История Смотрителя Маяка и одного мира

– Откуда ты знаешь, что это маяк? – спросила Тэлли, осторожно перебираясь поближе к носу.

Форин только недовольно взглянул на неё, но ничего не ответил. Он не любил, когда спрашивали о том, о чём можно не спрашивать, а ещё – когда ему рассказывали что-то, что он уже знает. По этим причинам Форин Кастори предпочитал молчание, и в реальнейшем это становилось правилом.

Молча, слушая свист ветра и перекаты волн, они приблизились настолько, что стала различима высокая тёмная башня маяка. Справа и слева по борту то и дело появлялись чёрные скалы, блестящие, как ртуть, когда на них падал свет. Шлюпка счастливо выискивала безопасный путь, повинуясь воле Форина, ведомого маяком.

– А где мы сейчас? Это Синтийская Республика? Или Королевство? – задумавшись, спросила Тэлли.

И тут же прикусила язык. Но Форин на этот раз ответил:

– Это не важно, – обронил он.

– Не важно, – эхом повторила его спутница.

Ей свет этого маяка совсем не казался манящим. Не было никаких оснований думать, что это не тонко подстроенная ловушка.

Наконец стал различим и берег – точнее, огромная скала, которая с моря казалась неприступной. Тэлли подумала, что они разобьются об эту скалу – так целенаправленно и не снижая скорости двигалась шлюпка. Она вдруг увидела всё очень медленно, как огромная глыба твёрдой материи неспешно надвигается на неё, заполняет пространство вокруг, и успела спокойно подумать о том, что Форин, вероятно, захотел разбить шлюпку о скалы и утонуть – и именно это последнее желание вело их вперёд. Но за секунду до того, как послышался царапающий голову изнутри треск умирающей шлюпки, Форин схватил Тэлли за руку, и они оба прыгнули в бушующее море.

Окунувшись в воду с головой, Тэлли вынырнула, отплёвываясь и хватая ртом воздух. Форин всё ещё держал её за руку, тянул за собой по волнам, гребя свободной рукой. До того, как вторая волна накрыла бы их с головой, он уцепился за выступ скалы -не такой крутой, как показалось сначала, – подтянулся и выбрался на камень, не выпуская руку Тэлли. Затем он осторожно подтянул и её – и как раз вовремя, чтобы они успели укрыться за небольшим каменным выступом от волны, которая с медвежьим рёвом обрушилась на скалу.

Там они сидели, прижавшись друг к другу и к холодному спасительному камню, ожидая, когда стихнет буря. И буря стихла. Постепенно ветер всё ослабевал, волны уже не разбивались с высоты о скалы, а мирно толпились внизу.

Выбравшись из маленького грота, Форин и Тэлли поднялись выше, на довольно широкую плоскую площадку, от которой каменная лестница вела к высокой серой двери в башню маяка. Хотя ещё не начало рассветать, вблизи можно было различить величественный силуэт тёмно-серой башни с рядом узких окон, расположенных одно над другим, увенчанный круглой площадкой-галереей с небольшими прямоугольными колоннами. Маяк казался довольно старым, его каменные плиты выглядели прочными, но было заметно, что они пережили не одну сотню тысяч штормов.

Видя, как Форин решительно направляется ко входу в башню маяка, Тэлли остановилась и позвала его.

– А если там кто-то есть? – с тревогой спросила она.

Уже у самой двери Форин обернулся:

– Кто-то есть? В маяке, который появился несколько часов назад среди бушующего моря?

– Но кто-то ведь зажёг в нём огонь? – тихо спросила она, и Форин ничего не ответил, только решительно толкнул дверь и, пройдя сквозь её протяжный скрип, исчез в темноте Маяка.

3.2.2 Ars est celare artem29

Утирая слёзы, Сола стояла, не в силах поднять смычок, как будто его выковали из железа. Она не думала, что всё окажется настолько плохо.

Сначала она, как обычно, играла старинную песню про путешествие храброго Элора-морехода, в которой вой и свист морской бури перемежались скрипом такелажа и звоном наполненных до предела парусов. Песня была очень сложная, и Сола выучила её хорошо: она хотела показать Мастеру Эо, как здорово у неё получаются виртуозные переходы от стремительных звуков ветра к протяжным и тоскливым крикам буревестников, – но Мастер вдруг вскочил и ударил по столу своей костлявой рукой – да так, что стакан упал на бок, покатился и разлетелся вдребезги на полу, завершающим аккордом в неудавшемся выступлении Солы.

Она никогда не могла сказать заранее, понравится ли старику её игра или нет. Бывало, что она запиналась на каждом шагу, а он только благосклонно кивал своей седой головой, а бывало, как теперь: она выучила всё очень хорошо, но Мастер приходил в бешенство и кричал, что это никуда не годится.

– Ты слышишь себя? В блеянии козы больше моря, чем в твоём пиликанье! Самовлюблённая цапля!

Мастер вскочил и уставился на Солу белёсыми глазами. Она уже давно привыкла к этому невидящему взгляду, полному боли и гнева. Он протянул руку вперёд, как будто настоящий слепой старик в поисках опоры – но, как только Сола протянула руку, чтобы поддержать его, он резко потянул её на себя, и оба они упали на пол, открывая глаза уже в реальнейшем.

– Вот теперь сыграй-ка ещё раз, – деловито произнёс старик, уверенно поднимаясь на ноги и усаживаясь в единственное в комнате кресло.

Сола уже бывала в реальнейшем – но обычно она просто слушала, как старик играет на флейте, и незаметно для себя соскальзывала в темноту, растворялась в необыкновенной музыке, заполняющей всё пространство. Но теперь, в наступившей тишине, она почувствовала какую-то неодолимую тяжесть, которая наполняла её, мешала поднять руки, даже просто держать скрипку на плече. Она видела перед собой только злого насмешливого старика – и как это раньше он казался ей таким великим? Она встряхнула головой, отгоняя наваждение, и, не поднимая руку со смычком, стала вспоминать, как этот безумный старик играет на флейте. Как божественно он играет. Его музыка становится настоящим светом, которому никто не может противостоять. Сола подняла голову и почувствовала на щеках тёплое касание этого света. Но это ощущение тут же пропало, как только снова зазвучал скрипучий голос Мастера:

– Ну и что, ты долго собираешься стоять, уставившись на меня, как Первер Завоеватель на Стену Правды?

– Я не могу, – прошептала Сола.

– Что ты не можешь? – не унимался Мастер. – Немедленно играй!

Сола честно попыталась ещё раз поднять руку – но рука, совершенно точно, отказывалась слушаться. И в ушах её вдруг зазвучала та самая песня, которую она играла до того, как попасть в реальнейшее. Она ужаснулась, как фальшиво дребезжали её тщательно разученные ноты. Сола осторожно положила скрипку и смычок на стол и изо всех сил зажала уши руками. Но это не помогло: мелодия звучала в её голове, не желая останавливаться, словно основательно заведённая музыкальная шкатулка.

Мастер Эо, глядя на это, только ухмыльнулся.

– Ну, раз уж ты не хочешь играть, то хотя бы спустись принеси вина, – развалившись в кресле, вдруг сказал он.

Сола удивлённо посмотрела на Мастера, и ужасная музыка в её голове, к счастью, прекратилась. Ещё немного помедлив, она развернулась и пошла выполнять поручение. И только на пороге решила уточнить:

– А… деньги? Трактирщик сказал, что ничего больше не даст в долг.

– Мы ведь в реальнейшем, если ты забыла, – раздражённо проговорил старик. – И если ты не можешь даже этого, то убирайся и оставь меня в покое.

Сола развернулась и, не говоря ни слова, шагнула за порог, уже из-за двери услышав: «И кстати, ты не безнадёжна – в плане музыки, в смысле, теперь я в этом убедился».

Мысли девушки и так путались из-за пребывания в реальнейшем, поэтому трудно было сообразить, что имеет в виду Мастер. Может быть, он снова смеётся над ней. А может быть, действительно, у неё со временем что-то получится. Впрочем, такие мысли лучше было сразу прогонять прочь. Поэтому Сола, медленно спускаясь по скрипучей трактирной лестнице на первый этаж, старалась сосредоточиться на том, как именно ей раздобыть вино у несговорчивого трактирщика. Но в голове у неё, помимо воли, возникли слова слышанного на улицах столицы стихотворения:

Право владения

этой волшебной скрипкой –

лучшей скрипкой на свете –

три с половиной улыбки

на птичьем рынке

в прошлом дигете.

Потому что

знают и дети:

если начнёшь играть,

то чудовища все на свете

станут тебе послушны, но

если хоть на мгновенье

опустишь руку,

то…

Познания Солы о правилах реальнейшего были интуитивны и обрывочны: Мастер не утруждал себя какими-либо объяснениями, просто время от времени выдёргивал её из реальности, как теперь. Тем не менее она знала, что для того, чтобы что-то получить или заставить человека сделать то, что ты хочешь, нужно сказать: «Я хочу». Но, видимо, этого было недостаточно, потому что когда Сола, представ перед жутким владельцем «Шмелиного мёда» – стариком с косматой бородой, произнесла как могла уверенно: «Я хочу, чтобы вы дали мне вина», трактирщик только ухмыльнулся беззубой улыбкой и сказал:

– А не рано ли тебе пить вино, деточка? А если твоему безумному старику – то передай, что он ещё за старое не расплатился.

Сола заметила, что в тёмном, несмотря на ясный день, зале трактира, который служил одновременно залом небольшой таверны и кабинетом хозяина для приёма редких постояльцев, за грязным деревянным столом сидел человек и наблюдал за ней единственным ярко-голубым глазом. Этот взгляд показался ей очень неприятным – как, впрочем, и любой человеческий взгляд, который останавливался на ней дольше, чем на другом предмете обстановки. Возможно, именно поэтому она выбрала себе в учителя слепого.

Скрипачка уже развернулась, чтобы уйти, так и не выполнив поручения старика, как вдруг услышала очень громкий скрип отодвигаемого стула и неожиданно звонкий голос незнакомца:

– Я хочу, чтобы вы дали ей вина, тар трактирщик, – сказал незнакомец.

Обернувшись, Сола с удивлением посмотрела на непрошенного помощника, потом перевела взгляд на старика-трактирщика, который несколько секунд выглядел таким же удивлённым, затем вдруг нырнул под деревянную стойку с застарелыми винными разводами и достал бутылку вина.

– Вот, забирайте, – пробормотал он, выставив бутылку перед изумлённой девушкой.

Та посмотрела на незнакомца, но он только пожал плечами, как будто ничего необычного не произошло. Может, он просто решил произвести впечатление на незнакомую девчонку – но такие люди обычно не заходили в заведения вроде «Шмелиного мёда».

– У меня нет денег, – сказала Сола.

– У меня тоже, – снова пожал плечами посетитель. – Ты ведь ученица Мастера Эо? Он мой старый приятель.

По крайней мере, это объясняло его странный поступок, и Сола решилась протянуть руку и взять бутылку. Трактирщик, казалось, перестал замечать кого-либо вокруг, смотря прямо перед собой.

– Думаю, он был бы рад меня видеть. Передай ему, что Ловец Снов здесь и не прочь разделить с ним эту бутылку, а то и ещё одну.

Сола медленно кивнула и быстро поднялась по ступенькам. Как она и предполагала, Мастер был недоволен тем, что она возилась так долго, но как только он услышал стук, с которым полная бутылка опустилась на стол, и упоминание о Ловце Снов, то тут же его ворчание сменилось лихорадочным возбуждением.

– Ну же, зови его скорее сюда, что ты стоишь! – прикрикнул старик, и Сола побежала за Ловцом Снов.

Потом, когда она вернулась вместе с незнакомцем, то бесшумно скользнула вдоль стены и устроилась на полу, поближе к едва тлевшему очагу. Ей было страшно и неуютно, как всегда в реальнейшем, но выходить сама, без помощи флейтиста, она пока не умела. А просить старика не хотелось.

Незнакомец сходил в свою комнату за табуретом, и старые приятели откупорили вино и увлеклись разговором, а Сола невольно слышала всё, о чём они говорили, хотя и не всё понимала.

Они оба, казалось, чувствовали себя в реальнейшем как рыбы в воде. Когда закончилась одна бутылка, Ловец Снов сходил и принёс ещё одну. Он пытался было предложить Соле вина, но она так решительно замотала головой, что он не стал настаивать, а позже галантно преподнёс ей чашку горячего чая.

– И чем же ты теперь занимаешься, беглый матрос? – развалившись в кресле, после нескольких стаканов вина спросил флейтист.

Ловец Снов пожал плечами – так, как будто слепой старик мог увидеть его жест, и, помолчав, ответил:

– Тем же, чем раньше. А ты всё так же пугаешь людей? – насмешливо спросил он.

Эо нахмурился:

– Только тех, кто ничего не понимает в музыке.

– То есть почти всех, – понимающе кивнул Ловец Снов.

– Уж не охотнику проповедовать человеколюбие, оставь это слугам Защитника, – начал сердиться старик.

Сола понемногу согрелась от горячего чая и огня в очаге и задумчиво смотрела в затылок незнакомца, пытаясь представить, кто он и чем занимается, как вдруг он резко обернулся к ней и насмешливо произнёс:

– Невежливо разглядывать человека, который тебя не видит!

Сола покраснела до кончиков ушей, но было совершенно непонятно, как он мог её заметить.

– Никакой магии, дорогая, – со смехом он указал на небольшое мутное зеркало, висевшее напротив. И спросил, поворачиваясь к Мастеру: – Это твоя ученица? Что это она такая запуганная? Как ты умудрился заставить её таскаться с тобой по таким жутким дырам?

Неожиданно для себя Сола ответила, и собственный голос показался ей незнакомым и таким неприятно тонким, как волосок кошачьей шерсти.

– Никто меня не заставляет! – сказала она.

– Ого! Не думал, что такая крошка может что-то сказать в реальнейшем, – заметил Ловец Снов, изучающе посмотрев на неё.

Под этим взглядом Сола вдруг почувствовала, как будто у неё начинает неметь горло, закашлялась и поспешно отхлебнула глоток ещё тёплого чая.

– Смотри только не усни, а то наш гость украдёт у тебя хорошие сны, оставив одни кошмары, – посоветовал ей Мастер.

Сола не могла понять, что из этого было правдой, но на всякий случай решила замолчать и не отрывать взгляда от огня. Если бы этот странный человек действительно захотел украсть её хорошие сны, ему нечем было бы поживиться: последний хороший сон ей снился ещё до того, как она попала в Тар-Кахольский приют. Поэтому она не стала особенно сопротивляться тёплым волнам дремоты, которые ласково накатывали на неё. За окном улицы дрожали от ранневесенней зябкой сырости, но в комнате было довольно тепло, и даже голоса Мастера и страшного гостя казались усыпляющими…

– Как всё это надоело, ты бы знал, – с горечью сказал Ловец Снов.

– Что тебе надоело? Воровать? Охотиться? Ты ведь живёшь в своё удовольствие, – неожиданно резко отозвался слепой.

– Не рассуждай о чужом удовольствии, старик, Окло-Ко тебя забери! Ты-то сам, видимо, только и делаешь, что страдаешь от несовершенства мира. Только миру-то всё равно, – огрызнулся гость.

Сола вздрогнула и проснулась: она испугалась, что сейчас учитель и гость накинутся друг на друга, но всё обошлось.

– Я не хотел тебя задеть, – примирительно пробормотал старик.

– Но по-прежнему считаешь себя всё таким же важным? – уточнил Ловец Снов.

– Разумеется, – хмыкнул флейтист.

Они замолчали, потягивая вино. Сола заметила, что тени, которые они отбрасывали на грязные, забрызганные вином разных сортов стены, были на удивление похожими.

– Слышал, что птичники взъелись на Кору? – спросил матрос. – Её портреты украшают теперь все центральные улицы.

– Нет, а что случилось? Она убила кого-нибудь на поединке?

– Ну, почти. Не кого-нибудь, а самого птичникового офицера.

Флейтист одобрительно присвистнул. Ему всегда нравилась эта смелая девчонка.

– Я тут задумал небольшое путешествие, – многозначительно начал Ловец Снов.

– Помню твою страсть к путешествиям, – отозвался Мастер Эо. – Как мальчишка, на самом деле. Даже удивляюсь иногда, как ты умудрился попасть в реальнейшее. Путешествовал бы себе по разным странам и горя не знал.

Матрос нахмурился, но не стал отвечать старику, а продолжил:

– В Мор-Кахоле сейчас Просперо Костин со своей «Люксией» – вот, думаю прогуляться на восток.

– Да, это я слышал, – кивнул флейтист. – Но он ведь безумный, этот Просперо. Сам Смотритель еле от него удрал, помнится.

– Ну, не совсем так, – сказал матрос, – хотя, в общем, да.

Они ещё о чём-то говорили, но Сола уже не слушала: перед глазами у неё разливались оранжевые, красные, золотистые волны тепла, а в голове звучала прекраснейшая музыка – такая, которую она слышала только от Мастера Эо, но эту музыку, совершенно точно, играли на скрипке.

Когда туман за окном сменился вязкими, как черничный кисель, сумерками, матрос поднялся, собираясь уходить.

– С чего это ты так расщедрился? – спросил флейтист, кивнув в сторону спящей у очага Солы, на губах которой застыла редкая улыбка.

Ловец Снов пожал плечами.

– Да так, жалко её стало – всё время терпеть тебя. Мне пора, утром надеюсь убраться отсюда. И тебе советую. Кстати, в следующий раз ты угощаешь.

– Договорились. Счастливого пути, Силур, – сказал старик, когда его гость, с неожиданным для выпившего столько вина человека проворством, скрылся в скрипучей темноте грязного коридора «Шмелиного мёда».

Глава 4

4.1 Realibus

4.1.1 Cantabit vacuus coram latrone viator30

Тэлли разбудила своего единственного постояльца, когда несмелый весенний рассвет не мог ещё преодолеть даже тонкую преграду стекла и в комнате было темно. Унимо недовольно отвернулся к стене: ему снилось, что это мама в особняке Ум-Тенебри будит его, чтобы он отправился с отцом по каким-нибудь ранним делам. Впрочем, такое случалось нечасто, и в родном доме Унимо мог спать, сколько ему было угодно, хотя никогда не злоупотреблял этим.

И всё-таки полпятого утра – это слишком рано, во сколько бы ты ни лёг. Унимо заморгал, пытаясь понять, что происходит.

– Кто-то отправляется сегодня в опасное и увлекательное путешествие, а выглядит при этом как ребёнок, которого разбудили в школу после каникул, – насмешливо сказала Тэлли.

На сонном лице Унимо появилась вполне осмысленная улыбка.

– С добрым утром, Тэлли! Я сейчас встану, – произнёс он как можно бодрее, уже почти веря в свои слова.

Тэлли только фыркнула, оставила Ум-Тенебри свежую воду для умывания и вернулась к печи, от которой на всю булочную уже пахло пирожками.

Унимо чувствовал то самое весёлое возбуждение, как всегда перед их путешествиями с отцом. Он тогда сначала долго не мог заснуть, а потом, проспав несколько часов, тёр глаза и не верил, что вот оно уже наступило – то самое долгожданное утро. Но сейчас к его чувствам примешивалась сжимающая сердце тревога: на этом пути он мог рассчитывать только на себя, не ожидая, что отец, такой сильный и умный, просто поведёт его за собой, показывая удивительные уголки Королевства.

Собирая свои вещи, Унимо порадовался, что, по крайней мере, ему не нужно будет беспокоиться о багаже: всё, что у него было, умещалось в холщовую пастушью сумку на лямках, которую подарила ему Тэлли. Он срезал со своей куртки все серебряные кольца: часть из них, оглянувшись, засунул под покрывало своей постели, а остальные сложил в маленький узелок. Надел плотные серые брюки с большими карманами (тоже подарок Тэлли), свою куртку, которая без серебра выглядела вполне прилично, намотал на горло тёплый коричневый шарф, надел шляпу, с которой также убрал все украшения, и самые удобные на свете ботинки с медными пряжками. Эти ботинки подарил ему отец, чтобы было бродить по окрестностям Тар-Кахола, в имении Майти: они не промокали, не натирали и почти не пачкались. Волшебные ботинки. Хорошо, что в тот день Унимо надел именно их. Впрочем, возможно, отец ждал именно этого момента, поэтому и выбрал время, когда его сын отправится в гости за город. Заметив, что любые мысли об отце моментально превращаются в какую-то игру в шарады, Унимо приказал себе обдумывать лучше своё путешествие с неприветливым матросом.

Когда Унимо спустился вниз, Тэлли уже разливала чай. С корнем инула, известным как дающий силы, радость и ясный взгляд.

– Вот, я приготовила тебе в дорогу, – кивнула Тэлли на кувшин молока, плотно закрытый крышкой, рядом с пирогами со шпинатом и орехами и с зеленикой. – А теперь садись пить чай.

– Спасибо тебе, Тэлли! – сказал Унимо, усаживаясь и с удовольствием вдыхая запах инула – запах долгих странствий и приключений.

Тэлли хлопотала у печи, но во всех её движениях в то утро была какая-то нарочитая, неискренняя деловитость.

– Ну вот, – наконец сдалась она, остановившись и смотря на Унимо, – ты уезжаешь.

– Но я ведь не навсегда, Тэлли! А когда я вернусь в Тар-Кахол, знаешь, куда я зайду первым делом? – как можно бодрее сказал Унимо.

А про себя добавил ещё: «И я постараюсь сделать так, чтобы Айл-Форин простил тебя, чтобы ты не грустила больше».

Тэлли только покачала головой с мягкой, но такой печальной улыбкой, что сердце Ум-Тенебри сжалось. Но как он ни старался, он так и не смог придумать ничего ободряющего, пока допивал чай и оглядывал скромную булочную Тэлифо Хирунди, прощаясь.

– Может быть, я провожу тебя до Восточных ворот? – с надеждой спросила Тэлли.

– Ну что ты, я ведь не маленький! – ответил Унимо и рассмеялся: – Так я всегда говорил своей маме. Хотя сейчас я совсем не против был бы почувствовать себя так же, как тогда, когда говорил эту глупость. Но, на самом деле, до Восточных ворот не так уж далеко – и лучше нам попрощаться здесь.

Тэлли не плакала – нет, это просто капли росы с паутины упали на её лицо, когда она открывала дверь, провожая Нимо. Она незаметно смахнула их.

Выйдя за порог, Ум-Тенебри обернулся и вдруг бросился на шею Тэлифо. Он ни капельки не боялся показаться глупым, только боялся, что обнимет свою подругу недостаточно крепко – так, что она не поймёт, как много для него значит в этом новом мире, в котором несколько дней растянулись на целые месяцы.

– Спасибо тебе, Айл-Тэлли, за всё, – прошептал Унимо на прощание.

Он шёл и не чувствовал уже того волшебного возбуждения от предвкушения пути. Он шёл один, совсем как взрослый, но не мог радоваться этому так же искренне, как тогда, когда действительно был ещё ребёнком.

Когда Унимо добрался до Дороги Холма и, обогнув Трактирную сторону, вышел на прямую дорогу до Восточных ворот, рассвет уже набрал полную силу и затушил огоньки звёзд, нежные призраки которых ещё таяли в небе.

Восточные ворота были самыми красивыми в Тар-Кахоле: с двух сторон их украшали высокие башни с изразцами, изображающими Возвращение Защитника. В детстве Унимо любил разглядывать эти тщательно вылепленные фигуры волшебных животных и птиц, гигантских деревьев и цветов, морских волн и быстроходных кораблей. Его всегда удивляло, что украшения башен называются «Возвращение Защитника», но самого Защитника он, как он ни старался, найти не мог.

К Восточным воротам вёл самый оживлённый тракт Королевства. Сразу за воротами на юго-восток уходила дорога к Мор-Кахолу, по которой в столицу привозили огромные поклажи корабельных грузов, шли пути в Морскую и Лесную стороны.

Унимо вышел за ворота и услышал, что колокола в ратуше прозвонили шесть утра. Отсюда их перезвон был едва различим, но утренняя тишина ещё не успела затеряться в многозвучии дневной суеты – хотя самые первые поклажи с товарами уже въезжали в Тар-Кахол, чтобы успеть к открытию рынков и таверн. Оглядевшись, Ум-Тенебри не увидел матроса, поэтому решил пока сойти с дороги – и устроился под огромным дубом, разглядывая сонных возниц и хмурых странников в запылённых плащах. Он вдыхал запах дорожной пыли и смотрел на ворота своего родного города, который вот-вот должен был оставить – возможно, надолго. Задумавшись, Унимо не услышал, как Силур подошёл в нему и произнёс почти над самым ухом:

– Не успели мы выйти, а ты уже не прочь бы обратно, а? – раздался его неприятный скрипучий голос.

Унимо вздрогнул и посмотрел на своего спутника:

– Нет, просто дожидался, пока мой попутчик, наконец, выспится, – парировал Ум-Тенебри, и матрос только одобрительно хмыкнул.

На нём была добротная дорожная одежда – может быть, поэтому он выглядел гораздо лучше, чем вчера. Впрочем, путешественники всегда выглядят превосходно: в любых обносках, пропахшие запахом ночных костров, с завязанными волосами, в которых застряли сухие листья после лесного привала…

Смерив друг друга оценивающими взглядами, они отправились в путь. Справа от основной дороги на Мор-Кахол лежала живописная тропинка, летом утопающая в предгорном разнотравье. Но и сейчас, в начале весны, вдоль тропинки уже появились ярко-зелёная трава и молочно-голубые бутоны первоцветов. Когда путники отошли немного от города, в небе над дорогой всё чаще мелькали ласточки, а из придорожных кустов взлетали серые растрёпанные сычики.