Пусть аисты вернутся!

Макаренко Алёна

Пусть аисты вернутся!

В память о бабушке Камской Антонине Дмитриевне.

Спасибо за детство!

Часть I

Полынюшка

Глава 1

В гостях и каша вкусная

с. Пуховка Киевской обл. Июль, 1995 г.

«Снежана, ты приговариваешься к 7-ми годам расстрела с конфискацией движимого и недвижимого имущества».

– Снежана, открой свои прекрасные очи и воззрись на меня, пожалуйста.

Я открыла глаза и, подперев подбородок рукой, уставилась на фельдшера нашей больницы – Анастасию Ивановну.

– Ты либо в колонию загремишь, либо убьешься, – констатировала она, скептически рассматривая мою поцарапанную физиономию, смачно украшенную фиолетовым синяком.

– Мы поспорили, что я перелезу через забор карги, – начала я свою оправдательную речь.

– Кого?

– Ну, этой – Степанишны, которая нас всегда своей клюкой гоняет от яблонь.

– Конечно, это ведь ее хозяйство, – резонно заметила Анастасия Ивановна.

– А ей жалко? – оттопырив нижнюю губу, спросила я.

Анастасия Ивановна пожала плечами.

– Может, она их продавать пойдет.

– Ай, – я отмахнулась, – яблоком больше, яблоком меньше.

– Снежечка, – сочувственно произнесла наша спасительница Настя, и залила зеленкой мой локоть.

– Ого, уже 9-ть лет как она, – подтвердила. – Олег, зараза, меня не удержал, когда я через забор лезла.

– Это ты так упала, что «фингал» под глазом заработала? – она хмыкнула.

– Да нет, – терпеливо пояснила. – Это я поднялась, отряхнулась, и зацедила Олегу.

Ну, а он, логично, мне.

– Ты же девочка, – Анастасия, наверное, пыталась воззвать к моей совести. Но там, где была совесть, остались одни огрызки.

– Эээ нет, я слишком долго пыталась доказать, что я свой рубаха-парень в компании, чтобы теперь вы мне говорили, что я девочка.

– Голодная? – вдруг спросила она.

– Нет, яблок наелась, – я солгала.

– Тех, которых не удалось достать? – она прищурилась.

– Анастасия Ивановна, я же не побирушка какая-то, честное слово, – сказала обиженно.

– А я этого и не говорю, – она улыбнулась. – Просто знаю, что в гостях и суп вкуснее, и бутерброд, и даже яблоко.

Фельдшер достала из тумбочки стола яблоко и бутерброд и положила передо мной.

Я, по правде, была не просто голодна, а зверски, поэтому вцепилась в этот бутерброд, показавшийся мне самым вкусным на свете. Потом спохватилась:

– А вы что есть будете?

– Я уже перекусила, – ответила Анастасия Ивановна, заполняя мою карточку. – Снежана, приведешь свои синяки в порядок, уж постарайся, – серьезно сказала она, – и напомни дедушке, что пора в Киев на ежегодный осмотр.

– Лучше на ежегодный фестиваль какой-то поехать, – сказала я, скривившись.

Анастасия Ивановна вздохнула и протянула мне медкарточку.

Я грустно посмотрела на нашего врача и вдруг спросила:

– Настенька Ивановна, а сколько вам лет?

– Много, Снеж, столько не живут, – она снова улыбнулась, и я еще раз подумала, какие у нее потрясающие васильковые глаза.

«Надо будет ей васильков подарить. Столько раз прикрывала мою филейную часть от дедовой лозины».

– А все-таки?

– 22 почти.

– Ого, вы уже взрослая, – с уважением сказала я.

– Спасибо, хоть не старая, – она засмеялась.

Идя домой, я размышляла о том, что мне все-таки порой везло, и на пути встречались хорошие люди, которые видели во мне человека, а не «конченую дочь алкоголички и неведомо кого с крайне хулиганскими замашками и впечатляющим криминальным будущим».

Анастасия Ивановна работала у нас в селе всего ничего – пару месяцев, но все относились к ней уважительно. Правда, некоторые злобные, противные старухи ее терпеть не могли, «бо шо там молода може?» А «молода» могла не только детей и взрослых лечить, но и спасти маленького теленка от чумки. И даже помочь появиться на свет маленькому козленку бабы Марфы. Вот, кстати, с тех пор нашу Настю и зауважали.

А еще она была красивой и не замужней. За ней ухаживали хлопцы из нашего села и из соседнего, но она давала от ворот – поворот всем. Жила она с мамой в конце нашей улицы; они держали две козы, коровку и пять несушек. Почему-то Настя меня полюбила, в отличие от ее предшественницы – Марины Ильиничны.

Помню, месяц назад я поздно вернулась домой. Ну, загуляли мы на Десне, чего уж там.

Моя мать уже спала. В комнате витал запах спиртного и лекарств.

Дед (а он у меня очень страшный) вышел во двор с неизменной лозиной:

– Где шлялась?

– Дед, мы купались, да и солнце вот только село, – пролепетала, в ужасе поглядывая на «орудие пыток и наказаний».

– Купались, значит, – голос был угрожающий, как гром перед дождем. – А ты сделала уроки? – рявкнул он. – Скоро каникулы закончатся, а в твоих тетрадях и конь не валялся.

– Чего ему в тетрадях валяться, – попыталась пошутить, – в сене намного комфортнее.

– Остроумная, значит, – и я получила первый хлесткий удар, – в мамашу свою! – Скоро в подоле принесешь?

Помню, что тогда прибежала соседка, Наталья Петровна, и начала кричать на деда.

Я же заливалась слезами боли и обиды. «Никогда на своих детей руку не подниму. Никогда!», – подумала я.

– Ростислав! Ти шо, припини дитину катувать! – кричала она. – Мої он рибалити пішли о 5-й ранку, ще не вернулися.

Дед зло посмотрел на Наталью Петровну, но лозину опустил, и я, плача, убежала в дом.

Наутро почувствовала себя паршиво: горло болело, кашель вырывался, а еще было то очень холодно, то жарко. Я спала в комнате с мамой, поэтому попыталась ее позвать, но поняла, что голоса нет, да и мамы, по всему видать, тоже. Солнце светило ярко, но не высоко, значит, сейчас еще рано, так, где же мама?

Я высунулась из постели и пошла ее искать, стараясь не попадаться на глаза деду.

– Мама, – просипела я.

– Что, встала уже, паршивка эдакая? – это моя мама «ласково» меня поприветствовала. – Нет, чтобы матери помочь, так она днями шляется, а тут еще и ни свет, ни заря орет!

Мама влепила мне ощутимый подзатыльник. Моя голова и без того болела, так что стало еще хуже. Кроме того, разве ж я кричала? Ведь я сиплю, как Васька на уроке, когда просит Митьку списать контрольную.

– Анька, – дедушка появился на пороге, – пока слышны только твои пьяные вопли. Так что иди проспись, как следует.

Он обернулся ко мне и всунул в руки тяпку:

– А ты давай, живо на огород.

Я тяжело вздохнула, на что моя мать, развернувшись ко мне у порога, сказала:

– И не вздыхай. Чего наработаешь, то и жрать зимой будешь!

– Слышь, Снегурка, кудри свои цыганские прикрой, а то голову напечешь, – заметил дед и сел на крыльце с миской воды, чтобы помыть огурцы.

На самом деле он меня не любил. Вот совсем. Да и никто в моей семье. Все мои вопросы вызывали раздражение, а некоторые даже заканчивались встречей с лозинкою. Еще в три года поняла, что зря родилась девочкой, хотели здесь явно мальчика. Да и со внешностью что-то было не так. Мама была русоволосой с голубыми или сероватыми глазами. Дед седой, тоже со светлыми глазами. А у меня темные цыганские кудри и болотные глаза – это когда еще не зеленые, как трава, но уже и не карие, как чай. Однажды дед, глядя на меня, когда мама в очередной раз чихвостила меня без причины, сказал: «А че ты орешь? Митькина она. Ты ж его любила, вот, любуйся теперь цыганкой-молдаванкой своей».

Да и еще глобальной проблемой, не дающей мне доводить до бела каления окружающих, было то, что периодически у меня болело сердце. Мне не объясняли, что со мной, только раз в год, а в раннем детстве дважды, дед возил меня в Киев, где я лечилась в больнице. Там было хорошо тем, что неплохо кормили. Одна пожилая врач иногда часами просиживала со мной в парке возле больницы, вернее это скорее скверик, на скамеечке. С ней было тихо и спокойно, и она рассказывала разное. Да и меня слушала внимательно, с улыбкой, и не говорила, что то, что я говорю, – это несусветный бред. Странно было, что порой она называла меня Полынюшкой, а объяснять почему, не хотела. Просто грустно смотрела на меня и говорила: «Полынь – это трава такая. Сорняк, но лечебный». Я по своей наивности трактовала это так: «Да, я простая травка, но хорошая, лечебная».

Иногда, вот как сегодня, дед заботливо подсказывал надеть шапку, чтобы, как в школе рассказывали, солнечный удар не получить. Но в этот раз шапка меня не спасла. Причиной, наверное, было то, что я и без того чувствовала себя плохо. Когда я прямо на огороде потеряла сознание, дед быстро позвал Анастасию Ивановну, нового фельдшера. Слушала их, уже придя в себя, хотя показывать этого не хотела, потому едва приоткрывала глаз. Я вообще любила болеть. Тогда меня не били, вкусно и сытно кормили. По крайней мере, дед не забывал этого делать.

– У девочки ангина, – констатировала белокурая, голубоглазая женщина.

– Ээ, – дед, хоть и военный, всегда терялся в случае, если с его близкими случалось подобное. – Ангина же на сердце дает осложнения.

– Увы, – согласилась Анастасия Ивановна. – Но вы не переживайте, организм молодой.

– Это да… – он вздохнул, – Анька, уйди.

От этого возгласа мои глаза сами собой открылись.

– Ну вот, пришла в себя, – заметила Анастасия Ивановна. – Что ж ты так дедушку пугаешь?

Я хмыкнула и отвернулась, стиснув зубы: «Пугаю я его, как же? Не все ли ему равно. На огород же ОН отправил больного ребенка».

– Значит так, – заключила она и записала что-то на бумаге. – Постельный режим, калина, малина, мед, молоко теплое с медом, а через пять дней ко мне. Будет хуже – зовите. – Она мне улыбнулась так же ласково, как врач в Киеве, и я улыбнулась ей. – Не болей, моя хорошая, – и Анастасия Ивановна вышла.

За ней быстро пошел мой дедушка. Я услышала обрывок их разговора:

– У нее с сердцем проблемы серьезные. Порок сердца.

– Ростислав Андреевич, – ее голос был спокойным и не удивленным или обеспокоенным, – вы девочку берегите. Особенно в период полового созревания, то есть формирования всех органов. И ходите иногда в церковь.

Даже я тогда улыбнулась: «Дедушка и церковь – несовместимые вещи».

– Даже рак на последней стадии излечим, если верить. Берегите ровесницу горькой звезды.

– Набожная какая-то, – буркнул дед, зайдя ко мне в комнату. – Медикам виднее.

– Дедушка, – спросила я, ведь вопрос о моем сердце меня тоже интересовал, – а я умру?

– Подслушивала, значит, – снова пробурчал он.

– Но, дедушка.

– Снежа, все мы когда-нибудь умрем, – он так всегда «включал философа», как говорил Олег.

– Да, деда, – нетерпеливо просипела я, – кто-то раньше, кто-то – позже. Но я рано, да?

– Я сейчас молока куплю пойду у Петровны, а ты лежи. И попробуй только куда-то махнуть со своими дружками – точно помрешь рано, – заверил он и быстро ушел.

Тогда у Натальи Петровны молока не обнаружилось, как раз корова телилась. А дедушка, сев на скамейке у нашего забора, пригорюнился – я в окно видела. Но тогда мы снова нашли помощь в лице нашего фельдшера. Она села рядом с дедушкой и протянула ему трехлитровую банку еще теплого молока и баночку меда. Когда он зашел в нашу с мамой комнату с кружкой парного молока, то с уважением рассказал мне об этом.

– Если ей помогает, то пусть верит. Она молодая еще, – сказал он, – это мы – люди советские, нам это в диковинку все.

– Дедушка, а советские – это какие-то особенные люди? – спросила.

Он сел на край моей кровати. Мама куда-то снова ушла, раз дед покосился на ее кровать и вздохнул.

– Да нет, Снежка, люди, как люди. Может, более самоотверженные, более правильные, но в чем-то немного… слишком верящие в правоту власти.

– А ты в это не веришь? – спросила с любопытством.

– И я верил.

– А власть всегда права?

– Власть – это те же люди, но которым эта самая власть голову кружит, и тогда они перестают быть людьми, – путанно пояснил дед.

– А кем же они становятся? – недоуменно посмотрела на него.

– Машиной, отдающей приказы, не задумываясь, чем это грозит людям, не наделенным властью.

– Хм, – только и сказала я.

– Ты молоко допила? – вдруг спросил он.

Я кивнула. Тогда он принудительно привалил меня к подушке и укрыл одеялом под самую шею. Этого ему показалось мало, и он пошел взял шерстяной шарф, которым обмотал мне горло. «Чего-то болеть мне уже не хочется», – уныло подумала я.

Тихонько открыв калитку, чтобы никто меня не заметил, прокралась к печке и намазала лицо сажей. Если оно будет грязным, то меня отправят помыться, а вот если дед обнаружит синяк, то мне уж несдобровать. А так можно день не попадаться на глаза, а в случае чего сказать, что сажа не отмывается, или что это такой загар. Главное, чтобы дед не полез меня отмывать, а то он и шкуру сдерет, а мне и без того больно. Хотя пока можно еще сказать, что с одной стороны обгорела на солнце, а вот когда синяк приобретет цвет баклажана, то будет весело…

Я натянула рукава кофты, чтобы не видны были содранные локти, а колени так же припорошила сажей. Их и вовсе можно не отмывать. Скажу, что все равно в огород пойду.

– Ах ты свинья! – Мама, как всегда, «любезна».

Я скривилась:

– Сейчас умоюсь, мам, не кричи, пожалуйста.

В кухню вошел дед и отпрянул, когда увидел меня такую красивую. «Переборщила, видать», – дошло до меня.

– А это что за мара? – строго спросил он.

– Деда, мы Олегу помогали печку чистить, – я кривовато улыбнулась.

– Да? Это до того, как вы у Степанишны яблоки воровали или после? – невозмутимо спросил он, рассматривая лозину.

«Уже наябедничала. Карга старая», – подумала я. Но идти следует до конца:

– И до, и после. И мы не воровали, мы собирали те, которые упали возле забора. Что, запрещено?

– Запрещено! – крикнул он. – И врать запрещено!

– Опять хлестать будешь? – от безнадеги сказала я.

– Толку? – спросил он.

– Вот и я о том же, – с надеждой закивала головой, – без толку. Я ж на зло потом буду.

– Серьезно? – он ухмыльнулся. – Это если силы останутся.

– Мне кросс сдавать? – с ужасом спросила я. – Я даже на физкультуре не бегаю.

«Бегаю только от некоторых собак, от нашего участкового и от Степанишны», – вслух эту, мысль, разумеется, не озвучила.

– Да нет, – он весело на меня посмотрел, – что ж ты у Олежки печку чистишь, а дома нет?

И дома нужно.

«Великий педагог: печь помой, на крышу залезь – дымоход потряси, а потом драй полы, конечно», – я аж застонала от объемов предстоящей работы.

– Давай, давай.

«Хорошо, хоть Анастасия Ивановна бутерброд дала. Дед снова забыл, что детей кормят вообще-то», – и, вздохнув, принялась отрабатывать повинность.

Глава 2

Скажи мне, кто твой друг…

Утром сил было еще меньше, чем после того, как закончила все дела по дому, но мы с Олегом, Русланом и Женькой договаривались встретиться с девчонками с «Десны» и пойти исследовать базу за «лягушатником». «А это такое место…», – я мечтательно потянулась на кровати: вылазки и бродения по всяким заброшенностям – это моя слабость. Почему-то они всегда заканчиваются не очень хорошо, но в детстве и море по колено.

Одна такая вылазка, а была она в Киеве, закончилась травматологией и постановлением меня на учет в столичном РУВД. Обидно, конечно, так по глупости и так попасть… Помню, уже дома, дед хлестал меня очень долго. И злой был такой, как никогда, наверное. Он орал: «Лечиться поехала она! Воровка несчастная!»

А дело было так… Олежка, Женька и Руслан – мои закадычные друзья, и «очень плохие парни» нашего села приехали меня проведать в Киев.

Их считали отпетыми, а я думаю, что они и есть настоящие друзья. Из нашей компании я была младшей, но они ко мне привыкли. А как не привыкнуть, если еще с пяти лет таскалась за ними «хвостом». Первое время они меня прогоняли, но не били. Потом я стала активным участником их «дебатов» и проказ. Сначала они «брали меня на дело» в шутку, а потом и всерьез. Дела у нас были разные – клубники с соседской грядки подсобирать; на яблоню забраться, не на свою, безусловно; залезть в окно школы и украсть задания для контрольной. Кстати, последнее было самым ответственным, и, надо сказать, я справилась с ним блестяще. Правда, старшеклассники удивились, почему пятилетний чумазый ребенок бродит по коридорам школы; думали, что я чья-то учительская и потерялась, поэтому помогли мне найти кабинет математики, где моя якобы «мама» оставила мне покушать. Стоит отметить, что задания поменяли прямо перед контрольной, и мальчишки схлопотали «пару», но это уже не моя вина была.

Разница в возрасте у нас была – пять лет. Мать Олега была учительницей в нашей школе, Руслана – швеей, а Женькина в основном хлопотала по хозяйству. По правде, больше всего мне нравилась мама Жени. Она меня маленькую часто кормила, а потом укладывала днем спать у себя. Причем Женька сначала подшучивал надо мной по этому поводу, а потом перестал.

А я в порыве азарта-то спать не хотела, но, нагонявшись полдня, почему-то, едва голова касалась подушки, проваливалась в сон. Дед сначала ругался, что я «по чужим людям побираюсь», а потом привык. «Пусть отдохнут от меня», – думала я.

Матери же Руслана и Олега дружили. А как не дружить учительнице со швеей? Учителя у нас – элита села, и обновки должны быть соответствующие. На меня они смотрели свысока, и не раз прогоняли, объясняя, что Руслана или Олега нет дома, на что мальчишки, к слову, обижались. Олег мог демонстративно пройти мимо матери, забрать меня, расстроенную, с улицы и усадить у себя в комнате, пока будет делать ненавистные домашние задания.

Стоит отметить, Олег, несмотря на то, что был заводилой всяких «неправильностей» и не очень хорошо учился в школе, был очень умным. Однажды он сказал:

– Снеж, школьная программа – это такая пурга. Когда тебе рассказывают, что Земля квадратная – не верь.

– Олежка, но она же круглая, – по наивности своей я не поняла, что он надо мной подсмеивается.

– О, малая, далеко пойдешь, – он засмеялся и сунул мне в руки пирожок, чтобы не задавала лишних вопросов. Он всегда так делал.

А Руслан очень любил смотреть, как я рисую. Ах да, я ж красиво рисую! Так все говорят, не все вслух, но всем нравится. Просто кого-то завидушки берут, а кто-то, как Руслан, Олег, Женя, Леся и Катя, искренне восхищаются.

– Снежинка, а нарисуй мне машину классную, с крыльям и вооот такими, – он делал руками домик, – фарами.

– Дались тебе эти машинки, – говорила я тогда, смешно подперев подбородок рукой на манер взрослой и умудренной жизнью женщины. – Другое дело – березы у Десны или мишки с бантиками, или белочку могу…

– Стоп, малая, стоп, – всегда протестовал Руслан, – я все забываю, что ты девчонка…

А белочек у нас по селу, сколько хочешь бегает, особенно после «беленькой».

– Беленькой белочки? – не понимала я, но с восторгом думала о необычной белой белке с пушистым белоснежным хвостом.

– Горячечки, – и Руслан начинал хохотать.

– Аааа, – так я и не понимала до поры до времени, что он имел в виду, пока не увидела, что такое белая горячка и, увы, у собственной матери.

Вот приехали они меня в Киев проведать, а я лежу там, скучаю. Уколы ужасно надоели – сесть не могла, да и лечь тоже. Моя любимая Маргарита Степановна – врач и моя вечная собеседница, как на зло, в отпуске. Была, правда, Авдотья Петровна, наша медсестра. С ней тоже можно было поболтать, но больше всего она любила почувствовать себя парикмахером.

И практиковалась исключительно на мне. Волосы у меня вьются, кудряшки хорошие, еще и длинные. Дед матери не дал обкорнать мне их в порыве злости. Так Петровна то такую косу заплетет, то эдакую, то хвост с косой, то «ракушку» какую-то. И красиво делала, надо сказать.

Я одна такая в больнице аккуратная ходила из детей.

Поэтому я страшно обрадовалась, что мои мальчишки приехали меня проведать.

– Ну что, манюня, – сказал Олег, – не обижают тебя?

– Неа, – грустно ответила я, – скучно просто.

– Надо же, Олег, смотри, – Руслан пнул Олега в бок, а я не поняла, чего его глаза так хитро светились, – а Снежинка, оказывается, девчонка. Глянь, какая прическа. Моя б мамаша обзавидовалась.

– Моя и завидует, – пожал плечами Олег. – Даже отец ей однажды сказал, что она дура, мол, кто завидует ребенку, еще и больному? – Он вдруг спохватился, а я нахмурилась. – Снеж, извини, – быстро сказал друг. – Ты с нами в таких передрягах бывала, что больной тебя точно не назовешь. А тут ты лежишь, потому что…

– Олег, не нужно, – спокойно сказала я. – Я дожила до 8-ми лет, так и дальше проживу.

– О, это «наш братик» слово сказал, – Женька весело поднял большой палец в одобрительном жесте.

– А вы чего приехали? – вдруг спросила я.

– А ты не рада? – искренне удивился Олег.

– Да рада, просто неожиданно, – пожала плечами. – Что ваши мамы скажут?

– Сколько тут от Киева до Пуховки, малая? – улыбнулся Руслан. – Мы сказали, что на рыбалку пошли.

– А как же вы без рыбы? – вновь спросила я.

– Снеж, ты не за то переживаешь. Мы для тебя сюрприз подготовили, – Олег заговорщицки подмигнул.

– Да? – я искренне обрадовалась. – А какой?

– Для начала – вот, – Женя вынул из «авоськи» пирожки, завернутые в бумагу.

– И вот. – Олег положил на тумбочку пять больших и очень красивых яблок.

– Спасибо, – я искренне была благодарна. – А у мамы твоей, Олег, ведь все яблоки посчитаны.

– Ай, – он отмахнулся, – пусть только что-то скажет, так я ей на это вверну, что она, мол, учитель математики, а в подсчетах ошиблась.

– Уу, понятно, – промямлила я.

Руслан достал откуда-то из-за пазухи мое желтое платье в мелкую ромашку. Я удивленно на него посмотрела.

– Надевай, пойдем на дело. Ты ж не хочешь в тихий час спать? – хитро спросил он. Риторический вопрос.

– А где ты мое платье взял? – спросила я, вернувшись из туалета, где переодевалась.

– Да с веревки снял, – хохотнул Руслан. – Чуть твоему деду на глаза не попался.

– А куда мы пойдем? – Я покосилась на спящую соседку по палате. Остальных отпустили домой на выходные.

– Пошли выйдем – там и скажем, – серьезно сказал Олег.

Мы посмотрели, нет ли персонала на месте, и быстро убежали.

На улице была отличная погода – весна в самом разгаре.

– Апрель – это самый лучший месяц, – сказала я.

– Это потому, что ты в апреле родилась? – поинтересовался Олег.

– А, да, и это тоже, – я улыбнулась.

– Кстати, это ж сегодня 23 апреля. Через несколько дней твой день рождения, Снежка, – вспомнил Женька.

– Ага, – я кивнула. – Опять дед пойдет просить Петровну вареников мне налепить, мама уйдет на целый день куда-то, а дед будет на меня грустно-грустно смотреть, а потом и сам тяпнет стопку водки и ударится в философский бред.

– О, дедуля твой любит философа включать, – подтвердил Олег. – Помню, когда ты ангиной заболела пару месяцев назад, я зашел тебя проведать.

Я вздохнула: «Помню я, помню, а я еще обижалась, что они ко мне не заходят, а оказалось, что просто дед не пускал».

– Так вот сидит он на скамейке и трубку курит… – продолжил Олег. – Кстати, Снеженция, утащи у деда хоть раз трубку, мне так интересно попробовать.

– А набивать ты ее чем будешь? – спросил Руслан.

Олег почесал макушку.

– Та хоть пшеницей, мне вот интересно подержать в зубах, да пофилософствовать, – он гоготнул.

– Он ее под подушкой хранит, – сказала я, – но я попробую.

– Так вот вынул твой дед трубку и говорит: «Ты, Олег, неплохой парень, а все занимаешься какой-то ерундой».

«А эт не ерунда, – говорю, – Ростислав Андреевич, это принцип Робин Гуда – забрать у богатых – отдать бедным».

– Да ты больший философ, чем Ростислав Андреевич, – засмеялся Женька.

– Не, ты подожди. – Олег весело замахал рукой на Женьку. – Ростислав Андреевич опять: «Учение – свет. А ты ведь умный. Ты бы пролил свет на буйную голову Снежаны». – А я ему отвечаю: «Воду пролить могу, а вот свет – это вряд ли. Да и будет ходить просвещенная, тогда у нас в селе снова лампы в фонарях повыкручивают – нам ведь Снежана светить будет».

– Бестолочь ты, Олег, – серьезно и без тени улыбки сказал Руслан, а потом каааак рассмеется.

– То-то Андреевич тебя к Снегурке и не пустил. Учишь, мол, дитя всякой ерунде.

Еще какое-то время мы смеялись, вспоминая «перлы» моего деда, а потом мальчишки привели меня в парк. Так как была в Киеве только в больнице, в метро и на автостанции, то столицы не знала вовсе.

Мы сели на скамейку, мальчишки купили мне мороженое. Оно было восхитительно вкусным.

– Это самый лучший сюрприз, – искренне сказала я.

– Ну, мы ж за тебя в ответе, – с серьезной миной сообщил Руслан.