Миражи Предзеркалья. Роман-мистерия. О лабиринтах и минотаврах плоти, разума и души

Миражи Предзеркалья

Роман-мистерия. О лабиринтах и минотаврах плоти, разума и души

Валерий Сабитов

Картина на обложке Николай Редька

© Валерий Сабитов, 2019

© Николай Редька, художник, 2019

ISBN 978-5-4496-6178-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Годы, люди и народы

Убегают навсегда,

Как текучая вода.

В гибком зеркале природы

Звёзды – невод, рыбы – мы,

Боги – призраки у тьмы…

В. Хлебников

Часть первая

Арета и Амальгама

1. Илона

Промозгло, сыро и серо… Льёт холодный дождь. Дождинки тяжёлые, как ртутные шарики. Льёт уныло, мрачно, давно. Настроение никакое. Спасает от нервного срыва знание: когда-то ливень закончится. Ледяная вода заполняет рубку, поднялась до щиколоток, и я основательно продрог. Остаётся одно: закалять терпение, дожидаться полного исчезновения иллюзии. Психика деформируется, сознание колеблется…

С первого момента блуждания в Пустоте каждая минутка – гирька на весах жизни. Весы с гирьками отмеряют судьбу. Минута за минутой, гирька на гирьку. Какая-то в правую чашу, какая-то в левую… Весы могут хрустнуть от нарастающей тяжести в любое мгновение.

Вот если б убрать полизеркальный барьер, множащий отражения в бездонных глубинах… Терпение на пределе, придётся включить активность:

– Песка хочу! Южно-Аравийского! Летнего!

Истерическая команда прорвалась сквозь стены рубки и дошла без искажений. Куда надо дошла. Перископ развернул панораму источающей жар пустыни. Получилось: вид из прежней жизни, без гирек-весов. Барханы, ослепляющее высокое небо в редких облачках – нормально. Да вот обжигающий лицо ветер! На «Арете» нет климатической машины. Но погоды в пределах допустимого. Недавно пришлось спасаться от стужи антарктического суховея. Мороз проник в каюты, заледенели холодильники.

Млея от жара, осмотрелся. Дождь в основе – фантомный, а влага держится частыми каплями на сине-голубых стенах, поблёскивает на сером пластике пола. Быстрое испарение скрадывает часть зноя, но превращает рубку в прилично разогретую парную.

Вакуум-мираж… Что за сюрпризы впереди?! Сейчас бы тёплую ванну. Тёпленькую… Но для этого надо пройти в каюту. А там… Там может ждать что-нибудь неприятнее погодных капризов.

Внутри – в мозге? в сердце? в душе? – поднимаются волны протеста.

– Что же ты молчишь, «Арета»? – глупо спросил я.

Корабль не ответил. Отреагировал Путевой Шар. Из глубины искрящейся вселенной всплыло лицо Сибруса, доброе и печальное. Таким я его не помню. И заговорил Сибрус непривычно-торжественно, официально-представительно. Ударной волной прокатилась бессмысленная фраза:

– «Арета» в галактической либо во внегалактической многомерности. Более точное определение в данный момент крайне сомнительно.

Песок зашуршал, барханы заметно сдвинулись.

Путевой Шар сомневается? Вот уж действительно неопределённое определение! Неудивительно, что я в большем смятении, чем наш заблудившийся путеопределитель. И не только в отношении местонахождения «Ареты». Больше волнуют вопросики поменьше. Вот к примеру, кто внедрил в Путевой Шар такого Сибруса: мягонького, гладенького да причёсанного? Одно ясно – не сам конструктор; он и понятия о своём присутствии тут не имеет. Спорить с Сибрусом, требовать от Сибруса, приказывать Сибрусу – что может быть невероятней? Одним словом, кошмар!

Шар обрёл обычную бессодержательность. Бес-содержательность… Наполненность бесами?

Пока размышлял о странностях языковых реалий, пустыня исчезла. Сама по себе, без команды. Перископ демонстрирует очередную звёздную несообразность, стопроцентно несопоставимую с любым куском объективного мира. Откуда у биомозга страсть к фантазированию? Причудливые скопища разноформенных галактик; отдельные кучки то ли звёзд, то ли квазаров; цветные облака чего-то непонятного… Неужели тёмное, скрытое вещество Вселенной проявилось? Много чего накручено. И вся эта красочная смесь ворочается в переменных ритмах гравитационных полей. До жути красиво. Но ведь выхода «наверх» нет! Звёздные миражи появляются тем же бесовским образом, что и дожди с суховеями.

Я обоснованно – то есть твёрдо! – подозреваю: ни в разумных пределах, ни за ними «Арету» не отыскать. В каждый отдельно взятый момент шхуна занимает иную, новую точку в очередном «нигде».

Но стоп! Какую-такую точку? Нет там никаких точек, и само это «там» не имеет ни ориентиров, ни каких-либо разумных определений. Как не имеет чёткого смысла происходящее вокруг меня, внутри распахнутой в никуда оболочки «Ареты». Нет ни слов, ни образов. И взять их негде – в памяти также пустота. А бес-словесно да без-образно – одно бесоподобное безобразие и выходит.

Некий намёк на стабильность в жизни когда-то имел место быть. И остался в том мире, который застрял в затенённом уголке пустой памяти. Где-то там, невообразимо позади, по ту сторону старта – только там властвует устойчивая, крайне запутанная, разнообразная, многословесная, сложносочетаемая, никем не понимаемая межчеловеческая стабильность.

А здесь… Я с тоской осмотрелся. Выше бесполезных пультов навигации по всему кругу до условного зенита – изогнутый экран Перископа. Ниже – дежурные места для вахты. Бесполезная техника. Напротив люка-двери на палубу, на стальной тумбе-подставке – Путевой Шар, по замыслу Сибруса обязанный надёжно ориентировать экипаж. Экипаж, команда? Скорее – пиратский сброд.

– …Не бойся, Сибирцев, ссор и разборок. Остерегайся эмоций безысходности. В противоречиях – ключ к решению задачи! И пропуск обратно, домой. Потеря веры в спасение – смерть. На забудь, Сибирцев! И помни всегда: лидер – ты! Уйдёшь в тень – пропадёшь.

Так напутствовал меня Сибрус накануне старта. «Не бойся, Сибирцев; не забудь, Сибирцев…» Знать бы, чего бояться. А память… Тут совсем загадочно.

О смерти он ещё говорил: в пустоте, без опоры, без надежды, без озарения. И, кажется, без посмертия. Сам—то он понимает значение всего этого? А если мы перешли все рубежи жизни? И уже не люди, а фантомы, трансформирующие в себе полузабытые ощущения? Суд свершился, и приговорил нас к вечному движению из ниоткуда в никуда, внутри безжизненной бесконечности, где ни прав, ни обязанностей, а двоичный перебор несуществующих вероятностей. Мира в экипаже тоже нет – сплошь затаённые противоречия. Но что-то не слышно приглашения в потерянную жизнь.

В рубке тихо и призрачно. Погода никакая. Путевой Шар молчит. В прозрачной глубине мнимо четырёхмерного минуса мерцают скопища не сотворённых пока галактик. Мне всё равно, существуют они в реальности или нет. Те и другие в равной недостижимости. И Шару всё равно – даже не притворяется живым и разумным. Блаженное, ничем не озадаченное безделье.

Может быть, огреть его чем-нибудь покрепче? А после и Перископу добавить! Экран жемчужно нейтрален – окно в макромир закрыто. Нет ни выхода, ни входа! Вместо них Ничто и Нигде. В этих словах нечто колдовское, затягивающее. Я приближаюсь к ним, и в одном из кусков разваленной памяти оживает Земля…

Земля – прежде всего Сибрус. Сибрусу я доверял больше, чем себе. Больше, чем кому бы то ни было. Вот и надоверялся! Но так было. Особенно – после исчезновения Илоны. Теперь понимаю – боялся остаться наедине с самим собой. Всё же в Сибрусе есть нечто особенное, притягивающее. Не могу определить, что скрывается в этом «нечто». Как он залез в Шар? Или это призрак Пустоты избрал такое официальное Путевое лицо?

А экипаж у «Ареты» – хуже не придумать. Будто общий враг свалил нас в кучу для смеха и погибели. Лучшие люди планеты, прошедшие жёсткий отбор! По-видимому, и всё человечество нисколько не прекрасней. От той мы все яблоньки, от той… В кресло капитана, без сомнения, протолкнул меня Сибрус. Не креслом оно оказалось, а конурой пса цепного, назначенного стеречь единство несоединимого.

Остальные – креатуры Цехов. Знаю, каждый что-то прячет в потайном кармашке. Скрытую цель, второе лицо, камень для броска в спину. Кто что прихватил, кому что всучили.

Немного, совсем чуть-чуть, знаю одного – штурмана. Зачем «Арете» штурман? Не нашли другого слова?

Агуара-Тунпа – свидетель гибели Илоны в небе Марса. С ним ясно – ставленник Цеха Гора. Как и Кертис, специалист по настройке мини-Тарантула, корабельного Путевого Шара. Кертис загадочен, туманен… С первого дня открыто противопоставил себя Агуаре. Как объяснить разброд между людьми Гора-Сфинкса? Они же монолит, семья единая. Внешне Кертис – римлянин; древний, имперский. Из тех, что не могли без власти, оружия и чувственных мальчиков. Жирная пена в котле выкипевшей империи. Но то внешние ассоциации. Внутри он скорее многоучёный латинянин; из тех, кому впору скромная серая тога да перо с бумагой на письменном столе. А не тяжкий винный кубок.

Астроном Андрий, хоть и не обозначил себя чётко, без сомнения, из Розы Мира. Как ни лакируй, ни скреби его, отовсюду выглядывает образцовый славянофил. Нормально. Его предсказать можно. Пока, конечно.

Чего не скажешь о Джино: смазливенький бой без обязанностей, назначенный в последний час. Джино – само изящество. Пик обаяния. Меня от него почти тошнит, как от случайного глотка сгущённого сиропа. Смотрю на него, и кажется: мечтает Джино раздеть капитана до горячей наготы и перещупать длинненькими девическими пальчиками. Так и слышу слащавую любовную просьбу: «Ну же, возьми меня, мой милый!»

Наверное, в один из счастливых дней я его прибью. Пусть потом катится с любовными обидами к жрецам Гора. Слышал, человека спрашивают перед рождением, кем он желает стать. Думаю, Джино желал родиться женщиной, да почему-то не вышло. Первые дни – или часы? – он бродил за мной, тыкаясь в спину жадным взглядом. Пришлось поручить надзор за внутренним порядком. Пусть попыхтит, наберёт опыт пылеуборочного комбайна. А всё-таки: какая власть за Джино? Кто они, дотянувшиеся до секретной «Ареты»? Тайная четвёртая сила Земли?

Вместе, впятером, мы не собирались уже… Может, никогда не собирались, потому и не помню. Если так – по причине бездействия капитана. А бездействует он потому что боится. Да, признаю – боюсь я общего собрания. Ибо представляю, что может получиться. Начнём говорить-беседовать, и… Рано или поздно выйдем на преимущества одного Цеха над другим. Тема в наших условиях смертоубийственная.

Лучше дождаться всплытия в трёхмерность. Рядом с землеподобным миром. И отыскать там брата по истине. Пусть он будет зелёный, дремуче волосатый, дурно пахнущий… Неважно. Устроюсь с ним на берегу жёлтого пруда под лиловым солнышком, прилягу на красно-бурую колючую травку и скажу:

– Привет тебе, брат! Скажи, кто я? И каким должен быть? Где дорога моя? Может, проясним разумы наши глотком…

Стоп! У жёлтых прудов лучше не делать глотков очищения. Волосатые зелёные могут потреблять непитьевые напитки. И не расцветут от наших объятий братских цветные сады под небесами лиловыми. Никуда я не денусь от человеческой геометрии «Ареты», её слепых стен, свободно пропускающих ветер Пустоты.

Страшно. И скучно. Так есть, так было, и так будет.

Земля – та же «Арета», только размерчиком отличается. Там тоже не отыскать брата по истине. Так зачем ностальгировать, если впереди то же, что позади? Если нет разницы между верхом и низом, если правое равно левому?

Это Перископ! Это его мерцание управляет моими мыслями. Жемчуг экрана крутит меж обломков памяти. Сейчас начнётся новый кошмар. И кусок личного мира выплеснется на пустой экран. Отразится в Пустоте. Отражение – правдоподобное присутствие отсутствующего отражаемого.

Принцип Ямы-Сатьи гласит: правда – зеркало истины и реальности. Кто или что этот Яма-Сатья? Пустота нашёптывает: посмотри туда, вглядись сюда, и увидишь себя. А оно мне надо? Ещё одно ложное отражение в очередном неверном зеркальце…

Официально «Арета» нацелена на поиск братьев по телу в доступной человеку реальной вселенной. Как будто у них, братьев, зеркала правды почище и поярче! Не надо никого искать, бесполезно это.

По экрану справа налево, исчезая за спиной, побежали зеленоватые волны. От волн исходит неопределяемый конкретно, но знакомый шёпот:

– Алису они заставили пить из бутылки. Что у них, стакана не нашлось? Или рюмочки на крайний случай… От бутылки она стала такой крохотной, что уже не могла больше кричать: «Чем дальше, там любопытственнее!»

Шёпот сошёл было на визг, но выправился и продолжил уверенно:

– Волшебное Зеркало они одним ударом молота разбили вдребезги, и пропали все Красные Короли и Устрицы.

Неопределимо знакомый голос утонул в зелёной волне. Бедная Алиса, подумал я. Всё у неё было, целая странная страна. А кто-то пожелал – и всё исчезло. Убрали зеркало, и не стало волшебного мира-видения.

Чей же голос вызвала Пустота из моей памяти? А слова – вспомнил! – взяты из «Марсианских хроник» Рэя Брэдбери, любимого Илоной. Уважаемого в нашем общем, недостижимом и невероятном детстве.

А любопытственно, Путевой Шар участвует в моих погружениях внутрь себя? Или же Перископ обрёл самодостаточность и решил основательно перезагрузить воспоминания капитана?

Я невольно засмотрелся на экран, так невиданно он заиграл цветными фракталами. Предназначено для удлинения ассоциативных цепей. Но за спиной, где люк на нижнюю палубу, в одноместные камеры – пылает нечто супергипнотическое, специально для мозжечковых структур. Это точно, я воспринимаю.

Но такого и предположить было нельзя!

Экран воспроизвёл «Тайфун».

«Тайфун» – космический крейсер, в который Цех Агуары вложил всю свою греко-египетскую научно-техническую страсть. Место моей последней земной работы. Странно видеть его со стороны. И понимать: показывают момент, когда я внутри «Тайфуна». Момент, видимо, предроковой. Добрался-таки Перископ до наиболевой точки! Сейчас начнётся повтор страшных минут, и никуда я не денусь, не оторвусь от видения, как наркоман от дозы.

Готовясь, покрутил головой, стараясь не оборачиваться. Кресла, кроме моего, пусты: свежевымытая и высушенная серая кожа. Рабочие столы подмигивают огоньками, высвечивают цифирки-буковки. «Арета» делает вид, что служит верой и правдой. Никого рядом. И хорошо – такие воспоминания не делятся ни на сколько. Прячется народ по камерам-норам-каютам, пытаясь сохранить сомнительную внутреннюю невинность. Но разве предохранишься от внешнего безмолвия?

Взгляд застыл, приварился к волшебной плоскости.

…Марсианская орбита.

Строительство завода. Какого точно – не могу вспомнить. Рядом с ним исчезла Илона. Именно исчезла. С той поры слова «смерть» и «гибель» я возненавидел. Они тоже исчезли для меня. Теперь вот явились заново.

Вот оно – начало! Момент аварийного отстрела капсулы – беззвучный бело-жёлтый хлопок.

А вот этого в реальности не было: Перископ красным крестом отметил точку встречи капсулы с метеоритом. Метеорита ещё нет, а крестик – вот он, мерцает. Невидимая неизбежность… Чем занималась служба безопасности завода? Ведь небесный камень нёс на себе имя «Дикобраза», корабля охраны! Взрыв «Дикобраза» раскидал бы половину стройки с сотней операторов-монтажников. Илона состояла в экипаже корабля орбитальной охраны помощником капитана.

Перископ замедлил темп воспроизведения ленты памяти и тем же неопознанным знакомым голосом повелительно пояснил:

– Смотри! Как люди пропустили такую «мелочь»? Сейчас и ты поймёшь. Смотри!

«Мелочь…» Слово произнесено с человеческой горечью.

Капсула замедленным ускорением сближалась с красным пульсирующим крестиком. Да, женщина в капсуле сознательно выбрала такой вариант. Неужели у них не было другого хода? О чём, о ком она думала в последние секунды? Ведь «Тайфун» находился рядом, в пределах оптической связи с «Дикобразом»!

Точка капсулы слилась с центром крестика и – вспышка! И – через малую долю секунды! – новый, более мощный всплеск излучения. И темнота…

– Увидел?

Вопрос для идиота. То есть в самый раз для меня. Я в замешательстве. Я не в силах понять, как эти образцы земной техники, «Дикобраз» и много более могучий «Тайфун», не зарегистрировали вовремя приближение метеорита. И почему потом, как только его зафиксировали, не уничтожили как положено? Как Илона определила, что от нас – и от меня! – нечего ждать? И Агуара. Кем он числился на «Тайфуне»? Не помню… Почему после трагедии я не вывернул его внутренности и не рассмотрел их под микроскопом?

Перископ между тем продолжил:

– Ты увидел, Алекс? Временные параметры взрыва вы не изучили, не так ли? А время решает всё, капитан Алекс.

Я ох как увидел. Но ничего не понял. Физически очень просто: в космосе произошло взаимоуничтожение двух объектов. Статистика околосолнечной экспансии имеет сотни подобных примеров. Да, не простое, а как бы двухступенчатое, двухфазное столкновение. И что? Не один, а два метеорита в непосредственной близости… Что неясно?

Я молчал, стараясь соображать. Перископ повторил эпизод в замедленном ритме.

…Первая вспышка! Она заняла на экране метр в квадрате, не больше. Пауза – и новая вспышка! Эта, вторая, осветила всё пространство рубки. Вот так оно случилось на самом деле. Новая, вторая – она и есть взрыв астероида. Но не первая. Капсула не дошла до точки встречи!

– Теперь ты понял, капитан Алекс. Оба события достаточно разнесены по шкале времени. Сделай спектральный анализ. Он покажет: прямого столкновения не было.

«Не было взаимоуничтожения! – открытие ошеломило мой застонавший мозг; мозг идиота – Илона не погибла?! Но что произошло? Как я?»

На экране плывёт мирный Марс, украшенный блёстками земных поселений. Стройка парит в стороне, большей частью за моей спиной. Где-то там и «Тайфун» со мной и Агуарой. И «Дикобраз» без Илоны.

– Последовательность такая, капитан Алекс: вначале исчезает капсула с Илоной, затем уничтожается астероид. Вероятнее всего, второй взрыв инициирован следовым излучением капсулы. Что же с ней произошло?

Я с трудом отогнал желание развернуть кресло. Помог приступ страха – у люка притаилось нечто непонятное. И автоматом повторил вопрос:

– «Что же с ней произошло?»

Только думал я не о капсуле, а об Илоне. А тот, кто владел Перископом, продолжал поднимать мне веки.

На экране появилось пятно из разноцветных колец. В сопровождении того же голоса. Я подумал, что и мозг «Ареты» сам, без посторонних из Пустоты, способен сплести этот голос из многих мне известных. Только чтобы сдвинуть равновесие в моём сознании. Остатки равновесия.

– Перед тобой развёртка излучения во времени, созданного объектом, уходящим в вакуум подобно «Арете». Как было при вашем старте. Картинка знакома? Видел на испытаниях Сибруса? Теперь, для сравнения, аналогичный анализ следа капсулы Илоны.

Нет, это не программа, вложенная в «Арету». До такого на Земле не додуматься. Мысль не очень успокоила. Вот и второе пятно, рядом с первым. Тут плюс ко всему три ярких розовых лучика, исходящих от центра. Твёрдо помню: на снимках, оставшихся в архиве Вакуумфлота, розовых лучиков нет. Следовательно, не то?

– Капитан Алекс, ведь люди в испытаниях Сибруса не участвовали? Вы – пионеры. Генерального очень торопили…

Нет, это не Перископ. И не Шар. И не «Арета». Уж крайне хитромудро.

– А без лучей – полная идентичность. Не так ли?

Вопрос не требовал ответа, и я промолчал. Да и кому отвечать? Демонстрация-то ведётся из моей идиотской башки. «Тупая башка» – так выражались мои оч-чень дальние предки. Ногам вдруг стало жарко. Я опустил голову. Плоскость пола закрыл жёлтый песок, знойный ветерок ворошит его, закручивает лёгкими вихрями. У левой ноги застыла серая ящерица, взирая на меня чёрными влажными глазками. Натуральный песочек. Не исключено, именно с той обитаемой планеты, которую нам не мешало бы отыскать. Если очень-очень сильно пожелать, можно там приземлиться. Припесочиться… Я бы остался там. Ящерка симпатичная. Но голос не даёт сосредоточиться. И те, что выжидают в каютах…

– Итак, Илона нырнула в вакуум. Теория Сибруса предусматривает такую возможность. Вспомни, Алекс: для глубинного проникновения необходимо создать вокруг уходящего объекта пиковый заряд, всплеск информационно-энергетического поля, рождённого чувственно мыслящим мозгом. Чувственно! Эмоционально! Человеческим мозгом, к которому подключена машина Сибруса.

Ну-у, закрутил… Ляп ведь получается. У меня даже самочувствие улучшилось. А комочек страха, цепляющийся за затылок, ослабил хватку. Всё-таки мой собеседник не суперсущество из центра Туманности Андромеды. И я не без ехидства спросил:

– Как же она смогла проделать такое без машины, существующей в одном экземпляре, на «Арете»? Или техника не обязательна? И есть люди, способные обойтись без…

Он перебил меня:

– Я всего лишь интерпретатор, капитан Алекс. Феномен человека не воспроизвести никакой интеллектуальной системе. Я – всего лишь ингибитор течения времени…

«Ингибитор!» Мысленно я послал его. Очень далеко. В больной голове заворочались тяжёлые камни, стало не до посторонних голосов. Надо подумать самому, без внешних стимуляторов. Я отключил внимание от «ингибитора». Жарким потом обдало лоб и руки. Ведь мне подсказывают: Илона исчезла туда, где сейчас гуляю я с одичалой командой. Вселенная, конечно, бесконечна. Хотя никто не понимает, что это такое. Вакуум превосходит Вселенную во всём. И первое и второе бесспорные заключения проверить никак. Что тут важно? А то, что для вакуума требуются иные мысли и слова. Из тех самых, очень древних запасов.

Великая Пустота – она всюду, во всём, везде. Лично я локален и в пространстве, и во времени. Когда-то меня не было, когда-то опять не будет. Нигде. И длительность, и протяжённость мои – они исчезающе малы. Их почти нет.

Болтливый «интерпретатор-ингибитор» утверждает: человек неисчерпаем. Со стороны, может, так и кажется. А изнутри мне понятно другое: рождённый умереть во всём одноактен, одномоментен. Как ни тянется этот разовый акт, край вот он, ближе локтя.

Последняя демонстрация «великого ингибитора» показала: анализируя себя, я способен осознать всякий раз один только слой собственной жизни, тонкий до крайности и далеко не важнейший. Моё настоящее, где и обитает субстанция жизни – всего лишь лабораторный срез, помещённый на стёклышко под чьим-то микроскопом. Вот только вопрос не даёт покоя: на чьём столе микроскоп?

Экран показал какое-то лицо. Я не вспомнил его, но оно явно имеет ко мне прямое отношение.

Действует Путевой Шар. Они с Перископом сочинили заговор и теперь путают паутину вокруг капитана Алекса. Не нужен им капитан. Они сами с усами.

Где они взяли такую отвратную физиономию? Глаза расфокусированы, с сумасшедшинкой. Усики холёной щёточкой с чёрным жирным блеском. Не иначе как обувной крем применялся. А выражение! Родственное сочувствие, по-другому не скажешь. Не привык я к таким родственникам. Да и ни к каким не привык. Неужели он обитает во мне? Если да, надо срочно убирать из себя призрак дурдома.

– Назад, в психоизолятор! – приказал я и мысленно погрозил в сторону усиков пальцем. Сработало. Вместо физиономии родственной явились полутёмные коридоры неведомого подземелья. А знакомый голос, сопровождая кадры, проникновенно зашептал:

– По стенам скользили тени, отброшенные неведомо кем, тут и там висели зеркала, в которых ничто не отражалось.

Опять извлекли отпечаток Рэя Брэдбери. Неужели не найти чего-нибудь более ценного и полезного? А голос я опознал – мой голос, родной до полуузнаваемости.

Странно это…

Интерес мой в другом. Загадка пути отстреленной «Дикобразом» капсулы… А в сознании – вещи далёкие и даже не существующие. Что это значит? Во мне имеется и то, чего нет? Пока нет? Или и то, чего не будет? Приблизительно как в Великой Пустоте.

Только помыслил о «Дикобразе» – экран показал его. Древний, почти ископаемый патрульщик. Я мог бы – и хотел – включить Илону в экипаж «Тайфуна». Но она так упряма…

Назван патрульщик хорошо, точно: этакий сплющенный, деформированный шар, в щетине катапультных труб и стволов ядерных пушек. Сторожевых и патрульных кораблей постоянно не хватает, вот и сохраняются подобные реликты. Тюрьма, не корабль! Полнейшее отсутствие комфорта, экипаж сидит в герметичных капсулах, рассчитанных на длительную автономию. А боевое оснащение! Дюжина атомных орудий с ограниченным боезапасом да единственный лазерный дальнобой ручного наведения, с примитивным механизмом поиска целей.

Видимо, роковой камешек шёл в мёртвом секторе, недоступном «Дикобразу». Иначе его поймали бы вовремя, ребят для такой работы подбирают серьёзных. Они заметили его у критической зоны. Тут не применить ни ядерный заряд, ни лазер – последствия удара обязательно распространятся на орбитальную стройку. Оставалось одно – выстрел капсулой, ведомой пилотом-смертником. По-другому никак. Илона рассчитала точно. Уверен, подобный расчёт проделали все в экипаже «Дикобраза». Наверняка проделали. Но только у неё хватило решимости и первоочередной реакции.