на мой взгляд, но хорошие. Они из тех, кто сперва многое позволяет, а потом многое прощает. Климу, конечно, досталось меньше их чрезмерной доброты, а Марину-то, как младшенькую, они избаловали.

– В каком смысле?

– Не хочется говорить плохо о дочкиной подруге, притом ещё и пропавшей, потому выражусь кратко: Марина совсем не ангел, и верить её милому личику не стоит.

Шестнадцатому подумалось, что с такой характеристикой у неё самой могли быть враги, а подростки на многое способны.

– А что насчёт секты? Поговаривают,

В окне, за высокой травой, на обочине мелькал бесконечный, словно зацикленный отрывок киноленты, частокол ёлок. Внезапно идеальный лесной пейзаж оборвался высоченным борщевиком, размером с трёхэтажный дом. Под монструозным розоватым соцветием стоял тот самый огромный человек с морщинистым лицом. Его седые волосы подхватил ветер. Всё произошло мгновенно, однако Шестнадцатый сумел разглядеть на месте его второй глазницы ровную кожу, будто не то что глаза там никогда не было, а даже в самом черепе он и не подразумевался.

9

Клим перехватил Розу, когда та складывала использованную посуду. Наклонившись к ней, он шепнул: «Мне надо назад в город. Если хватятся, скажи, что у меня началась аллергия, и я поехал за таблетками». Роза с присущей ей кротостью молча кивнула. Она всегда ему помогала, всегда принимала его сторону, как и положено родной душе.

Через пару минут Клим уже выжимал сто километров в час по ухабистой дороге. Свежевымытый «Лэнд крузер» Луки быстро покрывался слоями грязи, превращаясь в глазированный торт. По радио играла какая-то американская песня, где женщина пронзительно звала Марию, Аве Марию. На развилке свернув на лесную дорогу, ведущую к заброшенной деревне в пригороде, Клим сбросил скорость: колею предательски скрывала высокая трава, а ему недоставало водительского опыта, чтобы чувствовать ходовую.

Если с Мариной что-то случилось, это точно дело рук этого недоноска. Больше некому. Как я забыл про него…

Ветки с мокрыми шлепками бились о лобовое стекло. Мозг Клима, утомлённый долгим бодрствованием, командовал телу пригибаться, словно никакого стекла и не было.

Впереди появились скрюченные остовы домишек. От одних остались лишь кирпичи да гниющие брусья фундамента, другие же стояли, покосившись, а из дырявых крыш и выбитых окон выглядывали подрастающие деревца. Природа забирала назад то, что когда-то топорами отвоевали люди.

Миновав единственную улочку в вымершей деревне, Клим выехал к почерневшему срубу дома у самого края леса. Внутри часто собирались подростки, дабы пощекотать нервы и вызвать жившую там по городской легенде ведьму. Сам он в дом не залезал, однако не раз подбивал на это друзей, когда они гуляли вместе с девчонками. Парни трусили, но позор им казался страшнее смерти. Натужно храбрясь, они поднимались на полусогнутых ногах по крыльцу и, наткнувшись в полумраке предбанника на какую-нибудь палку, пулей вылетали наружу.

В последний раз, когда Клим здесь был, его одноклассник, Витька-титька, предложил влезть по стене, посмотреть, что наверху. По легенде ведьма прятала там то ли клетку с чёртом, то ли ларь с поросшим грибами упырём; оба, и чёрт, и упырь, служили ей и обращали новорождённых в козлят, чтобы их потом забили собственные родители. Конечно же, никто в тот день до мелкого оконца второго этажа не добрался. Уж слишком парней перепугали ставни, качающиеся с пробирающим до костей скрипом, да топот, доносившийся из-за сваленной набок входной двери.

Теперь же дом выглядел жилым: резные ставни наглухо закрывали окна, а дверь вновь висела на петлях. Клим завязал узелок на память: сказать идиоту-следователю, что в заброшенной деревне кто-то поселился. Пусть разберётся. Вдруг эти бродяги или, ещё хуже, сектанты приложили руку к Марининой пропаже. От поляны с костром до заброшенной деревни всего ничего.

Оставшийся путь Клим промчал со стрелкой спидометра, колеблющейся между сотней и ста двадцатью. Бросив машину на обочине, у забора, он настойчиво забарабанил в щербатую дверь. Ему открыл здоровый лысеющий мужик в леопардовом халате и, выдыхая перегар, сиплым недовольным голосом потребовал объяснить, зачем Клим поднял такой шум.

– Где Денис? – вместо ответа выпалил Клим, готовясь прорываться внутрь силой. – Моя сестра пропала. Он вчера был с ней на Купале. Мне нужно с ним поговорить.

– Ты сынок Полуниных? Сочувствую тебе и твоей семье, пацан. – Старший Двукраев положил ему на плечо обветренную мясистую пятерню. – Передай мои слова отцу.

Клим брезгливо покосился на его ладонь. Ногти на двух перемазанных зелёной краской пальцах почернели, а от набитых костяшек в рукав халата тянулись свежие царапины.

– Уличная кошка под домом у нас родила. Хотел утопить котят, чтоб не расплодились дальше, а она, гадина, покоцала меня. – Двукраев крепко хлопнул Клима по плечу и посторонился, пропуская внутрь. – Дениска наверху. Первая дверь от лестницы. Можешь не разуваться.

Клим признательно кивнул. Снять обувь в доме Двукраевых означало бы попрощаться с носками.

Мигом взбежав по ступенькам, он ворвался в указанную комнату. Полностью одетый Денис лежал на кровати и громко сопел. Рядом в мокром пятне на подушке примостился мешок растаявших до состояния медуз пельменей.

Кому-то влетело от папаши, ехидно ухмыльнулся про себя Клим и дёрнул его за ногу.

Встрепенувшись, Денис инстинктивно попытался врезать незваному гостю пяткой, но вместо того свалился на пол.

– Полунин? – удивился он, открыв не подбитый глаз, и расслабился. – Что ты здесь забыл, мать твою?

– С тобой пришёл поболтать. Ты же ночью к Марине приставал? Купаться звал, кофту с неё стягивал, лапал за задницу, так?

– Ну и? Тебе приспичило в старшего брата поиграть? Опоздал ты. – Поднявшись, Денис довольно осклабился. – Младшая сестрёнка давно растеряла свою невинность. Это все знают.

– Чего скалишься? Вряд ли это твоя заслуга. Марина же тебя презирала. Она отшила тебя у всех на глазах ночью. Как там она сказала? Абортышем тебя назвала, да?

Денис недоумённо нахмурился. На его лице отразилось тупое непонимание, словно Клим незаметно для себя перешёл на иностранный язык.

– Что ты с ней сделал? Отвечай! – теряя терпение, взревел Клим. – Где Марина?

– У меня в штанах! А вообще, у себя и спроси. Ты же с ней таскался всю ночь, хотя она об твою рожу кулак отбила.

Вспомнив, как Марина замахнулась, как сузились от злости её глаза, Клим невольно дёрнулся. Ему казалось, что их односторонняя семейная драка осталась для всех на костре незамеченной. Но раз об этом знает Денис, то это уже вчерашняя новость, и скоро она дойдёт и до родителей.

– Удар у неё жалкий, – продолжал Денис, – но тебе хватило. Ты прямиком на жопу шлёпнулся. И видел это не только я.

Что он несёт? Его что, вид покойника контузил?

Клим пощёлкал пальцами у Дениса перед носом, пытаясь добиться хоть какого-то вразумительного ответа. Два щелчка, и тот раздражённо врезал ему по руке.

– Слушай, Клим, чего ты хочешь, а? Разбудил меня, как гнида, о Марине спрашиваешь. У тебя проблемы?..

Зря ехал. Он не знает, догадался Клим и, молча развернувшись, ушёл.

Внутри у него закопошилось недоброе предчувствие. Всю дорогу назад Климу не давал покоя ведьмин дом. Что, если там в самом деле поселились сектанты? Настя Фортакова вполне могла рассказать им об этом доме. И о Марине. Богатые девочки для культа сродни сахару для муравьёв.

10

Ильдар Антонович подбросил Шестнадцатого до больницы. «Вы нашли в участке ящик для почты? – спохватившись, уточнил тот и пустился в объяснения: – Справа от входа, над огнетушителем. В тумбе рядом есть коробки, скотч и бланки. Будете отправлять образцы в областной на экспертизу, черкните пометку для почтовиков, чтоб слали экспрессом». Когда Ильдар Антонович убедился, что у Шестнадцатого не возникло вопросов, синяя «Нива» устремилась обратно, разрезая шинами лужи.

Трёхэтажная больница из серого кирпича изгибалась в виде буквы «г». Справа от крыльца фасад украшала массивная пёстрая мозаика с изображением оравы загорелых детей, плывущих через небо к оранжевому солнцу. Вокруг здания кольцом росли кусты сирени, увешанные гроздями крохотных цветов самых разных оттенков розового и фиолетового. Среди кущ проглядывали васильковые скамейки.

Бату Наминович ждал на крытом крыльце с гранёным стаканом чая в одной руке и надкусанной ватрушкой в другой. Кивнув следовать за ним, он спустился по ступенькам и направился вдоль стены. «Покойников через фойе с регистратурой не проносят», – пояснил он.

За больницей расположилась маленькая тенистая стоянка с потрескавшейся коркой асфальта, где, помимо старенькой скорой, стояли лишь три легковушки. Вход в морг напоминал обыкновенный подъезд многоквартирника: металлическая дверь с кодовым замком под толстым бетонным козырьком. Бату Наминович, видимо давно наловчившись, одной рукой зажал «1479» и пропустил Шестнадцатого первым спуститься по узкой лестнице, которую освещала одинокая, запертая за решётчатым плафоном лампа.

– Знаете, с нашим неизвестным странное дело, – отхлебнув на ходу чая, начал Бату Наминович. – У него зачищены отпечатки пальцев рук. Причём достаточно давно. Сами сейчас увидите. Он словно стёр их кислотой.

Вор, что ли? Если окажется неместным, на опознание уйдут годы. Повезло мне.

Морг встретил их сумраком, как и полагается подвальным помещениям. Миновав маленький коридор с желчно-жёлтой плиткой, они попали в бело-голубую секционную, где проводились исследования тел. По центру, в кругу света, стоял накрытый простынёй хирургический стол. Будто реквизит фокусника, тот ждал своего звёздного часа; ждал, когда Бату Наминович сорвёт с него простынь и продемонстрирует достопочтенной публике вскрытый труп ассистента.

– Так, убитый мужчина возрастом около сорока, сорока пяти лет, – сверившись с заметками, сообщил Бату Наминович. – Правша. Группа крови – первая положительная. Умер с шестого на седьмое июля в промежутке между одиннадцатью вечера и часом ночи. Смерть наступила или из-за тяжёлой черепно-мозговой травмы, или из-за потери крови. Ему нанесли сорок семь колотых ранений в живот и девять в спину, ниже лопаток. Били обыкновенным ножом, похожим на кухонный. У таких лезвие только с одной стороны.

Теория, что место преступления близко к дому жертвы, начинала подтверждаться. Мало кто имеет привычку носить с собой кухонный нож.

– Удары в спину нанесены сверху вниз. А те, что на животе, наоборот, снизу вверх. Предполагаю, убийца подкрался к жертве и ударил исподтишка, поэтому нет оборонительных ран. Держал он нож вот так, обратным хватом. – Бату Наминович взял ручку, чтобы большой палец смотрел назад, и изобразил пару колющих движений от плеча. – Когда жертва ослабла, убийца повалил её на пол и сел сверху, на бёдра. Тут он для удобства перехватил нож. – Бату Наминович развернул в пальцах ручку для прямого хвата – теперь большой палец смотрел вперёд, – и пронзил ей воздух чуть по диагонали вверх. – Размер клинка ножа от двенадцати-тринадцати сантиметров, более глубоких ранений я не обнаружил.

Шестнадцатый представил случившееся, опираясь на немногочисленные имеющиеся зацепки. На сцене в луче прожектора, среди скупых декораций кухни, появляются двое: жертва с голым торсом и безликий бесполый палач. Они говорят, и разговор скоро перетекает в яростную ссору. На столе блестит острый нож. Убийца хватает его, обходит жертву… Но как он это делает, не вызывая подозрений?

Действие отматывается назад: нож снова на столе, возобновляется ругань. Преступник берёт украдкой нож, притворяется, будто уходит в туалет. Затем он внезапно набрасывается на жертву и колет, и режет… Ослабев от боли, жертва теряет сознание. Однако убийца не останавливается. Пригвоздив беднягу своим весом к полу, он в остервенении бьёт его ножом. А когда ярость утихает, решает обхитрить следствие. Вырезает на груди тризмейник, надевает на жертву рубашку, обматывает голову полиэтиленом и, взяв нечто тяжёлое, замахивается…

– Нож был небольшим, – уже вслух заявил Шестнадцатый. – Чтобы так изувечить голову, нужна недюжинная физическая сила. Будь клинок длиннее двенадцати сантиметров, раны бы оказались глубже… Получается, мы ищем мужчину.

– Я с вами поспорю. Проломить череп лежащему человеку, а именно так произошло в нашем случае, нетрудно. При помощи какого-то увесистого предмета с этим справится даже ребёнок, если подойдёт к делу с умом и использует гравитацию. Достаточно поднять предмет на небольшую высоту и уронить. Да и похожие травмы можно нанести разными способами. Например, ударами об пол. Поэтому, мне кажется, наш преступник пока ничем себя не выдал. Лису посчастливилось иметь очень пушистый хвост, который помог не оставить следов.

– А что насчёт символа на груди?

– Это древний знак. Тризмейник – как его в здешних краях называют – вырезан посмертно. Также посмертно убийца попытался избавиться от татуировки.

Бату Наминович отогнул простынь и указал на искорёженный зеленоватый рисунок какой-то чешуйчатой твари, то ли жабы, то ли сома с лапами.

– Что ещё? Что ещё? – Бату Наминович принялся перелистывать записи. – Хронических заболеваний у убитого я не обнаружил. Он вёл вполне здоровый образ жизни, старался держать себя в форме. На ужин съел картошку в мундире и запил молоком. Кстати, ужинал совсем незадолго до кончины. – Он вновь зашелестел листами и, обнаружив, что искал, ударил по бумаге. – Ах да! Насчёт рваного укуса на правой руке. След зубов человеческий. Нашего неизвестного укусил кто-то невысокий, судя по размеру челюсти. Где-то около метра шестидесяти ростом.

Это либо ребёнок, либо миниатюрная женщина. Так и думал. И раз физическая сила не важна, возможно, кусака – тот, кого я ищу.

Шестнадцатый знал: взрослые уподобляются животным и пускают в ход зубы исключительно в экстренных ситуациях, когда эмоции вроде страха или гнева берут верх над разумом. В блокноте он сделал пометку о первом подозреваемом: «Близкий знакомый жертвы. Низкого роста. Они с ним недавно конфликтовали».

Наткнувшись на запись об огнях, которые видели дети, Шестнадцатый попробовал добавить в уравнение к убийце-кусаке переменную сообщника. В итоге получилось два варианта: убийство или из-за страсти, или из-за материальных благ…

Многозначительно откашлявшись, Бату Наминович одёрнул простыню, открыв покойника по пояс. Неизвестный мужчина с лицом из засохшего малинового варенья ровно лежал на металле стола. Судя по широкой шее, переходящей в бугры трапециевидных мышц, он и впрямь был в хорошей форме. При осмотре тела на берегу Шестнадцатый решил: это вдовец, воспитывавший дочку, однако привлекательные мужчины среднего возраста долго не страдают от одиночества.

Взгляд Шестнадцатого вперился в тёмные полосы на плечах, похожие на заживающие царапины.

– Видите? Его будто пытались удержать и впились ногтями в кожу. – Бату Наминович резким движением накрыл убитого, точно не хотел, чтобы тот дальше подслушивал. – Пускай вы и не спрашивали моего мнения, но, по-моему, наш неизвестный – нехороший человек. Хороших людей не царапают и не кусают. Хорошие люди не бояться оставить отпечатки.

– Вы правы, но кем бы он ни был, я выполняю свою работу не ради него. Общество создало законы, чтобы контролировать само себя. И оно искренне нуждается в их соблюдении.

Бату Наминович с пониманием закивал.

– Закон – не справедливость. Закон для порядка, а справедливость для души.

Чуть помолчав, он резко встрепенулся и скрылся в соседней комнате. Вернулся Бату Наминович уже с найденным в кустах чемоданом. Шестнадцатый по рассеянности оставил тот в скорой. Не успел он поблагодарить за возвращение потенциально важной улики, как Бату Наминович вручил ему вдобавок пакет. Туда он аккуратно сложил катушку плёнки со снимками аутопсии, полное письменное заключение экспертизы, образцы крови и волос убитого, соскобы из-под ногтей, одежду и личные вещи, а также две ватрушки с творогом.

Сказав более десяти «спасибо» в разных вариациях, Шестнадцатый поспешил в милицейский участок. Предстояло сложить посылку в лабораторию.

Карта провела его мимо закрытой на лето школы, вдоль гранитных мемориальных плит у подножья стелы героям Великой Отечественной, между параллельно стоящих пятиэтажек, делящих один дворик на двоих, и, наконец, через уже знакомую тополиную аллею к милицейскому участку. И хоть городок давно не спал, по пути Шестнадцатому никто не встретился. Вместо сна нынче жителей занимало нечто другое – поиски исчезнувшей.

С первой попытки отперев замки, Шестнадцатый обнаружил просунутую под дверь участка помятую записку:

Клим ночью поругался с сестрой.

Сказал, что ей стоит держать язык за зубами, потому что наглые эгоистки плохо кончают. Она его ударила.

Вместо подписи в уголке листа был клубок начёрканных одна на другой линий – отправитель расписывал ручку.

Доверие анонимное послание не вызывало, тем не менее Шестнадцатый всё же убрал его в блокнот. Он ещё не определился: не выставляет ли Клима вздорный характер виноватым на пустом месте. Зависть и злость, сдобренные алкоголем, могут толкнуть на убийство, но где же тогда Маринино тело? И почему Клим взорвался от одного предположения о смерти сестры?

Где-то вдалеке завыла собака. Или волк.

Теперь об убийстве, приказал себе Шестнадцатый и, надев перчатки, взгромоздил на стол дежурного дорожный чемодан. В глаза сразу же бросилась плёнка засохшей крови на колёсиках. Чемодан побывал на месте преступления. Не зря он полез за ним в кусты.

В большом отделении Шестнадцатый нашёл мужскую кожаную куртку, кепку и свитер. Все чёрного цвета. Рядом в сетчатом кармане лежали две пачки каштановой краски для волос, с упаковок которой лукаво улыбалась девушка со строгим каре. В карманах куртки обнаружилась лишь горстка мелочи рублёвыми монетами да крохотный перочинный ножик. Дальше Шестнадцатый обыскал малое отделение, откуда выглядывала ножовка. Помимо неё там был рулонный пластырь и новая кассета для полароида.

Содержимое чемодана казалось совсем не примечательным, за исключением пилы. И зачем убийца прихватил его с собой на пляж? Шестнадцатый вновь посмотрел на ножовку, и разум стрелой пронзила до боли очевидная догадка: преступник намеревался разрезать тело и сложить в чемодан. Вероятно, его спугнули купающиеся в озере дети с их воображаемой русалкой, ведь, судя по отсутствию следов на трупе, он и приступить не успел. Оставался единственный вопрос: кому принадлежал чемодан – убитому или убийце?

Упаковав вещи для экспертизы, Шестнадцатый сформировал посылку в лабораторию, прикрепил к пакету наспех заполненный бланк и опустил в ячейку для почтальона.

– Первая партия образцов отправлена, – сказал Шестнадцатый, сняв телефонную трубку с рычага, и под протяжное «пи-и-и-и» принялся перечислять, что именно он собрал.

11

Низенькая женщина в стрекозьих очках с толстыми линзами долго описывала угнанный красный велосипед. Шестнадцатый кивал на каждое слово, составляя вольное заявление о краже. С пустыми обещаниями, что пренепременно отыщет пропажу, Шестнадцатый выпроводил женщину за дверь, прежде чем та успела завести разговор об убийстве или исчезновении.

Вскоре он и сам выскочил наружу, решив сбежать, пока никто другой не нагрянул в участок. Отправился он в выделенную квартиру. Та оказалась в одной из близняшек-пятиэтажек, делящих дворик с резной деревянной горкой и идолом медведя. Первый подъезд, четвёртый этаж, квартира одиннадцать.

Обитая ватой и кожей дверь поддалась не сразу: пришлось хорошенько навалиться на неё плечом.

Квартиру окутывал густой холодный мрак, превращая её в склеп. По команде выключателя свет не зажёгся. Врезавшись сначала в велосипед, а затем споткнувшись о тапочек, Шестнадцатый наконец удосужился достать фонарик. В белом круге появился узкий проход вглубь квартиры, между серебристым велосипедом и пыльным лакированным сервантом с книгами.

Комната была такой же заставленной, полностью развенчав ожидания о жилище уехавшего человека. Конечно, если хозяйка не сбежала от хлама, накопленного поколениями её семейства. Под глухо занавешенным окном стоял диван со свёрнутым постельным бельём. Справа от него чах под грудами бумаг резной комод, слева – уставленный безделушками трельяж создавал прикрытыми створками зеркальный коридор. Всю же противоположную стену закрывал собой огромный платяной шкаф с календарём на дверце.

Шестнадцатый припомнил, что, по словам Бату Наминовича, «хозяйка уехала к родственникам», однако количество оставленных вещей его смутило. Неужели прежде их было ещё больше?

На кухне оказалось посвободнее. Стол с пузатым телевизором, засохшие цветы на подоконнике, холодильник с радиоприёмником, плита и мойка. Шестнадцатый прихватил покрытый толстым слоем пыли спичечный коробок с подоконника и вернулся в комнату.

В шкафу под проигрывателем пластинок обнаружилась целая упаковка свечей. Он расставил их по комнате, будто готовясь к колдовскому ритуалу, и сел перечитывать собственные записи.

Сосредоточиться не получалось. Его так и подмывало обследовать квартиру. Что-то в ней казалось неправильным, неуместным. Да и Шестнадцатому слишком нравилось шариться в брошенных вещах, воображать портрет их владелицы, без спроса проникать в чужие тайны.

В довесок к непрошеным мыслям ему постоянно что-то мешало. То воск затопит свечи, то в подъезде раздастся шум. Наконец приоткрыв штору и прогнав поселившуюся в той пыль, он случайно обронил с подоконника альбом с тетрадкой. И вновь Шестнадцатому пришлось бороться с желанием отвлечься и хотя бы одним глазком заглянуть через замочную скважину в жизнь хозяйки квартиры. На сей раз удержаться не получилось.

Обыкновенная на вид школьная тетрадка с рисунком раскидистого дуба, чьи корни превращались в цепи, скрывала под обложкой личный дневник. Шестнадцатый открыл заложенную ручкой страницу и прочёл:

10 сентября

Мне снилось, что я еду в плацкарте с какой-то рок-группой. Барабанщик похож на Матвея, только длинноволосый и злой. Потом на станции на соседнюю боковушку садится чёрт. (Настоящий чёрт!) Он почему-то мокрый и блестит, как угорь или как нефть. Из-за магии сна я знаю, чёрт хочет забрать мою душу, и, чтобы он отстал, надо побить рекорд на встроенном в верхнюю полку тетрисе. Псевдо-Матвей меня запирает в тамбуре, поэтому выиграть и прогнать чёрта я не успеваю. Потом я выхожу на остановке, а её затопило болото. Засохшие берёзы, как рыбные кости, торчат из топи, и на их корявых ветвях сидят галки с белёсыми глазками. Псевдо-Матвей толкает меня в спину, и я тону.