Зорох

– Тагорм думает только об интересах племени, женщина. Он прав, а ты… – Краогорм с трудом поднялся на локтях. – Ты всегда была нашим врагом… всегда презирала нас… Когда ко мне вернутся силы я убью тебя.

– Хорошо, – согласилась Найя. – Убей меня, но детей ты отпустишь. Ни ты, ни ваши трусливые старейшины, ни их пустоголовые жены, никто из вас не стоит моих детей.

– Мои сыновья останутся, – прохрипел Краогор. Шубы Нирона и Акрона лежали рядом у его ног. С большим трудом он смог согнутся, дотянулся до них, и подтянул к себе. Дети, которые укрывались ими, поежились от холода, но не проснулись. Найя потянулась за откинутым рукавом, но муж подобрал шубы еще ближе.

– Ну давай попробуй, – прохрипел он. – Наклонись еще, и я сверну тебе шею.

Они как-то одновременно посмотрели на боевой топор, который по обычаю вместе со щитом лежал у входа в шалаш. Краогор протянул руку, но Найя опередила его, вытягиваясь стрелой, схватила гладкую рукоять, и угрожающе тряся топором перед собой, отползла на прежнее место.

– Знаешь, что с тобой сделают, когда узнают, – предупредил Краогор.

– Они узнают только завтра вечером, – задумчиво сказала она. – Я скажу, что тебе стало хуже, и все утро ты будешь давать сыновьям последние наставления. Я выиграю для них время. Когда Тагорм догадается обо всем, они будут уже далеко.

Краогор не мог поверить в то, что слышит. Впервые в жизни он испугался этой хрупкой, презренной, ни раз униженной им женщины. Он отвел глаза в сторону, потому что не смог выдержать ее пристального испепеляющего взгляда. Упираясь руками в землю, попробовал подняться, но силы оставили его. «А ведь убьет, – промелькнуло у него в голове. – Ведь не испугается. Решится?..»

Ни уверенности, ни злости больше не было, только паника и ужас охватили воспаленное сознание. И тогда, набрав полную грудь воздуха, Краогор закричал. Он стал звать на помощь Тагорма, Этгора, Сайруса и многих других; звал даже тех, кого уже не было в живых. Звал пока ни охрип. Но ни живые, ни мертвые не пришли к нему. Завывание ветра на улице заглушало его крики. Он не знал, что их шалаш Найя поставила особняком от других. Она предвидела такой исход.

Когда Акрон открыл глаза, в лицо брызнула кровь. Он думал, что все еще спит, поэтому испугался не сразу. Перед глазами мелькало лезвие топора; неяркий свет костра выхватывал сосредоточенное лицо матери, что-то брызгало в огонь, угли шипели, и ее профиль стал исчезать в темноте.

Скоро стало совсем темно и тихо. Акрон замер в ожидании, и через какое-то время мать взяла его за руку. Они сидели так долго. Просто сидели и молчали, слушая, как завывает ветер. Потом Найя бросила в огонь веток, и очень медленно, нехотя, пламя начало разгораться.

Акрон посмотрел в сторону и увидел испуганное лицо брата. Только теперь ему стало по-настоящему страшно. Нирон смотрел в темноту. Там, под своей тяжелой оленьей шубой лежал отец. Он был укрыт с головой; из под серой шкуры выглядывали ноги, обутые в теплые меховые сапоги.

Акрон вдруг понял, что отец мертв. И хоть видел все собственными глазами, все еще не мог поверить, что его убила мать.

Найя подобралась к Краогору, и выдернула что-то из его руки.

– Одевайтесь, вам пора, – сказала она, и положила перед детьми их шубы. – Идите на Юг, – добавила она, потом поправилась: – Нет, идите на Север. На Юге они будут искать вас в первую очередь. Но на Севере будет еще холоднее, и вам там совсем нечего будет есть. Мне нечего вам дать, – говорила она, разминая руками бледный лоб и уставшие глаза. – Совсем нечего дать… Идите на Восток… Нет, на Востоке будет еще хуже. Вы «Орлиные когти» – там вам все враги. Идите на Север… Нет, лучше на Юг… Идите куда-нибудь, только очень быстро. Только не останавливайтесь… И помните, у вас больше нет племени. Теперь вы сами по себе. Опасайтесь «Когтей»… «Когти» отдадут вас вулкану… «Когти» – первые ваши враги…

Найя стала их одевать. Братья сонно протирали глаза, не до конца еще осознавая, чего от них хочет мать, куда идти, и когда они смогут вернуться. Они не торопились ей помочь: отрешенно стояли посреди шалаша, поднимая руки, чтобы она могла просунуть их в рукава шубы. Она сама поплотнее затянула ремни на их поясах, чтобы под шубу не проникал холод, и затянула завязки на сапогах; одев на головы шапки и рукавицы на руки, вывела, почти вытолкала детей на улицу.

Наспех она прижала каждого к себе, потом развернула и подтолкнула в спины. Пройдя несколько шагов, дети остановились, и повернулись обратно.

– Идите же, ну, – прошептала она, но братья не уходили, смотрели друг на друга, или на мать, но никто не хотел смотреть в ту сторону, куда она махала рукой. – Идите, идите…– повторяла она, пыталась рассердиться, за то, что не слушаются, но не могла.

Постояв так какое-то время, Нирон снова шагнул к шалашу, но Найя попятилась к проходу и развела руки в стороны, давая понять, что обратно не пустит.

– Нет Нирон, – прошептала она, – вы не можете остаться.

Завыла вьюга, где-то далеко ей отозвался одинокий волчий вой а потом Нирон услышал позади себя хруст снега и глухое покашливание брата. Акрон уходил. Найя провожала его тоскливым взглядом, а потом совсем закрыла глаза. Из-за темени Нирон почти не видел лица матери, но чувствовал, что она плачет.

– Береги его, ты старший, – прошептала она, последний раз взглянула на сына, откинула лосиную шкуру и вернулась в шалаш. Опустив голову, Нирон потоптался на месте, повернулся в сторону удаляющихся шагов, и отправился вслед за братом. Больше он не оглядывался.

Глава 4

Акрон так и шел впереди а Нирон, чуть отставая, двигался сзади. Иногда тусклая луна освещала вершину тупой горы. До самого утра она и была им ориентиром. Они шли на Север, но как только стало светать, Акрон резко взял вправо на Восток. Брат безропотно шел следом, но когда, через пару часов Акрон снова повернул на север, стал возмущаться:

– Зачем ты плутаешь?! – крикнул он. – Если уж решил повернуть к морю, то идем к морю. Здесь хотя бы равнина. Какой смысл сейчас карабкаться по скалам? Зачем выбирать трудную дорогу, если все равно идем непонятно куда?

Акрон оглянулся на брата, ничего не ответил, но все-таки снова повернул на Восток. Он и в самом деле не знал куда идти. Вышагивать по равнине было тоскливо – впереди до самого горизонта проглядывалась бесконечная, безнадежная пустота. За северными горами, казалось, может появиться что-то неожиданно хорошее, но чем дальше они шли, тем больше он замерзал. А север, это холод, и идти туда, где еще холоднее, тоже не хотелось.

Нирон еще несколько раз окликал брата, но тот не оглядывался. С тех пор, как Нирон выдал племени Охайру, Акрон с ним не разговаривал. Нирон всегда считал это его глупым капризом, и никогда не придавал этому значения, но теперь, что-то изменилось. Молчание Акрона раздражало, и даже пугало его. Стало казаться, что брат затаил злобу, и рано или поздно уйдет так далеко, что его невозможно будет догнать. Вместе со страхом остаться одному, где-то в глубине души просыпалось раскаяние. Но холод быстро вымораживал эти запоздалые чувства.

Под утро ветер, и снегопад усилились. Далекие, а за ними и близкие горы совсем скрылись из виду. Иногда Нирон буквально натыкался на спину брата. Когда вьюга начинала кружить вокруг них, нельзя было ничего разглядеть даже в двух шагах.

Ориентироваться можно было только по направлению ветра, а он сейчас был попутным, и оставалось только надеяться, что он не переменится.

Они шли почти без остановок. Снег был повсюду, он кружил в воздухе, хрустел под ногами, колол глаза, и щекотал под носом, превращаясь в капли и тут же замерзая. Во время редких привалов снегом растирали замерзшие щеки, и обмороженные носы, его ели, обсасывали во рту спрессованные снежные комочки, надеясь хоть немного утолить жажду.

Теплые сапоги возле колен были перетянуты веревками, но снег все равно проникал внутрь. Ноги стали замерзать, и, когда их растирали теплыми, после варежек, пальцами, носки и пятки начинали неприятно ныть и колоться, будто их засовывали в кишащий муравейник.

Серое утро медленно перешло в тусклый морозный день. Ему не было конца, и когда пришли сумерки, братьям показалось, что это еще не вечер, а просто гуще повалил снег. Скоро стало совсем темно. Два одиноких детских силуэта расстаяли в ночной снежной пустыне.

Во время отдыха, когда оба брата лежали на спинах, часть неба вдруг очистилась. Несколько звезд выстроились в ряд, напоминаю летящую сквозь облака стрелу.

– Эта стрела летит на юг, – неожиданно произнес Акрон. – Она летит в Бескрайнюю долину. Охайра рассказывала мне про нее. – Вспомнив о старухе, он немного помолчал, будто пугаясь того, что снова может причинить ей вред. Но потом он подумал, что все плохое уже случилось, печально вздохнул и продолжил: – Боги никогда не выбирают ничью сторону. Но, когда-то мы думали, что боги за нас, – сказал он. – Они послали много стрел в долину, и убили почти всех наших врагов. Только одно селение осталось, потому что одна стрела застряла в небе. Горцы радовались, но надо было закончить то, что начали боги. Тот, кто достанет стрелу и пустит дальше, станет вождем всех людей на свете. Великие воины стали драться из-за нее и горные реки окрасились кровью. Горцы ссорились тысячи лет. От одной стрелы погибло больше народа, чем от всех стрел посланных богами в долину. Несчастья народов бескрайней долины обернулись нашими. Боги поднимают в небо, а потом опускают на дно глубоких ущелий. Боги отнимают все свои подарки.

– Зачем? – спросил Нирон. – Зачем они все это начали, если все это так плохо закончилось?

– Им скучно, – ответил Акрон. – Боги дали нам наши желания, чтобы мы могли развлекать их. Им нравится смотреть, как мужчины дерутся из-за шкур, мяса и женщин.

– Ты плохо думаешь о богах. Может, поэтому мы и попали в такую беду.

– Мне кажется им все равно, что я о них думаю. Тем более здесь, на пустой равнине. Здесь не дерутся на смерть «когти» с «камнями», не трещат щиты, и Хелкат не рубит головы своим большим топором. Здесь никого не убивают, никто не просит пощады. Здесь не интересно. Сюда они даже заглядывать не станут.

– Без богов мы здесь пропадем, – сказал Нирон. – Мы столько прошли, но так никого и не встретили. Я очень устал. Я замерз. Я не чувствую ног. Пальцы на ногах стали синими. Я растираю, а это не помогает. Когда я упаду, и уже не смогу встать, ты оставишь меня?

– Нет, – ответил Акрон. – Я не оставлю тебя. Но идти нам придется еще много. Сейчас мы согреем твои ноги, и пойдем дальше.

– Зачем нам идти? Будет все то же самое. Никого мы здесь не встретим. А если и встретим, то только таких же, как мы сами. Они могут забрать наши шубы. А если попадутся людоеды из Северных кланов, то лучше и не думать, что они сделают.

– Нет, мы никого не встретим. Теперь мы пойдем на Юг. Мы пойдем туда, куда летит стрела, – обнадеживающей интонацией произнес Акрон.

Они снова изменили направление, и теперь пошли на Юг. Но, как и предупреждал Нирон, ничего не менялось. Все тот же снег, и все те же, одинаковые, далекие, будто нарисованные очертания гор.

Они шли еще два дня. Под утро третьего увидели одинокий шалаш, у подножья высокого холма. Он был почти весь занесен снегом, чтобы раскопать вход, пришлось изрядно потрудиться.

Внутри они нашли замерзшего мужчину. Видимо он был «шкурник». Он охотился здесь, чтобы сделать зимние запасы, для одного из Северных кланов. Но с приходом зимы, он не покинул этих мест. Что-то помешало ему. Скоро братья поняли, что умер он не от холода, а от другого недуга. От той самой болезни, которая пришла совсем недавно и в их селение. Тело его было раздуто, на коже лица проступили красные вены, похожие на ветви сухого дерева. Некоторые туши, заготовленных им горных козлов, тоже раздуло. Есть их было нельзя. Оставаться здесь было опасно. Братья знали: все кто жили в шалашах с зараженными, скоро заболевали сами.

Ничего другого не оставалось, только идти дальше. Скрепя сердцем оставили место, которое могло бы стать им приютом, но удача сейчас была не с ними. Богам здесь было не интересно. Может, и в самом деле, сейчас, они смотрели в какаю-то другую сторону.

Утром следующего дня Нирон сказал, что не может идти. Он еще пытался ползти, но в теле появилась слабость, начался жар. Пальцы на ногах посинели и сильно болели.

Акрон сидел рядом, и обреченно смотрел по сторонам. От голода и холода кружилась голова. Горы нависли над ними, но они уже не стояли, как раньше, на одном месте, они двигались, они качались из стороны в сторону, они подпрыгивали, и, завывая, летали над головой, как огромные черные птицы.

И в тот момент, когда, казалось, не осталось ни какой надежды, Акрон увидел треугольник далекого затерявшегося, среди горных вершин, жилища.

Это был шалаш – большой, целый, жилой. Акрон отчетливо видел дымок, и мерцающее марево, и человека с большой черной миской, который стоя на коленях, собирал в нее снег, чтоб растопить на огне. Видение показалось лишь на секунду и исчезло.

Акрон был уставшим, замерзшим и совершенно потерянным. Он не понял в какой стороне он видел шалаш. Голова кружилась, в глазах темнело, и последние четверть часа, он просто крутился на месте, пытаясь понять, где север, и где юг.

«На Востоке, – вдруг сказал он сам себе. – Я видел его на Востоке. Вон за тем холмом. Правильно, – пытался он собрать в кучу задубевшие мысли. – Я шел на Юг, и он появился слева… Слева, значит вон за тем холмом… Слева, значит на востоке».

Акрон пошел в ту сторону, но вдруг услышал глухой жалобный голос брата:

– Акрон, – окликнул он. – Акрон, ты ведь не оставишь меня?.. Акрон, прошу, не иди без меня… Мне страшно, Акрон.

– Ах да, конечно… – пробормотал Акрон, возвращаясь. – Ведь я не один…– вспомнил он. – Ведь мы вместе… Ведь мы всегда были вместе…Я не оставлю тебя…– твердил он, покачиваясь на нетвердых ногах. – Я никогда не брошу тебя, брат. – И, схватив Нирона под руки, он потащил его за собой. Тащил его за шкирку, тянул за рукава, и даже пытался взвалить на спину, но за весь день, они вряд ли одолели и пол круга. Шалаш больше не показывался.

Ни тащить брата, ни идти самому сил больше не было. Нирон уснул, Акрон стал бить его по щекам, но он не просыпался. «Он больше не откроет глаз, – подумал Акрон. – Скоро сердце его остынет, но ему уже тепло. Гораздо теплее, чем мне». Он еще попробовал разбудить брата, растерев ему лицо, но это не помогло. Акрон лег рядом и стал смотреть на беспросветно-серое небо. «Может быть так даже и лучше, – решил он. – Великая судьба… Предназначение… Объединять, разъединять – какая разница? Все повторяется заново. Все это никому не надо. Охайра говорила, что все это ни для чего. Судьбы людей, и судьбы целых народов, это просто камни, которые катятся с горы. Катятся себе и катятся. Можно просто встать в сторонке и смотреть. Катятся себе и катятся. А зачем катятся?.. а почему? А потому что вниз… Какой простой ответ. Как все оказывается просто в смерти…»

Мысли стали вялыми, серыми, как небо. Тягучими ручьями они медленно стекали с гор, и соединялись в стоячей реке. Дальше течь им было некуда. Они останавливались, согревались, веки Акрона сомкнулись и окаменели, наполняясь теплом этих тягучих ручейков.

Его разбудил запах жареного мяса. Он больше не чувствовал холода. Рука была сжата в кулак, он разжал его, и пальцы послушались. Веки стали легкими, как крылья бабочки, он легко раскрыл глаза, и перед лицом вспыхнуло пламя костра – синие, алые языки, и раскаленные оранжевые угли.

Акрон протянул руку и взял уголек. Был уверен, что ничего не почувствует, но уголь обжог пальцы, и он выронил его. Теперь Акрон знал, что не спит, и что по какой-то причине все еще жив.

Глаза постепенно привыкли к свету, и он понял, что находится в шалаше. Он был раздет до пояса и укрыт собственной шубой, и еще какой-то шкурой, большой и тяжелой.

На противоположной стороне от входа были широкие деревянные сани, возле ног Акрона, недалеко от огня обсыхали его сапоги, рядом с ними белые, из козьего меха, сапоги Нирона. Только вспомнил о брате, как в темноте, с той стороны костра, что-то пошевелилось. Акрон увидел голую руку Нирона, а потом и голову; брат засопел, и перевернулся набок, лицом к стенке шалаша.

«Живы, – промелькнула радостная мысль. – Кажется, мы оба живы». И как-то незаметно, с приходом «ощущения жизни», пришло и неудержимое чувство голода.

Акрон увидел коптящееся над огнем мясо. На деревянных крюках болтались потроха и нога, то ли горного барана, то ли козла. Он пригляделся и увидел аккуратное копытце, и обугленную шерсть на том месте, где кончалась кость и начиналась кожа. Это был козел. Мясо давно приготовилось, оно потемнело, и жир уже не капал на угли.

Акрон не смог преодолеть искушения: приподнялся, снял с крюка тяжелую ногу, и с жадностью откусил большой аппетитный кусок. Он проглотил его, почти не жуя, как голодная собака. Братья не ели почти неделю, и, наверное, он смог бы приговорить половину ноги, а может и больше, но звук с улицы отвлек его.

От чьих-то глухих шагов захрустел снег, вход шалаша распахнулся, пуская морозный воздух, и внутрь шагнул хозяин жилища – высокий, одетый в просторную оленью шубу, с глубоким меховым капюшоном, и в громоздких сапогах шерстью наружу. Сапоги чем-то напоминали медвежьи лапы, и во всем его облике было что-то дикое, животное.

Какое-то время он разглядывал Акрона, застывшего с козьей ногой у рта. Потом свалил в кучу ворох обрубленных веток, которые держал под рукой, положил сверху топор, и снял с себя шубу. Под теплой одеждой был такой же пространный черный плащ. Акрон все никак не мог увидеть лица этого человека, и под шерстяным капюшоном оказался такой же капюшон, только матерчатый.

Акрон виновато, подцепил растерзанную козью ногу на деревянный крюк. Хозяин прошел к саням и сел на них. Скоро в его руках появился глиняный кувшин с широким горлом. В нем была темная жидкость, похожая на загустевшую от вареных костей и жира воду. Откинув шубу Нирона, он подтянул к себе его ногу, и стал смазывать этой жидкостью его почерневшие, все в мелких язвах, пальцы.

Капюшон мешал незнакомцу, и он, наконец, сбросил его на спину. Только сейчас Акрон смог разглядеть его лицо, и страх, который почти оставил его на тот момент, вернулся снова.

О таких как он Акрон много слышал. Таких, как он Акрона учили остерегаться и ненавидеть. У многих из них светлые волосы, потому что черные мысли выдавливают свет из их головы. Многие из них одели голубые глаза, чтобы воровать небо для изгнанных под землю духов. Кожа их часто бледна, потому что они кормят тьму своей кровью. Их нельзя слушать, с ними нельзя говорить. Они непримиримые вечные наши враги. Они кровожадней трусов, и подлее завистников. Они хуже детей предателей, которые предали отцов! Они даже хуже женщин! Они – люди из Бескрайней долины.

Акрон отодвинулся назад, человек из долины заметил это, и, еле заметно усмехнулся. Затем, он закатал себе рукава, взял другой кувшин, и стал мыть руки. Из под намоченного рукава показалась странная яркая татуировка – большой желтый, похожий на солнце цветок.

Обсушивая руки над огнем, он медленно и уверенно произнес:

– Вашего отца звали Краогорм. Он один из старейшин племени «Орлиных когтей». – Он ненадолго замолчал. Акрон не понял вопрос это или просто рассказ о нем самом, но на всякий случай кивнул. Человек из долины, кивнул в ответ и продолжил: – Вы родились в ночь первого звездопада, в свете Живой кометы. Племя хотело отдать вас в жертву вулкану, но вы бежали. Пять дней вы шли на Север и на Восток. Потом вы повернули на Юг. Вы и дальше пойдете на Юг. Но теперь вы пойдете за мной.

Глава 5

Медленно, глоток за глотком, Эмистан опустошил кубок. Мариша прильнула к владыке, поцеловала в губы, и, после короткого поцелуя, провела ладонью по его щеке.

– Ну иди, – прошептала она. – Мне страшно. Пусть это уже закончится.

Эмистан хотел еще раз прижать ее к себе, но девушка слегка отстранилась, и отвернула лицо.

– Не надо… Иди Эмистан.

– Леман не верит в бога, – произнес он, мельком взглянув на эрла. – Иногда он произносит его имя, но не верит. А я верю. Бог всегда со мной. Тот который знает прислал мне тебя. Не будем расставаться. Хочу, чтобы ты всегда была рядом.

– Будем вместе, пока мы живы, – ответила она. – Тебя ждут.

– Тогда давай жить вечно. – Эмистан усмехнулся, встал боком к арене, и, уверенно держа руку на мече, посмотрел вниз. Там волнительно вышагивая по краю смертельного круга, его уже дожидался Стах. Разминаясь, он делал короткие взмахи мечом, крутил шеей, и без конца поправляя шлем, поглядывал на балкон владыки. Он заметно волновался. Эмистана забавляло это. Он постоял бы еще, лишь бы подольше насладиться его страхом, но тянуть больше нельзя – барабаны смолкли, и трибуны затихли в ожидании.

Спускаясь по белым мраморным ступеням, Эмистан запнулся и чуть не упал. «Проклятье» – выругался он, с трудом сохраняя равновесие. По трибунам, как шелест листвы в парке, пронесся еле уловимый недовольный шепот. Будто читая мысли Лемана, Эмистан взглянул на балкон, и успокаивающе махнул рукой.

– Все в порядке. Эти ступени никуда не годятся, – смеясь, произнес он. – Они не рассчитаны на мой широкий шаг. Измельчал народ. – Он думал, что увидит рядом с Леманом Маришу, но на балконе ее почему-то не было, и это сначала его расстроило, а потом неожиданно развеселило.

– Тритоново племя, – выругался Эмистан, когда запнулся второй раз. «Хорошее вино научились делать, – подумал он, и с этой мыслью пришло первое неприятное предчувствие. – Хорошее, вот только не вовремя».

Он снова взглянул наверх.

– Куда им тягаться со мной, когда я для самого себя непредсказуем?! – пошутил он. Холодное, задумчивое лицо Лемана снова развеселило его. Удивительно – смешным сейчас казалось все, что раньше раздражало, или настораживало. Не было ни страхов, ни сомнений, только веселое безразличие, и небывалая уверенность в собственных силах.

Перед владыкой опустили мосток, по которому он должен был добраться в Круг смерти. Подходя к нему, Эмистан вытащил из ножен меч, и тут же уронил его в песок арены.

«И все-таки что-то здесь не так» – снова подумал он, чувствуя, как странно меняется его настроение. То паника, то беспричинная радость накатывали волнами овладевая сознанием. Он чувствовал, что руки его слабы, а ноги не слушаются, но еще не понимал, что жизнь в опасности. Думал только о том, что будет смешон, если выронит меч еще раз, или не дай бог, свалится в ров.

Леман не сводил с него глаз. Эмистан, конечно мог валять дурака, просто из вредности, чтоб в очередной раз позлить его, но эта игра, слишком затянулась. У каждого есть свой внутренний колокол, который предупреждает об опасности. И этот колокол давно уже должен был разбудить его страх, и подчинить волю одному желанию – выжить.

Леман обратил внимание на бокал, из которого пил Эмистан. Невозможная, но все объясняющая догадка, звякнула где-то в подсознании, как потерянный ключ в подкладке . Он посмотрел по сторонам, и только сейчас заметил, что Мариша, которой так не терпелось попасть на балкон, куда-то ушла.

Трибуны зашумели – Эмистан вошел в круг. Мостки поднялись вверх. Только один из них опустится обратно, чтоб поднять победителя над пламенем. Вновь ударили барабаны, вспыхнул ров, окружая дерущихся огненным кольцом.

«Соберись, – с отчаянием взмолился Леман. – Прошу: соберись! Теперь пора! Теперь, самое время!» Но Эмистан не слышал. Казалось, совсем не понимает, что происходит, и где находится. Не спеша, покачиваясь, он шел к Стаху в центр круга, бездумно глядя себе под ноги. Эртукийский клинок Лемана тянулся за ним в вытянутой руке по песку, как бесполезная палка.

Эрл взял в руки пустой бокал, и обратил внимание на белый налет, который остался на высушенном дне. Поднес поближе к носу, понюхал и с трудом, но уловил ядовитый горчичный запах. Отшвырнув бокал, Леман бросился вниз по ступеням, но было слишком поздно. Он что-то кричал, но рев толпы на трибунах заглушал его крики. Возбужденный подбадривающий рев харпийцев, сменился воплем отчаяния и боли. Леман понял, что произошло что-то ужасное и непоправимое. Барабаны стихли, а люди кричали все сильнее. Леман пробился через солдатское оцепление, выскочил на арену, и остановился перед горящим рвом.

За высоким огненным пламенем был виден только блестящий шлем Стаха, отблескивали стальные накладки на плечах, появилось и исчезло его испуганное и вместе с тем радостное лицо.

«Эмистан ранен, – твердил себе Леман, пытаясь заглянуть в круг. – Он не стоит, но он только ранен. Еще не кончено! Он встанет! Он еще может бороться!..»

На несколько секунд ветер разогнал пламя, и Леман, наконец, смог увидеть Эмистана.

Владыка стоял на коленях, и у Лемана перехватило дыхание. «Жив» – решил он, и на какую-то секунду испытал прилив невероятного радостного волнения, почти счастья, но эта волна мгновенно схлынула. Эмистан был мертв. Упасть ему не давал меч, который проткнул ему грудь, и вошел аж до рукояти. Лезвие вышло из спины и ткнулось в землю. Тело не соскальзывало по мечу на землю, только потому, что владыка перед смертью крепко двумя руками вцепился в рукоять, и не хотел отпускать даже теперь.