Посланник МИД. Книга четвёртая

Но и очаги мятежа также еще были разделены республиканской территорией, часть его сил действовала в окружении.

К 20 июля стало ясно, что на большей части территории страны вооруженный народ смог блокировать и разгромить мятежные части.

Восставшая часть армии и отряды фалангистов не могли обеспечить военный перевес над многочисленной милицией республиканцев.

Флот и авиация Испании в своем большинстве поддержали республику. Основные силы мятежников могли быть блокированы республиканским флотом в Марокко.

Правительство поддержала подавляющая часть ВМС Испании: линкор «Хайме I», 3 крейсера: «Либертад», «Мигель Сервантес», «Мендес Нуньес», 16 эсминцев, все субмарины – всего 27 судов.

На сторону мятежников перешли 17 судов, но затем матросы на многих судах, не знавшие о мятеже и исполнявшие приказы восставших, узнав о нём, арестовали или уничтожили сочувствовавших путчу офицеров и вернулись на сторону республики.

У путчистов в распоряжении остались лишь линкор «Эспанья», 2 строящихся крейсера «Балеарес» и «Канариас», 2 лёгких крейсера, эсминец и 4 канонерки. Почти полностью отказались принимать участие в путче и ВВС Испании.

Это делало для мятежников крайне затруднительной переброску надёжных войск из Марокко в Испанию.

В Испании оставалось три небольших очага мятежа.

В разгар событий в авиакатастрофе как то странно погиб Санхурхо.

Казалось, что попытка переворота кончится полным провалом…

Командование мятежниками взяла на себя учрежденная 23 июля Хунта во главе с генералом Мигелем Кабанельясом.

Фактически руководство мятежом все в большей степени переходило к командующему Африканской армией Франко, который сосредоточил в своих руках контакты с Германией и Италией.

Должен сказать, что странной гибель руководителя путча была для многих, но только не для меня и генерала Пабло, – как «скромно» тот предпочитал чтобы его называли. Это был наш советник. Я ему раскрыл свои предчувствия скорых событий и он вызвался… в случае чего… решить вопрос с Санхурхо…

Африка была дальше португальского Лисбона, по-нашему Лиссабона. И поэтому генерал Франко остался пока жив.

На расширенном совещании в кортесах, чиновники из правительства отчитывались о ситуации.

Как раз один из них бравым голосом говорил:

«В ходе восстания мятежная территория разделилась на три части, каждая из которых находится под командованием уважаемого генерала, и существует риск ослабляющего соперничества. Мола, как кажется, не отличается особыми лидерскими амбициями, но, возможно, они есть у Кейпо. На этом фоне успех рискованных маневров Франко поставил его выше обоих генералов в плане престижа и влияния… и в плане фактического командования. Кроме того, Италия и Германия уже обратили на него внимание…»

Для меня лично имя Франко не было пустым звуком… Моё подсознание давно говорило мне об опасности данного персонажа. Но, как и в случае с Гитлером, тут нельзя было действовать заранее… так как на смену «безвременно ушедшего» мог прийти ещё худший персонаж.

Франко, по моему мнению, был одним из многих лидеров мятежников… и среди них оказался тем, кто сразу понял необходимость связать судьбу движения с фашистскими державами.

Роль внешних союзников мятежа, как я уже знал на все 100%, окажется ключевой – гражданская война в Испании становится частью международной борьбы.

В своём официальном послании советник немецкого посольства в Мадриде Швендеман сообщал 23 июля в Берлин: «Развитие обстановки в начале мятежа… отчетливо свидетельствует о растущей силе и успехах правительства и о застое и развале у мятежников».

С посланником я был «на короткой ноге», и он считал меня своим человеком, так что текст послания был мне известен. Он со мною советовался на этот счёт…

От Риббентропа я узнал, что 25 июля Гитлера достигло письмо Франко с мольбой о поддержке.

Такое же послание ушло и к Дуче…

Там не долго колебались … Германия и Италия протянули руку помощи мятежникам в этот критический для них момент.

28 июля транспортные самолеты стали перебрасывать мятежные войска из Марокко в Испанию.

Авиационное прикрытие позволило Франко переправить часть сил и по морю. Республиканский флот при этом действовал нерешительно.

Москва же хранила гробовое молчание.

На меня и на моих товарищей из СССР стали смотреть с подозрением…

Многочисленные коммунистические бригады так и не вступили в борьбу.

Военные советники, которые фактически руководили этими силами, пожимали плечами и ссылались на приказ: «Не вмешиваться во внутренние дела Испании!»

Я прекрасно понимал такую позицию Сталина, а именно он и только он мог отдать такое указание.

Нужно отдать должное, что кроме косых взглядов испанских товарищей дело не шло.

В официальной риторике они поддерживали позицию СССР по невмешательству. Так как прекрасно понимали, что это может вызвать открытую интервенцию со стороны… как минимум Италии.

Благодаря мероприятиям, проведенным генералом Нуньесом де Прадо, 80 процентов самолетов осталось в руках Республиканцев.

Это дало возможность быть полными хозяевами в воздухе, пока над Испанией не появились военные самолеты, присланные Гитлером и Муссолини.

Вначале эти самолеты использовались для прикрытия перевозок по морю и переброски на полуостров из испанского Марокко отрядов мятежников.

Созданная Франко на базе Иностранного легиона и регулярных марокканских войск армия насчитывала более 20 тысяч человек.

Вместе с несколькими немецкими и итальянскими самолетами она в первое время составляла основную силу фашистов.

Однако позже Гитлер и Муссолини прислали в помощь Франко и свои воинские части.

Прибывать в Испанию немецкие и итальянские самолеты стали с первого же дня мятежа.

Немцы летели без посадки, а итальянцы делали две остановки – в Алжире и французской зоне Марокко.

Так, 18 июля в Алжире для пополнения запаса горючего были вынуждены приземлиться два прекрасно вооруженных итальянских военных самолета, направлявшихся в Испанское Марокко. Об этом писали почти все французские газеты.

Через несколько дней немецкий транспортный самолет «Юнкерс-52», везший оружие мятежникам, по ошибке совершил посадку на мадридском аэродроме Барахас.

Экипаж обнаружил свою оплошность, когда самолет уже приземлился.

Летчик быстро развернул машину и поднял её в воздух, взяв направление на Португалию.

Однако вскоре у немцев кончилось горючее, и пилоту пришлось вновь посадить самолет на нашей территории, где он вместе с экипажем попал в руки республиканцев.

Уже на следующий день республиканцы подготовили этот «Юнкерс-52» для бомбардировки фашистов, но германское посольство, поддержанное представителем Франции, заявило протест, и испанское правительство запретило использовать этот самолет.

Он стоял на аэродроме до тех пор, пока не был уничтожен во время бомбардировки эскадрильей «Юнкерсов-52.

Экипаж захваченного самолета был освобожден по приказу правительства.

Об истории с «Юнкерсом-52», который, израсходовав бензин, приземлился на территории Испанской республики и был конфискован её правительством, мне стало тоже всё досконально известно.

Германский поверенный в делах Ганс Фелькерс рассказал мне, как он, явившись по приказу Гитлера к Августо Барсия – министру иностранных дел Испании, потребовал у того немедленного освобождения самолета.

Через час после того, как Фелькерс вышел из кабинета испанского министра, Барсия посетил французский поверенный в делах, имея инструкцию министра иностранных дел Франции Дельбоса просить испанское правительство немедленно удовлетворить требование Гитлера.

Разговаривая в частной беседе об этих фактах с послом Соединенных Штатов Клодом Бауэрс тот сказал мне:

– Да, мистер Козыреф… неприятный инцидент… он не оставлял никаких сомнений в скором прибытии в Испанию итальянских фашистов.

Вскоре произошёл ещё один случай… Самолеты, посланные Муссолини мятежникам во исполнение предварительных договоров, были вынуждены приземлиться в Северной Африке на французской территории.

Расследовать это происшествие правительство Франции послало генерального инспектора французской авиации генерала Денена. По его сообщению, самолеты вылетели из Сардинии, имея пунктами назначения Мелилью и Сеуту, уже находившиеся в руках мятежников… и поэтому были отпущены…

Я привел эти случаи в своём донесении в Москву, чтобы дать представление о том, с каким цинизмом с первого же дня мятежа действовали нацистские дипломаты в Испании, и об атмосфере, созданной правительствами так называемых демократических стран вокруг Испанской республики.

Через своих дипломатических представителей они в столь трудное для республики время оказывали нажим на законное правительство Испании, заставляя его подчиняться наглым требованиям Гитлера и Муссолини.

Тем ни менее… все тут были убеждены, что, прилагая максимальные усилия, они смогут подавить восстание в течение нескольких дней или, самое большее, недель.

Эта ошибочная оценка положения в стране отчасти имеет оправдание. Тут все знали о прибытии самолетов из Италии и Германии, но не допускал мысли, что эти страны непосредственно вмешаются в их войну.

Они посылали на помощь мятежникам целые эскадрильи истребителей и бомбардировщиков. Таким образом уже вскоре силы восставших в количественном отношении значительно превышали силы Республики.

Я не мог также предполагать, что так называемые демократические государства будут препятствовать законному правительству дружественной страны приобретать необходимые для её обороны средства.

Что такая страна, как Франция, во главе правительства которой стоял лидер социалистической партии Леон Блюм, откажется продать им оружие, нарушив не только законы международного права, но и договор с Испанской республикой, одна из статей которого предусматривала покупку у французов вооружения и военных материалов. Что «демократические» в кавычках страны позволят многочисленным эскадрам Германии и Италии, их подводным лодкам с первых же дней войны так нагло действовать в поддержку мятежников, нападая на суда, направляющиеся в республиканскую зону, и обстреливая различные пункты на побережье, а португальский диктатор Салазар предоставит в распоряжение Франко все имеющиеся у него средства.

Иначе говоря, строя расчеты на быстрое подавление мятежа, тут никто никогда и не думал, что республика, законно установленная в Испании, вынуждена будет вести борьбу не только против мятежных генералов, но и против таких мощных государств, таких как Германия и Италия.

Все тут надеялись, что, приложив максимальные усилия, они в короткий срок смогут сами подавить мятеж.

И это … возможно… случилось бы, если бы республиканцев оставили один на один с мятежниками.

***

С момента моего возвращения из Лондона, где я укрепил свои связи с Риббентропом, наш с ним обмен посланиями участился.

Риббентроп писал мне обо всём на свете…

Так, например, я знал, что он в начале лета этого 1936 года с семьей находился на лечении в Бад-Вильдунгене.

Там он получил приглашение от Гитлера на ежегодный Вагнеровский фестиваль в Байройте. Риббентроп писал мне, что до этого никогда еще не бывал там и очень обрадовался возможности провести в этом городе несколько прекрасных дней.

К сожалению для него, пишет он, их пребывание в Байройте не ограничилось лишь наслаждением столь любимой им музыкой Рихарда Вагнера.

Удовольствия побыть вместе с женой в тиши виллы «Мирные грезы» со всеми её достопримечательностями, напоминающими о несравненном маэстро, – как он красочно выразился, – его лишил Гитлер.

Едва прибыв в Байройт, Риббентроп получил известие о возникшем в Испании серьезном положении и услышал о намерении Адольфа Гитлера принять сторону генералов, поднявшего восстание против мадридского правительства левого направления.

На следующий день, как писал мне Риббентроп, он посетил фюрера, который разместился во флигеле этой виллы.

Он принял Риббентропа довольно предупредительно, и сразу же перешел к разговору об Испании, сказав ему, что генерал Франко запросил самолеты, чтобы по воздуху перебросить войска из Африки в Испанию и начать военные действия против коммунистов.

Риббентроп приводит в письме свой ответ ему: «для нас было бы лучше не влезать в испанские дела. Там нас не ждут никакие лавры, и, по моему убеждению, Испания для нас – дело весьма опасное».

– Ясное дело, – подумал я, прочитав это, – после моей ему информации и сообщении из Германского посольства… о полном развале дела у мятежников…

Своё мнение Риббентроп пояснил Гитлеру тем, что он боится новых осложнений с Англией, поскольку там германское вмешательство, без сомнения, будет рассматриваться как очень нежелательное.

Гитлер же, как пишет Риббентроп, категорически придерживался противоположного мнения. Он разъяснил ему, что Германия ни в коем случае не потерпит существования коммунистической Испании. Его долг национал-социалиста – сделать все, дабы не допустить этого. Он уже распорядился, чтобы самолеты были предоставлены в распоряжение Франко.

Здесь Риббентроп в письме указал, что он снова увидел, что и в данном случае мировоззренческие компоненты все же были решающими во всём Гитлера мышлении.

Все его повторные возражения Гитлер отбросил. Он заявил: в конечном счете в испанской гражданской войне решается вопрос, удастся ли Советам прочно забрать в свои руки одну из западных стран – глава мадридского правительства – человек Москвы, и от Франко поступили сообщения, согласно которым преобладающая часть оружия, имеющегося у Республики, получена от Советской России.

– Муссолини, – писал Риббентроп, – тоже относится к Франко позитивно.

В Берлине считают, что между мадридским правительством и французским Народным фронтом Леона Блюма существуют теснейшие связи.

Как я знал, Леон Блюм, это французский политический деятель, лидер социалистической партии. В июне этого 1936 года возглавил правительство, опиравшееся на Народный фронт.

– Фюрер, – пишет далее Риббентроп, – дословно сказал следующее: «Если создать коммунистическую Испанию действительно удастся, то при нынешнем положении во Франции, большевизация и этой страны тоже всего лишь вопрос времени, ну а тогда дела Германии плохи! Оказавшись заклиненными между мощным советским блоком на Востоке и сильным франко-испанским блоком на Западе, мы вряд ли сможем еще что-нибудь предпринять, если Москве вздумается выступить против Германии».

Далее Риббентроп, пишет, что лично он видит вещи в другом свете. Особенно в том, что касается Франции. Он считает, что французская буржуазия все-таки достаточно сильная гарантия против окончательной большевизации этой страны. Он сказал это фюреру.

– Но, – как далее написал Риббентроп, – ему было бесконечно трудно противостоять его идеологическим принципам, которых, как считал Гитлер, он не понимает.

На новые его возражения, Гитлер реагировал довольно нервозно и резко оборвал разговор, сказав, что он решение уже принял.

– Речь видимо идет о совершенно принципиальном вопросе, и здесь моего чисто реально-политического мышления недостаточно, – констатировал Риббентроп.

– Со времени появления крупного социального вопроса нашего века, – писал далее Риббентроп, – текущую политику следует подчинять этой принципиальной проблеме, иначе однажды внешняя политика зайдет в тупик. В данном случае проявилось то политическое расхождение с Адольфом Гитлером, которое неоднократно уже возникало у него во внешнеполитической области.

В следующем своём послании Риббентроп сообщил мне… между прочим… «…чтобы получить самолеты, Франко сначала обратился к Герингу. Гитлер дал свое согласие, и это решение уже вызвало между Англией и Германией новые трудности».

Далее Риббентроп сообщил мне совершенно потрясающую новость… Когда на следующий день он снова был вызван к Гитлеру, тот совершенно неожиданно для Риббентропа объявил о его назначении статс-секретарем министерства иностранных дел и поздравил его с этим назначением. Он сказал ошарашенному Риббентропу: «Я только что говорил с министром иностранных дел фон Нейратом, и тот с этим согласен».

Риббентроп приписал, что прежний статс-секретарь министерства иностранных дел Бернгард Вильгельм фон Бюлов умер в июне.

– Фюрер, надеется, что мы хорошо сработаемся, – далее пишет Риббентроп.

Сам он поблагодарил Адольфа Гитлера за оказанное ему доверие.

– Затем, – как сообщает Риббентроп, – фюрер перевел разговор на тему о вакантности поста германского посла в Англии ввиду смерти фон Хёша и спросил у него, – кого надобно послать в Лондон?

В связи с этим у них возникла продолжительная беседа о германо-английских отношениях.

Фюрер пожелал узнать, – как Риббентроп расценивает шансы на достижение взаимопонимания с Англией?

Риббентроп пишет, что исходя из совершенно трезвых соображений, он сказал Гитлеру, что не считает эти перспективы в настоящее время хорошими. Однако, судя по тому, что он слышал, король Эдуард VIII отнюдь не настроен недружественно к Германии. При той огромной любви, которой он пользуется у английского народа, можно полагать, что взаимопонимание было бы достижимым, если бы король поддержал идею германо-английской дружбы, хотя обычно британский суверен оказывает на политику своего правительства влияние небольшое.

Гитлер весьма скептически высказался насчет того, что изначально отстаивавшаяся им идея союза с Англией остается как-либо осуществимой.

– Мне стало ясно, – пишет Риббентроп, – насколько важное значение имеет точное представление фюрера о ситуации в Англии и возможности её изменения, поскольку он, несмотря на все сомнения, все ещё стремился к взаимопониманию с нею.

Поэтому Риббентроп высказал мысль: «не будет ли наиболее правильным послать его в Лондон послом, а не назначать статс-секретарем министерства?» Идея эта так понравилась Гитлеру, – пишет Риббентроп, – что он тут же ухватился за неё и сказал, что целиком согласен.

Договорились, что в течение одного дня они вполне спокойно обдумают этот вопрос, а затем будет принято окончательное решение.

На следующий день они решили, что эту попытку следует предпринять.

Затем фюрер пригласил к себе министра иностранных дел рейха – господина фон Нейрата и сообщил ему, что желает послать Риббентропа в Лондон.

– Это решение, как сказал фон Нейрат, он нашел особенно удачным, – пишет Риббентроп. Оказалось, министр тоже считал весьма важным окончательное выяснение германо-английских отношений.

Риббентроп далее пишет, что со всей определенностью снова сказал Гитлеру: шансы на союз с Англией невелики, скорее надо рассчитывать на противоположный результат, но, несмотря на это, он еще раз попытается сделать все возможное для достижения этой цели.

Далее Риббентроп сказал Гитлеру, что сам он достаточно хорошо знает англичан, чтобы совершенно трезво и объективно сообщать ему о британском отношении к данному вопросу. В остальном же многое, естественно, зависит от дальнейшей германской политики.

Риббентроп, с его слов, недвусмысленно высказал мнение, что Англия… во всяком случае как можно судить по имевшемуся до сих пор опыту… будет держаться за свой тезис о равновесии сил и противодействовать им, если убоится, как бы Германия не стала сильной.

Таким образом, – резюмировал Риббентроп, его пребывание в Байройте оказалось гораздо больше посвящено политике, чем ему хотелось.

– Итак, дорогой Серж, я отправляюсь послом в Лондон!, – заканчивал своё послание Риббентроп восклицательным знаком.

В приписке он сообщил: «Хотя я и настроен скептически, но поставленная передо мной задача действительно радует меня: может быть, все-таки еще есть возможность достигнуть этой великой цели!»

В след за этим письмом, пришло следующее… В нём он написал: «Нам пришлось провести в Байройте еще один день, занимаясь всевозможными делами, в частности надо было разослать приглашения на приём в саду под открытым небом, который я устраиваю у себя в Далеме в связи с начинающимися 1 августа в Берлине Олимпийскими играми».

К письму прилагалось официальное приглашение на этот приём для Специального посланника НКИД СССР Козырева Сергея.

***

Тем временем в Кремле…

Сталин с интересом читал донесения из охваченной огнём Испании…

По данным РазведУпра РККА на стороне мятежников оказалось около 50 000 солдат, на стороне Республики около 22 000, в том числе около 10 000 офицеров. Основная часть из которых в первые дни бежала и с республиканцами осталось только около 1 000 офицеров.

Из 10 000 карабинеров – около 4000 остались верны республике.

Большинство военнослужащих авиации – 3000 против 2000, флота – 13 000 против 7 000, гражданской гвардии – 18 000 против 14 000, «асальто» – 12 000 против 5 000, поддержали республику.

В мятеже сразу приняли участие около 14 000 карлистов и до 50 000 фалангистской милиции.

Самая грозная сила врагов Республики – Африканская армия – 32 000 хорошо по испанским меркам подготовленных бойцов – находилась в Марокко.

Из-за отсутствия офицерского состава старые военные части, оставшиеся на стороне Республики, были дезорганизованы и не могли активно действовать. Республиканская армия формировалась на ходу.

Основу новой армии Республики составила милиция – ополчение гражданских людей, которые впервые держали винтовку в руке.

Козырев так описывает формирование милиции в Мадриде: «Группа мужчин – членов клуба любителей домино – решает вступить в народную милицию и избирает своим начальником секретаря клуба – так как он хорошо знает всех членов клуба и лучшего игрока в домино – так как все восхищены его талантом.

Парикмахеры пригорода Мадрида тоже хотят вступить в милицию и избирают руководителем одного из парикмахеров за то, что у него есть брат в армии, а он сам награжден золотой медалью. То обстоятельство, что медаль выдана ему за стрижку, не имеет для них значения.

Обе группы направляются в военное министерство и выясняют, что там все очень заняты и их не ждут.

Тогда они решают отправиться на войну самостоятельно – идут в помещение политической партии или профсоюза, к которым принадлежат некоторые из них и получают винтовки, а может быть, и несколько пулеметов…

Потом они садятся в какой-либо транспорт и едут на войну».

Однако, Сталин, прошедший свою гражданскую, понимал, что при всей комичности этой картины, в поведении республиканцев была своя мудрость. Времени на мобилизацию и обучение не было. Если человек хорошо знает сослуживцев – он и командир.

Затем «военная демократия» милиции позволяла выбрать новых командиров, которые будут в большей степени соответствовать обстановке.

Проблема республиканцев, – по мнению Сталина, – заключалась ещё и в том, что «испанцы, не имея опыта мировой войны, как они тут в России в 17-м… не имеют в массах старых солдат с боевым опытом».

Также, как отмечали советские военные специалисты, «народ в Испании, несмотря на сравнительно развитую культуру и образованность, весьма беззаботен и безалаберен, большая экспансивность, но выдержки нет никакой, быстро воспламеняется, но столь же быстро поддается упадническим настроениям».

Борьба с мятежом там сопровождалась актами насилия и вандализма, такими характерными для гражданских войн.

Сталин и это прекрасно понимал и помнил по своему опыту нашу Гражданской…

Вся ненависть, накопившаяся у низов к старой Испании, вышла наружу. Бойцы левых движений… в основном анархистов… и просто уголовные элементы, убивали офицеров и священников, жгли церкви, которые были символом идеологического деспотизма предыдущих веков.

По словам писателя Эренбурга, «люди мстили за гнет, за оброки и требы, за злую духоту исповедален, за разбитую жизнь, за туман, века простоявший над страной. Нигде католическая церковь не была такой всесильной и такой свирепой».

Когда Эренбург сказал своему попутчику, что не нужно было сжигать церкви – в таких хороших зданиях можно было бы устроить что-нибудь полезное, например клуб, тот возмутился: «А вы знаете, сколько мы от них натерпелись? Нет уж, лучше без клуба, только бы не видеть это перед глазами!..»

По мнению других свидетелей испанских событий: «это были акции протеста, потому что церкви не были в глазах людей тем, чем они должны были быть. Разочарование человека, который верил и любил, и был предан».

Однако великолепные центральный собор Барселоны и монастырь Педраблес были сохранены, так как революционеры признали их художественную ценность.

Сталин, как бывший семинарист, близко к сердцу принял эти строки…

В донесении также сообщалось, что сразу по окончании боев в Барселоне, ФАИ, то есть анархисты, принялась бороться против террора с помощью таких, например, воззваний: «Если безответственные лица, которые распространяют по Барселоне террор, не остановятся, мы будем расстреливать каждого, кто будет уличен в нарушении прав людей».