Кощное озеро

«Ну да, ну да, беспокоишься ты. Боишься, что меня как Настю сектанты украдут, – передразнила слова Клима Марина, когда они вчера встретились в центре, у закрывшегося в том году кафе. – Мне твоя забота не нужна, слышишь, братец? Хочешь отцу рассказать? Валяй! А я расскажу ему, почему тебя на самом деле отчислили. И с чего ты вообще взял, что с Настей что-то случилось? Концепция свободной воли тебе незнакома? Настя захотела уйти и ушла. Кто знает, может, её тоже доставал помешанный на контроле родственничек». Марина развернулась и демонстративно устремилась прочь. Её распущенные волосы золотились в закатных лучах.

«Он всегда верит ей, а не мне. И мать такая же блаженная», – сквозь зубы процедил Клим и запил злость пивом. Они с Розой тогда уже почти час бесцельно шатались по городу, и все успокоительные слова к тому времени иссякли. «Лука просто сраный идиот! Живёт в своих розовых очках и не видит, какой его дочь выросла», – продолжил Клим, зашвырнув бутылку куда-то в сторону. Затем он, невзирая на возражения Розы, запел.

Роза не переставала дивиться, насколько же время всё переиграло. Раньше она с Климом даже заговаривать не хотела, а с Мариной, наоборот, болтала без умолку. В детстве сестрички редко вспоминали, что они не родные: всё делали вместе, неразлучные, как день и тень. Теперь они стали чужими. Двоюродными. Наверное, на это обречены все противоположности. В одной команде они дополняют друг друга, а в разных – презирают.

– Из тебя хороший поводырь, – вдруг сказал Клим и дважды сжал её ладонь. – Я не наступил ни в одну лужу… О чём задумалась?

– Да так. О вчерашних делах, хотя толку в этом нет. Нужно думать о настоящем, иначе оно пройдёт бесследно.

А ты и не заметишь, как пропустил весь путь, добавила про себя Роза, глядя на одинокое здание милиции посреди беззвёздной ночи.

Тишину пронзил грозный вой. Сумрак впереди зашевелился, и из тьмы будто бы выступила свора неведомых зверей. А ведь Роза только хотела отпустить руку Клима…

Сдёрнув шарф, Клим быстро сориентировался и потянул её назад.

19

Полночь, а затем и час ночи подкрались незаметно. То ли Шестнадцатого утомило чтение странных Настиных рассказов, то ли остальные события дня, но он едва успел на встречу с неким Иваном Давидовичем к назначенному времени.

Голубое здание вокзала в грязно-золотом свете фонарей потускнело и утратило былой налёт воздушности. То же самое случилось и с городом, таким мирным и невинно-простым на первый взгляд. Кощное озеро окутывала вязкая, почти непроницаемая мгла, не позволяющая чужим видеть дальше собственного носа. И среди этой мглы притаилось чудовище, для поисков которого Шестнадцатому выдали какой-то жалкий коробок спичек.

Остановившись у распахнутых дверей вокзала, он сверился с часами: двенадцать пятьдесят пять. Не опоздал. Шестнадцатый выдохнул и поднял глаза к небу, неотличимому от плохо покрашенного потолка. Пелена туч сделала его плоским и фальшивым. Казалось, город убрали в коробку до утра, когда маленькая хозяйка вновь придёт поиграть с куклами.

Ровно в час от единственной неосвещённой лавочки, притаившейся среди кустов, отделилась тень и стала спешно приближаться. Тенью оказался широкоплечий осанистый старик со стальными кудрями и густой бородой, достающей до верхней пуговицы пиджака.

– Вы Иван Давидович? – решил на всякий случай убедиться Шестнадцатый.

– Иван Давидович мёртв уже много лет. Я здесь для встречи с чужаком. Ноль, пять, один, два, два, ноль. Продолжи, если ты – он.

– Эм… три, семь?

– Верно.

Иван Давидович улыбнулся, и на его тяжёлом квадратном лице сложились пергаментные складки морщин. Впрочем, стоило ему посмотреть Шестнадцатому за спину, улыбка истаяла, а кустистые брови сдвинулись к переносице.

– Ты привёл хвост. Не оборачивайся, – приказал он и, закрыв ладонями глаза, заговорил куда спешней и беспокойней. – Ты неубедителен и пользуешься неправильными методами. Отторжение запустилось. Оно тебя уже посещало?

«Оно» – отторжение?

Уточнить Шестнадцатый не успел. Поднялся страшный ветер. Ближайший к ним фонарь замигал, будто передавая послание азбукой Морзе: точка, точка, тире, точка, точка… И с каждым разом душный жёлтый свет становился ярче и белее, а тихое электрическое гудение отчётливее разрезало ночь.

– Слушай внимательно. Ты играешь против времени. Срок спектакля ещё не истёк. Бархатный занавес опустится на третий день, и на поклон выйдут работники сцены. Не связывайся с древним, отныне оно твой враг. Держись нового. – Иван Давидович стал отступать к скамейке. – У нас осталось полминуты. Можешь задать мне вопрос.

– За всё ответственен один человек?

– Нет.

Фонарь уже гудел сродни настоящему генератору и светил точно маленькое солнце. Потупив болевшие от яркости глаза, Шестнадцатый не нашёл своей тени.

– БЕГИ! – проорал Иван Давидович и растворился в зелени кустов.

«ХЛОП!» – взорвалась лампа в фонаре, тем самым дав сигнал для старта, но Шестнадцатый его пропустил мимо ушей. Сделав руку козырьком, он глядел на продолжающий сиять без лампы фонарь. Шестнадцатого бросило в жар. Расползающийся шар энергии не умещался внутри тесной металлической ложке. Воздух вокруг вибрировал. Чем дольше Шестнадцатый смотрел, тем меньше различал что-либо вокруг. Всё стремительно исчезало, обращаясь в ничто. Да и он сам плавился…

При отторжении организмом чужого органа поднимается температура.

Встрепенувшись, Шестнадцатый ринулся прочь от жгучего сгустка энергии. Обогнул вокзал и понёсся по сонной жёлтой улице, меж рядов фонарей, где лампы ещё не полопались от перенапряжения.

Стоило ему расслабиться и сбавить темп, позади послышались шаркающие шаги: «ш-ш-ших», «ш-ш-ших». Обернувшись, Шестнадцатый едва сдержал крик. За ним, тяжело волоча ноги, гнался седовласый одноглазый человек. Сморщенное лицо разреза́ли сотни линий, тянущиеся от разинутого рта с поредевшими, как у барракуды, зубами. Громадная фигура человека двигалась слишком быстро, резво сокращая дистанцию.

Это симптом лихорадки?

За шарканьем слышался знакомый электрический гул. Фонари вдоль дороги принялись поочерёдно мигать, подавая ясные им одним сигналы. Улица впереди то пропадала, то появлялась, то пропадала…

Догадавшись, что Иван Давидович ушёл со света, Шестнадцатый резко свернул в тёмный двор и будто угодил под землю. Вокруг не было видно ни зги.

«Ш-ш-ших».

Шестнадцатый запнулся о шину-клумбу и ничком растянулся на траве. «Ш-ш-ших», «ш-ших», – раздалось совсем близко. Вскочив, он побежал. Дальше. К просвету меж домами. Вдруг просвет вспыхнул белым. Вытянулся. По двору, словно от маяка по морю, покатилась волна света, стирая в ослепительной белизне качели и деревья. Стало невыносимо жарко. Шестнадцатый инстинктивно зажмурился и приготовился…

– Я была права, – раздался у уха знакомый женский голос, – вы не местный. Могли бы сразу сказать.

Открыв глаза, Шестнадцатый обнаружил, что выбрался из двора. Рядом, в ореоле фонаря, стояла женщина с закинутой на плечо длинной тугой косой. Шестнадцатый не сразу распознал в ней ту самую незнакомку из поезда. Женщина выглядела иначе: то же красивое строгое лицо, та же точёная фигура, но волосы цвета воронова крыла, а вместо белого старомодного платья синий сарафан.

– Вам понравилась гроза? Гроза грозится всем, но бояться её почему-то только дети.

– С-согласен? – промямлил Шестнадцатый, утирая пот со лба.

– С чем же? К моему вопросу ваш ответ не подходит. – Её красные губы растянулись в коварной улыбке. – Вы совсем плохи. Возьмите меня за руку, я вам помогу.

Шестнадцатый отшатнулся от её ладони.

– Спасибо, п-пустяки. Я сам.

– И пустяки становятся причинами погибели. Вам следует поберечься, а не играть в прятки. До свиданья. В будущем мы обязательно встретимся днём.

Шестнадцатый очнулся от настойчивого стука в дверь. Часы показывали девять утра. Поднявшись с дивана, он поспешил в коридор и опять запнулся о велосипед. «Я выяснил личность покойника. Это Игорь Джинов», – донёсся из-за двери голос Ильдара Антоновича, затем тот вновь забарабанил. Наконец Шестнадцатый отпер замок. Взвинченный Ильдар Антонович без приветствия всучил ему контейнер с бутербродами и скомандовал собираться.

20

Листва, точно усердный парильщик, не жалея себя, хлестала лобовое стекло. Клим гнал по размытой дороге, отчего «Лэнд крузер» трясло, как массажное кресло. Сперва он думал, что Лука осудит его лихачество, однако тот лишь покрепче схватился за ручку, дабы не заваливаться вбок на поворотах.

Они ехали молча, слушая гул мотора да переливы луж. Клима это вполне устраивало. Хватало немого укора, ещё и словесный был бы ни к чему. В каждом взгляде отчима читалось: «Моя единственная дочь пропала из-за тебя. Ты старший. Ты должен был присматривать за ней, оберегать её, но вместо этого ты напился, как последняя свинья. Случай с профессором не отучил тебя дурака от бутылки». Конечно, о последнем Лука знать не мог. По крайней мере, Клим на то надеялся. Он убедил мать ничего не говорить отчиму, соврать, что она едет помочь сыну забрать вещи из общежития, а не откупиться от заявления о нанесении тяжких телесных повреждений. Однако после мать – в этом Клим не сомневался – зачем-то рассказала обо всём Марине…

Среди ветвей проступил почерневший от старости сруб, ведьмин дом. Стелящийся с холма туман делал землю неотличимой от пасмурного неба. Дом казался чудны́м пресс-папье, пригвоздившим облако.

Остановившись посреди дороги, Клим с Лукой бросили «Лэнд крузер», не озаботившись даже захлопнуть двери.

– Иди первым, – нарушил молчание отчим. – Покажешь, где подобрал справку.

– Окей, только ступай аккуратней. Там много битого стекла.

Клим зажёг фонарик и двинулся по пустому затхлому коридору. Вчера, когда он в одиночку шёл здесь, и половицы ныли под ногами, страх его почти одолел. Лишь мысли о запертой в промозглом подвале сестре помогли побороть призраков ведьминого дома. Сегодня Клим не боялся. Теперь он знал: опаснейшим из обитателей дома был зек. Человек из плоти и крови, в отличие от давно почившей ведьмы. А на всё живое – управа смерть. Этому Тихону Волкову не поздоровится, если он хоть пальцем Марину тронул.

Справку об освобождении Волкова, отсидевшего за разбой, Клим нашёл в дальней комнате, где стояла печь. Там-то зек и обустроился: разжился стулом, погрызенным столиком, чайником и топором. Где он спал, оставалось неясным. Клим решил, что наверху, хоть и не знал, можно ли туда попасть.

Со вчерашнего дня в печной комнате ничего не изменилось. Чуть толкнув плечом перегородившего проход Клима, Лука встал в центре и принялся бродить лучом фонаря по углам, высвечивая скопившийся там после подростковых посиделок мусор.

– Он ведь не беглый. Почему не поселился в городе? – заговорил отчим, толком не обращаясь к Климу. – На комбинат взяли бы и судимого, выдали бы жильё… Псих. Ни один нормальный человек так жить не станет. Чёртов псих… Наверняка он следил за ней, выжидал момент.

– Мы вернём Марину домой, – процедил Клим; его трясло. – Живой.

Клянусь, мысленно добавил он и вылетел из комнаты.

В круге фонарика перед ним замелькал покрытый землёй дощатый пол, расписанные маркерами стены, обломки старой мебели, по которым уже и не угадать, чем они были. Клим едва различал, как передвигал ногами. Его несла ярость. Впереди промелькнул серебряный силуэт сердца с надписью «ТЫ ПРИНЯТ», и из-за полустенка выглянула лестница на чердак. Вчера её здесь не было.

Тут живёт не ведьма, а зек. Он возвращался ночью, напомнил себе Клим, когда у него засосало под ложечкой. Набрав в лёгкие воздуха, он полез наверх.

Там нашлось спальное место Тихона. Под треугольником крыши, у печной трубы, громоздилась стопка тонких рябых матрасов. Бельё на импровизированной постели переворошили: простынь стянута, одеяло сбито в ком. На полу лежал напоминающий оленьи рога подсвечник, а рядом потёртое «Преступление и наказание» с заложенным на последней главе календариком. Чуть дальше стояли переполненная пепельница и эмалированная тарелка, какая имелась, наверное, в доме у каждого. По крайней мере, Клим хорошо помнил, как в детстве ел именно из такой и у себя, и у друзей.

В углу меж полом и крышей валялась запылившаяся, насквозь прокуренная куртка. Клим бездумно обыскал карманы: ничего, кроме комка постиранной бумаги.

– Это же Маринина ветровка! – раздался душераздирающий вопль отчима из-за спины. – Она потеряла её в начале июня! Псих… этот псих украл её… А потом увёз мою девочку… – По его круглым щекам полились слёзы, но он и не думал их утирать. – Увёз… Увёз… Права Лима… – Лука забрал куртку и принялся рассматривать её слепыми от слёз глазами.

Клим попытался вразумить его, отвлечь от наваждения.

– Ты что, уверовал в мамин сон? – Со злостью ему совладать не удалось, и та просочилась и в тон, и в сами слова. – Тоже будешь твердить, что Марину похитил человек с зелёными пальцами? Мама не экстрасенс. Это чушь! Только время на эти бредни потратим.

– Я, правда, начинаю верить… Знаешь, Олимпиада… она задолго до нашей встречи видела во сне, как мы поженились.

– Да у вас была совершенно обычная свадьба.

– У твоей мамы чуткая, любящая душа, – тихо продолжал Лука, будто и не слышал его. – Она знает, чувствует такие вещи. Сам поймёшь, когда выйдем, что, к сожалению, её сны вещие.

Выйдя наружу, Клим с отчимом обогнули дом. На восточной стороне, под окнами тёплой комнаты выделялась накатанная колея с чётким рисунком, оставленным на напитавшейся дождём земле. Колея тянулась к старой объездной дороге, которая, в свою очередь, выходила прямо к трассе.

Нет, нет, нет… Это нечестно! Её же теперь никогда не отыскать.

От злости Клим врезал кулаком по бревну и взвыл. Больше всего он ненавидел собственное бессилие.

21

Игорь Джинов. Где-то Шестнадцатый уже слышал это имя.

Потянувшись к дверной ручке, он вдруг отшатнулся от «Нивы». Ему советовали не позволять себя подвозить. Шёл уже второй день из трёх, отпущенных, по словам Ивана Давидовича, на расследование: Шестнадцатый ничего не успевал.

– Чего встал? – Из окна появилось лицо Ильдара Антоновича. – Нам нужно поскорей дом осмотреть.

– Пожалуй, я пройдусь пешком. Назовите адрес. – Заметив, как тот нахмурился, Шестнадцатый спешно добавил: – Можем поспорить. Я уверен, что доберусь раньше вас.

– Если ты не прячешь под курткой крылья, я сильно в этом сомневаюсь… Ладно. Спор так спор. Улица Болотная, дом четыре. Но когда проиграешь, будем делать по-моему. – Ильдар Антонович взял какие-то бумаги с заднего сиденья и протянул Шестнадцатому через окно. – Хотел дать тебе по пути прочесть. Мои материалы по Насте Фортаковой.

Шестнадцатый кивнул и проводил взглядом грязную и уже далеко не синюю «Ниву» до поворота. Развернув карту, он сразу обратил внимание на расположение дома. Игорь Джинов жил на противоположном конце города от Чёртовой Палицы, где его нашли мёртвым. Если убийство действительно случилось в доме, то без машины тело так далеко никак не переместить. А где машина, там и случайно оставленные отпечатки, и следы ДНК. Вряд ли у преступника нашлось время на тщательную уборку.

Под сенью тополей Шестнадцатый принялся на ходу просматривать записи Ильдара Антоновича, помеченные как «частное расследование». Сквозь сухие формулировки основных фактов приходилось продираться со скрипом, впрочем, вскоре Шестнадцатый выделил две полезные вещи. Первая: Настю Фортакову никто не видел после девятого апреля, поэтому в её пропаже, как и в пропаже Вилены Ульяновой, нельзя обвинить Тихона Волкова, ведь тот освободился в мае. Вторая: Настину джинсовку нашли на качели во дворе дома Эрнеса Добролюбова; в карманах лежали ключи, фантик от жвачки, смятая листовка секты «Солнца первозданного» и серебряный крестик. Беглецы обычно одеждой не разбрасываются.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Трискелион – встречающийся у разных народов древний символ в виде трёх лучей, берущих начало в одной точке и расходящихся в разные стороны

2

Неполная строка из стихотворения Александра Блока «Ну, что же? Устало заломлены слабые руки…»

3

Отрывок из стихотворения Александра Блока «Твари весенние»

4

Отрывок из стихотворения Александра Блока «Чёрная кровь»

5

Отрывок из стихотворения Александра Блока «Они идут – туманные…»