Этнофагия

Лебядкин перевесился через борт, надрезал парусину и чуть приподнял еë край, заглянув под ткань.

– Человек, – констатировал он. – Ну-ка…

Капитан перелез через борт и, сидя так, что его ноги не касались мерзкой красной жижи, оголил голову первому трупу, срезав с неё парус своим острым, как бритва, кинжалом. Согнувшись над покойником, Лебядкин сморщил лоб, протянул руку к его нижней челюсти и чуть повернул голову, чтобы мне стало видно лицо.

– Знаешь его?

Что-то бурлящее вдруг поднялось из глубин моего естества и вырвалось наружу. Да, меня стошнило. Нет, мне не стыдно. Мне хватило ума сделать это мимо колыбели кошмаров, обнаруженной капитаном.

– Муромский! – воскликнул Лебядкин. – Что с тобой такое?

– Похмелье, – признался я, отплевавшись.

– Очнись! – приказал шеф.

– Так точно, капитан!

Я был почти благодарен этому мертвецу за то, что он со мной сделал. Ужасно признавать, что столь омерзительная процедура может приносить так много пользы, но мне стало заметно лучше.

– Первый раз его вижу, – сказал я наконец.

Шеф поставил ногу на поперечную перегородку и ловко перешагнул через трупы, оказавшись напротив того места, где стоял прежде. Он повторил процедуру со вторым свёртком. Этого типа я тоже видел впервые. Оба – мужчины за сорок. Первый гладко выбрит, второй бородат, как морской разбойник.

– Обыщи оставшиеся лодки, – приказал капитан. – Я полез на крышу.

Сказано – сделано. Таская лестницу от стойки к стойке, я размышлял о своём начальнике. Меня подкупала активность Лебядкина. Он любит работать в поле и находится в прекрасной форме. Конечно, в этот раз у него есть личный интерес, а кроме того, им движут и соображения секретности, но даже не будь это так, его деятельная натура непременно проявила бы себя, и он всё равно лазил бы по крышам и искал мертвецов по складам вместе с сержантским составом. Из него может выйти вполне добротный консул, одновременно близкий народу, но и учитывающий сложность и неоднозначность общественно-политических процессов. В этом у меня не было никаких сомнений. Сомнения были лишь в том, что система, которую собираются построить иллюминаты, будет способна гарантировать безотказный механизм передачи власти компетентным последователям. Общества, построенные на силе и харизме одной единственной личности, потенциально уязвимы для разрушительных междоусобиц, поскольку их лидеры внезапно смертны. Допустим, Лебядкин достигнет своей цели и сможет реорганизовать Альянс в централизованное государство. Кто будет после него? Я, что ли?

Меня позабавила эта мысль. Меньше всего в жизни я хотел бы заниматься политикой, да и, будем реалистами, я с такой задачей столкнуться не готов, ни умственно, ни эмоционально. Но теперь, как выразился капитан, я всë равно "по уши в этом дерьме". Раз нельзя этого избежать, придётся включиться…

Что ж, тогда конституция, которую пишет мой отец, должна быть безупречной! Пока я не буду в этом убеждён, я не смогу поддержать сей проект от чистого сердца. Угроза со стороны таласанцев тоже, пожалуй, должна стать более осязаемой, чтобы я поверил в неё. Остаётся надеяться, что Анастасия поможет мне прояснить этот момент сегодня вечером.

На крыше, как и в амбаре, больше не нашлось ничего интересного. Шеф послал стражников за опергруппой, и когда те прибыли, мы оставили место преступления в заботливых руках экспертов. Теперь дело за опознанием.

Время шло к полудню. Город жил своей жизнью, но повышенная активность бросалась в глаза. Основной поток новых рекрутов из зверолюда ожидается вечером, после того, как глашатай сделает официальное заявление, но некоторые фамильяры, свободные от контрактных обязательств, уже стягиваются к Корпусу. Узнав капитана, они картинно отвешивали ему честь. Урсы, ждущие своей очереди возле шатров приëмной комиссии на главной площади, одобрительно кивали и уступали нам дорогу.

Боже мой, да я иду рядом с живой легендой!

Мы поднялись по ступеням и зашли в главное здание Корпуса, где на самом входе нас остановил свежеиспечëнный младший сержант Гусейнов.

– Капитан! – крикнул он громче, чем следовало бы. – Мы задержали двоих членов секции. Мастер Тельман вызвался их сопровождать. Он ждёт наверху у вашего кабинета.

– Скажи, Гусейнов, давно ты здесь находишься? – спросил его шеф так, будто разговаривал с ребёнком.

Марат изменился в лице, не осознавая своей ошибки.

– Наверное, полчаса, – сказал он. – Или сорок минут.

– Ты посещал школу?

– Да, капитан! Лучшую школу Симпáна!

– Следовательно, ты умеешь писать?

– Конечно, капитан! – заверил его Марат. – И весьма грамотно!

– Тогда почему я ещё не читаю твой рапорт? – поинтересовался Лебедкин. – Что я должен заключить из твоего доклада? Грамотно, Гусейнов – это когда всё понятно. Запомни это, если хочешь оставаться сержантом! За что вы их задержали? Как разворачивались события? Вот, ты пришёл в секцию. Что было дальше?

Марат кивнул, выпрямился по стойке смирно и подробно, порой даже слишком, изложил свою версию произошедшего. Мол, подростки вели себя неадекватно; Бацеву заплевали плащ, пока тот не видел; слово за слово, малолетние сволочи начали обзываться и оскорблять стражу в лице капитана, за что самые агрессивные из них и были безжалостно скручены мордой в пол. Мастер Тельман согласился, что поведение его воспитанников было неприемлемым, но теперь хочет подать протест за несимметричное по силе воздействие со стороны Марата.

– Симметричное воздействие?! – негодовал тот, выразительно жестикулируя. – Это что же я теперь должен воровать у вора, а не отправлять его на каторгу? При всëм уважении, капитан, эти козлы заслуживают гораздо более сурового наказания! Они обозвали ВАС шавкой! Да за одно это их надо отдубасить до состояния сплошного синяка!

– Вот, значит, как, – сказал Лебядкин. – Ладно. На будущее, Гусейнов, сдерживай свой псих, понял меня? Репутация Корпуса – это и твоя ответственность тоже.

– Да я их даже не до крови, так, по корпусу, чтоб больно, но не видно…

– Марат! – прорычал шеф. – Охренел?!

– Так точно, капитан! Извините! Исправлюсь!

– Рапорт всё ещё должен быть у меня на столе! И передай при случае своему отцу, чтобы зашёл ко мне. Скажи, что у меня к нему деловое предложение.

– Есть!

– Пошëл!

Гусейнов не исчез бы быстрее, даже растворись он в воздухе – ноги унесли его прочь со скоростью ветра. Вопреки моим ожиданиям, шеф пошёл к камерам предварительного заключения, а вовсе не на лестницу, ведущую на второй этаж.

– Тельман подождёт, – сказал он. – Пошли, чего встал? Мне нужна будет твоя помощь во время допроса. Заодно научишься.

Я проследовал за капитаном. Задержанных бросили в отдельные камеры. Сейчас в темницах находились ещё трое хулиганов, те самые, которые швырялись камнями на премьере. Шеф отпустил стражу, усадил меня за стол в тесной дежурке и проинструктировал:

– Зайди в камеру через пять минут и скажи, что второй всё слил. Всё понятно?

– Да, капитан.

– Покажи, как ты это будешь делать, – попросил Лебядкин.

Я привлëк весь свой скудный драматургический опыт, постучал по столу и озвучил:

– Капитан! Второй всё слил!

– Пойдёт, – сказал шеф. – Пять минут!

Я отмерял нужное время, переворачивая песочные часы на столе дежурного. Здесь же, среди документов лежала куча всякой всячины, не имевшей отношения к работе: какие-то головоломки, кусок полированного железа, который использовали как пресс-папье, книги и многочисленные деревянные безделушки, выполненные одной и той же техникой. Видимо, дежурный их и изготавливал в свободное от работы время. А может, и прямо на работе.

Прошло пять минут. Я постучал в дверь камеры, в которой находился шеф, и сделал, как было велено. Заключённый стоял в углу перед нависшей над ним громадной фигурой. Это был очень коротко стриженный молодой человек – жилистый, крепкий, но пока что не до конца сформировавшийся. Его левый глаз украшал большой фиолетовый фингал, судя по его состоянию, появившийся несколько дней назад, а правый бицепс рассекала длинная засохшая царапина.

Когда я произнёс свою реплику, парень вздрогнул, но быстро собрался и с вызовом во взгляде задрал подбородок. Шеф молча развернулся, и мы вышли.

– Повторим? – предложил Лебядкин и направился к другой камере, показывая мне свою гигантскую пятерню. – Пять минут. Потом заходишь и говоришь то же самое.

Наш второй клиент оказался гораздо менее воинственным на вид. Аккуратно стриженные волосы и ногти выдавали в нём потомка богатой семьи. Когда он услышал, что "второй всё слил", его глаза округлились, а руки затряслись. Мы ненадолго вышли.

– А ну-ка, – сказал мне Лебядкин. – Сделай морду позлее!

Я скривил мину презрения – это всё, на что меня хватило.

– Вроде того, да, – одобрил шеф. – А теперь осталось лишь немножко надавить. Первый – безотцовщина. Совершенный отморозок. Алиби на вечер спектакля у него нет, но показания с него не выбить. Он скорее удавится, чем предаст своих. А вот этот милый мальчик – никто иной, как Андрей Дудочник – сын крупнейшего производителя конопляной бумаги во всём Альянсе. Папочка отдал своего отпрыска в секцию, чтобы того научили держать удар, но он решил, что проще будет сорить деньгами и примкнуть к молодёжной группировке. Большая удача, надо сказать, учитывая наши дальнейшие шаги. Ладно, пошли.

– Ну вот и всё, Андрюша, – объявил капитан, когда мы вернулись обратно. – Дружок твой решил всё свалить на тебя. Закончилась сладкая жизнь. Поедешь добывать соль.

– Враньё! – истерично крикнул в ответ Дудочник младший. Сколько ему? Шестнадцать?

– Враньё или нет, но пока у меня нечего противопоставить его показаниям, – сказал шеф. – Он признался в том, что сделал, и сказал, что ты спонсировал нападение на фамильяров в вечер спектакля.

– Это не правда! – глаз Андрюши коснулись слëзы.

– Ну если бы ты мне рассказал, где ты и твои друзья были позавчера вечером, то я мог бы опровергнуть его слова, – предложил Лебядкин. – Если это клевета, то докажи это!

В ответ парень разразился глухими рыданиями.

– Ты думаешь, что стал им товарищем, Андрей? – продолжал давить капитан. – Это заблуждение, с которым тебе лучше распрощаться прямо сейчас. Кто ты – и кто они? Для этих ребят ты просто денежный мешок – источник дополнительного дохода. Они никогда не воспринимали тебя всерьёз. Ты – потомок благородных аграриев, а они – уличные отбросы, готовые сожрать любого, кто им не по нраву. Для них нет таких понятий, как честь. Некоторые из них даже читать не умеют! Это просто малолетнее зверьё. Ты им не ровня. Они это знают. И поэтому сейчас ты становишься козлом отпущения.

– Это Лаврецкий! – закричал вдруг Андрюша. – Это он дал им денег! Я здесь ни при чём! Я сразу их отговаривал!

– И правильно делал! – похвалил его капитан и показал мне жестом, чтобы я принёс писчие принадлежности. – Какой Лаврецкий? Их много.

– Илья! – услышал я, покидая камеру.

"Вот те на!", – думал я, забирая со стола дежурного бумагу, перо и чернила.

– Организуй надзор за Тельманом, – сказал шеф, встречая меня снаружи камеры. – Если вздумает уйти – не отпускать ни под каким предлогом. Можно посадить его ко мне в кабинет. Про то, что слышал здесь, ничего ему не говори. А лучше, никому ничего не говори!

– Так точно, капитан! – ответствовал я и ушёл искать Марата, чтобы сбросить на него заботу о мастере боевых искусств. Мне давным-давно полагалось поесть.

Гусейнов, как и ожидалось, обнаружился в караульной, пишущим свой первый сержантский рапорт. На полу под ним в большом количестве валялись испачканные исправлениями черновики.

– Как успехи? – спросил я.

– Так себе, – признался он. – Сто лет не излагал мысли на письме. Получается какая-то чушь.

– Советую писать первое, что приходит в голову. Шеф умеет вычленять полезную информацию из любого бреда, а кроме него эти бумажки никто не читает. Поверь, всем плевать, насколько ты хорошо это написал.

Сам-то я стремлюсь писать отчёты и рапорты красиво и понятно, особенно, когда мысли не заняты посторонними делами. Но сейчас мне нужно, чтобы Марат занялся кое-чем другим. Урок словесности можно устроить и после работы, к тому же, количество казённой бумаги, уже ушедшее на рапорт, только что потерявший всякую актуальность, казалось мне явно избыточным.

– Возьми уже какую-нибудь версию, – сказал я, указывая на листки на полу. – Заведи Тельмана в кабинет капитана, там и допишешь.

– Так точно, старший сержант, – ответил Марат, отрываясь от письма. – Кажется, я закончил.

– Вот и славно.

Я отправился на площадь перекусить, сообщив молодому стражнику на входе, чтобы он также ни при каких обстоятельствах не выпускал Тельмана. Вроде бы, теперь я могу с чистой совестью идти.

Агора к этому моменту была заполнена самой разнообразной публикой, хоть приёмная комиссия пока и не работала. Фамильяры и урсы, горящие желанием вступить в Корпус, толпились небольшими скоплениями в ожидании официального объявления. Их, наверное, было не больше сотни. Вообще, если уж я заговорил о численности тех и других, то следует упомянуть, что на весь архипелаг их насчитается, ну, может бы, процентов восемь от общего населения. И если бы это число не стремилось к пятнадцати тысячам, то, наверное, было бы не о чем говорить. Конечно, история взаимодействия между урсами и фамильярами изобилует жестокостью по отношению к последним и злоупотреблением властью со стороны первых; и вряд ли можно представить себе мир, в котором фамильяры снова переметнутся к старым хозяевам, чтобы объявить войну людям. Но ничто не мешает им обретать самосознание. Даже наоборот – всё этому способствует. Когда фамильяры только прибыли на Симпáн, они были полузверьми. Теперь, спустя сто тридцать лет, они уже вполне полулюди. Естественно, что они захотят больше самостоятельности в выборе своего жизненного пути. Не могли же они не заметить своих новообрëтенных достоинств? Да никакие обеты их полуразумных предков уже никогда не убедят современную публику. Вопреки убеждению Лаврецкого, многие фамильяры вполне готовы и очень даже хотят взять жизнь в свои руки.

Я почти отстоял свою очередь к Вольдемару, когда услышал чей-то окрик:

– Артëм! Сержант Муромский!

Признаюсь, я искал глазами человека, поэтому и не сразу понял, кто ко мне обращается. Это оказался Яннис, как всегда, одетый с иголочки. С ним шëл другой знакомый мне фамильяр, также завëрнутый в дорогую ткань.

– Приветствую, – сказал я, пожимая им обоим руки. – Какая встреча, Чен Чен!

– Вы знакомы? – удивился Яннис.

– Виделись раз, – сказал я. – Дражайший! А куда же вы убежали в день премьеры? Если это, конечно, не секрет. Мне показалось, или у вас с таласанцами был действующий контракт?

Только договорив, я понял, что Чен Чен настроен отнюдь не по-светски, и весь мой приятельский непринуждённый тон делает ситуацию идиотской. Уши и хвост фамильяра были поджаты, а его наивные чёрные глаза, смотревшие на меня из-под глубокой скорбной складки на лбу, таили в себе рáвно ужас и надежду на помощь.

– Что-то случилось? – участливо спросил я.

Фамильяры одновременно кивнули и схватились друг за друга.

– Он видел кое-что! – заявил Яннис, привлекая внимание окружающих.

– Артём. Ты будешь заказывать или как? – спросил вдруг из-за моего плеча Вольдемар.

До чего же не вовремя! Секунду я постоял в раздумьях, но долг-таки перевесил голод.

– Нет, Вольдемар! Увы!

– Ну заходи попозже, я тут весь день сегодня. Следующий!

Я подтолкнул фамильяров в сторону здания Корпуса и попросил:

– Только помалкивайте, пока мы не окажемся внутри.

Когда мы поднялись по лестнице, молодой стражник, стоявший на входе, отдал честь и потребовал от моих спутников пропуск.

– Это свидетели преступления, – сказал я.

– Капитан велел…

– Капитан велел и мне! – перебил его я. – Старший сержант Муромский. Под мою ответственность.

– Так точно, сержант, – ответил боец, помявшись.

Я отвëл Янниса и Чен Чена в комнату для допросов, располагавшуюся в том же крыле, что и камеры предварительного заключения. По пути мы заскочили туда, и дежурный, ковыряя ножом новую деревянную болванку, сообщил нам, что шеф уже отправился к себе. Процедура взятия показаний была мне хорошо знакома, поэтому я решил избавить капитана от лишней болтовни, коль скоро он занят с мастером Тельманом.

В комнате для допросов не было окон – освещение создавалось двумя электрическими лампами. Хорошая звукоизоляция этого помещения обеспечивала полную секретность. Я взял лист из стопки бумаги, лежавшей передо мной, и пригласил гостей за длинный прямоугольный стол. Они уселись напротив меня.

– Итак, – сказал я. – Что случилось?

Фамильяры наперебой затараторили каждый о своëм.

– Убийца! Он застрелил…

– Пришёл ко мне ночью и…

– Успел прыгнуть в воду…

– Я его успокоил, а потом…

– Большой серый человек в маске!

– Тихо! – закричал я, стукнув рукой по столу. – Друзья! Вы издеваетесь? Пожалуйста, по очереди. Чен Чен! Можно на ты? Яннис?

– Да.

– Это честь! – воскликнул Яннис.

– Ага. Итак, Чен Чен. Начнëм с тебя.

Так увещеваниями и наводящими вопросами спустя, наверное, битый час я наконец-то смог восстановить картину произошедшего и даже запечатлеть её на бумаге.

Выяснилось, что Чен Чена под угрозой аннулирования лицензии вынудили выполнять всяческие неофициальные поручения для дедушки Илюши. Андрей Лаврецкий уже давно готовился отправиться к праотцам, но по-прежнему имел огромное влияние на торговлю во всём Альянсе. Одним из первых заданий Чен Чена стало сопровождение торгового представителя Лаврецких и члена гильдии инженеров на встречу с юрисконсультом для установления альтернативных путей торговли – на случай эмбарго с одной из сторон. Ведь на самом деле никто не хотел терять доходы и возможности, которые предоставлял регулярный обмен ценностями. Может, демарш таласанцев и был связан с необходимостью ослабить и дестабилизировать человечество, но они точно не собирались терять тех выгод, которые приносило сотрудничество с двуногими. То же самое было справедливо и применительно к людям.

Собственно, во время этой встречи и произошло нападение. Убийца действительно стрелял с крыши. Сначала он с ужасающей точностью смертельно ранил людей. Болт, предназначавшийся Чен Чену воткнулся в руку запаниковавшему инженеру, и фамильяр успел спрыгнуть в воду. Всю ночь он затем скрывался в скалах, маскируя свой запах водорослями, мхом и пахучими растениями, а потом поднялся по утёсу в посёлок фамильяров, где уже пришёл к матери своего старого друга Янниса. Она отмыла бедолагу от нечистот и уложила спать. Перед занятиями Яннис, как обычно зашёл к ней в гости и, выслушав историю Чен Чена, рассказал тому, что фамильяры отныне могут служить в Корпусе. И вот они здесь.

– Ты видел преступника? – спросил я. – А запах? Это человек?

– Да! – твёрдо сказал Чен Чен. – Ветер дул с его стороны, и я сначала учуял третьего человека, поэтому осмотрелся. Тогда я его и заметил – на крыше. На нëм был какой-то плащ и шляпа с широкими полями. Я видел его лишь мгновение перед тем, как он начал стрелять.

– Что за маска?

– Было темно, но мне показалось на секунду, что это череп, – сказал Чен Чен, хрустя пальцами. – А из-под маски будто бы торчала борода.

– Больше ничего? Ты не наблюдал, как он орудует на пристани?

– Какой там?! – взвизгнул фамильяр. – Мне важнее было спасти свою шкуру! Что теперь будет? Вдруг, он запомнил меня? Что мне теперь делать?

– Для начала, успокойся, – сказал я. – Сегодня ты сможешь вступить в Корпус. Получишь кинжал, железную дубину и расположение капитана – всё получше, чем находиться на побегушках у Лаврецких. В любом случае, мы тебя защитим. В ближайшее время ты не должен покидать это здание, понял?

– Да.

– Тебя, Яннис, это тоже касается.

– С удовольствием побуду здесь! – сказал фамильяр, виляя самым кончиком хвоста.

– Только давайте найдëм место, где вы не задохнётесь.

Я отвёл их в КПЗ, распорядился выделить им камеру с окном, а заодно и накормить. Хоть кто-то же должен поесть в этот обеденный час!

Капитан к тому моменту уже закончил с Тельманом и, взяв с него подписку о невыезде с острова, занимался приготовлениями к официальному заявлению и дальнейшему открытию пунктов приёмной комиссии. По словам Марата, шеф пребывал у себя в кабинете в весьма хмуром настроении. Что ж, пойду обрадую его!

Выслушав мой доклад и прочитав мой рапорт, Лебядкин сказал:

– Хорошая работа, Муромский. Хвалю.

Я кивнул в знак благодарности.

– Что теперь, капитан? – спросил я, когда понял, что шеф не собирается продолжать.

– Я думаю, – сказал он. – Надо бы сообщить семьям погибших. Отправляйся домой к убитому инженеру. Скажи им всё, как есть. Быстро не уходи, останься на чай, поспрашивай, какие настроения у их брата в целом. Что думают про мои решения, в частности. Понял меня?

– Да, капитан. А как быть с Лаврецкими? Я тут подумал, может Илюша натравил малолетних уродов на фамильяров, чтобы угодить своему дедушке?

– И зачем это старику?

– Я не знаю, – признался я. – А зачем это Илюше? Из чистой этнической ненависти?

– Дело в том, Муромский, что пока ты добывал нам столь ценные сведения, твоё собственное знание успело несколько устареть.

"Не часто услышишь от шефа столь витиеватую мысль", – подумал я. Тем временем, он продолжал:

– Мастер Тельман дал показания, которые обеспечивают железное алиби обоим задержанным. Они якобы были на сборах, и тридцать свидетелей готовы будут подписать любую хрень, которую тренер только попросит. Марат ещё не знает, но мне придётся их отпустить, иначе город просто утонет в крови фамильяров.

– Но мы же с вами точно знаем, что Илюша спонсировал нападение?

– Мы с тобой – да. Но Андрюша изменит показания и скажет, что хотел оклеветать старшего товарища в отместку за какую-нибудь чепуху…, – капитан с презрением выдохнул воздух через нос. – Ты что, забыл, с кем мы имеем дело? Это Лаврецкие! Не важно, что мы знаем – важно, что мы можем доказать. Первый же разговор задержанных со Степаном Андреевичем – и мы в глубокой заднице. Ещё будем публично извиняться.

– Что же вы собираетесь с этим делать, капитан? – не сдержался я. – Ведь все ниточки ведут к ним! Сначала застёжка эта, будто нарочно брошенная на месте преступления, теперь убийство людей Лаврецкого, не говоря уж о связях Илюши с малолетними преступниками.

– Лаврецким конец. В этом можешь не сомневаться, – сказал Лебядкин. – Но в суде нам их не победить. Кроме того, будет трудновато установить мотив убийства собственного человека и срыв выгодной для себя же сделки, не находишь?

– Я и не говорил, что он это сделал! – возразил я. – Я лишь сказал, что ниточки ведут к ним.

– Ниточки! – зарычал на меня капитан. – Ты что, швея, Муромский?! Или страж?

– Страж, капитан!

– Тогда ищи мне преступника, а не ниточки, понял?

– Так точно!

Капитан чуть успокоился.

– Первое, что нужно сейчас сделать – это установить мотив этих преступлений. И если теория, объясняющая убийство урса, плохо объясняет случай с таласанцем, то мне она не подходит. Допустим, Лаврецкий заказал Беорна, чтобы сорвать повторные показы и разорить труппу, получив огромный судебный контракт от Штольца. И это могло бы быть правдой, если Степан Андреевич уже не достиг бы своих целей менее суровыми средствами. Это он заплатил хулиганам, бросавшим камни в актёров и сорвавшим пьесу. Но зачем же ему убивать должников и разрушать собственные цепочки поставок? Это бред, и я в это не верю. Совершенно точно оба убийства совершил один и тот же человек, но непохоже, чтобы он работал на Лаврецких. Зачем он отрезает части тел? Почему не отрезал ничего у людей? Зачем тогда их убил? Кому выгодны все эти смерти? Этого я пока не могу понять. У меня есть одна догадка, и если я прав, то у нас серьёзные проблемы.

– Хасановцы? – предположил я.

– Надеюсь, что нет, – сказал Лебядкин, постучав пальцами по столу.

– Капитан, а как выглядело место преступления, когда вы прибыли?

– В каком смысле?

– Ну… Оно казалось вам хоть чуть-чуть… Художественным, что ли? Ужасным и красивым одновременно?

Лебядкин посмотрел на меня, как на психбольного.

– Не подумайте ничего плохого, – поспешил оправдаться я – Просто вы сказали, что на причале не нашлось ничего интересного. А из показаний фамильяров следует, что там должны быть следы крови. Значит, убийца их смыл? А зачем он это сделал? Зачем тратить время на такую чепуху, когда оставляешь труп висеть у всех на виду?

– Без понятия, – сказал капитан, мотая квадратной головой. – Идеи?

– Мне кажется, он делает из убийства шоу. Произведение искусства, если можно так сказать. Беорн тоже был специально обработан. Вы не видели изначальную картину – всё было сделано очень аккуратно. Кровь слита, руки прибиты к стене. А здесь было что-то, кроме отрезанных плавников?