История Смотрителя Маяка и одного мира

– Да, вполне, Айл-врачеватель. Здесь у вас отличная библиотека, – глухо отозвался он.

Грави задумчиво кивнул и вышел. Стены и шкафы с книгами тут же стали снова покрываться маленькими чёрными едва различимыми буквами.

Кроме Верлина и Морео за столом с зелёной лампой сидела Долора. Она, не отрываясь, смотрела только на Тэлли.

– Подойди сюда, – вдруг сказала ей Мастер Скорби, словно увидев её в первый раз, не обращая никакого внимания на остальных.

Тэлли подошла и села рядом с Долорой, которая молча продолжила смотреть ей в лицо, как будто читая в нём что-то очень важное.

– Рад тебя видеть, Кора, – тихо сказал Верлин. – Здесь ты в безопасности.

Кора кивнула и задумчиво прошлась вдоль книжного шкафа, разглядывая потрёпанные корешки книг. Она заметила, что книги меняют свои названия, поэтому, чтобы взять нужную, следовало смотреть очень внимательно и выбрать подходящий момент. Зато в такой скромной по размерам библиотеке умещалось, вероятно, немало всего.

Сорел один остался стоять у входа. Ему было неуютно, как будто он снова оказался в «Поэтиксе» в Тёмном городе перед своим выступлением, а когда Мастер Слов взглянул на него – то ли насмешливо, то ли презрительно, – он вдруг почувствовал острую неприязнь к этому самодовольному поэту, который так изводит Кору.

В реальнейшем Верлин легко почувствовал настроение молодого поэта – вязкую чёрную, похожую на смолу жидкость, разлитую по полу и липнущую к подошвам ботинок. Мастер Слов довольно оскалился: ему и самому хотелось поквитаться за то, что этот наглый юнец был свидетелем его поражения в «Поэтиксе», – и уже его собственная ненависть стала стекать по стенам густой чёрной краской.

– Слышал, ты любишь классическую форму, мастерски подбираешь рифмы и держишь размер. Это хорошо. Это всегда располагает публику, – вкрадчиво произнёс Верлин, наступая.

– Разумеется, тем, кто считает это устаревшим и скучным, приходится выкручиваться и бесконечно ныть и жаловаться, чтобы больше походить на поэтов, – вздёрнул подбородок Сорел.

– Ну да, конечно, ты ведь у нас Солнечный Сорел, протеже самой Коры Лапис! Цветочки-лепесточки, ладья луны, весна, и лето, и любовь – что ещё нужно, чтобы прослыть поэтом? – усмехнулся Верлин.

Теперь они остались в комнате вдвоём. Шкафы с книгами тоже исчезли, смола залила весь пол и была уже по щиколотку.

– Поэзия вокруг, но нынче только тот,

кто видит лишь себя, поэтом может думать

назваться – потому что у господ

ценителей на то свои причуды.

Но я так не хочу, не буду потакать

любителям поплакаться в подушку.

Пусть даже мастера себя ведут,

как малыши, сломавшие игрушки.

Кузнечики в траве и птицы в облаках,

всё остальное – вздор, нытьё и слякоть.

Не надо быть поэтом для того,

чтоб жизнь свою заранее оплакать.

– Вот оно что, дружок! – рассмеялся Верлин, хотя на мгновение стены комнаты, как будто занавес на сцене, дрогнули и разошлись, а за ними открылся чудесный летний луг и яркое голубое небо с лениво проплывающими облаками. – Ты что-то слишком серьёзен. Мы, любители чёрного стиха, конечно, не можем похвастаться такой серьёзностью. Ты помнишь детский стишок про тёмное королевство?

– В одном тёмном-претёмном городе

тёмного-тёмного королевства,

в тёмном-претёмном доме

с тёмной тюрьмой по соседству

живут тёмные-тёмные люди

пьют тёмную-тёмную кровь,

темнят и морочат друг другу

светлые-светлые головы.

Сорел покачал головой: такого детского стишка он не помнил, потому что его не существовало. Разумеется, Верлин его только что выдумал.

– Но ты, конечно, думаешь, что весь этот мир принадлежит тебе, и ты можешь свободно черпать из него прекрасные поэтические образы, осязаемые и ёмкие, как сама природа? Что же, счастливое заблуждение юности. Так зачем, ты говоришь, ты пришёл сюда с Корой – тебя ведь никто не разыскивает? – невозмутимо спросил Мастер Слов, но темнота, превратившая пол в бездну, не оставляла никаких сомнений в его истинных намерениях.

Первая гневная решимость пролилась, как вода из разбитого кувшина, без следа, и Сорел растерянно оглянулся – и, конечно, не увидел рядом никого. Только в углу из темноты поднималось, карабкаясь по стене, какое-то существо: оно, казалось, целиком состояло из зыбкого мрака, ежесекундно меняющего свою форму. Существо стремительно росло и приобретало очертания человека, длинные и тонкие руки и ноги которого, казалось, увязли в темноте пола и стен, а огромная уродливая голова беспорядочно и часто болталась, как иногда бывает со стариками.

Сорел с усилием отвёл взгляд от этой жуткой картины и глубоко вздохнул, стараясь унять бешеный стук сердца. Но тёмное дрожащее существо всё так же стояло у него перед глазами.

– Я пришёл с Корой, она мой друг, я хочу защитить её, – сказал Сорел, принуждая себя смотреть в лицо Мастера Слов.

Но голос его всё равно звучал жалко – почти так же жалко, как в детстве, когда он впервые читал свои стихи друзьям отца – профессорам Тар-Кахольского университета. Тогда ему говорили, что его стихи прекрасны. Но они лгали, всегда лгали, поэтому он ушёл туда, где никто не заботился о том, чтобы не ранить его чувства. И ничего удивительного, что оказался теперь в Доме Радости – спасение Коры, на самом деле, было просто предлогом, она прекрасно могла бы обойтись без него.

– Рад, что ты понимаешь, что ничем не можешь помочь Коре. Скорее уж она вынуждена таскать с собой прирученное юное дарование.

От этих слов Сорел вспыхнул, но его отвлёк чёрный человек в углу, который вдруг стал со всей силы биться головой о стену – да так, что голова его каждый раз разлеталась на множество тёмных осколков, а потом снова собиралась из темноты. При этом руки и ноги его оставались как будто привязанными к тени, довершая картину мучений. Это зрелище завораживало странной, извращённой красотой, но в тишине реальнейшего Сорел отчётливо слышал пронзительные крики этого существа: кем бы оно ни было, ему было больно.

– Как тебе моё творение? Вот истинный облик любого человека, если присмотреться, – как на лекции, сообщил Мастер Слов, небрежно сложив руки на груди.

– Неправда! – хрипло крикнул Сорел, отступая тем не менее в сторону – подальше и от чудовища, и от его творца.

В голове у него словно поднялись в небо тысячи птиц – и шум их крыльев оглушительно метался в колоколе черепа, не оставив ни одного другого звука, ни единого слова. Сорел закрыл глаза и попытался ухватить хотя бы несколько ускользающих слов.

– Птица нашего сердца

не поёт, только бесконечно

бьётся о стены тела.

Смерть раздирает когтями

прутья пожизненной клетки,

выпуская из плена птенца,

рождённого в темноте.

И он неизменно

устремляется к свету.

Темнота комнаты внезапно вспыхнула и загорелась, как будто это действительно была смола – а не то, что столичные аналитики поэзии называли «вменённой метафорой» и чего поэты реальнейшего боялись, как огня.

Огонь тем временем со странной для этой стихии неторопливостью подобрался к стене с чёрным человеком. Таким образом, Мастер Слов и Сорел оставались в относительной безопасности, а непонятное существо, порождённое безумной фантазией, замерло и растерянно взирало невидимыми глазами на пламя, которое методично пожирало темноту, оставляя он неё только холодное голубоватое свечение.

– Неплохо, – задумчиво произнёс Мастер Слов, как будто сам не понимая, как это у него получилось.

Чёрный человек между тем, осознав своё положение, стал дёргать руками и ногами, отчаянно пытаясь освободиться – но ничего не получалось, тьма крепко держала его.

– Отпусти его! – испуганно воскликнул Сорел.

Он с ужасом понял, что по его вине это нелепое существо, вызванное из мрака талантом Мастера Слов, должно теперь сгореть заживо. Было неясно, каким образом создание из темноты связано со своим создателем, ощущает ли оно боль так же, как человек, но в реальнейшем это не имело значения: все становилось реальным.

Мастер Слов, загнав соперника в ловушку, только с усмешкой покачал головой.

У Сорела оставалось очень мало времени: призрачный огонь уже подходил к ногам существа из темноты, которое в ужасе обречённо вжалось в стену, прекратив свои бессмысленные попытки освободиться. Но всё равно Сорел потратил несколько мгновений на сомнения, прежде чем использовал своё самое сильное средство: он представил, что вместо чёрного существа у стены стоит Кора Лапис. Реальнейшее тут же отозвалось, услужливо превращая темноту в знакомый образ. Тогда Сорел быстро произнёс:

– Когда весь мир начнёт гореть вокруг,

когда над городом взовьётся вечный смог,

когда, привычно и легко, я ускользнуть бы мог -

позволь с тобой остаться, милый друг, – и, зажмурившись, шагнул в огонь, беспомощно протягивая вперёд руки.

Он успел почувствовать страшную боль, как будто его бросили в яму с тлеющими углями, но кто-то тут же резко вытащил его, как котёнка за шкирку, сердито пробормотав что-то вроде «идиот». Уже лёжа на полу библиотеки, наблюдая, как кружится в диком вальсе потолок и чувствуя противную тошноту, Сорел услышал, как Мастер Слов произнёс где-то у него над головой:

– Учись спасать себя, спаситель всех,

твой чёрный человек ещё в пути,

когда с ним встретишься, то вспомнишь обо мне,

в лице его, как в зеркале кривом, узнав свои черты.

Снова закрыв глаза, Сорел подумал, что Мастер Слов победил. Хорошо ещё, что он, самонадеянный юнец, жив остался.

Когда он открыл глаза в следующий раз, то в комнате, как ему показалось, было полно людей. Кто-то бросился к нему, и, почувствовав на щеке мягкие волосы с запахом птичьих перьев, он понял, что это Кора.

– Ты в порядке? – в тревоге спросила она.

Не найдя сил снова говорить в реальнейшем, Сорел только кивнул как можно убедительнее, хотя пальцы всё ещё жгло, а голова была тяжёлой, как бочка с водой. Но Кору это, видимо, не убедило, поскольку она гневно обернулась к Верлину, встала и зло произнесла:

– Не обращай внимания, просто наш великий Мастер Слов давно и бессмысленно влюблён в меня, вот и бесится.

Не надо было никаких стихов, чтобы пригвоздить Мастера Слов: он прислонился к стене, где ещё недавно было распято тёмное существо, – бледный, как известковые скалы. Его лицо, казалось, стало полупрозрачным, и только кривая вымученная улыбка растянулась в маске Вечно Страдающего Поэта старинного театра. На лбу у Мастера Слов блеснули капельки пота, и он развёл руки в стороны, словно стараясь удержаться на корабле, попавшем в шторм.

Едва взглянув на Мастера Слов, Сорел понял, что Кора взяла реванш, принеся победу команде незваных гостей. Но сама поэтесса не выглядела довольной – она как будто тоже вмиг осунулась и заострилась, как после нескольких бессонных ночей.

Внезапно Тэлли, до этого неподвижно наблюдавшая за происходящим, стремительно подошла к Мастеру Слов и молча крепко обняла его. Тот удивлённо взглянул на неё, но потом обнял в ответ и не отпускал, пока не прошла мучительная дрожь и замёрзшие пальцы не потеплели.

Долора всё это время сидела за столом, отложив книги, и её улыбка становилась всё искреннее, так что в конце концов на её лице застыло редкое выражение счастья: сегодня выдался хороший вечер для Мастера Скорби. Даже лучше, чем вечера, когда ей разрешили посетить дом безнадёжных больных (за любовь к таким местам её за глаза называли «Тари Смерть»).

Кошачий Бог, сидевший в углу, никак не мог сосредоточиться на чтении. В конце концов он встал и направился к выходу из библиотеки, прихватив с собой книгу и сердито пробормотав: «Да вы психи настоящие».

– Книги запрещено выносить из библиотеки, – догнал его голос Верлина, который звучал уже почти как обычно насмешливо, хотя сам Мастер Слов всё ещё напоминал призрака.

– Почему это? – обернулся Морео.

– У врачебного начальства такая манера социализации пациентов, – с улыбкой отозвался Мастер Слов.

– Какая может быть социализация в библиотеке? – раздражённо спросил Морео, предполагая очередную насмешку. – Все ведь сидят, уткнувшись в свои книги?

– Самая хорошая, – убеждённо ответил Верлин, а Кошачий Бог резко поставил книгу на ближайшую полку и быстро вышел своей пружинистой мягкой походкой.

Сорел тем временем уже поднялся и вполне сносно стоял на ногах, хотя Кора всё ещё держала его за руку.

– Ну что, раз уж меня назначили вашим проводником, думаю, сейчас самое время проводить вас в ваши комнаты? – как ни в чём не бывало спросил Верлин.

Все, кроме Долоры, в энтузиазмом кивнули. И, когда они шли из библиотеки по дорожкам ночного сада, Верлин уже рассказывал смешную историю о том, как в Доме Радости пытались вызвать дух самого Котрила Лийора.

Глава 6

6.1 Realibus

6.1.1 Decipimur specie recti40

Море, обманчиво кроткое, задумчиво качало на волнах одинокую шлюпку. Холодное дыхание ночной воды свободно пробиралось под матросскую куртку Унимо, и он сидел на корме, подняв плечи, как взъерошенная птица. Оглядевшись, можно было увидеть, как справа и слева из воды выступают огромные острые скалы, похожие на клыки дракона. Морской рассвет уже выглядывал из-за горизонта, добавляя к темноте неба едва различимые зелёные, синие и фиолетовые краски. Но это была ещё, несомненно, ночь: свет маяка полноправно царил в небе, не затмеваемый ни побледневшими звёздами, ни первыми лучами рассвета. Теперь Нимо уже мог различить строгие обводы высокой маячной башни и чёрные камни Исчезающего острова, громоздившиеся у её подножия.

Руки Унимо неподвижно лежали на вёслах, и море, казалось, само несло его к острову. Вода смотрелась непрозрачной, как чернила, и, сливаясь с ночным небом, создавала ощущение бесконечного во все стороны пространства. Это ощущение завораживало, тянуло дотронуться до воды, чтобы почувствовать границу между двумя царствами темноты. С трудом преодолев оцепенение, Ум-Тенебри сделал несколько неуверенных гребков, приближая свою шлюпку к острову. Пора было уже обдумать, как он собирается выбираться на берег, но вместо этого в голову лезли неуместные мысли о том, зачем он вообще отправился к Исчезающему острову и как он объяснит Смотрителю своё неожиданное появление. Все остальные сложности отошли на второй план и, когда шлюпка приблизилась к отвесным скалам Исчезающего острова, Унимо не смог придумать ничего лучше, чем спрыгнуть в воду и попытаться уцепиться за камни. Брошенная непутёвым рулевым шлюпка растерянно и как будто с укоризной покачивалась на волнах. Унимо ругал себя за то, что даже не попытался спасти шлюпку: оставленная в море, она непременно разобьётся о скалы. Но Исчезающий остров был уже совсем рядом, а всё остальное казалось не таким уж важным.

Уцепившись за выступ, Унимо подтянулся и выбрался на берег прежде, чем волна ударила о камень, по которому он забирался, и окатила его брызгами, показавшимися тёплыми после холода весеннего моря. Едва ступив скалистый берег, он почувствовал, как ступни его стало жечь, словно он шёл по раскалённому железу. Ноги подкосились, и Унимо поспешно сел, держась руками за камни, которые здесь, вероятно, нужно было считать землёй. В голове гудело, как в колоколе Тар-Кахольского собора Защитника во время Утреннего Обряда: неужели сказки капитана Просперо оказались правдой? Ум-Тенебри упрямо поднялся снова, и боль в ногах вернулась. Стиснув зубы, он сделал несколько шагов и убедился, что слова капитана стали реальностью: каждый шаг на берегу, даже на таком сомнительном берегу, приносил самую настоящую боль. Нимо снова сел, сквозь зубы отправляя капитана в путешествие к Окло-Ко, и на глаза навернулись непрошенные слёзы. Теперь, когда он наконец добрался до своей цели, сказки какого-то безумца вмешиваются в его планы. Кроме того, возможность так легко управлять его реальностью приводила в ужас и одновременно злила – как будто Унимо был игрушкой в руках стихий, равных по силе морю и ветру, но обладающих вздорной человеческой волей. Не желая признаваться себе, что не на шутку испугался, Нимо обнял руками колени и стал смотреть на горизонт и дышать медленно и ровно, стараясь успокоиться. Когда это ему начало удаваться, вдруг он почувствовал, словно какая-то тяжесть легла ему на плечи, и, вздрогнув, завертел головой. У самой маячной башни стоял, скрестив руки на груди и смотря в сторону Унимо, какой-то человек. Точнее, не какой-то, а, без сомнений, сам Форин Кастори. «Ну что, теперь ты доволен? Добрался всё-таки? Давай теперь, иди и рассказывай, почему ты заявился сюда непрошенным гостем», – злые мысли кружили в голове Унимо, но это помогло ему подняться и, стараясь не замечать боли в ногах, пойти навстречу Смотрителю маяка.

Нимо подошёл и в свете луны смог разглядеть обитателя острова. Лицо Форина было наполовину закрыто чёрными волосами, но из-за них сверкали зелёные глаза, с интересом разглядывающие незваного гостя. Тонкие губы растягивались в странной усмешке.

Подойдя на расстояние вежливого обращения, Ум-Тенебри поклонился и сказал:

– Приветствую вас, Айл-Форин, – на этом его решимость иссякла, и он уставился себе под ноги, отчаянно подбирая слова.

Смотритель в ответ слегка поклонился, приподнимая невидимую шляпу и убирая с лица длинные волосы, растрёпанные морским ветром. Усмешка на его лице стала ещё более зримой.

– Я хотел бы учиться у вас тому, что скрыто, и тому, что составляет суть мира, – наконец произнёс Унимо, поднимая глаза на Форина.

На лице того отразились сначала удивление, затем раздражение, непонимание, и снова вернулась многозначительная кривая усмешка: как будто в воду бросили камень, и по спокойной до этого глади мгновенно разошлись круги, а затем исчезли без следа. Унимо подивился стремительной и богатой мимике Смотрителя. Но тот по-прежнему не проронил ни слова.

– Я прошу прощения, что явился к вам без приглашения, но я… но у меня не было выбора…

Усмешка Смотрителя расползлась шире, и Унимо стало не по себе. Мелькнула мысль о том, что его специально заманили на этот остров – а теперь, когда шлюпка наверняка уже разбилась о скалы, ему не выбраться. Липкие щупальца страха осторожно коснулись затылка, и Нимо даже безотчётно отступил на полшага, едва не поскользнувшись на мокрых от морских брызг камнях.

Усмехнувшись ещё шире – хотя это казалось невозможным, – Смотритель жестом поманил гостя за собой, развернулся и направился к башне.

Унимо чувствовал себя героем одной из тех страшных сказок, которые он читал в детстве – и всегда поражался, что их герои ведут себя так глупо и безрассудно, как будто специально отправляясь туда, куда точно ходить не нужно. Но с возрастом Нимо понял, что если бы все герои отличались благоразумием, то ни одной сказки бы не было.

Ум-Тенебри шагнул за Смотрителем, чёрная фигура которого уже скрылась за тяжёлой дверью. Дверь осталась открытой, и Нимо легко проскользнул внутрь, оказавшись в темноте и вдыхая запах сырости и подгнившего дерева. Форин исчез из вида, и только звук его шагов был слышен где-то вверху по лестнице, поэтому Унимо принялся осторожно, но быстро забираться вверх, цепляясь за шершавые холодные камни стен. Ноги стали болеть как будто ещё сильнее, но Нимо старался не думать об этом: и так его положение было незавидным.

Постепенно на лестнице стало светлее, и Унимо оказался на довольно большой площадке, напоминающей гостиную. Из неё вело несколько дверей, но только одна из них была открытой – и за ней виднелось продолжение винтовой лестницы. Теперь она казалась уже, а ступеньки – более крутыми. Дыхание Унимо сбилось, когда он добрался наконец наверх, до крытой галереи маяка. На галерее было очень светло, после полутьмы лестницы такой яркий свет ослеплял, поэтому Нимо остановился на последней ступеньке, ожидая, когда вернутся пропавшие в яркой вспышке очертания мира. Как только зрение восстановилось, Унимо попытался найти взглядом Смотрителя, но вместо него увидел сидящего посреди комнаты человека, который был совершенно не похож на того, которого он встретил внизу: у него был высокий лоб, большой нос и широкие губы, а глаза с тяжёлыми веками чуть прищурены, как будто презрительно. Впрочем, это могло быть также признаком не очень хорошего зрения. А всё вместе напоминало маску из белого гипса и равнодушия.

Ум-Тенебри оглядел галерею и, не увидев Смотрителя, беспомощно уставился на человека в центре.

– Если ты ищешь Трикса, то вот он, – сказал незнакомец, кивнув куда-то в сторону. Его голос напоминал сухой и гулкий звук удара камней друг о друга. Казалось, каждое слово давалось ему с трудом, хотя говорил он довольно быстро и уверенно.

Взглянув, куда ему указали, Унимо действительно увидел своего проводника, который устроился на широком окне галереи и почти сливался с тёмными камнями стены. Поймав взгляд Нимо, он улыбнулся, повернув своё бледное лицо так, что на него упал свет луны.

– Трикс немой, – пояснил человек в центре, – но ты пришёл ко мне, а не к нему.

Нимо ещё раз посмотрел на Трикса – теперь ему стало понятно и загадочное молчание, и богатая мимика нового знакомого.

– Значит, Смотритель – это вы? – сказал Нимо, посмотрев на человека в центре.

Фигура на окне затряслась от беззвучного смеха, а человек только кивнул.

– Меня зовут Унимо, и я… – снова начал объяснять своё странное появление Ум-Тенебри.

– Я слышал, что ты рассказал Триксу, не нужно повторяться, – раздражённо перебил его Форин. – Скажи, чего ты хочешь от меня. Кроме тех глупостей, которые уже, увы, прозвучали.

Взгляд Смотрителя равнодушно изучал Унимо, как будто его лицо было всего лишь светлым пятном на фоне темноты, неизбежно механически притягивающим взгляд. Да и вообще, какая разница, на что смотреть.

Нимо благоразумно не стал уточнять, как Форин умудрился услышать их с Триксом разговор за шумом волн на расстоянии сотен ступенек. Ему казалось, что под взглядом Смотрителя язык во рту расплавился и не желал слушаться. Хотелось молчать и забиться в какой-нибудь тёмный угол, раствориться в пространстве. И ноги к тому же ни на секунду не переставали болеть. Унимо даже стал тоскливо размышлять, прекратится ли эта боль, когда он сядет или ляжет.

Форин встал и, поправив одну из ламп, сердито посмотрел на своего гостя и вдруг произнёс:

– Невозможно разговаривать с тем, кто думает только о том, как избавиться от своей боли.

Унимо испуганно уставился на Смотрителя, недоумевая, чем же он себя выдал.

– Люди и так ничтожно мало думают, и при этом умудряются устраивать себе в этом деле сложности, – сердито продолжал Форин, как будто разговаривая сам с собой.

– Но я не… это капитан, он наслал на меня проклятие! – начал оправдываться Унимо. Было обидно, что его отчитывают за то, в чём он уж точно не виноват.

Краем взгляда он заметил, как Трикс на окне согнулся пополам от смеха. А Форин смотрел прямо и равнодушно в лицо Ум-Тенебри, пока тот не отвёл взгляд.

– Ты из тех, кто любит придумывать себе трудности. Никакого проклятия нет и не было, – сказал Смотритель, снова поворачиваясь к лампам, осторожно поправляя их и доливая масло.

Это было действительно невероятно, но Унимо почувствовал, как боль в ногах слабеет, а затем исчезает без следа. Настолько, что даже сложно было сказать, была ли она вообще. Нимо испуганно пошевелил пальцами на ногах – но всё было в порядке, а затем испугался уже тому, что он не мог поручиться, была ли та боль, которую он испытывал, реальной. Если да – то, значит, Форин излечил его с помощью магии. Если нет – то, значит, он, Унимо, начинал сходить с ума.

Тем не менее, избавившись от боли, Унимо почувствовал, как его сознание проясняется.

– Спасибо, – прошептал Ум-Тенебри, подивившись, каким слабым и жалким был его голос.

Смотритель сердито дёрнул плечом, но даже не повернулся.

– Теперь говори, что ты хочешь, или уходи, – сообщил он, резко разворачиваясь и вытирая испачканные в копоти ламп руки.

– Я… я хочу научиться магии, – пробормотал Унимо.

– Магии не существует – ты что, плохо учился в школе? – язвительно поинтересовался Форин.

Но Унимо показалось, что эта язвительность была ненастоящая – как будто Смотритель где-то подслушал её и теперь использовал для защиты.

– Я… я не учился в школе, – зачем-то сообщил Нимо, не уточняя, что учителя приходили к нему домой, и решился на вторую попытку: – Я хочу знать о том, что является реальным, о сути всех вещей.