Посланник МИД. Книга четвёртая

– Так спросите у фюрера! Ничего другого я не могу вам сказать, – резко отрезала ему Лени.

Некоторое время Геринг еще пытался что-то у неё узнать. Наконец он сдался и отпустил Лени, довольно неласково, – как пишет Ольга Чехова мне в своём письме.

Через неделю после их возвращения из Рима, – сообщает дальше она, – 7 марта 1936 года Гитлер объявил Локарнский договор недействительным и приказал вермахту войти в демилитаризованную зону Рейнской области.

Сразу после этого… в приватной беседе… Лени призналась Ольге Чеховой, что она случайно узнала о том, что храбрости фюреру придало именно то… привезённое ею… послание Муссолини.

И её поездку в Рим спланировал, оказывается, не кто иной, как итальянский посол Аттолико.

– Вот такие дела, – вырвалось у меня тогда.

– И такие вот бывают «специальные посланники»… ничего не знающие и непонимающие…, – пришёл я к неожиданному выводу.

Конечно же все сведения, таким образом мною получаемые, я передавал в сжатых донесениях в Центр, за подписью «Смена», так как не хотел выдавать своих источников, чтобы не подвергать их опасности.

***

1 июня 1936 года в Москве открылся пленум ЦК ВКП(б).

Перед началом заседания все его участники получили для ознакомления проект новой Конституции СССР.

Разительным отличием данного Основного закона от предшествовавшего являлось отсутствие устремлённости к мировой революции. Что не соответствовало первому разделу с Декларации образования СССР.

Кроме того, теперь пролетариат полностью лишался каких-либо преимуществ, что делало ненужной его диктатуру.

В корне менялась избирательная система. Конституция устанавливала чёткое разделение законодательной и исполнительной властей. Провозглашались независимость судей, подчинённость их только закону и выборность народных судей низшей инстанции.

Сталин прекрасно понимал, что такая коренная переработка Конституции могла вызвать обвинения в его адрес и в сторону его соратников в отходе от революционных идей марксизма-ленинизма, в ревизионизме и оппортунизме. Чтобы обезопасить себя и своих сторонников от таких нападок, своё выступление на пленуме Сталин начал с зачитывания полных текстов документов, послуживших основанием для подготовки проекта новой Конституции.

Эти постановления были приняты ещё в феврале 1935 года последовательно пленумом ЦК, VII съездом Советов СССР и сессией ЦИК.

Тем самым… вопрос Сталин поставил так: «товарищи… всё мною делалось во исполнение соответствующих решений, и теперь лишь остаётся обсудить тут, насколько хорошо они были выполнены».

Далее Сталин остановился на том, что предопределяло необходимость разработки новой Конституции, а именно на коренных переменах, произошедших в стране с 1924 года в области экономики, классовой структуры, взаимоотношений народов СССР.

– В результате развития народного хозяйства, товарищи, – сказал Сталин, – в СССР построено социалистическое общество, не знающее кризисов, безработицы, нищеты и дающее все возможности для зажиточной и культурной жизни.

– Рабочий класс, товарищи, перестал эксплуатироваться капиталистами, – заявил Вождь на Пленуме, – а потому его теперь нельзя называть пролетариатом.

– Советское крестьянство стало колхозным крестьянством, – продолжил он. Интеллигенция является полноправным членом общества и вместе с рабочими и крестьянами ведёт строительство нового бесклассового социалистического общества.

– Народы, считавшиеся ранее отсталыми, товарищи, теперь таковыми не являются!, – объявил всем Генсек и добавил:

– Совершенствуется их экономика, развивается культура, растут национальные кадры, крепнут узы дружбы.

– Проблемы эффективного управления страной, – далее продолжил Иосиф Виссарионович, – требуют, товарищи, разделения законодательной и исполнительной властей.

– Таким образом, проект новой Конституции отразил завоевания рабочих и крестьян нашей страны и теперь послужит величайшим рычагом для мобилизации народа на борьбу за новые достижения, за новые завоевания, – громогласно завершил Вождь мирового пролетариата своё сенсационное выступление перед делегатами Пленума ЦК.

Естественно, что против таких положений, логично представленных в докладе Сталина, возразить было нечего.

Но и принимать их делегатам Пленума не хотелось. Поэтому никто из участников Пленума не выступил даже с обычными словами одобрения.

Видя такое молчаливое сопротивление, Сталин выступил с предложением:

– Вынести проект Конституции на всенародное обсуждение.

На которое отводилось четыре месяца. После этого Всесоюзный съезд Советов должен был принять или не принять новый Основной закон.

12 июня 1936 года все газеты опубликовали проект Конституции СССР, а затем ввели на своих страницах рубрику со всенародным обсуждением этого документа.

Здесь стали помещать приходившие в редакции газет отклики рабочих, крестьян, инженеров, врачей, учителей, красноармейцев, командиров Красной Армии.

Не было там только, за небольшим исключением, статей от партийного руководства СССР.

Сложилась парадоксальная ситуация: все члены ЦК единогласно проголосовали за предложенную Конституцию, но никто из них открыто не высказался в её поддержку.

Вокруг группы Сталина возникла неприятная обстановка, вынуждавшая вырабатывать ответные наступательные меры.

По откровенному саботажу Сталин решил нанести удар, который показал бы всем… как и его непреклонность в проведении избранного им курса, так и плачевную перспективу для его противников… в случае продолжения ими сопротивления.

Глава 2

Ещё в свой первый приезд в Испанию, я тут познакомился с выдающимся человеком, зовут его – Игнасио Идальго де Сиснерос – он выходец из старинного аристократического рода, получив традиционное для своего круга военное образование, стал одним из первых военных летчиков в Испании.

На протяжении 15 лет он участвовал в колониальных войнах в Северной Африке, а затем командовал воздушными силами Испании в Западной Сахаре. Буквально до недавна Сиснерос занимал пост авиационного атташе Испании в фашистской Италии и гитлеровской Германии. Имел доступ к секретным документам, в том числе к новейшим моделям самолётов этих стран, которые рассматривали Испанию, как своего союзника. Он, конечно же, передавал их мне, а я в Москву.

На историческом заседании испанского парламента, когда кортесы сместили с поста президента республики дона Нисето Алькала Самора, президентом был избран Мигель Асанья. Новый президент тут же поручил формирование нового правительства дону Сантьяго Касарес Кирога.

Касарес, кроме обязанностей премьер-министра, взял себе портфель военного министра.

А Сиснерос был назначен его адъютантом… о чём его даже не поставили в известность. Он узнал об этом из газет…

Обязанности адъютанта главы правительства и военного министра неожиданно поставили моего друга очень близко к руководителям республики. И я стал от него получать информацию, что называется – «из первых рук».

По словам Сиснероса, Дон Сантьяго, как тот называл своего патрона, обладал мягким характером, хотя и старался скрывать свою доброту и слабоволие.

Он восхищался Сиснеросом, считался с его мнением и относился с теплотой и доверием.

– Я не могу понять, почему многие в Испании считают дона Сантьяго волевым и решительным человеком?, – задавался вопросом мой друг.

Вступление Касареса в должность военного министра, по его словам, тем ни менее … имело в армии большой резонанс.

Офицеры-республиканцы восприняли это решение с огромным удовлетворением. Они возлагали немалые надежды на нового министра, рассчитывая, что он предоставит больше возможностей для «республиканизации» всей армии.

У реакционеров его назначение, естественно, вызвало замешательство. Они были уверены, что Касарес немедленно примет энергичные меры, чтобы сорвать заговор мятежников.

Вначале, когда новое правительство только пришло к власти, у него имелись все возможности нейтрализовать происки врагов республики и ликвидировать заговор и тем самым предотвратить будущее ужасное кровопролитие.

В первое время реакция была так напугана, что не оказала бы серьезного сопротивления. Её единственной опорой являлась армия.

Но вскоре правые поняли, что представляет собой дон Сантьяго.

Они успокоились и с прежней энергией продолжили подготовку к восстанию.

Каждый свой шаг дон Сантьяго согласовывал с президентом Асаньей.

Подобные отношения между президентом республики и главой правительства вряд ли можно считать нормальными.

Фактически Асанья продолжал оставаться и военным министром и премьер-министром.

Мало кто в Испании знал, что «страшный» Касарес находился в полном подчинении у нового президента.

Сиснерос мне рассказал, что Генерал Годет – бывший начальник Управления по аэронавтике и полковник Гальарса – командующий военно-воздушными силами, превратили лётную школу в Алькала-де-Энарес в один из основных центров подготовки к восстанию.

Руководил школой майор Рафаэль Хордана, брат генерала.

И Сиснерос не раз предупреждал премьер-министра Касареса об опасности, которую они представляли для республики. Другие республиканцы также неоднократно настаивал на её роспуске, но всегда встречали непонятное сопротивление министра.

Однажды Сиснеросу доложили, что офицеры привезли в школу пулеметы, патроны и бомбы, а также установили бомбосбрасыватели на имевшихся в их распоряжении трехмоторных самолетах.

Создавалось впечатление, что у них уже все подготовлено к восстанию и они ждут только приказа своих главарей.

Известие было чрезвычайно важным, поэтому мой друг немедленно отправился к Касаресу.

Тот поддержал его предложения по немедленным действиям, но заявил, что должен посоветоваться с президентом Асаньей.

Они договорились, что мой друг поедет вместе с ним к Асанье и лично объяснит президенту сложившуюся обстановку.

Асанья, как я знал, обосновался не в большом дворце эль Пардо, а в так называемом «Касита дель принсипе», маленьком, но чудесном здании, окруженном лесом и обставленном с большим вкусом.

Президент пригласил их даже позавтракать с ним. На трапезе присутствовали его жена, майор-карабинер Куэто – адъютант Асаньи, и Боливар – комендант президентского дома.

В столовой Асанья обратился ко Сиснеросу:

– Вы, кажется, хотите сообщить мне что-то важное?

Сиснерос мне признался, рассказывая об этом, что тогда очень удивился, – почему президент не пригласил его для такого разговора к себе в кабинет, чтобы побеседовать без свидетелей?

Однако, не желая упустить представившуюся возможность поговорить с президентом, мой друг обрисовал ему серьезность создавшегося в армии положения и привел конкретные доказательства подготовки реакционно настроенными военными восстания против республики.

Вдруг Асанья довольно грубо перебил его, заявив, что Сиснерос «очень возбужден», его утверждения опасны и он не должен забываться, разговаривая с президентом.

Асанья встал из-за стола, давая понять, что разговор окончен, и, сопровождаемый Касаресом, вышел с кислой миной из комнаты.

Мой друг был поражен и возмущен слепотой президента.

– Если бы он остался, я бы ответил на столь дерзкую выходку что-нибудь резкое о недопустимой для президента близорукости, – сказал мне мой друг.

Я его понимал… момент был слишком серьезен, решалась судьба его Родины.

Через некоторое время Каксарес вернулся. Заметив состояние Сиснероса, он взял его под руку и повел к машине.

По пути в Мадрид Касарес старался успокоить моего друга, говоря, что не стоит придавать большого значения этому инциденту. Асанья иногда бывает груб, но в глубине души он хороший человек.

– Вы понимаете теперь, – сказал Касарес моему другу, – насколько мне трудно принимать какие-либо меры против подозрительных лиц?

– Он сказал это с некоторым удовлетворением, – сказал Сиснерос мне, – словно политическая слепота Асаньи могла оправдать его… собственное поведение и пассивность как военного министра перед лицом надвигавшейся опасности.

Другой факт, свидетельствовавший о полном непонимании теми, в чьих руках находилась судьба республики, политической ситуации в стране, произошел за несколько дней до восстания.

Из Марокко для представления министру прибыл полковник Ягуэ.

Увидев, что Ягуэ находится в приемной, Сиснерос через другую дверь вошел в кабинет Касареса, решив проинформировать его о человеке, которого тот собирался принять.

Приводя многочисленные факты, он пытался доказать, что полковник Ягуэ является одним из главарей заговорщиков.

В подчиненных ему войсках ведется открытая и наглая подготовка к восстанию против республики.

Уже с 1934 года, со времени событий в Астурии, он откровенно перешел на службу реакции. Этого не видели только те, кто намеренно закрывал глаза на истинное положение вещей.

Сиснерос даже подсказал Касаресу удобный повод, чтобы задержать Ягуэ в Мадриде, а в Марокко послать верного республике офицера.

Ягуэ пробыл у Касареса более полутора часов. По окончании свидания Касарес сам проводил полковника до дверей приемной, что делал крайне редко. Они попрощались как самые лучшие друзья. Министр, видимо, остался доволен беседой.

Когда Сиснерос вновь вошел к министру, то Касарес поучительно сказал ему:

– Ягуэ – безупречный военный, я уверен: он никогда не предаст республику. Ягуэ дал мне честное слово военного верно служить ей, а такие люди, как Ягуэ, выполняют своя обещания. На его слово можно положиться.

***

Фаланга тем временем в Испании поднимала голову…

Как только победил «Народный фронт», консервативно настроенные генералы стали готовить переворот… Особо этого не скрывая…

Мне было известно, что во главе заговора стоит эмигрировавший в Португалию генерал Санхурхо, пытавшийся свергнуть республику еще в 1932 году. Но помилованный тогда и отпущенный…

Позже стало известно, что реальное руководство подготовкой осуществлял генерал Эмилио Мола Видаль – псевдоним «Директор».

Большую роль играл также подавитель октябрьского восстания – Франко.

Уже в марте ко мне поступили первые тревожные сведения и по требованию коммунистов, правительство тоже наконец «заметило» подозрительные приготовления и провело кадровые перестановки, которые ослабили позиции заговорщиков, но не остановили их конспираций.

События следовали одно за другим с удивительной быстротой.

Фашисты перешли к открытому насилию, организуя покушения и уличные беспорядки.

Явно чувствовалось намерение реакции спровоцировать народ, столкнув его лицом к лицу с жандармерией и армией.

Так называемые «силы порядка» продолжали щедро субсидировать группы наемных убийц.

Фашисты совершали покушения не только на таких видных республиканских деятелей, как магистр Педрегал, преподаватель университета Хименес де Асуа или адвокаты Ортега и Гассет, но даже на продавцов левых газет.

Причем правительство не принимало никаких мер, чтобы пресечь эти преступления и наказать подстрекателей и исполнителей, хотя их знала вся Испания.

Каждый раз после очередного, совершенного фалангистами убийства правые газеты с наглым цинизмом обвиняли во всем анархию, ответственность за которую якобы несет Народный фронт.

Однажды утром ко мне приехал Сиснерос и сообщил, что только что в военное министерство прибыл генеральный директор Управления безопасности и принес плохие вести.

Он привёз список с фамилиями четырнадцати военных-республиканцев.

Из них Сиснерос запомнил Фараудо, Кастильо, Морено, Гонсалеса Хила и свою, под четвертым номером.

Оказалось, что несколько дней назад этот список попал в руки полиции. Там не обратили на него особого внимания, так как в Управлении безопасности имелось много подобных списков с именами республиканцев, которым правые угрожали расправой.

Однако в данном случае дело оказалось значительно серьезнее.

В то утро около своего дома выстрелом в спину был убит капитан Фараудо.

С ним расправились только за то, что он был республиканцем. Его имя фигурировало первым в этом списке.

Напряжение в Мадриде достигло предела.

Редкий день мы не получали сообщений, что восстание назначено на такой-то день.

Партии и организации Народного фронта срочно мобилизовывали своих членов, устанавливали ночные дежурства.

С огромными усилиями, несмотря на сопротивление военного министра, нам все же удалось поставить на наиболее важные посты верных республике военных.

К сожалению, офицеров-республиканцев, на которых можно было бы полностью положиться, не хватало.

Среди офицеров было много колеблющихся. Я лично опасался, что большинство из них примкнет к восставшим.

Каждый раз, когда поступали сведения о дне начала восстания, а такие сообщения приходили ежедневно, мы… коммунисты… организовывали по ночам службу специального наблюдения. Все это страшно утомляло и выматывало нас.

С каждым днем дебаты в кортесах становились всё более ожесточенными.

Я занимал место на дипломатической трибуне, откуда наблюдал за горячими спорами депутатов.

Однажды Сиснерос предупредил меня, что предстоит особенно бурное заседание.

Действительно, в тот вечер я стал свидетелем, пожалуй, самых интересных дебатов в кортесах того созыва.

Первым говорил Хиль Роблес – один из главарей реакции, которого безоговорочно поддерживала церковь. Он защищал предложение, выдвинутое правыми.

Я всегда испытывал к нему личную антипатию. Но в тот памятный день после его циничных и наглых обвинений в адрес Народного фронта я почувствовал ненависть и презрение к этому политикану, так бесстыдно искажавшему факты.

Затем выступил Кальво Сотело. Он яростно нападал на Народный фронт, приписывая ему преступления, совершенные правыми и фалангой.

Меня особенно поразила та часть его выступления, где он хвалил НКТ-анархические профсоюзы.

В своей речи премьер Касарес дал отпор Кальво Сотело, обвинив его в антиреспубликанской деятельности.

И наконец, от коммунистов выступила пламенная Долорес Ибаррури.

Её внешность производила на всех сильное впечатление. Она была по-настоящему привлекательна. Её простая, но сделанная со вкусом прическа подчеркивала тонкие и правильные черты лица.

Долорес Ибаррури была женственна и в то же время производила впечатление энергичного человека.

Коммунисты вновь удивили всех…

У Долорес был исключительно приятный голос, и говорила она свободно и легко.

Её выступление, четкое и ясное, простой и понятный язык произвели в конгрессе большое впечатление.

В своей речи Долорес Ибаррури упрекала правительство в пассивности перед лицом открытого наступления реакции. Приведя множество доказательств и неоспоримых фактов, свидетельствовавших о неминуемости восстания, она прямо обвиняла его в попустительстве заговорщикам.

Я почувствовал прилив сил и энергии. Слова Долорес Ибаррури совпали с моими мыслями о положении в стране.

Выступление Долорес Ибаррури было самым сильным.

После окончания заседания в баре конгресса к нам присоединился Хиль Роблес.

Он очень хвалил Ибаррури, но все же не удержался, чтобы не высказать свою антипатию к коммунистам.

– Очень жаль, – сказал Хиль Роблес, – что такая талантливая и выдающаяся женщина находится в рядах коммунистической партии…

На что Долорес только величественно усмехнулась…

А 11 июля фалангисты захватили с оружием в руках радиостанцию и призвали к вооруженным действиям против правительства.

Как мне доложили, Примо де Ривера удалось прямо из тюрьмы сообщить ещё одному военному заговорщику Моле, что Фаланга активно поддержит военный переворот.

Особенно тревожным был отстрел фалангистами тех офицеров «штурмовой гвардии» – «асальто», которые придерживались левых взглядов.

Штурмовая гвардия создавалась как внутренние войска, и от её позиции зависело, можно ли совершить военный переворот.

Убийства офицеров выглядели, как зачистка «асальто» от левых – непосредственная прелюдия к перевороту.

Чашу терпения гвардейцев-республиканцев переполнило убийство лейтенанта Хосе дель Кастильо 12 июля 1936 года.

Гибель лейтенанта стала звеном трагической цепи политической «вендетты». Когда 14 апреля в президентскую трибуну была брошена бомба, возникла сумятица.

Кому-то из охраны показалось, что офицер направил пистолет на президента, и несчастный гвардеец был убит.

Его хоронили 16 апреля, и, хотя политические симпатии покойного не были связаны с Фалангой, та превратила похороны в свою демонстрацию протеста. Фалангистов поддержала молодежная организация СЭДА, ведомая Рамоном Серрано Суньером, что немаловажно, свояком генерала Франко.

Левые шли по другую сторону похоронной процессии, и две колонны обменивались выстрелами.

Это был такой себе вялотекущий уличный бой – предвестник будущей гражданской войны.

«Асальто» не пускали демонстрантов фаланги на кладбище, и здесь тоже развернулась схватка между фалангистами и гвардейцами.

Тогда погибло не менее 12 человек, в том числе двоюродный брат Примо де Риверы-младшего. Его-то и застрелил лейтенант Кастильо.

Самого Кастильо застрелили у ворот его дома 12 июля.

Известие об убийстве лейтенанта Кастильо взволновало страну. Все ждали наказания убийц и организаторов этого преступления. Несколько солдат из «Гвардиа де асальто», подчиненных Кастильо и обожавших его, видя, что правительство бездействует, возмущенные его пассивностью, решили сами свершить правосудие и отомстить за своего любимого командира.

И вот 13 июля… выехав из казармы на броневике, они захватили Кальво Сотело – одного из главарей заговорщиков, которого считали ответственным за смерть лейтенанта и за сотни других преступлений, совершенных пистолерос. На следующий день 14 июля труп Сотело нашли на одном из мадридских кладбищ.

Смерть Кальво Сотело еще больше накалила обстановку в стране.

Правые организовали мощную демонстрацию, превратив его похороны в смотр своих сил.

Напрасно я метался между левыми и правыми и опровергал распространившийся слух, что Кальво «заказали» коммунисты или правительство…»

«Штурмовые гвардейцы левых отомстили правым за убийство своего офицера» – кричали заголовки газет и естественно мне никто не верил…

Даже испанские коммунисты с подозрением на меня стали смотреть… видимо не понимая – Чего это я так пекусь за какого то «правого экстремиста»?

– Ну даже если это и мы его убили?, – задала мне вопрос Долорес.

Я только пожал плечами и отправился к президенту Испании – Асаньи.

От него я потребовал немедленного независимого расследования, дабы предотвратить эскалацию, которая могла вылиться в реальную гражданскую войну.

Президент Асанья меня искренне заверил, что делается всё возможно…

И действительно… вскоре выяснилось, что хоть среди убийц и были члены ОСМ, но инициатор убийства – капитан Кондес, действовал по собственной инициативе.

Он хотел также убить и бывшего президента – Хиля Роблеса, но того не оказалось дома.

Убийство Кальво Сотело вызвало взрыв возмущения в правых кругах, но результаты расследования охладили пыл правых.

Как позже я выяснил, в это время военные заговорщики уже всё подготовили к перевороту.

Убийство Кальво и всплывшая правда никак не изменила их планов, но предоставило моральный козырь.

Политическая напряженность и непримиримость нарастали с каждым днем, с каждым шагом обоих лагерей.

Это касается как «левых», так и «правых».

Я с сожалением констатировал факт, что Народный фронт воспринимался правыми как готовое рухнуть «прикрытие анархизма и коммунизма». Выступая в парламенте, Хиль Роблес говорил: «Страна может жить при монархии и республике, с парламентарной и президентской системой, при коммунизме или фашизме, но страна не может жить при анархии. Сейчас, однако, Испания находится в состоянии анархии. И мы сегодня присутствуем на церемонии похорон демократии».

В ответ на мои тревожные телеграммы, из Москвы и даже от Коминтерна, приходили убаюкивающие ответы в том ключ, что «без паники… всё под контролем». Я догадывался, что источником такого спокойствия являлись сообщения от испанских коммунистов, которые в большинстве своём не видели опасности. И сами открыто говорили, что только и ждут повода, чтобы раздавить всех правых… и начать настоящую Революцию, – «как в России в 17-м».

При этом я отмечал, что накал страстей со стороны правых… удивительным образом не соответствовал той умеренности проводившихся правительством преобразований.

Массовые настроения искусственно «накручивались», радикализировались идеологической элитой… как с права, так и с лева…

Возможность победы политических противников рассматривалась обеими сторонами, как катастрофа.

Умеренная политика правительства либералов-центристов уже не соответствовала глубине социального кризиса, – по моему мнению.