Посланник МИД. Книга четвёртая

– Да и рассылку «подозрительных» генералов по провинции, конечно, нельзя считать серьезной предупредительной мерой, – перечислил я слабые стороны текущего положения.

– Стало быть, практически армия в руках врагов народа, – сделал я вывод.

– А что ей может противопоставить демократия?, – задал я вопрос.

– Только социалистическую милицию…, – ответил смущённо мой собеседник.

– Как велика она?, – спросил я его.

– Думаю, в Мадриде наберется тысяч до пятнадцати, – ответил мне Альварес дель Вайо.

– Ну, а как она обучена, вооружена?, – задал я ему следующий логичный вопрос.

– Обучена, пожалуй, не плохо… Особенно, если принять во внимание её дух. Но с вооружением дело обстоит неважно…, – с грустью констатировал он.

– Вот видишь, – продолжал я. – Итак, против хорошо вооруженной и многочисленной армии мы имеем плохо вооруженную и немногочисленную социалистическую милицию… Конечно, дух милиции очень важный плюс, однако…

– Но ведь с нами народ! – воскликнул Альварес дель Вайо. – Самые широкие массы народа!

– Это, разумеется, очень важно, – согласился я, – в этом основная сила Республики.

Но, если народ хочет отстоять свои права, он должен иметь острые зубы. Насколько могу судить, испанский народ таких зубов еще не имеет. И это очень опасно.

Реакция может легко пойти на риск переворота, тем более что у вас «пронунсиаменто», то есть военный переворот – почти бытовое явление…

– Не надо также забывать и о международной обстановке, о планах и стремлениях фашистских держав – Германии и Италии.... , – стал я ему приводить свои опасения, которые впрочем высказывал тут всем руководителям Народного фронта и республиканского правительства.

Альварес дель Вайо… как и те… стал мне с жаром возражать.

Он и другие … никак не хотел расстаться со своим оптимизмом, который, чем дальше мы спорили, тем менее обоснованным мне казался.

В заключение я сказал ему:

– От души желаю, чтобы твои ожидания оправдались. Однако сам я, к сожалению, настроен скептически.

– По-моему, – сказал я ему, – опасность для республики вполне реальна. Если республика в кратчайший срок не сумеет по-настоящему «прочистить» армию и крепко взять её в свои руки, ни за что поручиться нельзя.

– Овладеть армией, вооружить народ – это сейчас важнейшая задача, стоящая перед испанской демократией, в частности перед социалистической партией, в которой тебя Альварес ценят и прислушиваются…

– Мы так и действуем! – горячо отозвался Альварес дель Вайо. – Но наши возможности довольно ограниченны.

Ведь мы, социалисты, не входим в правительство, мы только его поддерживаем. Правительство состоит из людей типа Асаньи.

Все, что в сложившихся условиях можно делать, мы делаем и будем делать. На этот счет не сомневайся…, – заверил он горячо.

Когда Альварес дель Вайо ушел, я стал мысленно подводить итоги нашей беседы.

Для меня было совершенно очевидно, что у моего недавнего гостя слишком много доверчивости, почти прекраснодушия…

И – увы! – я уже хорошо знал, что розовые очки даже самых лучших из европейских социалистов часто оплачиваются кровью и страданиями народных масс.

Конечно, в тот теплый июльский день я не мог предвидеть будущего, но помню, что от встречи с Альваресом дель Вайо у меня осталось ощущение какой-то неясной внутренней тревоги.

Не было у меня уверенности, что испанская демократия сознает грозящую ей опасность.

И ещё менее я был уверен в том, что она, включая и коммунистов и социалистов, принимает действительно эффективные меры для предупреждения этой опасности…

В силу своего положения, я, конечно, на многое влиял, но я не мог самолично заставить тут сделать всё по-моему … Мне это запрещали предписания из Москвы… от Коминтерна…

Там очень опасались реакции Запада на наше вмешательство… Поэтому по максимуму дистанцировались…

Конечно и меня несколько успокаивал тот факт, что благодаря моему вмешательству… в Испанию уже почти пять лет тоненьким ручейком стекалось оружие и формировались коммунистические бригады… вооружённые даже танками и самолётами…

– Но что такое полсотни танков и два десятка самолётов?, – задавался я вопросом, – если… как мне подсказывало моё чутьё… на стороне мятежников сразу же выступят регулярные части фашистской Италии… её флот и авиация… Да и гитлеровская Германия не будет в стороне…

***

Несмотря на серьёзную опасность мятежа и гражданской войны в Испании, меня по прежнему весьма беспокоили дела в Германии…

Благодаря довольно свободному своему положению в Мадриде, я имел возможность поддерживать связь со всеми своими контактами там…

Довольно занятная информация поступала ко мне от Ольги Чеховой, которая вращалась среди нацисткой верхушки.

Она там близко сошлась с этой выскочкой… как она когда то охарактеризовала Лени Рифеншталь… которая была и талантливой актрисой… и кинорежиссёром… и вообще… довольно деятельной…

В моей голове крутилась фраза: «…студентка, спортсменка, комсомолка и… просто красавица…»

Так вот… эта Лени «сорвала банк», когда сняла для нацистов пропагандистский фильм про их прошлогодний съезд в Нюрнберге, под названием «Триумф воли», где очень живо представила Гитлера и его свору…

И вот Оля с ней подружилась и теперь везде с ней каталась … в том числе и на лыжах…

В своих письмах мне, Чехова писала, что они с Лени… как обычно, в канун Рождества… в прошлом 1935 году отправились в горы.

Незадолго до отъезда Лени из Берлина… ей позвонил Шауб – секретарь Гитлера и спросил: не может ли она посетить Гитлера в его мюнхенской квартире? Причину этого неожиданного приглашения он назвать не смог. Лени сказала ему, что приедет вместе с Чеховой… Тот согласился сразу… видимо Гитлер слушал их разговор и кивнул ему…

Поскольку в Давос, где они обычно катались… нужно было ехать через Мюнхен, то это не составляло для них никакого труда.

В одиннадцать часов утра они с Лени стояла на Принцрегентенплац у дома номер 16 – неброско выглядевшего углового здания возле Театра Принца-регента.

Когда они позвонила на третьем этаже, дверь им открыла женщина средних лет, как Чехова узнала позже, это была фрау Винтер, экономка в частной квартире фюрера.

Она провела их в просторную комнату, где уже находился Гитлер.

– Как и всякий раз, при встрече с ним я почувствовала беспокойство, – сообщила Лени Чеховой перед их визитом. И пояснила: – Сдержит ли он своё обещание и не поручит ли снимать мне новые пропагандистские фильмы?

Гитлер был в гражданской одежде. Комната, обставленная скромно, казалась довольно неуютной: большая книжная полка, круглый стол с кружевной скатертью, несколько стульев.

Гитлер, словно угадав мои мысли, сказал: – Как видите, фройляйн Рифеншталь и фрау Чехова, я не придаю никакого значения комфорту. Каждый час я использую для решения проблем моего народа. Поэтому всякое имущество для меня лишь обуза, даже моя библиотека крадет у меня время, а читаю я очень много…

Он прервал свою тираду и предложил гостьям что-нибудь выпить.

Они… не сговариваясь… остановили свой выбор на яблочном соке.

– Если дают, – продолжил Гитлер, – то нужно брать. Я беру, что мне нужно, из книг. Мне много ещё нужно нагонять. В юности у меня не было средств и возможности это получить. Каждую ночь я прочитываю одну-две книги, даже в том случае, если ложусь поздно.

Лени спросила: – А что вы предпочитаете читать? Он ответил не раздумывая: – Шопенгауэра – он был моим учителем.

– Не Ницше? – удивилась Оля.

Фюрер улыбнулся и продолжил: Нет, дорогая фрау Чехова … в Ницше для меня не много проку, он скорее художник, чем философ, рассудок у него не такой прозрачный, как у Шопенгауэра.

Оля написала в своём письме мне, что это озадачило её, так как все говорили, что Гитлер – поклонник Ницше.

Он же добавил: – Конечно, я ценю Ницше как гения, он, возможно, пишет на самом прекрасном языке, какой только можно отыскать на сегодняшний день в немецкой литературе, но он не мой идеал.

Чтобы перейти к другой теме, Лени спросила: – Как вы провели сочельник?

На что Гитлер меланхолично ответил: – Я бесцельно ездил по сельским дорогам со своим водителем, пока не устал.

Мы с удивлением посмотрела на него, пишет Ольга, а он пояснил: – Я делаю это в сочельник каждый год. И после небольшой паузы добавил грустно: – У меня нет семьи, я одинок.

– Почему вы не женитесь?, – спросила у него Лени.

Гитлер вздохнул: – Если бы я привязал к себе женщину, это было бы безответственно с моей стороны. Что она могла бы получить от меня?, – задал он риторический вопрос и ответил на него: – Ей пришлось бы почти всегда быть одной. Моя любовь без остатка принадлежит моему народу. Если б у меня были дети, что бы с ними случилось, отвернись от меня счастье? Тогда у меня не осталось бы ни одного друга, и детям пришлось бы переносить унижения и, возможно, даже умирать с голоду.

Чехова написала в письме, что он говорил это с горечью и взволнованно, но вскоре успокоился и с пафосом произнёс: – Я могу полностью полагаться на людей, помогавших мне в трудные годы и которым буду хранить верность, даже если у них не всегда хватает способностей и знаний, требующихся в нынешнем положении.

После этого, пишет Ольга, он испытующе посмотрел на нас и совершенно неожиданно спросил: – А какие у вас планы?

На что Лени спросила у него: – Доктор Геббельс вам ничего не сообщал?

Фюрер покачал отрицательно головой. Тогда Лени стала рассказывать ему, как после долгого внутреннего сопротивления решилась снимать фильм об Олимпийских играх в Берлине.

Так вот из письма Ольги Чеховой я узнал, что в этом 1936 году в Германии пройдут Олимпийские игры. Причём как летние, так и зимние…

Такое решение ещё четыре года назад принял Международный олимпийский комитет – МОК… Понятное дело, что я далёк от мира большого спорта… и это пропустил.

Далее Оля пишет, что Гитлер удивленно посмотрел на Лени и сказал: – Это интересное задание. Но вы мне говорили, что больше не хотите делать документальные фильмы, а только сниматься как актриса?

– Да, – сказала Лени, – безусловно, я в последний раз снимаю подобный фильм. Затем Лени пояснила, что она после долгих размышлений поняла, что это редкий шанс, который дает ей МОК, и великолепный контракт с фирмой «Тобис», а также не в последнюю очередь мысль о том, что мы в Германии потом долго не увидим Олимпиаду, заставили её согласиться.

Затем, как пишет Чехова в своём письме, Лени рассказала Гитлеру о своих трудностях в реализации проекта и о большой ответственности, которая её беспокоит.

Гитлер поддержал её в своей манере: – Тут вы не правы, Лени… нужно больше верить в себя. Кто, кроме вас, сумеет снять фильм об Олимпиаде?

К тому же устроителем Игр является МОК, а мы всего лишь принимающая сторона.

Проблем с доктором Геббельсом не будет никаких, – заверил он.

Далее Ольга Чехова пишет, что к их изумлению, он добавил: – Сам я в Играх не очень заинтересован и предпочел бы не заниматься ими…

– Почему? – удивились мы, пишет Чехова.

Гитлер помедлил с ответом, затем сказал: – У нас нет никаких шансов выиграть медали, наибольшее число побед одержат американцы, и лучше всех у них выступят чернокожие спортсмены. Мне не доставит никакого удовольствия смотреть на это. Кроме того, приедет много иностранцев, которые отвергают национал-социализм. Тут могут быть неприятности.

Он упомянул и о том, что ему не нравится олимпийский стадион: колонны какие-то слишком хилые, само сооружение недостаточно отражает мощь тевтонского духа. – Но я уверен, что вы непременно сделаете прекрасный фильм, – сказал он Лени в конце.

Затем он перевел разговор на Геббельса и спросил: – Может ли быть плохим человек, способный смеяться так искренно, как доктор?

И прежде чем Лени успела высказаться на этот счет, он сам ответил на свой вопрос: – Нет, тот, кто так смеется, не может быть плохим…

– У меня же создалось ощущение, – пишет Оля, – что Гитлер был тем не менее не совсем уверен в своих словах и хочет закончить разговор.

Фюрер испытующе посмотрел на нас, – пишет она, – немного подумал и затем сказал:

– Прежде чем вы покинете меня, хочу вам кое-что показать. Пожалуйста, пойдемте со мной. Он повел их по коридору и открыл запертую дверь.

В комнате стоял мраморный бюст девушки, украшенный цветами.

– Это Ева Браун, – пояснил он, – моя любовь. Она та единственная женщина, на которой я мог бы жениться.

– Мы ничего не сказали…, – пишет Чехова. И когда в смущении прощались с Гитлером, он сказал Лени: – Желаю удачи в работе. Вы обязательно с ней справитесь.

Затем было письмо от Ольги Чеховой с рассказом о зимней Олимпиаде…

Она открылась 6 февраля 1936 года в Гармиш-Партенкирхене.

Оля писала, что ещё за сутки было не ясно, смогут ли Игры состояться. Долго не выпадал снег, луга и просеки были скорее зелеными, чем белыми.

Но в ночь перед началом Игр пошел желанный и обильный снег. Гармиш-Партенкирхен приобрел великолепный зимний вид.

Она поселилась с Лени в гостинице «Гармишер хоф».

Лени приехала туда, как написала Ольга, не только чтобы увидеть Игры в качестве зрителя, но также и поучиться фиксировать камерой спортивные мероприятия.

Некоторые из её операторов опробовали там аппараты, оптику и пленку.

Как пишет Ольга, к огорчению Лени… Геббельс неожиданно решил делать ещё один фильм об Олимпиаде и поручил это Гансу Вайдеманну, сотруднику отдела кинематографии своего министерства.

Лени сказала Ольге, что не сомневается, что таким образом тот хотел доказать ей, «как можно хорошо и быстро осуществить работу над подобным фильмом».

Оля спросила у Лени, – почему она не снимает ленту и о зимней Олимпиаде? Та ей ответила, что это, конечно, заманчиво, но она понимает, что невозможно в один год сделать два фильма. Летние Олимпийские игры были для неё куда важнее.

Далее Оля пишет, что в Гармише состоялись увлекательные состязания.

Снова феноменально выступила какая то Соня Хени, которая после десяти чемпионатов мира теперь выиграла свою третью золотую олимпийскую медаль. Событием стало и выступление неких Макси Хербер и Эрнста Байера в парном фигурном катании.

Когда они танцевали свой знаменитый вальс, – пишет Чехова, – зрители захлебывались от восторга.

В скоростном спуске на лыжах у мужчин немец Ганс Пфнюр оказался быстрее шустрого австрийца Гуцци Ланчнера и завоевал золотую медаль.

У женщин первой с большим перевесом пришла Кристль Кранц, – «королева» горнолыжниц.

Олимпиада в Гармише прошла успешно, – констатировала Чехова.

Когда Зимние Игры закончились, они с Лени поехали в Давос… там кататься на лыжах.

Прибыв туда, Лени неожиданно получила приглашение от Муссолини…

– А вот это уже интересно, – подумал я тогда, прочитав это в письме Ольги.

Приглашение пришло от референта по вопросам культуры итальянского посольства в Берлине.

Оказывается, это не первое приглашение… Две недели назад Лени уже получала такое приглашение, но не смогла его принять, так как находилась в Гармише и не хотела отказываться от присутствия на Играх.

Итальянское посольство сообщило Лени, что Дуче хочет побеседовать о её работе в кино.

Лени ответила, что примет приглашение, но будет с Ольгой Чеховой, на что в посольстве тут же согласились…

– При прощании в Давосе наши австрийские друзья, – писала Ольга, – которые собирались покататься с нами в районе Парсенна, в шутку просили Лени замолвить за них словечко Дуче.

Речь шла о возможной оккупации итальянцами Южного Тироля.

По пути в Рим Оле и Лени пришлось переночевать в Мюнхене. В гостинице «Шоттенхамель» близ вокзала, где Лени обычно останавливалась.

Там они встретили в вестибюле фрау Винтер, экономку Гитлера и рассказали ей о приглашении Муссолини.

И вот … всего лишь через час у Лени в номере зазвонил телефон. Это снова была фрау Винтер. Она сказала: – Гитлер в Мюнхене. Я пересказала ему наш разговор. Фюрер велел спросить, – когда завтра вылетает ваш самолет?

– Ровно в двенадцать я должна быть в аэропорту, – ответила Лени.

– Вы не могли бы встать немного пораньше, чтобы быть в десять у фюрера?, – спросила та после некоторой паузы.

Лени потом честно призналась Оле, что это приглашение её немного испугало. – Что бы оно могло значить?, – задавалась она вопросом.

– Наши друзья, – пишет Ольга Чехова, – рассказали нам, что на австрийской границе стоят итальянские войска и что ситуация в Южном Тироле крайне взрывоопасна. Не потому ли Гитлер хотел поговорить с Лени?

Лени ответила экономке Гитлера, что приедет с Ольгой Чеховой, чтобы сразу затем отправиться в Аэропорт.

Экономка тут же согласилась… видимо Гитлер слушал разговор и кивнул той в знак согласия.

– На следующее утро, – пишет мне Ольга Чехова, – они с Лени были на площади Принцрегентенплац.

Гитлер извинился за приглашение в столь ранний час.

– Я слышал, – сказал он, – что дуче пригласил вас к себе? Вы долго пробудете в Риме? Лени ответила отрицательно, но Гитлер вопреки нашему ожиданию не стал говорить о Дуче, а начал рассказывать о своих строительных планах, потом об архитектуре и разных архитектурных памятниках за границей, которыми он восторгался и, к Олиному изумлению, точно описывал их.

Всё это не имело ничего общего с их визитом в Рим.

И лишь когда Оля и Лени уже хотели попрощаться, – фюрер как бы мимоходом сказал: – Дуче – человек, которого я высоко ценю. Я бы сохранил к нему уважение, даже если бы ему однажды довелось стать моим врагом…

– Это было все…, – писала Ольга. – Он даже не попросил Лени передать ему привет.

Было заметно, как Лени испытала облегчение оттого, что ей не нужно ничего говорить Муссолини.

Гитлер поручил своему шоферу точно в заданное время доставить Ольгу и Лени на своем «мерседесе» в аэропорт Обервизенфельд.

В Риме – их самолет приземлялся в «Чампино» близ античной Аппиевой дороги.

Там Ольгу и Лени встретили члены итальянского правительства, некоторые из них были в черной униформе. Был даже Гвидо фон Париш, атташе по вопросам культуры итальянского посольства в Берлине.

От него-то Лени дважды и получала приглашения. В машине он сидел рядом с Лени и прошептал загадочно: – Вы увидите Дуче еще сегодня.

– Вдруг подумалось тогда, – пишет Ольга, – что речь, возможно, идет не об обычной аудиенции. Мысль отнюдь не успокоительная…

Уже через несколько быстро промелькнувших часов Ольга и Лени входили в палаццо Венеция.

Им сказали, чтобы они обращалась к Муссолини «ваше превосходительство». Тяжелые двери медленно раскрылись, и Ольга с Лени вошли в зал.

Далеко от двери стоял большой письменный стол, из-за которого Муссолини вышел им навстречу. Он приветствовал их и подвел поочерёдно каждую к роскошным креслам. Проявляя галантность к дамам… пока те усаживались в них…

– Хотя Дуче был не особенно большого роста, – пишет дальше Ольга, – однако производил весьма внушительное впечатление. Сгусток энергии в униформе, но и немножко Карузо, – сделала она яркое сравнение.

Сделав им несколько комплиментов, кстати, на удивительно хорошем немецком, как написала Ольга, он перевел разговор на фильмы Лени.

– Я была удивлена, – написала Чехова в письме, – что он запомнил так много деталей. Он с трудом поверил тому, что опасные сцены, где играла Лени в Альпах и Гренландии были сняты без дублеров, а также с восторгом отозвался о технике съемки. Потом он заговорил о «Триумфе воли».

– Этот фильм, – сказал он, – убедил меня в том, что документальные фильмы вполне могут быть захватывающими. Потому я и пригласил вас, – обратился он к Лени…

Мне хотелось бы попросить вас снять документальный фильм и для меня.

Лени с удивлением посмотрела на Муссолини.

– Фильм о Понтинских болотах, которые я хочу осушить, чтобы получить новые земли, – это для моей страны важное мероприятие, – пояснил Дуче.

– Благодарю вас за доверие, ваше превосходительство, – сказала ему Лени, – но я должна сейчас делать большой фильм об Олимпиаде в Берлине и боюсь, что эта работа займет у меня добрых два года.

Дуче улыбнулся, встал и сказал: – Жаль, но я понимаю, эта работа важнее. Затем, обогнув стол, он подошел к Лени, пристально посмотрел ей глаза и патетически произнес: – Передайте вашему фюреру, что я верю в него и в его призвание.

– Почему вы говорите это мне? – удивилась Лени.

Муссолини пояснил озабоченно: – Дипломаты, как немецкие, так и итальянские, делают всё для того, чтобы предотвратить сближение между мной и фюрером.

– В это мгновение, – пишет Ольга, – видимо Лени вспомнились напутствия наших австрийских друзей, и она невинно спросила:

– Разве не возникнет никаких проблем с Гитлером из-за Австрии?

– Лицо Муссолини, – как далее пишет Ольга, – помрачнело и он произнёс:

– Можете передать фюреру: что бы ни случилось с Австрией, я не стану вмешиваться в её внутренние дела.

– Хотя я мало что понимала в политике, – написала Ольга дальше в письме, – но смысл этих слов даже мне был совершенно ясен. Они значили ни больше ни меньше как следующее: Муссолини при известных условиях не будет препятствовать Гитлеру «присоединить» Австрию к Германии…

– А вот это информация стратегического значения, – подумал я тогда и похвалил себя мысленно за «вербовку» такого ценного агента, как Ольга Чехова.

Далее Оля сообщала мне, что едва она и Лени успели возвратиться в Берлин, как Лени пригласили в рейхсканцелярию.

– Должно быть, итальянская сторона проинформировала Гитлера о моём отлете домой, – сказала Лени, Ольге, отправляясь туда.

Позже Лени рассказала Ольге, что в рейхсканцелярии господин Шауб отвел её в небольшую комнату для аудиенций.

Вскоре туда вошел Гитлер и приветствовал Лени тепло. Шауб еще не успел выйти, как фюрер предложил ей сесть, а сам остался стоять.

– Как вам понравился Дуче? – спросил он.

Лени ответила ему, что Дуче интересовался её фильмами и спросил, – не снимет ли она и для него документальную ленту об осушении Понтинских болот?

– И что вы на это ответили?, – спросил у неё Гитлер.

Лени сказала ему, что ей пришлось отказаться от этого предложения, так как она занята работой, связанной со съемкой летних Игр в Берлине.

Гитлер взглянул на неё пронзительным взглядом и спросил: – И больше ничего?

– Да, – сказала Лени, – он просил передать вам привет.

После той аудиенции в Риме, Лени записала слова Муссолини и воспроизвела их для Гитлера слово в слово: «Скажите фюреру, что я верю в него и его призвание, скажите ему также, что немецкие и итальянские дипломаты пытаются воспрепятствовать дружбе между мной и фюрером».

– При этих словах, – по словам Лени, как пишет Ольга, – Гитлер опустил глаза, не сделав более ни одного движения.

А затем Лени сказала Гитлеру нечто, чего ей, возможно, – как пишет Ольга, – нельзя было говорить… Она рассказала ему затем о просьбе к Дуче со стороны её австрийских друзей. Гитлер посмотрел на неё с удивлением. Она продолжила и пересказала Гитлеру ответ Дуче: «Можете сказать фюреру: что бы ни случилось с Австрией, я не стану вмешиваться в её внутренние дела».

Затем, как пишет Ольга со слов Лени, – Гитлер зашагал из угла в угол. Потом с отсутствующим взглядом остановился передо ней и сказал: – Благодарю, фройляйн Рифеншталь.

– На этом всё не закончилось, – пишет далее Ольга Чехова.

Освободившись от этой миссии, Лени покинула рейхсканцелярию с чувством огромного облегчения…, – как та ей сказал, – и едва она вошла в квартиру, как снова зазвонил телефон.

У аппарата был Геринг: – Я слышал, что вы были у фюрера, а до этого – в Риме у Дуче, меня интересует, что сказал Муссолини?

– Ничего такого, чтобы вас могло заинтересовать, – ответила ему Лени.

Геринг продолжил: – Не согласились бы вы выпить со мной чашку чаю и немного побеседовать?

Квартира Геринга находилась в правительственном квартале, недалеко от Бранденбургских ворот.

Он с гордостью там стал показывать Лени свои роскошно обставленные апартаменты, буквально напичканные антикварной мебелью, дорогими картинами и тяжелыми коврами.

– В этой роскоши я не вынесла бы ни одного дня, – призналась потом Лени в беседе с Ольгой.

Геринг был в гражданской одежде и держал себя благосклонно-покровительственно.

Лени испытала неприятное чувство, потому что он называл огромные суммы, уплаченные за картины и мебель.

За чаем он сразу же приступил к тому, что его интересовало: – Что, собственно, хотел от вас Дуче? Что он сказал?, – сыпал он вопросами.

Лени ответила ему: – Предложил мне снимать фильм.

– И больше ничего?, – не унимался боров.

– Просил передать привет фюреру, – снова невинно ответила ему Лени.

– Это не всё! Вы что-то утаиваете от меня!, – повысил он требовательно голос.