Куявия

– Сейчас попробуем твою полную скорость!.. А то все черепашишься…

– Не сразу, – выкрикнул Апоница. – Не сразу!

– Да, – ответил Иггельд, – конечно…

Его отшвырнуло, и, если бы не ремни, упал бы на землю, а дракон выскользнул бы, как мокрая молния, но сейчас отяжелевший Иггельд видел только мелькающие вокруг камни, выступы скал, именно вокруг, потому что Черныш ухитрялся носиться не только боком, но и чуть ли не вверх брюхом. Ветер свистел в ушах, рвал волосы, а от мелькания в глазах стало дурно.

Донесся вопль Апоницы:

– Смиряй!.. Смиряй, пока не поздно!

Иггельд уперся ногами покрепче, перед глазами все мельтешит, Черныш несется вдоль каменной стены, на ходу игриво задевая ее костяным боком, чешется, закричал во весь голос:

– Прямо!.. На простор!.. Прямо!

В подтверждение приказа он начал дергать ремни, довольно бестолково, но Черныш мгновенно понял, понесся, как Иггельд и велел, хотя вряд ли дергал верно. Апоница с облегчением вздохнул, глядя им вслед. Черныш носился кругами, долина для него уже мала, хотел выскочить через горловину, но ветер с такой силой ударил в морду, что Черныш ошалел, выпучил глаза, зарычал в ответ. Ветер вбил в пасть мешок воздуха, рык перешел в хрип, дракон даже попытался лапой достать из пасти этот злой и недобрый ветер, что вот так ни за что напал, из груди вырвался визг. Иггельд поспешно похлопал его по спине, постучал ногой, приказывая повернуть обратно. Черныш еще показал ветру острые клыки, мол, не боюсь, после чего все же повернулся и понесся огромными прыжками обратно.

Иггельд едва сумел остановить его возле пещеры, Апоница сидел на камне и, откинувшись на скалу, подставил лицо солнечным лучам, глаза закрыты. Так, с закрытыми глазами, сказал ровным голосом:

– Ого, все еще слушается?.. Иггельд, на сегодня хватит. Дай свиненку отдохнуть.

– Да он не устал, – возразил Иггельд. – Вон как скачет! Дрожит весь, так побегать хочется!

Они сорвались с места, Апоница лишь усмехнулся вслед.

Чуть ли не к вечеру Иггельд свалился, едва живой от усталости, мрачный, в ссадинах, молча и долго жадно пил, наконец пожаловался сорванным голосом:

– Эта тварь совершенно не слушается!

Апоница вскинул брови, глаза его весело блеснули.

– Вот как? А ты же доказывал, что он не устал!

– Он и сейчас не устал, – возразил Иггельд. – Но слушаться перестал.

– Мне показалось, что он тебя обожает.

– Может, и обожает, – ответил Иггельд хрипло, – но когда сам захочет.

– Эх, – сказал Апоница с сожалением, – у тебя много любви к драконам, но мало выдержки. Ты же сам знаешь, что легко приучить слушаться любого, пока он сыт и весел, и трудно, если устал.

– Он не устал!

– Молодому дракону скучно, – сказал Апоница наставительно, – когда его подолгу заставляют повторять одно и то же. У него голова устает раньше, чем ноги. Это старый может выполнять команды до бесконечности, а молодому хочется играть! Вот и делай так, чтобы обучение походило на игру!.. Ты тоже подстраивайся под него…

– Я?

– Если ты умнее, – сказал Апоница с усмешкой, – то тебя это не унизит, а только развеселит. Играя с драконом, научить его слушаться себя беспрекословно – что может быть лучше? Да ты все и так делал играя, а сейчас делаешь вид, что для тебя это новость!

С этого дня Иггельд ежедневно ездил у Черныша на спине, заставляя бегать все дальше и дольше. Все повторялось, хотя теперь дракончик перепрыгивал даже широкие трещины с Иггельдом на своем загривке. Наконец Иггельд приучил его носиться, как ветер, огромными прыжками, он сам на спине и два мешка с камнями по бокам, но быстро взрослеющий Черныш перестает ощущать и такую тяжесть, приходилось то заставлять бегать до изнеможения, то нагружать еще и еще, а потом мчаться по прямой, обгоняя птиц.

Возвращались не раньше, чем Черныш начинал уставать, Иггельд чувствовал, что недалеко до момента, когда дракон перестанет слушаться, и, едва останавливались перед пещерой, хвалил, обнимал, чесал, гладил, чистил уши. Вскоре у Черныша наросли такие мышцы, каких Иггельд не видел даже у самых могучих взрослых драконов. Когда-то это позволит отрастить могучие крылья, а пока он, как бескрылый кузнечик, скакал по камням с такой легкостью, которую никогда бы не показали драконы из питомника.

Но уже не детеныш, а для подростка другие требования: Иггельд часто лупил толстой палкой по спине и груди молодого дракона, а потом и по животу, подавая это все как игру, и у Черныша там в ответ утолщалась кожа, нарастали чешуйки. Теперь ему для прокорма требовалось много мяса, но, хорошо это или плохо, после обильной кормежки Черныш почти полностью терял слух и обоняние, старался забиться в нору и спать, спать, спать…

Крупного оленя теперь съедал целиком за раз, но зато, правда, этого хватало на пару недель. Правда, через неделю готов сожрать второго, но, если не дать, как будто и не чувствовал голода. Несмотря на то что съедал всегда с костями, копытами и шерстью, приходилось долго ждать, когда что-нибудь наконец-то выпадет из-под хвоста. Обычно это случалось на седьмой-восьмой день после кормежки, Иггельд сперва тревожился так, что места не находил, совсем забыл про такую важную мелочь из жизни этих больших ящериц с крыльями.

В первый и даже второй год не было даже намека на крылья, просто крупная такая, толстая ящерица, даже не ящерица, а жаба с нагло выпученными глазами, на третий год наметились бугорки, начали приподниматься. Черныш беспокоился, часто переворачивался на спину и ерзал так, а верх блаженства для него наступал, когда Иггельд чесал по этим выступам палкой или скреб жесткой щеткой.

Затем, когда зуд достиг такой степени, что Черныш не мог заснуть, бугры лопнули, оттуда высунулись жалкие культяпки крыльев. Пока еще толстенькие жилистые пальцы без всякого намека на перепонки, потом медленно пошли в рост, и восхищенный Иггельд понял, что крылья – это всего лишь передние лапы, у которых между пальцами натянуты перепонки. Как у жаб, которым драконы – прямые родственники. Только если у жаб вся мощь в задних лапах, а передние у нее просто жалкие отростки, то у драконов передние разрослись, пальцы вытянулись, перепонки между ними оставались такими же тонкими и прочными, что первым драконам помогало перепрыгивать с дерева на дерево, а потом перескакивать пропасти, а их потомкам уже позволило летать.

По всем старым летописям Иггельд знал, что в глубокой древности драконы были только с двумя лапами, задними, а передние превратились в крылья. Все птицы, которые тоже были ящерицами, а потом их боги превратили в птиц, тоже только с задними лапами, но у драконов есть и все четыре лапы, и… крылья! Апоница отмахивался от вопросов, слишком занят, чтобы ломать голову над чепухой, что не относится прямо к кормлению и воспитанию драконов, другие дракозники даже не желали слушать.

И все-таки он сам дошел до ответа, когда вспомнил, что у ящериц отрастают оторванные хвосты, у раков – клешни, у кузнечиков – оторванные ноги. Иногда природа ошибалась, и вместо оторванной лапы отрастал хвост, у раков часто вместо оторванной клешни отрастал усик, он сам видел однажды ящерицу, у которой вместо хвоста отросла лапа. Иногда лапы отрастали на месте глубоких ран. Скорее всего, у одного дракона на месте ран отросли лапы. Он выжил и дал потомство, а его дети сумели тоже выжить и постепенно расплодились. С четырьмя лапами получили преимущество, и двулапых драконов постепенно вытеснили. Двулапые остались, по слухам, только в горных труднодоступных районах Артании.

Хотя, подумал внезапно, муравьи и есть шестилапые. Или у жуков вот и крылья, и все лапы на месте. Почему дракон должен быть похож на двулапую утку, а не на прекрасного крылатого жука?

Крылья отрастали быстро, но, понятно, пока что на таких культяпках не летать, Иггельд начал учить Черныша растопыривать их по команде, Черныш с готовностью принял игру, и когда Иггельд уже убедился, что все получается, Черныш все забегал вперед и прыгал перед ним: ну скажи, чтобы я распахнул крылышки, ну скажи!.. Ты увидишь, какой я послушный!

Иггельд вынужденно хвалил, чесал и гладил, думал, как же не хватает мудрого и опытного Апоницы, ведь так из дракона можно сделать и никчемного чесуна, что привыкнет лезть на ручки к папе и подставлять холку для чесания.

Когда крылышки отросли побольше, Черныш еще не понимал, что с ними делать, пока что это было добавочное место для чесания.

Драконы, как слышал Иггельд, жили раньше в горах над обрывами, и когда их дети подрастали, просто бросались с обрыва и растопыривали крылья. Ветер подхватывал, так учились летать. Многие все же разбивались, это последний отбор. Но, понятно, своего Черныша не подвергнет такой жестокости…

Черныш бегал за ним в восторге, размахивал крылышками, как папочка руками, что всякий раз хвалил и чесал, называл умницей.

Однажды, когда бежали против ветра, Черныш поднялся в воздух, пролетел пару шагов и, от изумления перестав махать культяпками, так шмякнулся мордочкой, что взвыл, заскулил, смотрел с патетической обидой на злой и несправедливый камень, что вот так взял и напал на него просто ни за что. Иггельд поспешил на помощь, побил камень, чтобы не обижал его дитятю, Черныш сразу же успокоился, видя немедленное отмщение, лизнул папу и попробовал залезть на ручки.

– Отвыкай, – сказал Иггельд, – хотя мне самому жаль, что уже не подниму тебя, бычок… Ну что, на сегодня хватит?

Нет, заорал Черныш молча. Нет, давай еще!

И снова носились по долине, размахивали: один руками, другой – крыльями. На третьем круге Черныш забыл про злой камень, снова поднялся в воздух и пролетел уже шагов пять, отчаянно колотя по воздуху крылышками. На этот раз ухитрился выставить перед собой лапы, даже откинулся на задницу, не ушибся и завизжал от счастья и открытия, что воздух – та же вода, только очень жидкая, можно ходить по дну, а можно всплыть, если часто-часто махать крылышками.

С того дня он уже выбегал из пещеры с особенным рвением и в жадном нетерпении смотрел на Иггельда. Если раньше была одна команда: «Гуляй!», то сейчас добавилась «Летай». Он произносил их одну за другой, чтобы у Черныша был выбор: мог летать, если хочет, или носиться по долине, переворачивая камни, слизывая длинным быстрым языком мокриц, ловить ящериц, раскапывать норы с мышами и хомяками.

Когда Черныш возвращался и распластывался, как мокрая тряпка, не в силах даже оторвать от земли морду, Иггельд всякий раз с восторгом рассматривал его распущенные в изнеможении крылья, самое удивительное, что создала природа: тончайшие, почти исчезающие не только на солнце, но даже слабый лунный свет просвечивает их насквозь, зачем-то на крыльях как бы налеплены сверху толстые отливающие металлом узкие пластины, не шире чем в два пальца, слегка выпуклые, между пластинами по два-три шага, эти узкие пластины не смогут защитить все крыло…

И лишь когда дракон опускался на землю и начинал убирать исполинские крылья, у Иггельда захватывало дыхание от великолепной грации, с которой крылья складываются на спине. Если у гуся или лебедя они просто становятся меньше и компактно исчезают у кого на спине, у кого на боках, то здесь нежнейшая и тончайшая ткань попросту скрывается под сходящимися пластинками из металла, вся спина отливает сталью, не пробить, не поцарапать, и с первого взгляда не отличить дракона, способного летать, от простого дракона, закованного в прочнейший панцирь костяной брони.

Пластины на спине сходятся настолько плотно, что Иггельд не раз пробовал просунуть хотя бы волосок в щель – все напрасно. К тому же по краям этих металлических пластин густо растет рыжий мех, и когда дракон складывает крылья и спина становится сплошным покатым горбиком, как у покрытой панцирем черепахи, то все возможные щелочки пережимаются надежно, капле воды не пробраться.

Апоница прибыл через месяц, все те же две лошадки, нагруженные так, что остановились перед пещерой, дрожа с головы до ног, в мыле, на широко расставленных ногах, с поникшими к земле мордами. Апоница торопливо сбросил тяжелые тюки на землю, коням подвязал к мордам мешки с овсом. Привязал повыше, захватив и глаза, пусть лучше смотрят в мешок, чем увидят игривого малыша… Интересно, какой он сейчас?

Послышался топот, из остатков рощи выметнулся громадный зверь, ростом с раскормленного быка, но весь в черном блестящем панцире, огромная голова, пасть распахнута, блестят зубы, глаза горят бешенством.

Апоница застыл, а зверь налетел, прижал к стене, Апоница зажмурился в ужасе, горячий язык шлепнул по лицу, дыхание обжигало грудь. Дракон визжал, как щенок, Апоница открыл опасливо глаза. Дракон, глядя на него радостными глазами, повилял хвостиком, со скрежетом царапая каменную плиту, снова нетерпеливо взвизгнул.

– Ну что там? – раздался из темного зева пещеры недовольный голос. – Играй сам!

– Иггельд! – крикнул Апоница. – Это я! Принимай гостей!

Из темноты показалась согнутая фигура, на свету разогнулась, рука метнулась к глазам, защищая от прямых солнечных лучей.

– Апоница?.. Как я рад!

– А как рад я, – ответил Апоница, – что ты вовремя… Или что дракон у тебя дурак…

Они обнялись, Иггельд отстранился, всматриваясь в покрытое морщинами лицо старого наставника.

– Почему дурак?

– Да все еще не сожрал меня, – ответил Апоница. – Если бы я знал, что он у тебя вот так свободно… можно сказать даже, непривязанно бегает, ни за что не рискнул бы вот так…

Черныш посмотрел укоризненно, взвизгнул, в нетерпении ударил лапой по земле. Брызнули искры, в твердой земле остались глубокие следы, будто прорезанные бороздой.

– Он тебя знает, – пояснил Иггельд. – И уже с тобой дружит. А кто же друзей ест?

Апоница с сомнением смотрел на дракона. Тот улыбнулся в ответ, показав два ряда зубов, способных сразу размолоть в муку любую кость.

– Не знаю, не знаю, – ответил Апоница. – Наши драконы все злобные и недоверчивые. Возможно, это все твое содержание на воле? Ты не слишком рискуешь?

Иггельд хотел возразить, но краем глаза ухватил пролетающих над горами диких гусей. Он быстро указал на них Чернышу, сказал:

– Вверх!.. Добыча!.. Третий во втором клине…

Черныш прыжками понесся навстречу ветру, прыгнул, растопырил крылья, отчаянно заколотил ими по воздуху и по крутой дуге взмыл в небо. Настолько крутой, что Апоница не поверил глазам. Хоть и против ветра, но все-таки почти отвесно вверх.

Иггельд подвигал руками, словно что-то вязал в воздухе. Сказал вслух:

– И последний, что замыкает в левой ветке…

Дракон – Апоница не верил глазам – схватил гуся, именно третьего во втором клине, а затем последнего. Гуси разлетелись в ужасе, а он кругами опустился, распахнул жуткую пасть, и к ногам Иггельда вывалились два измятых гуся.

– Невероятно, – прошептал Апоница. – Такого еще не было… Никто и никогда… Как ты этого добился?

– Играючи, – ответил Иггельд с гордостью. – Нет, в самом деле, играя. Я относил гуся по дороге, а когда Черныш находил, хвалил и чесал. Потом приучил приносить. Ну, а от этого до гусей в небе – рукой подать.

Апоница не находил слов, качал головой. Как бы Иггельд ни хорохорился, за этим обучением стоит колоссальнейший труд, но ясно и другое: он добился такого в обучении, чего не смог еще ни один драконопастух.

– Все получилось очень удачно, – сказал он наконец. – Все одно к одному: ты сумел вырастить очень сильного и здорового дракона, а только здорового можно к чему-то приучать, а с больного какой спрос? К тому же ты постоянно рядом, а это установило между вами какие-то иные отношения, чем между хозяином и работником. Но самое удивительное, ты даже не замечаешь…

– Что?

– Котлованные драконы в этом возрасте даже не пробуют летать.

Апоница отбыл, Иггельд повернулся и свистнул. Черныш резво выбежал из пещеры, глаза влюбленно отыскали Иггельда. Тот поспешно отступил, вскинул руки, защищаясь от огромного горячего языка.

– Ты меня залижешь до смерти!.. Перестань!

Черныш в нетерпении запрыгал на всех четырех. Земля дрогнула, в недрах протестующе застонало. Иггельд опустил руки, и Черныш тут же ловко лизнул его прямо в нос. Иггельд поперхнулся, замахнулся рассерженно, а Черныш вроде бы в смертельном испуге прижался к земле и заскулил, делая вид, что ну прям умирает от страха.

– Перестань, – повторил Иггельд. – Сегодня мы с тобой попробуем самое важное.

Что, молча заорал Черныш, что? Говори скорее, какой ты медленный, я же помру от нетерпения! Вот сейчас прямо упаду и умру, что ж ты меня мучаешь, черепаха бестолковая, засыпающая на ходу?

– Это попробуем без Апоницы, – сказал Иггельд нервно. – Все равно ничем не поможет, а опозориться могу… Сиди смирно! Нет, лучше ляг. И не дергайся, пока я закреплю все ремни. Сегодня их надо закрепить как следует… Попробуем взлететь. Оба. Но машешь крыльями ты один, понял? Такие вот мы, люди, коварные… И полетаем только чуть-чуть! Понял?

Черныш в восторге затрубил, завизжал, едва не вывихнул шею, пытаясь дотянуться до всадника и лизнуть его в обожаемое лицо.

– Сидеть! – строго повторил Иггельд.

Черныш с готовностью плюхнулся на зад, Иггельда бросило поясницей на крохотный, пока еще остренький шип, из таких вырастет гребень, сейчас же сцепил зубы от боли, сказал зло:

– Лежать!

Черныш с великой поспешностью бросился на пузо, замер, только косил благодарным глазом на родителя: ну, прикажи еще что-нибудь! Прикажи! Ты увидишь, какой я послушный, как люблю тебя, как делаю все, что только пожелаешь!

– Молодец, – наконец проговорил Иггельд. Он перевел дыхание, копчик ноет, сказал уже громче: – А теперь бегом, понял? Лапами, лапами. И – взлет! Понял? Вверх, вверх!

Он указал на пролетевших птичек. Дракон проводил их непонимающим взглядом, оглянулся на Иггельда, в глазах недоверие, потом вспыхнул восторг. Спина затряслась, скачки все ускорялись, прыжок, похолодевший Иггельд ощутил, что оторвались от земли, впереди выход из долины, навстречу бьет тугой холодный ветер, просто режущий, Черныш растопырил крылья, бестолково колотит ими, темные скалы не приближаются, ветер даже вроде бы относит обратно… зато поднимает, поднимает!

Черныш покачивался на растопыренных крыльях, Иггельд застыл, боясь шевельнуться и тем самым обрушить неустойчивого в воздухе молодого дракона. Свирепый ветер тугой волной бьет в грудь, отталкивает, но долина резко пошла вниз, скалы справа и слева начали укорачиваться, а когда совсем опустились, Черныш сделал осторожный поворот, ветер сразу подхватил их и погнал над долиной. Внизу быстро прошли зазубренные пики.

Он бросил осторожный взгляд вниз, в глазах потемнело. За его долиной, окруженной стеной скал, сразу бездна, темный провал, конец света…

Черныш в растерянности растопырил крылья, ветер нес его, как сорванный лист. Иггельд чувствовал, как там, в глубине, колотится большое совсем не драконье, а детское сердечко, ему страшно, ему жутко, закричал громко:

– Чернышка!.. Все хорошо!.. Я тебя люблю!.. А теперь возвращаемся!

Черныш от счастья перестал махать крыльями, они провалились в воздухе так, что зад Иггельда начал отрываться от спины дракона, а во всем теле появилось странное ощущение, которое никогда в жизни не испытывал. Черныш тут же отчаянно замахал крыльями, взлетевший к гортани желудок не только опустился, но и попытался протиснуться в кишечник, тело потяжелело.

– Домой! – прокричал Иггельд, лицо налилось свинцом, нижняя челюсть и язык едва двигались. – Домой!

Черныш тут же, словно ждал, развернулся и понесся обратно. К счастью, ветер утих сразу же, едва поднялись над вершинами гор, долину не искать, вот она, облепленная почти со всех четырех сторон отвесными скалами.

Едва скалы начали уходить вверх, появился ветер, разросся, по земле, отполировывая до блеска, скользили тугие воздушные струи. Черныша трепало, бросало из стороны в сторону, он растерялся, Иггельд орал, перекрывая ветер, чтобы развернулся против ветра, Черныш едва успел повернуть прямо перед стеной, где зиял широкий темный туннель, ветер попытался снова скинуть, поднять, почти удалось, но Черныш все-таки исхитрился подвигать крыльями, их наконец прижало к земле.

– Молодец, – похвалил Иггельд, едва двигая застывшими от страха губами. – Ты… молодец…

Черныш посмотрел на него круглыми от ужаса глазами. Его трясло от страха и усталости, лапы подогнулись, он сразу лег, вытянул шею и закрыл глаза. Бока вздымались часто, из груди доносились хрипы.

– Ты молодец, – повторил Иггельд. – Не лежи на ветру, простудишься. Пойдем, пора обедать.

Черныш кое-как поднялся и затрусил за ним, огромный и в то же время маленький и жалобный. Иггельд уложил его в пещере, хвалил, чесал, сам запихнул в пасть большой ломоть хорошо прожаренного мяса с диким луком.

Он вылетал на охоту все дальше, придирчиво высматривал горных баранов, туров, натравливал Черныша, а после победы хвалил, чесал и бил палкой по бокам, что Черныш просто обожал. Через три года это был молодой и очень сильный дракон. Ему еще не хватало боевого опыта, но по мощи уже превосходил всех, кого Иггельд видел в питомниках. Апоница наведывался все чаще, осматривал Черныша, подавал советы. Иггельд выслушивал всякий раз вежливо, но все чаще про себя думал, что старый смотритель говорит не совсем то. Они с Чернышом ушли далеко вперед, Апоница даже не представляет, что драконы могут намного больше…

Он однажды отослал Черныша на охоту прямо при Апонице, а пока они беседовали, Черныш вернулся с тушей оленя в лапах и положил перед Иггельдом. Апоница непонимающе смотрел, как дракон отступил от добычи и смиренно сел на задницу, насколько позволял короткий хвост.

– Что это он?

– Олень, – объяснил Иггельд. В душе пело и плясало. – Обычный олень. Сейчас обдерем, вырежем лучшие куски, поджарим…

Апоница с оленя перевел взгляд на дракона.

– Но как же он…

– Что? Почему принес?

– Да…

– Мы же друзья, – объяснил Иггельд небрежно. – Одного сам съел, другого мне принес.

Апоница медленно приходил в себя. Бросил еще один изумленный взгляд на дракона, съязвил:

– А я думал, что ты готовишь на вас двоих!

– До этого еще не дошло, – ответил Иггельд, – хотя, если честно, он тоже предпочитает жареное. Ведь все, что останется, я даю ему. Ты увидишь, что он сперва выберет то, что зажарено с чесноком и травами, потом просто жареное, а сырые куски оставит на потом.

Апоница покачал головой.

– Не приучай к человеческой еде, – предостерег он. – Человек – свинья. Нет, человек не свинья, он в отличие от свиньи действительно ест все. А дракон на такой еде быстро спалит желудок. Тебе его не жалко?

– Жалко, – признался Иггельд, – потому и балую… Но, если не давать, обидится.

– Будь тверд, – посоветовал Апоница. – Для его же пользы!

– Но как ему объяснить, он же решит, что жадничаю.

– Будь тверд, – повторил Апоница. – Ухитряйся сочетать нужное с приятным. У тебя получается, Иггельд!.. Разве то, что он делает, он делает по своей воле? Я еще не видел драконов, чтобы не боялись воды!

Иггельд гордо и в то же время смущенно заулыбался.

– Я этого не знал, – признался он. – Думал, что Черныш такой урод. Вот и приучал мыться. Теперь его от воды не оттянешь. Правда, из-за рыбы.

– Рыбу они все любят, – согласился Апоница. – Только ни один дракон ради рыбы не полезет в ручей, даже если воды там по колено.

Прощаясь, обнял Иггельда, прижал к груди.

– Я стар, – сказал он со вздохом. – Увы, мне это уже не по силам. Но ты сделал великое дело! Даже если этот зверь тебя сожрет… следовало бы, конечно, ты ведь рушишь все, что дракозники накопили за тысячу лет… даже если сожрет, ты все же доказал, что твоим путем тоже можно идти. Не знаю, до каких пор. Может быть, он уже завтра осознает, что подчиняется крохотному слабому человеку, взъярится от унижения и сожрет тебя?.. Не знаю, не знаю. Но ты продвинулся уже очень далеко.

Иггельд проводил старого учителя до отдохнувших коней, на душе тоскливо. Похоже, старый учитель его слушал, но не услышал.

– Надеюсь, он все-таки меня не сожрет, – сказал он, стараясь, чтобы это звучало шутливо. – Друзей не жрут.

ГЛАВА 6

Он слишком хорошо знал случаи, когда детеныши крепких и сильных драконов вырастали слабыми и трусливыми. Это случалось чаще всего, когда в драке сталкивались чересчур неравные по силам, молодой дракон получал такую трепку, что помнил всю жизнь. Хуже того, при всей трусости они становились чересчур злобными, никогда не упускали случая напасть на более слабых. При виде сильных пускались наутек, не слушая никаких приказов. Остановить их удавалось только втыканием железного штыря в спинной мозг.

Еще когда крылышки Черныша были не крылышками, а жалкими культяпками, Иггельд наметил пути, по которым будут ходить, бегать, а потом и летать. А сейчас он смотрел на них сверху, со спины Черныша, с которым вылетали теперь каждый день на охоту и на прогулки. Долина оставалась внизу и позади, далеко впереди другая долина, впятеро больше, где Город Драконов и множество котлованов, но туда летать пока рано, хотя долететь уже смогли бы, пока что исследовали ближайшие горы, скалы, глубокие ущелья, опускались возле бегущих внизу горных речек и пробовали воду на вкус.