Миражи Предзеркалья. Роман-мистерия. О лабиринтах и минотаврах плоти, разума и души

Учился без особого упорства, но легко. И самонадеянно взял на прицел Всемирную религиозно-философскую академию. После неё – неизбежное включение в элиту северного цветка планеты. Дух захватывало… Но Цеху не хватало кадров вне собственной организации. Мне вживили молекулярный чип контроля, сделали курс инъекций специальной психической подготовки и – я в федеральном колледже особо одарённых детей, на тёплом острове Ста Городов. После холодной России – почти рай. Илона приехала туда из горячего Египта и поначалу мёрзла. Колледж и определил наши судьбы. Ибо там, кроме всего, выявляли приоритетные одарённости. И как-то само собой мы с ней избрали космос. Избрали, а после колледжа разъехались: она – домой, я – в резерв Цеха. Но «мы» для нас успело стать важнее «я».

Отдельные судьбы стали одной, но предопределилось единство много ранее. Да кто способен разгадать тайны предназначения?

Вот, только задел болевую точку, и экран замерцал. Я замер – эксперимент со мной продолжился. И всерьёз, по-настоящему – на сей раз ожила встреча с Илоной, ставшая началом… Да, именно тогда явно определился ход нашей с ней жизни. В соответствии с предопределением.

Замерев в трёх шагах, она ироническим прищуром оглядела мой комбинезон. Кругом плавился тридцатиградусный июль, и комбинезон смотрелся вызывающе смешно. Всё равно что бельё с подогревом в римской сауне. Я терпел, кося взгляд на значок Космоколледжа. Видит она его или нет? Она увидела и усмехнулась. Чуть повела губами, так, что можно и не заметить. Кто другой и не заметил бы. Но во мне царили кастовые комплексы. И я тут же выпал из первой шеренги на обочину повседневности. А на обочинах не принято красоваться тем, что не внутри, а снаружи.

Но марка – вывеска! – Космоколледжа держала цепко. Ущемлённое самолюбие…

Когда-нибудь смогу с ним расстаться?

Не отвожу взгляда от безжалостного экрана Перископа. Смотреть на себя со стороны через столько лет… Как же я был глуп и самонадеян. А Илона – маленькая, хрупкая, но уже взрослая, уже мудрая не опытом, но инстинктом. Да, так и было: я не сошёл с тропинки, не уступил ей, не сказал нужных слов, не… Нескончаемая вереница «не»!

Именно в тот год стартовала Эра Вторжения в Надземелье. Технотронная суперцивилизация, ведомая Федерацией номинальных государств и реальными Цехами, рванулась в Небо. Не оглядываясь, не смотря под ноги. Кто из нас думал, что на деле открывается Эра Скорпиона?

Срочно требовались свежие куски жизненного пространства. И многочисленные жертвы на межпланетных трассах не ослабили космический прессинг. Соперничество меж Цехами гасило любые призывы пересмотреть стратегию экспансии. Цена выпускника Космоколледжа взлетела к звёздам.

На Илоне – лёгкое розовое платьице. Как облачко на восточной заре. Что ж, её – в отличие от меня – было кому наряжать. Папа, мама, бабушки, дедушки, дядечки, тётечки… Полный семейный набор. Илона улыбнулась, тем же ехидно-критическим взором окинула помещение рубки. Я похолодел: сейчас она шагнёт внутрь «Ареты», и соединится несовместимое.

Но нет… Кто меня пощадил? Биомозг «Ареты», вакуум?

Тропинку у моря мгновенно заместил Зал Памяти Космоколледжа. Галерея живых портретов Героев. На постаментах красного золота четырёхмерные фантомы. Можно поговорить, пожать руку, поправить складку одежды. По поверью, в лунные ночи они сходят с пьедесталов, собираются вместе и вспоминают то, что неизвестно живым.

Сколько раз Галерея раздвигала-расширяла стены? Уверен, приготовлены пять мест для экипажа «Ареты». Передо мной медленно проплывают фигуры, лица. Кто улыбается, кто смотрит с серьёзной печалью. Не хватает увидеть самого себя. Что будет означать: мы не вернулись. Не вернёмся…

Смотрю и вспоминаю. Впервые за столько лет, и – по принуждению. Не хватает человеку Земли ни времени, ни сил, ни желания оглянуться на пройденный путь. Оглянуться и попытаться увидеть, в какие моменты судьбы свершились как нужные, так и крайне сомнительные повороты. Разве нет у человека такого дара, как свобода выбора?

Не знаю, сколько сейчас Героев в Галерее. Число их пропорционально уровню человеческой активности в Космосе. Курсантов готовят на пределе психофизических возможностей. Выпускник Космоколледжа отличается от обычного землянина, как полубог Геракл от смертного троянца.

«Надземельцами» лётный состав назвали затем, чтобы отделить от работников стационарных космостанций, лунных и марсианских поселенцев, специалистов инфраструктуры космоса. Из этого «Над…» струился свет околобожественной значимости. Так создавался престиж. И росло население Галереи. А действительный смысл гордого «Надземелье»… В своём элитарном круге опытные космолётчики именовали себя «безземельцами». Но сколько из них так и не успели дать себе истинную оценку? Став капитаном, я попытался препарировать стратегию кураторов Космоколледжа. Но альтернативы действующему порядку не нашёл. Похоже, безмерные цены продвижения в Небо нельзя было сбросить ни на один пункт, ни на одну жизнь. «Надземельцы» платили дань беспрекословно: людскими жертвоприношениями и невозможностью оставшимся в живых вернуться в обычное земное бытие.

Программу подготовки курсантов полностью засекретили после моего выпуска. Федерация опять уступила Цеховым вождям. Что и зачем скрывать? И от кого? Теорию и практику космонавигации? Курс обеспечения безопасности космических строек? Или психологические основы контакта с внеземными цивилизациями? Ну, может быть, некоторые моменты психофизической подготовки, закрученной вокруг интегрально-восточной системы.

Мало что вспоминается в деталях. Разве что трёхмесячное участие в научной экспедиции Академии Розы Мира. Знаменитые пещеры Марса… Свежие, не тронутые земным любопытством – их только что открыли. Открыли и через месяц закрыли. Почему закрыли, и сейчас не знаю. Марсиане не оставили ничего из своей технологии. Только образцы искусства, исполненные невероятно живыми, превосходящими диапазон человеческого восприятия, красками. Мне повезло. В прорытых под пирамидой Вечного Ужаса ходах нашёл два осколка неизвестного прозрачного минерала. О, то были волшебные камни! В глубине их светили и двигались мириады искр-огоньков. Сравнить не с чем. Земля тогда не имела ни «Ареты», ни Путевого Шара. Если Шар сделать твёрдым и разбить на кусочки, получится примерно то же.

Один камешек подарил Илоне в день её двадцатилетия под видом амулета. Он ушёл вместе с ней. Тот день рождения она встретила стажёром на рейсовом крейсере-челноке «Луна-Фобос», командование которым я только что принял. Второй камень вошёл в коллекцию Цеховой Академии.

И секунды не вернуть. Словно приснилось нечто, похожее на жизнь.

…Где-то происходит настройка. Экран Перископа лихорадит. Изображения наслаиваются друг на друга, искажаются… Понимаю: сталкиваются разновременные пласты моей памяти, идёт ориентированный психопоиск. Неужели вакуум? А возможно ли отсюда воздействовать на своё прошлое? Изменить хоть что-то?

Поток воспоминаний продолжает течь, меняя направления и скорость, натыкаясь на пороги…

Режим посещения Колледжа «посторонними» ужесточался не раз. Пошла охота за методиками и отдельными приёмами обучения космолётчиков. В то время Цеха, как и федеральные органы, отрицали за собой такой интерес. Курсантов перестали допускать к участию в континентальных спортивных состязаниях. Впрочем, закрыли от нас не только спорт. Любые конкурсы вне стен Колледжа стали табу.

Из экипажа «Ареты», кроме меня, школу Космоколледжа прошёл Агуара. В какое время – неизвестно. Лет он моих, но я его там не встречал. И общих на двоих знакомых по Колледжу нет. Но то, чем он обладает, получают только там. Почти мгновенная реакция мысли; точность выводов, решений, действий… И, конечно, взрывная сила и феноменальная выносливость. А ещё: иной, не общеобычный, склад ума, иное мышление, иная логика. Отсюда замкнутость, элитарность. И – престиж профессии. Многое из этого набора в Агуаре не проявляется. Он хорошо себя контролирует.

                                         ***

Экран вернул-таки Илону в розовом. Тропинка в том месте проходит рядом со скалистым обрывом. Сейчас хорошо вижу: море на редкость спокойное, от берега до горизонта в полосах нежных тонов, от голубоватого до зелёно-фиолетового. Отражённая радуга моря… Недалеко – жёлто-серое пятно рифового поля. Предупреждающих знаков не вижу и теперь. А службе охраны жизни на Земле народ доверяет абсолютно. Я, стоящий в престижном комбинезоне – частичка народа. И уверен: особого риска в красивом прыжке в воду нет. Всего-то до воды метров двадцать.

Хотел я показать, как это делается. Да не успел, не получилось демонстрации. И с того момента в нашу с Илоной жизнь внедрился неизменяемый закон-аксиома. В соответствии с ним Илона до последнего дня опережала меня в критических ситуациях. Причём в каждом отдельном случае предугадать её поступок не было возможности. Я пытался настраивать себя на готовность к упреждению. Бесполезно. Трагедия на «Дикобразе» – не случайность. Илона в последний раз защитила меня. Как и на сегодняшнем экране, только тут – в первый раз.

Чей-то голос повторил во мне: «Не успел…». Голос личного суда.

Красиво идёт показ. Точность ангельская, непревосходимая.

Да, первым я не успел. Но выучка Колледжа! Я мигом понял: Илона угадала мой порыв и опередила его. Растерянности нет, где-то внутри сработал переключатель, выводящий на таинственные основания психики. Оттуда берут начало каналы связи человека со Вселенной-Энрофом. Они-то и вывели мою личность за грань земного течения времени. Движения вокруг замедлились. Я легко мог накрыть ладонью летящую хитрым зигзагом сине-зелёную стрекозу. Да, я превратился в джинна-властителя секунд, способного изменить ход событий.

Информация, схваченная зрением Илоны, поступила в мой мозг и усвоилась мгновенно. Её летящие вниз глаза заметили скрытый зеркалом воды камень. Траектория падения целила прямо в центр куска гранитной скалы. Думаю, откололся он недавно и потому не зарегистрировался безупречной службой охраны жизни.

Беззвучный крик Илоны подстегнул отшлифованный механизм реакций. Нет, не зря о космолётчиках бродит по свету множество поражающих обывательское воображение рассказов. Точка опоры, направление и сила стартового броска определились без участия сознания, без перебора вариантов. Догнав в ускоренном падении Илону, я резко толкнул её обеими ступнями в левое бедро. Через пару секунд по времени Илоны и через долгую минуту по моим внутренним часам мы одновременно вошли в воду по обе стороны рокового камня.

Эмоциональный всплеск и разовый выброс энергии отняли много сил. Перед глазами поплыли цветные круги, дыхание прервалось, сердце застучало там-тамом. Спасительная истома пришла от голоса Илоны. Я не заметил, как над нами завис спасательный геликоптер, посверкивая синими маячками на красном брюхе. Оттуда пришёл вопрос, Илона что-то ответила и успокаивающе помахала рукой. Не понимая слов, я смотрел ей в лицо. Надо же – никаких следов испуга!

Горячее шоколадное плечо коснулось моей груди. И я в рубке снова, так же живо, ощутил обжигающее тепло. Лицо Илоны, в сверкающих капельках, улыбается напротив.

– …Ты меня спас, да? – после выдоха прошептала она с ударением на «Да»; получился сразу и вопрос, и утверждение, – Но как это у тебя получилось?

В глазах светит любопытство, но не детски прозрачное, а как бы занавешенное знанием ответа, пониманием ситуации.

И только теперь, в рубке «Ареты», я понял: не я её, нет! Она меня тогда спасла. Ведь прыгни я первым, на «Арете» был бы другой капитан. Но как она смогла? И ведь ни разу не проговорилась…

Я жадно смотрю на экран.

Мы сидим на нашем камне, полускрытые зеленоватым упругим зеркалом моря, рассматривая преломлённые отражения ног и колеблющиеся лица. Зеркало моря дышит легко и спокойно.

Почему я молчу? Ведь она ждёт от меня слов. И говорит не потому, что желает, но потому что я молчу.

Слушаю снова. Меня двое слушают. О чём я думал внутри экрана, не помню. В рубке, рядом с затихшим Путевым Шаром, пытаюсь разобраться в значении её слов, будто в них кроется разгадка всей моей судьбы. Нашей с ней судьбы.

– …Знаешь, я решила! Я ведь здесь часто ныряю. Как это глупо – разбиться о камень, случайно упавший в воду. Знаешь, когда-нибудь я тебя тоже спасу. Так и знай!

Из недостижимого той Илоной будущего я это знаю. Для того она и решила поступить в Космоколледж. В отличие от меня, зачарованного звёздной романтикой, она знала зачем. Илона умела добиваться своего и всегда выполняла обещания. А элитарное население заколдованной «Ареты» этим похвастаться не может.

Вакуум, вакуум… Кто играет моей памятью? А если ему захочется показать будущее? И что ему мои желания и мечты? Кому сейчас служит биомозг «Ареты» вместе с Шаром и Перископом?

Видения закончились. Я резко поднялся из кресла, но кровь после долгого сидения не прилила к голове. Или я уже фантом? Приблизившись к Путевому Шару, ударил кулаком в мерцающую пустоту. Рука прошла без помех, но из квазизвёздной глубины выскочил пузырь, похожий на мыльный, с нарисованным на нём детским личиком.

– Я – бозон Хиггса! – негромко и печально заявил он, – Будем знакомы. Я – тот самый, без кого ничего не бывает. А ты – из моей свиты. Элемент моего поля. Без поля мне трудновато. Ты понимаешь меня? Ну скажи, что понимаешь…

Личико сморщилось в страдании.

– Понимаю, понимаю, – успокоил я его, – Нельзя тебе без поля. Как королю без свиты.

– Вот так правильно, – бозон повеселел, – Я прихожу, когда есть к кому… Тебя здесь пятеро. Пожелайте все пятеро! И тогда я – король. Тогда – не обессудьте.

– Не обессудим, – заверил я бозона.

А в себе покрыл его: «Научный реликт, твою… Лет уж сто тебя никто не вспоминал за ненадобностью. Явился, твою…»

                                      ***

Бозон Хиггса пропал, и больше ничего не желало происходить. Мир мой заполнила Пустота.

Не за что уцепиться ни взглядом, ни мыслью.

Да, вот, из истории. В историю, как известно, можно войти. А можно и попасть. Попробую войти.

Русичи дворцы князей именовали чертогами. Зачем такой мрачный корень обозначению жилья? Чёрт… Копыта, рога, кажется… Видимо – или невидимо? – они, рогатые, селились поближе к князьям.

«Чёрт чертил черты чертогов…» А эта фраза откуда? Зеркало… Черта между мирами… Из того же корня.

Исторические феакийцы много знали о невидимых соседях. Сибрус любил иногда побаловаться отрывком из «Одиссеи». Только одним, а знал всю поэму. Как там?

Кормщик не правит в морях кораблёмФеакийским; руля мы,Нужного каждому судну, на нашихсудах не имеем;Сами они понимают своихкорабельщиков мысли;Сами находят они и жилища людей иполя ихТучнообильные; быстро они все моряобтекают,Мглой и туманом одетые; нет никогдаим боязниВред на волнах претерпеть или отбури в пучине погибнуть.

Такой вот загадочнейший отрывок. Любит старик феакийцев с их мыслеуправляемыми кораблями. «Арета» – чем не феакийская шхуна?! В плане, в чертеже мало отлична. И чертоги ведь по чертежам возводили. На «Арете» тоже – ни рулей, ни ветрил. И без мыслей также никуда.

С детства в меня вталкивали азбучную строку: мир сотворён, шаги свои сверяй… Но в каждом Цехе – свой творец. И не один. А хозяев, управляющих природой и людьми – совсем бесчисленное количество. Это что, коллективное хозяйство с децентрализованным демократизмом? С кем сверять шаги, никак не понять. А кто командует в вакууме? Кто здесь чертит черты разделительные?

И я со всхлипом обиженного подростка вопросил вездесущую Пустоту:

– Не хочу я до смерти носиться по твоим негреческим волнам! И не доживём мы здесь до смерти, раньше пропадём!

Вездесущая сердобольно вызвала Сибруса из Шара. Но какого-то не такого, малоземного. Непохожий на себя Сибрус уверенно выдал строки из Упанишад:

В состоянии сна, идя вверх и вниз,Бог творит… многочисленные образы,Словно веселясь с женщинами, смеясь,Словно даже видя страшные зрелища.Люди видят место его развлечения,Его самого не видит никто.

Вот и стихотворная полоса вошла в жизнь. На Земле было не до того. К Сибрусовскому возрасту, может, и дозрел бы. Но я понимаю, к чему меня склоняют. К тому Зеркалу – туда вьётся моя тропиночка. Искажённый Сибрус подсказывает: ходите вы, ребята, вслепую, а истина – рядом. Игра неверных отражений – вот ваше представление о мире.

«Свет мой, зеркальце, скажи…» Смеётся надо мной неизвестное зеркальце. Где ты, та грань-черта, та волшебная неуловимая линия, отделяющая творимое от творящего? И разве разделение – не условие взаимопроникновения? Не условие единства мира?

Но сколько уж раз казалось: вот, ухватился за грань-черту, а она растворяется тут же, пропадает во мраках неведения. Ни словом, ни разумом не проникнуть за порог… Да и один ли он, тот порожек?

Почему я это вспомнил? Еврей Филон раньше многих проповедовал, что до Адама-праотца существовал некий прачеловек. Никто его не видел, и именовали по-разному. Пуруша, Гайомарт… Бестелесный, безразмерный, но человекоподобный…

Не он ли играет со мной, прикрываясь лицом Сибруса и пользуясь ненужным экраном Перископа? Если так, пора из тихой депрессии впадать в панику и страх.

– Неужели Сибрус нас подставил? – по-детски спрашиваю Пустоту, – Ведь он убедил меня, что этим путём можно проникнуть в любой уголок Вселенной! Он что, не прав?

– Прав-неправ… Сильно упрощаешь, капитан. На подводной лодке люди пересекают все океаны, и не то что суши, моря не видят. А другие наблюдают все красоты мира, оставаясь дома. Дело выбора…

Это уже диалог! Да здравствует Пустота! Предложения начали поступать! Есть смотровая площадка, осталось место на ней занять. Всё только начинается, всё впереди…

Зачем мне какие-то внеземные цивилизации, когда есть контакт с разумом внекосмическим?! Неужели поиск внеземных цивилизаций – всего лишь камуфляж? Скажем, для Цеха Джеда? Я не считаю себя преданным какой-либо цеховой гильдии, ни цветочной, ни пирамидальной. Не легла душа… Диалог с Пустотой действует подобно крепкому вину. И хорошо! Под градусом праздник – что пожелаешь, то и получишь. Подарков тут есть.

– Будь осмотрительней, капитан, – строго предупредил Сибрус из Шара, – У нас так: не успеешь подумать о чём-то, а оно тут как тут. Зачем тебе в рубке, к примеру, колдун из Вавилона? Что посеешь – то пожнёшь.

– Незачем колдун, – легко согласился я, – Понимаем о пси-факторе. Но без подарков тоска бесцветная. И мозги включаются-выключаются как-то анархически. Когда не надо – работают, когда надо – увы! Никак не подстраховаться.

Сибрус задумался, складочки на лбу изобразил. Есть отчего – опасное дежурство получается. Зря Агуару отпустил. Отоспится команда, а на шхуне бесы хозяйничают. Пора мысли попридержать, а то прыгают, как черти по чертогам.

Верно предупредил предтеча Адама! Образ только мелькнул, а уже писк за спиной.

О, Великая Пустота!

Поворачиваюсь с превеликой осторожностью, напрасной и излишней. На ранее пустой крышке сундучка с медаптечкой внутри красуется миниатюрная копия «Ареты». Игрушка, но какая тонкая работа! Так шхуна выглядела на Земле. Если смотреть издали.

Да, воспроизведено в абсолютной точности. Снасти, мачты… Палубные доски… Капитанская рубка… Паруса… А вот паруса! Наполнены ветром, трепещут, словно шхуна мчится по земному морю! Прислушиваюсь. Так и есть: скрип, скрежет, плеск… Звуки, сопровождающие парусный корабль на ходу. Обязанные сопровождать…

Хорош подарок. Очень хорош. Но дело не только в копии шхуны. На палубе, в самых живописных позах, разместились пятеро обезьянок. Разодетые, непохожие друг на друга – экипаж мини-«Ареты».

Восхитительно! Мини-экипаж, живой и бодрствующий. И в управлении корабликом не участвует.

Я стою и любуюсь ими до момента, в который понимаю: обезьянки-то не просты! Они тоже копии. Искажённые, изменённые копии реального экипажа реальной «Ареты». Наши отражения в комикс-зеркале!

Пришлось сосредоточиться.

Наименее цивильный вид у обезьянки с хвостиком и рожками вместо ушей, с устрашающей мимикой. Вся чёрная, из одежды: два кусочка ткани, прикрывающие срамные места. И смотрит на меня злобно. Ей бы рома под приличным градусом – и повеселеет. И будет в точности ранний римский Пан. Вот и первая кличка: Пан. Думаю, в самую цель. Отображение штурмана Агуара-Тунпы. Цех Гора будет недоволен столь яркой карикатурой на своего представителя.

Вот и отражение Кертиса: серенький, скромненький, забился в уголок на корме, вертит в ручонках блестящий шарик. Весь ушёл в любимое занятие. Шёрстка на головке белая, и я его назвал «Седой». Четверо из пяти оказались мужского пола.

Копия Андрия – «Казачок», кто же ещё! – имеет усы, лысину с оселедцем, отличается гибкостью гимнаста. Сидит на рее, изредка поглядывая на меня. Без особого интереса. Больше привлекает Казачка обезьянка, изящно полулежащая у входа в рубку с палубы. Без сомнения, дама. Костюмчик на ней почти прозрачен, на ушках серьги, в носу колечко. Имя? Что проще, конечно, Джина.

Свою копию рассматриваю дольше. Белые брюки, рубашка… Уши, глаза – они сразу привлекают интерес. Но как он спокоен! Никакой мимики, отрешённое созерцание обстановки в рубке реальной «Ареты». Поколебавшись, присваиваю имя: «Белый Йог».

Через часок земного времени я пресытился обследованием подарка. Стало совсем весело, впервые с момента старта. Маленький зоопарк предложен не для развлечения. Это живое зеркало, отражающее, копирующее, действующее. Только ли внешне?

Мелькнула мысль: изучая обезьянок, мы будем познавать себя. До поры, пока проникнем в собственную суть. И тогда, вероятно, что-то и произойдёт. Может быть…

Я уже не хочу говорить с Пустотой. Там не предтеча Адама, не Пуруша. Подарочек не дедовский и не отцовский, слишком мудрёный. Подозреваю, не обошлось без моих личных представлений о спутниках в плавании. Несомненно, моё подсознание постоянно занято экипажем. Непрерывное кружение непроявленных мыслей…

Да, свежерожденная мысль – потенциальный энергетический заряд. Каждый человек пронизан и окутан их тесно сплетённым облаком. Он излучает их, принимает, связывает-развязывает. И тут не нужны слова, способные лишь ограничить смысл. Почему мы, в таком случае, не понимаем друг друга?

Эмоции? Да, чувства препятствуют объединению. И по этой непрозаической причине «Арета» блуждает как будто не по нашей воле. Возможно, требуется предельное спокойствие. Но оно невозможно, пока не выплеснется наружу то, что кипит в каждом.

Наши внутренние картины реальности не совпадают. Ни по глубине, ни по охвату, ни по чистоте. Вот оно, главное – по чистоте. Зеркала наших разумов затуманены, запятнаны, загрязнены. У каждого – по-своему.

Так же различны наши мыслепрограммы. Мы нацелены на разные точки будущего, на разные проекты его достижения. Нам недостаточно одной «Ареты», их требуется пять штук!

Наши тела изменились. Мы внутри иной физики. Тут царят неизвестные законы и постулаты. Возможно, постулатов-аксиом и вовсе здесь нет. А система мышления – прежняя. Вот где парадокс.

Одному с этим не справиться. Надо идти к Агуаре. Он наиболее раскрепощён из всех, менее земной, чем другие трое.

Я присел перед обезьянками, послушал шум морского ветра, пронизывающего мини-«Арету». Пора. Дежурство – дань прошлому, вещь архаичная и бессмысленная.

Люк открылся легко, будто его только что смазали. Трап проскрипел старым деревом; освещение коридора, разделяющего каюты и рабочие отсеки, струится не от фонарей, а отовсюду извне.

Убежище Агуары. Дверь у него особая, склеена из кусочков самых разных деревьев. Не помню, такая она изначально, или стала… Я по-земному постучал. Легонько, пальцами о дерево. Он, как и все остальные, должен спать. Сон принудительный, под гипноизлучателем. Без такого расслабления нельзя, можно с ума сойти.

Ответа нет, и я нажал рукой на деревянную мозаику.

В каюте царит яркий жёлтый свет. Тоже извне. Агуара сидит на смятой постели и смотрит пустым мутным взглядом. Я видел такие лица. Штурман пьян как сапожник князя из чертога. Алкоголя на «Арете» не водится, не загрузили. И какой в вакууме алкоголь?! Откуда здесь взяться бензольным кольцам?

За спиной Агуары, на белой стене, выцарапаны знаки, закрашенные чем-то бурым. Я всмотрелся. Надпись гласит: «Тот, кто умирает до того, как умрёт, не умрёт, умирая». Над неровными буквами чёткий рисунок – кружок и вписанная в него звёздочка. Какая мудрая и актуальная формулировка. Хорошо успокаивает. Если для Агуары уже нет смерти, и он это знает, то для него нет и жизни. Потому и пьян до отключки.

Пьяный и трезвый, мы заряжены противоположно. Что, собственно, и требуется.

Агуара-Тунпа презрел индивидуальность, отождествил её с внешним миром. Я же, наоборот, отказался от растворения в Пустоте. Столкновение противоположностей обещает плодотворность. Я обежал взглядом интерьер каюты. Кроме жизнеопределяющей надписи, всё стандартно. Полочки, шкафчики, столик, стульчики, фальш-иллюминаторы. Ничего личного, и фотографий из прошлого нет.