bannerbanner
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
3 из 14

– Он… – выдавил Иггельд. – Он…

– Ну-ну, говори.

– Его забраковали, – выдавил с трудом Иггельд. – Он должен умереть…

Пальцы на плече разжались. Иггельд не поверил глазам, огромный человек кивнул, произнес с сочувствием:

– Да, это тяжело. Когда человек гибнет, так ему и надо, не жалко. А вот этих… да, жалко. Не знаю почему, но жалко. Ладно, неси, попрощайся с ним.

Иггельд миновал гиганта, еще не веря, что пронесло, пустился бежать, опомнился не раньше, чем ноги вынесли за пределы города и обжитой долины. Дыхание из груди вырывалось с хрипами, пот выступил на лбу, а между лопатками взмокло. Мешок, туго привязанный, разболтался при беге, надо бы остановиться и привязать снова, но сейчас уже никто не гонится, да и не гнался, а при ровной ходьбе в спину не колотит, только от него жарко даже в эту холодную ночь.

Он отчаянно прикидывал, куда пойти и что делать, а ноги все несли и несли навстречу рассвету, и когда солнце показалось из-за края, город уже лежал далеко внизу у ног, а он по узкой тропке забирался все выше и выше в горы. И тогда понял, что неосознанно уже решил, где спрячется, переждет, пока минует для Черныша опасность, а потом вернется в город с большим и сильным дракончиком, здоровым и быстрым. И все увидят… И все поймут, и все скажут…

Высоко в горах есть еще долина – маленькая, холодная и негостеприимная, насквозь продуваемая свирепым северным ветром, из-за чего там никто никогда не селился. Иггельд поднимался туда однажды, в надежде подстрелить горного козла, начался снегопад, а следом – метель, наверняка пришлось бы превратиться в ледышку, но просто чудом обнаружил, что одна из щелей ведет в пещеру, просторную, сухую, чистую, а через пещеру к тому же бежит ручеек с чистейшей водой.

В тот раз переждал метель, выбрался через заметенный снегом вход, увидел свежие следы коз, поохотился и с добычей вернулся в город. Потом еще поднимался в ту долину, всякий раз добывал либо козла, либо барана, а то и дикого кабана: в уголке долины приютилась небольшая дубрава, там обитало целое стадо свиней. На них никто не охотился, и если бы им было что жрать, заполонили бы всю долину и хлынули бы вниз неудержимым потоком.

Сейчас торопливо поднимался по знакомым местам, уже год не был здесь, с тех пор, как полностью посвятил себя драконам. Ничего не изменилось, это же горы, а не быстрорастущая трава…

Звезды колыхались в небе при каждом шаге. Вообще-то в горах никто не смотрит на звезды, это не ровная, как стол, степь, где иначе заблудишься, в горах ориентирами служат вершины. Он знал, что, кроме него, почти никто ни разу не поднимался выше Города Драконов, только слышали, что в самых горах есть еще клочок ровной земли, там горы источены норами, но никто там не живет, там такие свирепые ветры, что замораживают даже драконов.

Он поднимался, поглядывая на звезды и вершины гор, воздух становился все холоднее, а к утру, перед восходом солнца, ему казалось, что он попал в разгар зимы, дыхание замерзало прямо на губах, облачко пара вылетало белое, сразу превращалось в крохотнейшие снежинки.

Солнце поднялось из-за сверкающих вершин, ослепило, он некоторое время стоял, держась одной рукой за стену, другой прикрывал глаза. В двух шагах начинается обрыв, бездна, придется идти вот так, вдоль обрыва, а дальше, насколько он видел, тропка даже сужалась, над обрывом придется продвигаться, чуть ли не прижимаясь к стене животом… Или спиной, если захочет смотреть в бездну.

Он хотел повернулся к пропасти спиной, но зашевелился Черныш, начал брыкаться. Задняя лапенция запуталась в рубашке, и если вот так толкнется в стену, как брыкает в живот, то кувыркнутся с обрыва. Пришлось прижаться спиной и так пройти с десяток страшных шагов, глядя остановившимися глазами в жуткую пропасть, что начинается прямо от его подошв. Все это время Черныш шевелился, устраивался, вертелся, даже высовывал мордочку из ворота, но, глотнув морозного воздуха, предпочел обиженно скрыться в тепло и уют, и как раз в это время тропка расширилась, можно повернуться и даже чуть отойти от края пропасти.

Ветер начал усиливаться, толкал в спину. Он ощутил, что страшноватая долина уже близко, заставил усталые ноги двигаться чаще. Черныш скулил, тыкался мордочкой в грудь, живот, искал привычное теплое вымя.

– Потерпи, – прошептал он, – мы должны добраться…

Ветер уже ревел, свистел в ушах, толкал в спину, продувал во все щели. Отвесные стены впереди сузились, оставался широкий проход, впереди открывалась просторная долина, дальше за пеленой вихря видна новая вертикальная стена, но он от ужаса застыл еще больше: гладкий камень под ногами отполирован ветром так, словно превратился в ровный блестящий лед.

Он сделал еще несколько шагов, свирепый ветер подхватил, толкнул в спину. Он поневоле побежал, откинувшись всем корпусом назад и стараясь противиться, но ураганный ветер опрокинул, потащил по гладкому камню. Иггельд зажмурился, обхватил Черныша и старался принимать толчки на себя, на плечи, на руки, защищая маленького дракончика.

Снизу оцарапало до крови, ветер не стих, но основная струя шла прямо через долину, а его отшвырнуло к внутренней стене. Он осмотрелся, лязгая зубами уже от холода, высмотрел щель, поднялся и побежал к ней, все еще подгоняемый свирепым ветром.

Из темной расщелины пахнуло нечистым воздухом, шерстью, что-то огромное метнулось навстречу. Он успел увидеть горящие глаза, хищную звериную морду с растопыренными ушами, с приплюснутым, как у свиньи, носом. Она с жуткой смертоносной бесшумностью метнулась мимо, только лица коснулась мерзкая гладкость. Сердце остановилось в смертельной тоске, словно воочию увидел смерть, повернулся, провожая взглядом, и понял, кого напоминают ему драконы, особенно вот так, в полете, с растопыренными угловатыми крыльями.

Пещера оказалась тесной, даже теснее, чем помнил, но в прошлом году сам был меньше, ветер бессильно ревет у входа, там крутится снежок, холодно блестят отполированные до блеска камни. Иггельд, шатаясь, почти теряя сознание от усталости, пробрался на середину пещеры, сбросил с плеч мешок. Теплое одеяло, еды на два дня, огниво, малый запас для растопки первого костра, маленький котел, всякие мелочи…

Наконец он запустил руку за пазуху, пальцы коснулись свернувшегося в колечко тельца.

– Вылезай, лежебока… Здесь будем жить.

Черныш появился из-за пазухи с обвисшими лапами, голова тоже бессильно падала на бок, а глаза затянуло пленкой. Ужас ударил в голову, Иггельд вздрогнул от собственного отчаянного крика:

– Черныш!.. Черныш, не спи!

Но с ужасом видел, что Черныш не спит, а умирает или уже умер. От голода или холода, а может быть, сам придавил насмерть, когда тащило ветром, детеныш дракона первый год жизни вообще слабый и беззащитный, они одинаково умирают от холода и от жары, умирают от недостатка воды или воздуха, хотя человеку такой воздух кажется обычным, умирают от ушибов, которые не замечают кошки или собаки их размеров.

– Черныш!

Черныш бессильно свисал с ладони, лапы даже не дернулись. Иггельд пощупал, помял, слезы брызнули горячие, он орал, плакал, целовал застывшую мордочку, положил на землю и вдувал в маленькую пасть воздух, тормошил, теребил, снова дул в рот воздух… в какой-то момент лапки слабо дернулись, Иггельд заорал счастливо, теребил и тормошил сильнее, целовал, грел озябшим телом, тельце дрогнуло, по нему пробежала судорога, глазки открылись.

– Черныш! – крикнул Иггельд. От слез почти не видел дракончика, горячие капли падали на мордочку, высунулся красный, как пламя, язычок, слизнул, мордочка перекривилась, слезы горькие и соленые, жгучие. – Черныш, только не оставляй меня!.. Только не оставляй!.. Я же один на всем свете!.. Кроме тебя, у меня никого нет!..

Дракончик задрожал. Иггельд поспешно укутал в самое теплое одеяло, торопливо разжег огонь и, держа Черныша в одеяле, как ребенка, старательно отогревал перед костром. Щель завесил вторым одеялом, заткнул мешком, и вскоре воздух в пещере прогрелся, он сам перестал дрожать, но Черныша нацеловывал, грел дыханием, совал за пазуху, вытаскивал и снова целовал, проверяя, живой ли.

Только сейчас осознал во всей пугающей ясности, что в самом деле порвал со сплоченным обществом смотрителей драконов и даже… людей. Он уложил Черныша на толстое меховое одеяло, сам лег рядом, обнял, а в черепе пошли чередой пугающие мысли.

Когда детеныши появляются на свет, дракониха сама разгрызает и поедает скорлупу яйца, освобождает маленького беспомощного дракончика, тщательно вылизывает, мордой придвигает к соскам, да и сам слепой еще и глухой детеныш находит горячие наполненные молоком соски, ползет к ним, ползет к матери или другим дракончикам, чтобы согреться, скулит, привлекая внимание… Правда, когда глаза открываются, он уже начинает исследовать мир, но и тогда за всем следит мать, чаще всего предостерегающе ворчит, чтобы не отползали далеко, а непослушных героев громадной пастью нежно хватает и относит обратно.

Это она поощряет игры маленьких дракончиков, часто сама же их и начинает, но строго следит, чтобы в азарте не начали друг друга кусать слишком сильно, но вот теперь этот дракончик целиком и полностью на нем, на Иггельде, а он ощутил, что совершенно ничего не знает о драконах, что растерян, испуган и что взял на себя слишком много.

Мелькнула трусливенькая мысль вернуться, но, когда представил, сколько насмешек придется вытерпеть, не говоря уже о том, что этим возвращением погубит Черныша, зажмурился от стыда, помотал головой и сказал, почти прошипел со злостью:

– Нет, назад пути нет. Мы им покажем!


Черныш бегал по пещере, обнюхивал стены, пол, пробовал жрать песок, скулил, а когда вышел вслед за Иггельдом из пещеры, от неожиданности скульнул и сел на толстую задницу. Мир огромен, бесконечен, ярок и полон ошеломляющих запахов.

Иггельд ходил следом, как заботливая мамаша, а Черныш разрывался между желанием обнюхать старые следы горного козла, проследить, куда летят такие странные мелкие драконы в перьях, попробовать на вкус зеленый мох, свисающий с камней, погнаться за сороконожкой и все время оглядывался на Иггельда.

– Ага, – догадался Иггельд. – Это ж я теперь твоя мама! Я должен учить, показывать… Ладно, запоминай.

Мы не кочевые артане, сказал он себе, вкладывая в «кочевые артане» все презрение цивилизованного человека к дикарям. Мы должны выбрать себе место, где будем жить. И это место должно быть… удобное.

В горах немало пещер, больших и малых, он целыми днями лазил, осматривал, пока не отыскал достаточно просторную, но с длинным узким лазом со стороны юга. Чернышу в двух местах приходилось почти прижиматься к полу. Зато в самой пещере чисто, просторно, много песка, сухо. Холодный ветер терял силу в длинном изогнутом проходе, в самой пещере сквозняков нет, Черныш вскоре привык к новому месту, он требовал только, чтобы Иггельд находился близко.

В первые дни Иггельд просыпался от тяжести: Черныш потихоньку снимался со своего места и перебирался к спящему хозяину-папе. Иггельд, проснувшись, сердито отправлял дракончика на его место, тот неохотно уходил, очень медленно и все время оглядываясь, не передумал ли могучий друг, не сжалился ли над его горбатеньким видом, не разрешает ли взглядом, движением… Иггельд, зажав сердце в кулак, покрикивал, и бедный Черныш, тяжело и горестно вздыхая, укладывался, делал вид, что засыпает, а сам следил, чтобы Иггельд уснул, тогда можно потихоньку встать и тихонько-тихонько перебежать к нему и лечь так, чтобы касаться его боком, лапой или хотя бы кончиком хвоста. Но лучше всего – мордой, чтобы любимый папочка, открыв еще сонные глаза, сразу увидел перед собой его любящую морду с оскаленными в улыбке зубами.

На первый день хватило еды, что захватил с собой в мешке, на второй – наведался в рощу, без труда убил кабанчика. Помня наставления старых охотников, выбирал именно кабанчика, а не свинку, та пусть приносит новых поросят. Теперь это его долина, его роща и его свиньи, должен заботиться обо всем своем мире сам. Он должен выжить.

– Сейчас я разведу костер, – объяснил он Чернышу. – Это такой красный зверь, кусается больно… Привыкай, будет с нами жить. Если подружиться, то… словом, с ним подружиться стоит.

Он постоянно разговаривал с Чернышом, помня наставления Апоницы, что дракон должен привыкнуть к голосу смотрителя, научиться различать оттенки, и тогда покажется, что дракон «все-все понимает», хотя на самом деле просто… словом, не углубляйся, как сказал однажды Апоница, это маги до всего докапываются, им нужна суть, а у нас получается – ну и ладно, этого и добивались!


Если бы не жуткий ураганный ветер, в долине можно жить, строить дома, добывать руду, он успел увидеть настоящие залежи железа, копать не надо, все наверху. Стадо свиней, что в роще, может прокормить две-три большие семьи или целый поселок рудокопов. А там можно завести и своих…

Когда-нибудь, подумал он, доберутся и до этой долины. Хотя почему «когда-нибудь»? Я уже добрался. Наверное, и остальные забираются в новые места и обживают, потому что либо сами уходят от людей, страшась наказания, либо их изгоняют.

Черныш высунулся из уже обжитой пещеры и, задрав короткорылую мордочку, очень внимательно следил за облаками. Иггельд понимал, что очень скоро дракон обнаружит, что облака ничем не угрожают, их нельзя есть, на них не поохотишься, с ними нельзя играть, и постепенно перестанет их замечать вовсе.

– Ты по сторонам смотри лучше, – сказал он наставительно. – По сторонам!

Лобастая голова повернулась к Иггельду. На миг стало не по себе, дракон за ночь подрос еще, как показалось, морда жуткая, глаза навыкате, страшные клыки высовываются из-за прикушенных толстых губ. В следующее мгновение длинный красный язык выметнулся как молния. Лицо обожгло горячим, влажным. Иггельд завопил, начал отмахиваться, а Черныш, довольный игрой, все старался попасть языком между мелькающих рук и все же лизнуть двуногого папу в лицо, вылизать ему нос, уши…

Так прожил месяц в полном одиночестве, если не считать обществом Черныша. Выходя на охоту, щель задвигал обломком скалы, а когда возвращался с добычей, едва хватало сил, чтобы отодвинуть. Черныш бросался навстречу с визгом, он то ли чуял издали приближение любимого папочки, то ли спал сразу же возле входа. Иггельд отбивался, отплевывался, а потом, нацеловавшись, начинали вдвоем разделывать зверя.

С оленями и козлами проще, а к кабанам Иггельд не подпускал: среди смотрителей ходили жуткие рассказы, как даже самые здоровые драконы помирали в жутких корчах от съеденного сала. Черныш жутко обижался, всякий раз старался хотя бы лизнуть запретное.

Со второго месяца начал проситься на охоту, но на прогулках всего пугался, отпрыгивал, прятался за всемогущего родителя. Иггельд сперва тревожился, не вырастет ли дракон трусом, но когда второй раз шли той же дорогой, Черныш уже спокойнее обнюхивал ранее испугавший камень или пень, трогал лапой, рычал, пробовал испугать, а то и пробовал на зуб.

Черныш ростом с хорошего кабаненка, такой же плотный, массивный, толстый, только лапы намного короче, а брюхом почти касался земли. На спине поблескивали крупные чешуйки, иногда казался Иггельду большой уродливой рыбой, иногда жабой или укороченной ящерицей, но стоило тому поднять голову и посмотреть Иггельду в глаза, сразу же хотелось схватить этого отважного, хоть и перепуганного огромностью мира зверящика на руки, прижать к груди и расцеловать в умную, самую замечательную в мире морду.

Труднее приучить оставаться на месте и ждать, когда Иггельд удалялся, но без этого нет успешной охоты, а без охоты обоим голодная смерть, так что бедному дракончику пришлось усвоить жестокий урок: если противиться этому приказу, то вернут в пещеру, а гулять и охотиться родитель уйдет один.

Оставив Черныша на опушке, Иггельд обычно крался между дубов, выбирал среди стада свиней кабанчика, те всегда самозабвенно пожирают желуди, вокруг любой свиньи по десятку полосатых зверьков, совсем не похожих расцветкой на родителей.

Одной стрелы хватало, чтобы поразить дичь. Стадо с визгом отбегало к следующему дереву, Иггельд поспешно подбирал добычу и бегом возвращался к Чернышу, а тот, не осмеливаясь сойти с места, отчаянно рыл землю лапами и смотрел умоляющими глазами: где был так долго? Я тебя жду уже сто тысяч лет!!!


Однажды, когда шел третий месяц их пребывания в Долине Ветров, так ее называли все, несколько дней подряд стояла прекрасная теплая погода, он выбрал низкое место, где ветры проносились выше, и потащил Черныша к тому месту, где ручей пробился на поверхность и разлился почти что речкой. Черныш вытаращил и без того выпуклые глаза, смотрел непонимающе, а Иггельд сразу же попытался затащить его в воду.

Ручей шириной в три шага, а в самом глубоком месте до колена, но Черныш уперся, вырывался, шумно дрожал, горбился и поджимал короткий хвостик под брюхо, что было признаком сильнейшего ужаса.

– Это, – объяснял Иггельд терпеливо, – вода, вода, вода… Тебе придется встречаться с нею часто. Ты же пьешь из того ручья, что в пещере? Это такой же, только больше… да это и есть тот самый, только наверху… Ну, давай, не трусь!

Он сам влез в ручей, даже присел на дно, чтобы вода поднялась почти до плеч. Черныш в ужасе носился по бережку, вопил, плакал, визжал, а потом, когда Иггельд сделал вид, что опускается под воду, плюхнулся в ручей всем телом, поплыл, тут же ощутил под лапами надежное тело родителя, стал карабкаться на голову, едва не оборвал уши и не вырвал когтями все волосы.

Иггельд вынес на берег, успокоил, снова занес на руках, прижимая к груди, начал медленно опускаться в воду. Толстенькое тельце в руках затряслось, как былинка на ветру, судорожно начало выкарабкиваться, полезло в панике на голову. Иггельд хотел присесть, но подумал, что бедный ребенок совсем рехнется, поднялся во весь рост и начал уговаривать, поглаживать, постепенно опускаясь все ниже.

Он так увлекся, что не сразу заметил подходившего издали человека с поднятыми в приветствии руками. Вздрогнул, когда тень упала на прозрачную воду ручья, резко обернулся с Чернышом на руках, что тоже попробовал вздыбить крохотный гребень на хребетике и оскалить зубы.

Апоница помахал рукой.

– Это я, я. И все еще твой друг, хотя ты, признаться, поступаешь неверно. Но это оставим, я просто беспокоюсь за тебя.

Иггельд вышел из ручья, тело пробирала дрожь, вода ледяная даже сейчас, в разгар лета. Апоница опустился на камень, глаза внимательно рассматривали дракончика, потом перевел взгляд на Иггельда.

– Настоящий дракон не должен бояться.

– Он еще не дракон, – возразил Иггельд. – Это ребенок!

– Ребенок дракона в таком возрасте ничего не боится, – сказал Апоница. – Вообще не боится. В любом возрасте. Ну да ладно, я не о нем… Как ты?

– Держусь, – ответил Иггельд. – Зато со мной Черныш. Он не трусливый, он… он осторожный! Он очень умный. Он все понимает.

– Ну да, конечно, – согласился Апоница. – Только вот не говорит. И не все делает. Зато у него глаза умные, верно?

Иггельд усмехнулся.

– Все так.

– Давай, трус, выходи, – сказал Апоница. – Не прячься!

Черныш осторожно выглядывал из-за спины Иггельда, как застенчивый ребенок. Когда Апоница слишком уж обращал на него внимание, отступал и снова прятался, а когда гость смотрел в сторону и вроде бы не замечал, Черныш потихоньку осмелел, зашел к нему сзади, обнюхал и даже попробовал подергать за полу длинного халата.

– Понятно, – сказал Апоница саркастически. – Если боимся мы, то это осторожность, а если другие – трусость. Я оставил коня там, у пещер. Думаешь, ты надежно спрятался? Твое логово любой найдет. Я кое-что привез. Это немного, но мы собрали, кто что может.

– Что?

– Да все по мелочи. На тот случай, если дурь не пройдет и вздумаешь зимовать…

– Да я не думал, – начал Иггельд и осекся. Сказать по правде, он вообще не думал о зиме, и так каждый день дается с боем. – Хотя… даже не знаю. Думаю, мне пока что нельзя возвращаться.

Апоница поинтересовался мирно:

– А когда, считаешь, придет пора?

– Когда выращу Черныша большим и сильным, – ответил Иггельд. – Когда увидят, что он вовсе не трус. Когда смогу доказать, что я прав!

Апоница грустно усмехнулся.

– А, значит, члены Совета ошибались?.. Да ты совсем ребенок. Сам вроде Черныша. Ладно, пойдем затащим в пещеру вьюки, да отбуду, пока не застала ночь. Хоть ночи летом и короткие, но не хочу в потемках над краем пропасти…

Черныш бежал сзади, потом начал шнырять по сторонам, обнюхивал камешки, переворачивал плоские, слизывал мокриц и червей, а когда впереди показалась знакомая стена с черной щелью, понесся галопом вперед, смешно вскидывая толстый зад.

Апоница сказал одобрительно:

– Задние лапы крепкие. Что значит, не в котловане рос… Много бегает?

– Да все время, что не ест и не спит.

Черныш как услышал, что говорят о нем, пронесся могучими прыжками, не сбавляя бега, к самой пещере, исчез в темноте. Когда они наконец пересекли продуваемое свирепым ветром плато, приблизились, из темноты навстречу блеснули два изумрудно-зеленых глаза.

Апоница сказал с удовольствием:

– Неужели охраняет ваше логово?

Иггельд сам не поверил, Черныш вот-вот либо убежит, либо подожмет хвост и бросится ласкаться, они сделали еще пару шагов, Черныш стал виден, он по-прежнему загораживал вход, на незнакомца смотрел вопросительно: а ты кто, что пришел вот так? Это наша пещера!

Когда Апоница попробовал подойти ближе, Черныш заворчал, гребень на спине поднялся, а молочные зубы предостерегающе блеснули. Апоница тут же остановился, подмигнул Иггельду. Тот, сам донельзя пораженный, громко и четко похвалил дракончика, поощряюще постучал палкой по боку, сунул в счастливо раскрытую пасть кусочек жареного мяса.

– Хорошо, – сказал Апоница. – Вообще-то даже отчаянные трусы защищают свое логово… особенно если загнаны в угол. Здесь другого выхода нет?

– Нет, – признался Иггельд. – Дальше глухая стена. Хотя пещера просторная.

– Все равно неплохо, – похвалил Апоница. – Если сумею выбраться до снегов, приведу Шварна или Чудина, помнишь такого? А то привыкнет твой зверь только меня так встречать…

Иггельд воскликнул:

– Да зачем столько трудов ради меня! Я того не стою.

– Ты не стоишь, – согласился Апоница, – а твое сумасшествие – стоит. Поверь, все смотрители драконов тебя понимают. И каждый из них в какой-то миг, день или час был тобой. И со слезами не давал… выбраковывать чернышиков, лапочек, зайчиков, любимцев! Кто-то, может быть, даже подумывал вот так же схватить своего любимца и убежать с ним куда глаза глядят. Так что мы не враги. Но мы – трезвые. И, увы, взрослые.

В тюках теплые одеяла, спальный мешок, чугунный котел и множество мелочей, при виде которых Иггельд сразу воспрянул, а жизнь показалась намного краше. Апоница помог занести вовнутрь, потом еще раз дважды попробовал зайти в пещеру, Черныш неуверенно прорычал, Иггельд громко и четко похвалил, почесал, дал жареного мяса, сырое – еда, а жареное – лакомство.

– Приведу, – сказал Апоница на прощанье, – кого-нибудь из них, а то и обоих сразу.

– Мне как-то неловко, – признался Иггельд.

– Хорошо, хорошо, – одобрил Апоница. – Дракон не должен подпускать чужих. Потом научишь различать своих и чужих, но сейчас пусть просто не подпускает никого. Пока все, кроме тебя, чужие.

К удивлению Иггельда, уже через неделю он приехал снова, с ним был Шварн, привезли еды, соли, топоры, пилу. Апоница пустил Шварна впереди себя, Черныш осторожно и пока еще неуверенно зарычал. Иггельд с удовольствием постучал палкой по бокам, почесал ею же загривок, похвалил, и Черныш в восторге, что угадал, как поступить правильно, тут же испортил образ грозного серьезного зверя, брякнувшись на спину и замахав всеми четырьмя.

ГЛАВА 4

Первое время Черныш жутко скучал по матери и собратьям, постоянно просился на ручки. Иггельд, сжав сердце в кулак, всякий раз относил его на отведенное место, гладил, успокаивал, уходил. Черныш вроде бы спал, но стоило Иггельду самому заснуть, как вскоре просыпался от того, что Черныш, стараясь согреться и постоянно ощущать живое тепло матери, забирался на него, как на матрас.

Лишь через пару недель воспоминание о большой драконихе и множестве братьев изгладилось из памяти ребенка, теперь там прочно утвердился образ горячо любимого и обожаемого папочки, что такой сильный, такой теплый, который гладит, чешет, кормит и восхитительно чистит уши.

На прогулках Черныш прыгал перед ним, то приносил в пасти большой камень, то приволакивал целое бревно и снова искательно заглядывал в глаза: ну вот он я, прикажи что-нибудь, да что угодно, я тут же выполню, ты увидишь, какой я послушный, как я тебя люблю, как стараюсь сделать все, чтобы ты меня любил и не бросал…

Иггельд приказывал, гонял, заставлял бегать и прыгать, присматривался, как быстро рыхлое тельце становится тугим и мускулистым, компактным, крепким. Кажется, удалось, думал он напряженно. Самое главное в воспитании – это как можно раньше закрепить у молодого дракона полезные навыки и отучить от вредных. Если не сделать, пока еще ящеренок, то потом уже ничего не получится. Дракон не поймет, почему раньше было можно, а сейчас нельзя. Возмутится, взбунтуется. Сделает по-своему, а если человек не сумеет переломить на свое, то авторитет хозяина разлетится вдрызг. И хозяином станет дракон.

На страницу:
3 из 14