Пусть аисты вернутся!

Она ребенок. Какое право вы имеете?! Это Ростислава Андреича жилье!

– Що ви взагалі знаєте? Аби не ваші батьки, вас би вже давно в колонії навчили дисципліни.

Це моя земля! – Гапа помахала перед нашими лицами какими-то бумагами. – Понаприїжджали тут, ти бач! Ну, то виправимо… – она обратилась к очкастой мартышке. – Ви б забрали її в якусь колонію. Вона, до речі, під слідством була.

– Да? – очкаричка уставилась на слабохарактерного участкового.

– Ну, не то чтобы, но там история…

– Понятно! – заключила очкастая гадина, прервав блеяния «бравого стража порядка».

– В Киеве есть разные учреждения. Плодить уголовщину мы не будем, у нас это строго пресекается. Если это в таком возрасте, – она сверилась с бумагами, – 9-ть лет, такое, то к подростковому она станет мошенницей, воровкой, проституткой или убийцей.

– Да щоб тобі ні дна, ні покришки! – гаркнул Женька.

Мегера в очках раздраженно посмотрела на Женю:

– Уберите этого хулигана!

– А что тут происходит?

Я обернулась – из дома как раз вышла мама Анастасии Ивановны.

– Я работник социальных служб. Забираю эту неблагополучную девочку в приют для несовершеннолетних. А если она будет упираться, – она схватила меня за руку и больно ее сжала, – отправлю в колонию.

– Какое право вы имеете? – растерялась мама нашей Настеньки. – Она благополучная, хорошая девочка.

– А вы собственно кто? – этот бабуин в очках теперь наседал на бедную женщину.

– Да вона ніхто! Женіть її звідси, чого стоїте? – Гапа подначивала участкового. – Це моя земля, моя!

– Иди, собери вещи, и не вздумай сбежать, – мегера обратилась ко мне.

– Что здесь происходит?

Я была рада, что Анастасия Ивановна вовремя вернулась.

– Так, я работник социальных служб, оправдываться перед всякими не собираюсь, – наигранно уставшим голосом сообщила социальная кровопийца.

– Что?! – Анастасия Ивановна опешила. – Я не отдам вам девочку.

– Я и спрашивать тебя не буду, пигалица.

И тут я увидела, как Анастасия Ивановна прищурилась:

– Ба, Упырина Вурдалаковна, вас повысили в должности? – Анастасия Ивановна усмехнулась. – Вы теперь пьете кровь бедных сирот, и без того обиженных судьбой?

Наша фельдшер схватила эту Вурдалаковну за локоть.

– Ты, ты, я тебя знаю, – Вурдалаковна пыталась вырваться, – ты эта, ты Охрименко.

Ты проститутка малолетняя.

– Вурдалаковна, у вас все либо проститутки, либо будущие уголовники, – спокойно сказала Анастасия Ивановна. – Только мне вот интересно, как с таким уровнем образования и такими «потрясающими» методами преподавания, вы дослуживаетесь до той или иной должности? – моя любимая и самая смелая защитница особенно едко сейчас говорила. – Может, древнейшая профессия помогает?

– Я лучший педагог СССР! Я методист высшей категории! – бабуиниха надулась и готова была лопнуть.

– А я врач, причем очень неплохой, и как врач заявляю, что у вас мания величия, а это, знаете ли, серьезное психическое отклонение.

– Да я на тебя в суд подам!

– Ваше право. Ждите встречного иска, – сказала Анастасия Ивановна и забрала меня в дом, прихватив и мальчишек, и опешившую маму.

Меня била дрожь, Настя отпаивала меня какими-то травками.

– Попей, Снеж, это чаек с мятой и мелиссой, успокоишься.

Я тихонько пила чай.

– Чего они к ней прицепились? – воскликнул Олег. – Что им нужно?

Анастасия Ивановна посмотрела на него, а потом на меня. Все это время она меня обнимала.

Ее мама поцеловала меня в макушку и тоже села рядом.

– Олег, ты умный парень, – она грустно вздохнула. – Ты понимаешь, что девятилетняя сирота одна жить не может.

Я взглянула на Анастасию Ивановну полными слез глазами, и она прижала меня сильнее.

– Меня не могут сделать опекуном или усыновителем, я узнавала. Поэтому хочу подыскать Снежке хороших родителей, чтобы быть за нее спокойной.

– Анастасия Ивановна, не хочу к чужим людям, с вами хочу, – тихо сказала я.

– Понимаю, моя девочка. Я еще попытаюсь. Завтра в Киев еду, надеюсь, найду помощь. Не расстраивайся.

На следующий день Анастасия Ивановна рано уехала в Киев. Ее мама пошла доить корову, сказала, что через час вернется со свеженьким молочком: «От Зорьки – зореньке».

Я сидела за столом и листала альбом с фотографиями – последнее, что в своей жизни смотрел мой дедушка. Он был полупустым. Фотографий у нас было очень мало. Вот мамина, где она совсем девочка еще – с двумя длинными косами, у лба вьющийся «веночек» пепельных волос. Фотография цветная. Вот – черно-белая, дед с мамой, где она постарше. Длинные вьющиеся волосы, светлые веселые глаза. Дедушка – такие же серые глаза, светящиеся гордостью, ласковая улыбка. А вот и моя фотография. Тут мне три года: кудряшки, темные глаза на черно-белой фотографии: на столе, за которым сижу, стоит банка с вишневым вареньем. И я, в школьной форме, с бантами – первый раз в первый класс.

Я перевернула следующую страницу альбома, когда дверь хаты открылась и, с громким стуком ударившись о противоположную стену, жалобно звякнула. В наш дом зашли два милиционера в форме, наш участковый, снова Упырина, и снова Гапа. От ужаса я резко встала – и альбом упал на пол.

– Забирайте! – Упырина указала на меня пальцем с наманикюренным когтем.

Один милиционер подошел и взял меня под локоть.

– И не панькайтесь, она в колонию поедет, так что это ваш контингент. – Упырина самодовольно ухмылялась.

– Анастасия Ивановна… – начала я.

– Не поможе тобі. – Гапа сделала вид, что ласково погладила меня по щеке.

– Дяденьки милиционеры, я не какая-то уголовница, я человек! – взывала хотя бы к их совести. Но эти два амбала были такими же чувствительными, как пол, на котором они стояли.

– В машину, давайте, быстрее! – Упырина отшвырнула альбом ногой и обратилась к Гапе, – теперь это по праву ваш дом.

Я брыкалась и, если бы могла, кусалась, но мне заломили руки за спиной, как какой-то матерой зечке, наклонили чуть ли не к самой земле и затолкали в машину.

– Надеюсь, Гапа, тебя похоронят на этой земле! – выкрикнула я в окно машины.

В тот момент я и сама ощущала себя Чипкой[4], готовой разорвать, растерзать, убить. И только сейчас пришло настоящее понимание дедушкиных увещеваний о любви к родной земле.

Всю дорогу надеялась, что мне удастся сбежать, что меня встретят Анастасия Ивановна или ее мама, или Олежка, Женечка, Руслан, хоть кто-нибудь. Я, как зверь в клетке, билась о стекло, но в тот день меня увидела только баба Марфа. Она злорадно плюнула вслед машине и прокричала: «Нарешті цю больну причинну заберуть».

Мое детство в одночасье закончилось. Вся моя жизнь пошла под откос. Нет ее. Нет меня. Нет уже нашей семьи. Ничего не осталось. Даже землю, которую, как хотел дедуля, я чтила, у меня отобрали. Оторвали меня, как дитя от груди, от земли, где мы каждый год собирали урожай. Где росли яблони и вишни, которые так нежно, будто облака, цвели каждую весну. Никогда больше не смогу вдохнуть свежесть Десны. Никогда не пройдусь по фруктовому саду «Голубой Десны», не изведаю новых территорий.

Теперь у меня в груди радиационное пятно, которое уничтожит меня вскоре, и не останется даже досок. И на мои похороны явятся только глаза смерти – старик и мальчик – прошлое и будущее, которого не будет.

Глава 10

С верой в сердце

Киев. Декабрь, 1995 г.

Меня высадил из машины один из амбалов, и держал под локоть так, будто собираюсь куда-то бежать. А бежать некуда… Кругом высокие дома, все серое и невзрачное, совершенно несравнимое с аккуратными домиками в нашем селе, где цветочки возле каждой хатки, деревья фруктовые… Все, что успела прочитать на табличке здания, в которое мы входили, что это была детская комната милиции. «За что меня-то? Что за монстра они из меня сделали?» – мой мозг не мог смириться с такой несправедливостью.

Вурдалаковна широкими шагами пересекала коридор с крайне деловым видом.

На протертых откидывающихся стульях, как в сельском клубе, сидели разного вида подростки: бритые наголо, с нагловатыми ухмылками, в протертых куртках и джинсах, причем и мальчишки, и девчонки. Я почему-то с мрачным ужасом подумала о том, что здесь обреют и меня, и мои темные волны посыплются на пол, а потом их сметут веником и сожгут. «Авдотья Петровна этого бы им не простила».

Вурдалаковна открыла дверь в один из кабинетов, я даже не успела прочесть надпись на двери. К счастью, ее кто-то позвал, поэтому она, затолкав меня внутрь, отлучилась по каким-то своим делам.

Я стала посреди кабинета и уставилась на этого «дядьку-следователя». Он был молодой, с короткой стрижкой, в продолговатых очках, которые ему явно мешали, потому что он то их снимал, то надевал обратно. Его лицо не было слишком уж злым, по крайней мере точно не таким, как у амбалов или Вурдалаковны. Но видно было, что ему не особо по душе его работа. Посмотрел на меня и прокашлялся:

– Маслов Сергей Владимирович, – сказал он, а потом буркнул под нос, – остальными регалиями голову можно не забивать. – Итак, имя, фамилия?… Словом, по твоему делу вижу, что ты все процедуры и так знаешь.

– Какие процедуры? Какому делу? – Мои глаза расширились, а шок от услышанного сподвиг меня задать вопросы, молвив их «человеческим голосом», а не молчать, как дундук перед расстрелом.

Он раздраженно снял очки и посмотрел на меня:

– Не включай дурочку, не идет.

И я расплакалась. От себя не ожидала, что так будет, просто что-то не к месту порвался шнурок, стягивающий сосуд со слезами.

Маслов закатил глаза, встал, обошел меня, встал за спиной, взяв за плечи, подвел к стулу и налил стакан воды.

– Слушай, я понимаю, что ты, наверное, родилась с актерскими способностями, но я таких, как ты, здесь столько перевидал. Все равно тебе дорога в колонию, так что, наверное, так и напишу в заключении, а Вурда… Ирина Владленовна заберет тебя и отправит по назначению.

– Да что там написано? – не выдержала я и резко взмахнула руками; вода из стакана в моей правой руке расплескалась на какие-то его документы.

Я зажмурилась, потому что думала, что он будет на меня орать или вовсе ударит.

– Понятно, это надолго, – сказал он; развернул не слишком толстую папку с ленточками, где были написаны мои данные, и начал читать:

Гражданка: Горькая Снежана Дмитриевна.

Дата рождения: 26.04.1986.

На этом моменте он запнулся и посмотрел на меня:

– Надо же, Горькая еще и в такую дату родилась.

– А что? – не поняла я.

– Ничего, – буркнул он. – Раз даже этого не знаешь, то считаю, что запись о твоей полной педагогической запущенности и отсталости верна.

– Что? – опешила.

– Заладила, – не выдержал он, – «что, да что?» А ничего! Знать нужно, что это за дата, и сколько горя она принесла.

Я молчала, а слезы снова наворачивались, поэтому быстро стала пить оставшуюся в стакане воду.

– Итак, новоявленный криминальный элемент, продолжаю:

Отец: неизвестно где.

Мать: проститутка, алкоголичка и шизофреничка.

Дед: мошенник.

Я вскочила на ноги и выдрала из его рук папку:

– Да руки ж не отсохнут такое писать! Да как можно? Я только дедушку похоронила, да как вы можете? – в бессилии опустилась обратно на стул. – За что вы так? Вы разве не люди?

Он посмотрел на меня без былого раздражения, молча забрал папку из моих рук и уже молча прошелся по «моему» делу. Иногда он, скорее себе, вслух зачитывал какие-то моменты «моей» биографии, прохаживаясь по комнате, заливая пакетик чая кипятком, размешивая сахар в чашке. Правдой было, что меня на короткий срок поставили на учет в РУВД, но это ведь было по ошибке. Тут же написано, что я «неоднократно привлекалась», «состояла на учете в этой комнате милиции», «занималась воровством и мошенничеством», «тунеядством» и «попрошайничеством».

– Я не «тунила» никаких ядов, – снова сказала я, не понимая значения слова «тунеядство».

Сергей Владимирович с легкой усмешкой дочитал последнюю страницу опуса и поставил передо мной чай.

– Что тут правда, кроме имени? – спросил он.

Я не могла поверить своим ушам и глазам, которые видели, что он ухмыляется, но как-то злобно, хотя ярости по отношению к себе как раз и не чувствовала.

– Я на учете в РУВД была, меня на месяц поставили…

– О, – он поднял бровь, – так чего ж ты голову морочишь? Значит – наш клиент.

– Это по ошибке было, – запротестовала я.

– По ошибке и авария на ЧАЭС была, а люди гибли, – жестко сказал он.

– Что? – снова не поняла я.

– Ох и запущенная, – поразился он.

– Я не виновата была, – снова начала я, пока он не передумал о моей реабилитации в своих глазах.

Быстро рассказала ему свою версию событий годичной давности. Не скрывая того, что верили в мою историю только мальчишки, ведь были очевидцами, и Маргарита Степановна.

– И ты хочешь, чтобы я, имея опыт общения со множеством лживых и хитрых подростков, тебе поверил? – Он сощурился и отпил из своей чашки чай (к своему пока не притрагивалась). – Но я верю.

Я с надеждой заглянула в его глаза.

– Спасибо… – честно сказала я. – Хоть кто-то мне верит, я не могу уже, столько всего…

Сергей Владимирович слушал мой лепет и грустно на меня смотрел. О чем он в тот момент думал, было известно только ему, но в итоге он спросил:

– Чем ты Вурдалаковне насолила?

– Ничем. Анастасия Ивановна забрала меня от нее, сказала, что будет искать способы меня удочерить. А эта Упырина приехала и меня забрала.

Он поперхнулся чаем:

– Стоп! Анастасия Ивановна? Упырина?

– Анастасия Ивановна называет эту мымру Упыриной Вурдалаковной. – Я искренне на него посмотрела. – А Настенька Ивановна – фельдшер в нашей больнице. Она самая хорошая.

Но она теперь не знает, где я.

– Охрименко? – радостно спросил Маслов.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

«Д’Артаньян и три мушкетера» – экранизация 1978 года.

2

Имеется в виду книга Панаса Мирного «Хіба ревуть воли, як ясла повні?»

3

Иван Франко «Грицева шкільна наука».

4

Панас Мирний «Хіба ревуть воли…?»