Этнофагия

– Я, по-твоему, не могу приехать к сыну просто так? – хитро сощурившись, спросил он.

– Если бы мог, приезжал бы?

– А ты по-прежнему неплохо фехтуешь словом, – заметил папа.

– А ты по-прежнему не сказал мне, зачем приехал.

– Неужели, с тобой не сработает даже и лесть? – делано восхищается он. – Растёшь! Похоже, в Корпусе действительно учат чему-то полезному!

– Этому научил меня ты, когда объяснял, как переводить тему, чтобы не отвечать неудобные на вопросы.

– В самом деле?

– А вот это было слабовато, – заметил я.

Отец рассмеялся.

– Ладно, этот раунд твой! Ох, как же я скучал по нашим словесным баталиям! Пойдём-ка, сядем, я тебе всё расскажу, ну и ты заодно поделишься, как у тебя складывается. В любом случае в этот раз я надолго. Не ручаюсь, что видеться будем часто, но уж точно чаще, чем раньше!

– Хорошо!

– Да, – согласился отец, садясь за стол.

– Ты ел? – спросил я.

– Да, Тëмыч. Я поел. Кушай.

"Тëмыч"! Это обращение бесцеремонно вырвало меня из действительности и бросило на добрые двадцать лет назад, во времена, когда я ещё не знал, что такое убить родного брата. Безоблачное, беззаботное состояние, сравнимое, наверное, с тем, что должен бы испытывать истинно бессмертный и бесплотный дух. Не это ли чувство ищут люди, ударяющиеся в религию?

Я был слишком голоден, чтобы продолжать эту мысль. Отец смотрел, как я поглощаю ужин и улыбался. Видно, что для его лица это была не самая привычная форма существования.

– Ты хотя бы жуй, – посоветовал он.

Я проглотил кусок куриного филе и сказал:

– Спасибо. Без тебя я бы с этим ни за что не разобрался.

Я планировал пошутить, но вышло жестковато. Толком и не знаю, почему я это сказал. Наверное, потому что в глубине души был обижен на отца. На них обоих, на жизнь, на всё, что случилось, чтобы разделить нас.

– Ты повзрослел, – чуть хмурясь, сказал он. – Но всё такой же самоуверенный.

– Да? – удивился я.

– Ну ничего, когда первый раз сложишься пополам от язвы, тогда и сменишь свои пищевые привычки.

– Серьёзно, пап, заканчивай, – попросил я. – Чего ты начинаешь?

– Соскучился, – признался вдруг он, и я заметил стоящие в его глазах слëзы.

– Я тоже.

Некоторое время мы сидели напротив друг друга молча. Громких рыданий и всякой такой сентиментальщины не случилось. Мы своё, наверное, уже выплакали, а та влага, что порой касается наших глаз – это всего лишь конденсат и эхо пережитой боли. Ибо самой боли уже не осталось. Она вымерла от голода в той пустыне, в которую превращается душа каждого человека, справившегося с настоящим горем.

– Как там мама?

– Честно сказать, я и не знаю, – ответил отец, разливая вино по глиняным стаканам.

– В смысле?

– Не переживай, она здорова, и всё такое, но… Мы с ней разводимся, Тëмыч.

Сказав это, он извинительно опустил глаза и замолчал в ожидании моего вердикта.

Не скажу, что я удивился, но я этого не ожидал. Столько усилий было приложено ими, чтобы сохранить лицо в высоком обществе – родители могли бы написать пособие о том, как избегать травли. Представляю, что говорили в кулуарах администрации Миконоса после всего, с чем столкнулась моя семья. Старший сын рехнулся и был убит младшим, после чего последний вступил в молодёжную группировку и был отчислен из Академии. На репутации фамилии Муромских всë это, конечно, сказывалось самым плачевным образом, но папа с мамой сохраняли внешнюю невозмутимость до последнего, и со временем люди перестали придавать этим историям значение. Скучно теребить то, что никак не откликается. Хищники предпочитают живую дичь.

Хотя теперь всë это не имеет никакого значения.

– Ну…, – сказал я и поднял стакан. – Выпьем за прекрасных дам.

Отец посмотрел на меня и улыбнулся одними губами. Мы соединили стаканы. Мне не нужно было объяснять, почему они расходятся. Если я хоть чуть-чуть похож на своего отца, то вообще не представляю, как он смог прожить с одним человеком так долго. Наверное, он герой.

Хотел бы я быть на стороне матери в этом вопросе, но она сама не позволила мне это сделать. Я отнял у неё последнее живое напоминание о её первой любви – папе Добрыни, погибшем в море ещë до моего рождения. Не исключено, что мать вообще никогда не любила моего отца. Я вполне мог оказаться плодом социально-экономического союза. К этому осознанию я пришёл довольно рано, и меня подобное положение вещей, в общем, не обижало. Если подумать, все мы подходим под это определение.

Вино было с кислинкой. Я такое не люблю. На самом деле, я вообще вино не люблю, поэтому позвал фамильяра и всё-таки заказал себе пива.

– Я же угощаю! – возмутился отец.

– Извини, пап, но я буду пить то, что мне хочется, – сказал я. – Но каждую каплю – за твоё здоровье.

– Что ж, это аргумент, – согласился он.

Когда стакан мой был полон вайнеровского тëмного, мы продолжили беседу, более не касаясь семейного вопроса.

– Итак, ты хотел объяснить мне, зачем ты всё-таки явился в Симпан, – напомнил ему я, чувствуя, как хмель потихоньку начинает овладевать мной.

Отец огляделся по сторонам и сказал:

– Бери стакан, пойдём подышим свежим воздухом.

Мы вышли в сумерки. Перед трактиром стоит несколько человек и урсов. Некоторые курят длинные тонкие трубки с табаком. По непринуждённому характеру их беседы я понял, что город пока не отдаёт себе отчёта в том, что сегодня произошло.

– Завтра здесь не будет так тихо, – закончил я свою мысль вслух.

– Почему? – поинтересовался отец, отхлебнув вина.

– Даже не знаю, с чего начать, – сказал я и, последовав его примеру, приложился к стакану. – Последние два дня все как с цепи сорвались.

– И это вполне ожидаемо.

– Кем? Уж точно не мной. Ещё позавчера я был младшим сержантом и занимался мелкими кражами, а сегодня я будто втянут в цивилизационный конфликт на самом высоком уровне! Это какой-то бред!

– Это не бред, Тëмыч, – возразил отец. – Это жизнь. На самом деле, всё происходит так, как должно, и именно поэтому я здесь.

– С этого момента, пожалуйста, поподробнее, – попросил я.

– Я приехал, чтобы поддержать твоего капитана.

– Вы знакомы?!

Отец утвердительно покачал головой.

– И довольно давно. Стал бы я намекать тебе на работу в страже Симпáна, если бы не был уверен, что ты окажешься в хороших руках?

Скажу честно – это никогда не приходило мне в голову. Всё это время я думал, что работаю в организации, которая считает меня инородным телом и терпит только потому, что нет закона, способного запретить мне быть стражником.

– Так это твоими заботами я не получал повышение?

– Лебядкин называет это "блатом наоборот", – сказал отец. – Он хотел, чтобы ты научился подчиняться приказам и набрался опыта на улицах перед тем, как сам получишь кого-то в подчинение. К тому же ты с самого начала создал у него не очень хорошее впечатление.

– Но Лаврецкий…

– Да перестань ты! – перебил меня отец. – Капитан поставил Илью над тобой только для того, чтобы тот поскорее проявил своё истинное лицо, и от него можно было бы избавиться.

– Откуда ты всё это знаешь? – удивился я.

– Я был сегодня в Корпусе и, пока ты спал, беседовал с Лебядкиным о наших следующих шагах.

– Ваших – это чьих?

– Мы называем себя иллюминатами. Это организация, которая стремится создать на основе Альянса единое централизованное государство со столицей в Симпáне.

– И кто будет править им? Тиран?

– За кого ты меня принимаешь? – серьёзнее, чем я ожидал, спросил отец. – Мы намерены провозгласить республиканский строй. Власть Семей приобрела угрожающие масштабы. Они держат под контролем производство почти всей еды и техники, и при этом у них нет ни плана, ни даже приблизительной стратегии развития. Им никто не указ. Они говорят, что рынок расставляет всё по местам. Но провозглашëнная ими так называемая свободная торговля – это, в итоге, только такая торговля, которая служит исключительно их обогащению. Новые законы пишутся каждый день – и почти ни один из них не создаётся для того, чтобы улучшить жизнь наёмных рабочих и крестьян. Тем временем потихоньку намечается перенаселение. Ещё чуть-чуть – и любой контакт с чужаками большинством будет воспринимается как угроза личному пространству, а значит и повод для драки. Такими темпами недолго осталось до очередного коллапса! И всё это на фоне того, что таласанцы уже совершенно в открытую не пускают нас на материк и топят наши корабли, пропагандируя при этом в церквях дружбу народов. Это безумие необходимо остановить!

– Скажем так, это не лишённый амбиций план, – заметил я.

Кажется, отец тоже начинает хмелеть.

– Это и просто, и сложно одновременно, – продолжал он. – Всё упирается в Али Хасана и других командиров. Общественным мнением можно манипулировать. У меня родился, не побоюсь этого слова, гениальный план, но для его осуществления нам необходимо заручиться железобетонной поддержкой капитанов. Нам нужно убедить их в том, что человечеству необходимо это государство! Пусть титульным этносом будут люди, но мы не можем больше вычеркивать зверолюд из общественно-политического процесса. Настаёт момент, когда мы должны признаться себе: несмотря на то, что человеческая культура рождена нашими предками, её потомками могут быть не только люди. Я буду помогать Лебядкину вести переговоры с капитанами и готовить к воплощению мою идею по превращению его в символическую фигуру нашего движения. И когда наступит правильное время – мы просто возьмём власть в свои руки. При идеальном раскладе это должно произойти относительно бескровно.

– Ну ты даёшь, отец, – сказал я, допивая пиво.

Подразумевалось, что я отвечу что-то более осмысленное, но мне не хотелось. На сегодня с меня достаточно политики.

– Хватит нам сидеть, сложа руки, – серьёзно добавил отец.

– Возможно ты и прав. Но сейчас мне, увы, пора спать, сложа не только руки, но и ноги, и всё остальное туловище. Пойду-ка я?

– Тëмыч?…

– Да?

– Я люблю тебя.

– Я тоже тебя люблю, пап.

– Я так рад, что ты наконец присоединился к нам!

Я побрёл домой, так ничего и не сказав ему по поводу своего отношения к их планам. У меня и мнения-то на этот счёт пока не было. Мы как будто поменялись с отцом местами – теперь я рассуждаю, как старик, а он снова вступил в фазу подросткового бунтарства. Всё-таки я поклялся защищать мир, а их затея, несмотря на её благородство, откровенно говоря, попахивает войной; мне нравилась моя служба с еë умеренным количеством шоковой терапии, и я почти уже смирился с тем, что больших перемен в жизни мне не видать – и тут, нате, выньте, распишитесь – добро пожаловать в радикальную банду собственного отца! Чудеса, да и только.

Опять-таки, а есть ли у меня выбор? На данном этапе мне не терпелось узнать, что же там на уме у таласанцев. Видимо, придётся завтра навестить эту самую Анастасию. Встреча с Рафаэлем могла бы многое прояснить. Если уж обстоятельства вынуждают меня выбирать сторону, то я сделаю это обдуманно. Особенно сейчас, когда я точно знаю, какие вопросы мне хотелось бы задать морскому народу. Было бы глупо упускать такую возможность. Значит, так я и поступлю.

Заглянув на кухню, я поднялся по лестнице в свои апартаменты. Маркиз встретил меня громким мяуканьем. Я принёс ему немного его любимой мясной колбасы, за что был сразу же всячески обласкан и одобрен. Это был чертовски длинный день, и сон без снов как всегда благополучно перенёс меня в следующее утро.

Никогда, слышите меня, никогда не смешивайте вино с пивом – даже в самых малых количествах. Клянусь, я открыл глаза от ощущения, будто кто-то пытается вытащить из меня душу. Почти литр воды, выпитый залпом, серьёзно делу не помог. Кусок в горло тоже не лез. Лихо – это, пожалуй, лучшее слово, которое может описать феномен похмелья.

Добравшись в этом омерзительном состоянии до Корпуса, я сразу же попал в водоворот событий. Шеф с утра пораньше собрал сержантский брифинг во внутреннем дворике. У меня даже не хватило времени сходить в душ, поэтому, стоя в шеренге, я чувствовал себя весьма и весьма гадко.

– Муромский! – гаркнул Лебядкин, проходя мимо. – Что с тобой?

У него и самого вид был истощённый – щёки обросли щетиной, а под глазами появились синяки.

– Всë в порядке, капитан, – отвечал я негромко.

– Соберись! – приказал он. – И все вы – соберитесь, ясно?! У нас хренова прорва работы, и я надеюсь, что вы с ней справитесь на должном уровне! Ввожу в курс дела! Вещи убитых фамильяров найдены охотниками в лесу чуть выше города. Это делает гипотезу разбойного нападения нереалистичной. Учитывая характер нанесённых травм и отсутствие финансового интереса, можно, наверное, заключить, что убийцы являются подростками. Кто ответит – сделали они это по собственной воле, или по наводке?

– Скорее всего второе, капитан, – сказал Марат, привлекая к себе внимание остальных. С утра шеф повысил его до младшего сержанта. – Я знаю эту публику. Они бы не стали выкидывать вещи, а сдали бы их в ломбард…

– На чëм бы и попались, – подхватил его шеф. – Но кто-то их предупредил. Кто-то объяснил маленьким сволочам, как и что сделать, а возможно и профинансировал их деятельность. Поэтому! Гусейнов! Бацев! Вы пойдëте в секцию боевых искусств "Дитя человеческое" и передадите мастеру Тельману, что я жду его у себя в обед. Заодно поспрашивайте, где кто был из местной молодёжи во время спектакля. Если кто-то будет вести себя агрессивно – пакуйте сразу. Только без жести. Приступайте.

Марат с напарником без лишнего шума скрылись в здании Корпуса.

– Движемся дальше, – сказал капитан. – Сегодня мы рассчитываем на солидный поток рекрутов. Поэтому наша задача – обеспечить безопасность прибывающих и убывающих. Чтобы отсеять хотя бы часть неподходящих кандидатов заранее, ночью мы напечатали несколько тысяч листовок со всей нужной информацией. Распределите их равномерно между торгашами – пусть раздают их всякому зверолюду, которого увидят. Ваши лейтенанты укажут, какие улицы занять. Те, кто находится в подчинении Пшеницина, останутся охранять приёмную комиссию. За подробностями – к нему. Вопросы?

Молчание.

– В таком случае, приступаем.

– Так точно, капитан! – гаркнули все хором, отчего голова моя чуть не раскололась пополам.

– Муромский! Останься.

Дождавшись, пока все они уйдут, капитан отвёл меня в тень гигантского дуба, растущего во дворе, и сказал:

– А теперь о главном – юрисконсульт от Таласии сейчас находится в нашем морге.

– Живой?

– В морге!

– Мëртвый?!

– Очень! – заверил меня капитан. – И у него не хватает…некоторых частей.

– Как так? – удивился я. – Я же видел, как они съезжали!

– Они и съехали, – сказал шеф. – А около пяти утра таласанец был найден в лапе на одном из дальних причалов около лодочного склада. Надо отдать рабочим должное, они не стали поднимать шум и тут же сообщили нам. Я взял их под арест до выяснения обстоятельств. Поэтому знаем об этом пока что только ты, я, да ещё несколько человек.

– Когда только вы всё это успеваете, капитан? Вы вообще спите?

– На том свете отоспимся, – огрызнулся Лебядкин. – Выдвигаемся на место преступления.

– Так точно!

Мы пошли пешком той же дорогой, которой я возил таласанцев, и по пути не обменялись ни единым словом, что меня полностью устраивало, учитывая, как лихо мне было. Отец что, пьёт креплëное? Я сделал-то всего несколько глотков! Хороших глотков, полноценных, позволивших мне должным образом убедиться в том, что напиток это, в сущности, гадкий. И приступить к тëмному… В котором, если мне не изменяет память, процентов семь алкоголя…

Ого! Кажется, я только что в полной мере осознал и даже принял причины собственного тяжёлого состояния. Жаль, что это никоим образом не помогает от него избавиться! Усугубляет ситуацию и то, что Лебядкин делает четыре шага там, где я едва делаю шесть, и мне постоянно приходится ускоряться, чтобы поспевать за ним. В какой-то момент мне захотелось выть от безнадёги и безысходности, одолевших мой похмельный мозг. Я возненавидел себя, капитана и весь мир, но продолжал идти, стиснув зубы.

У въезда в порт Лебядкин наконец сбросил скорость и переключился на прогулочный шаг. Благодаря судьбу за благосклонность, я присоединился к нему, изображая теперь его игрушечного телохранителя. Пот тëк с меня ручьями, выводя из оскорблëнного организма ту гадость, которую я ему скормил намедни.

Сегодня пятница. Порт живёт своей обычной жизнью. Крупных кораблей люди не строят, да и нет столько доступной древесины на островах, чтобы обеспечить создание серьёзного флота. Вырубку леса было решено остановить. Путешествия на материк попросту запрещены, к тому же, любой намёк на саму возможность соприкосновения с Хворью, истребившей человечество и породившей ужасных монстров, приводил суеверных моряков в ужас. Поэтому судоходство Альянса ограничивалось грузовыми и пассажирскими перевозками между островами архипелага. Основную часть кораблей в порту составляли баржи, рыболовные баркасы и небольшие лодки.

Конечно, здесь уже не так оживлённо, как было в вечер злополучного спектакля. Рабочие разгружают мешки неправильной формы, наполненные раздробленными кораллами, чтобы затем отнести их в пункт переработки, устроенный здесь же, в порту; рыбаки снаряжают свои шхуны для скорого выхода в море; готовятся утренние рейсы на другие острова – их немногочисленные пассажиры топчутся в ожидании на причалах.

Я почувствовал на себе слабый северный ветер, несущий неожиданную прохладу и облегчение моим мукам. Море предвещает смену погоды. На самом горизонте клубятся белые облака – но дождя сегодня, наверное, не будет.

– Ты же виделся вчера с отцом? – спросил Лебядкин, всю дорогу столь угрюмо молчавший.

– Да, капитан.

– И? Что скажешь? Ты с нами?

– Вы говорите про иллюминатов? – уточнил я.

– Я говорю конкретно про Сергея Владимировича Муромского и про меня, – сказал он. – Мне плевать, как это называется. Всю эту хрень выдумывает он.

– Не сочтите меня нигилистом, капитан, но если бы вы лично рассказали мне о целях своей кампании, то определиться было бы гораздо проще.

Лебядкин бросил в меня свой коронный взгляд, и будь я ребёнком, меня, наверное, сбило бы с ног. Но я устоял.

– Резонно, – наконец сказал шеф. – Для начала мы должны покончить с властью Семей, пока они не покончили с собой – и со всеми остальными заодно. Затем Альянс должен быть перестроен в республику. Выберем консулов, учредим сенат, народное собрание и палату представителей. Судами будет заниматься магистрат, который возглавит твой отец. Зверолюд должен быть ассимилирован, а анклавы и гетто уничтожены. Моë главное требование – единый справедливый закон для всех! Вся эта прецедентная чепуха приводит к тому, что убийцы и воры гуляют на свободе, будучи в полном праве. Лаврецкие, Штольцы, Ямáды, Кирсановы, Ван дер Ваáльсы, Гáтти – все они окончательно потеряли связь с реальностью! Они не видят дальше собственного носа. Если Семьи и дальше будут рулить делами Альянса, то он загнётся под собственным весом, и мы снова откатимся в варварское состояние. Сейчас нам требуется прочное основание, на котором будет стоять гражданское право Альянса. И твой отец как раз занимается этим вопросом.

– Чем именно?

– Пишет Конституцию Новой Республики.

Я присвистнул.

– Ничего себе!

– Вот именно, – сказал капитан. – Так ты с нами или нет?! Отвечай, Муромский, не томи!

– Позволите быть честным?…

– Задолбал… Позволяю!

– Я безусловно с вами, капитан! – отвечал я. – Ведь это и без того моя работа! Что до отца, то я сначала хотел бы прочитать, что он такого там написал. Помнится, как-то он сочинил один выдающийся, по его словам, сонет, а в итоге оказалось, что это ужасная дрянь…

– Ты что, вздумал издеваться надо мной?! – резко остановившись, вопрошал Лебядкин.

– Никак нет! – оправдывался я. – Я просто к тому, капитан, что вкусы разнятся, и во вселенной уже существуют вещи, написанные рукой моего отца, с которыми я категорически не согласен. Не буду скрывать, всё же, что ваш план мне очень импонирует…

– Яблоко от яблоньки, – сказал шеф и махнул на меня рукой. – Допустим, я попрошу его показать тебе черновик.

– Спасибо, капитан! Ценю ваше терпение!

Последняя фраза явно оказалась лишней. Лебядкин посмотрел на меня, как на какого-то морского гада, извивающегося в ведре с себе подобными, и громко цокнул языком.

– Тяжёлый ты малый, Муромский, – сказал он. – Я готов терпеть твою хвалëную честность до тех пор, пока в ней есть здравое зерно. Но предупреждаю тебя, если ты будешь мне хамить или ещё хоть раз попробуешь морочить мне голову своими шуточками, то мы с тобой просто-напросто подерëмся – как мужчина с мужчиной. Будь попроще, иначе я из тебя всё это дерьмо разом выбью! И мне будет плевать, что ты Серëгин сын, понял?

– Так точно, капитан, – вырвалось у меня само собой.

Каким-то образом шеф одной интонацией умудрился вызвать у меня иррациональный стыд за собственную скрытую браваду. Я стоял, не столько испуганный перспективой быть избитым, сколько сбитый с толку. Кажется, капитан только что вернул мне то, что я вчера отвесил Илюше, только сделал он это, в отличие от меня, спокойно и непринуждённо. Вот, чем настоящая власть отличается от воинственного кукареканья.

"Я тоже хочу уметь так делать!" – со всей ясностью вдруг осознал я.

Видя по моей реакции, что его слова возымели правильный эффект, Лебядкин сказал:

– Вот и хорошо. А теперь пошли. Мы почти на месте.

Юрисконсульта нашли в самом отдалённом секторе порта. Попасть сюда можно только через ворота, которые сейчас охраняют стражники, оставленные здесь после спешной эвакуации тела таласанца. Ребята отдали нам честь и пустили на территорию лодочного склада.

Сразу за крупным прямоугольным амбаром возвышается скала, уходящая в море. Дальше вдоль берега ходу не было – либо придётся огибать скалу вплавь, либо возвращаться назад и вставать на дорогу ведущую наверх в посёлок фамильяров. Прилежащая территория склада захламлена всякой всячиной – от стройматериалов до деталей и частей кузова самоходных экипажей. Деревянный причал уходит в море метров на двадцать. В самом его конце расположена механическая "лапа" – прибор для безопасного изъятия таласанцев из воды.

– Вон там он и висел, – сказал капитан. – Убит из арбалета с тридцати метров. Спецы сказали, что стреляли с крыши амбара. Мы туда пока не совались. Народ начал просыпаться, и пришлось свернуться, чтобы не поднимать лишний шум.

– Вы сказали, у него не хватало каких-то частей…

– Плавников. Медик заверил меня, что их отрезали уже после смерти. Орудовали тем же самым инструментом, что и в случае с Беорном.

– Ритуальным ножом?

– Скорее всего, – сказал капитан.

– Но почему преступник использует оружие урсов? – мой вопрос, казалось, напрашивался сам собой. – Может быть, он и сам урс?

– Почему бы не использовать хороший нож? – спросил в ответ капитан. – К тому же, не встречал я урса, который пользовался бы арбалетом. У них пальцы не пролазят в затвор, да и держать им его не слишком удобно. Разве что, модификация… Нужно будет опросить оружейников. Ладно. Пойдём обыщем амбар и залезем на крышу. Причал мы уже осмотрели. Там ничего интересного.

Внутри склада, открытого со стороны моря, мы увидели несколько рядов лодок, расположенных на специальных поставках. Некоторые висели на крюках, закреплённых на потолке. Слева вдоль стены стоят полки с инструментами. Там же хранятся изъеденные солью насосы, вёдра, якоря, канаты и прочие неизменные атрибуты морского дела.

По центру склада находится зона ремонта, но все еë верстаки пустуют. Кажется, здесь редко ведутся какие-то работы. Это место скорее похоже на кладбище кораблей, чем на их временное обиталище. На мой дилетантский вкус, бóльшую часть этих лодок можно смело списывать в утиль.

– Чуете, шеф? – спросил я.

– Что?

– Вот сейчас потянуло чем-то…

– Осмотрим лодки, – сказал капитан. – Начну со стороны моря, а ты двигайся мне навстречу.

Я направился в противоположную часть склада и открыл широкие ставни. Миллионы пылинок разом отразили ворвавшийся внутрь свет, на мгновение ослепив меня. Мне вроде бы становится лучше – сквозь муки похмелья чуть проклюнулся аппетит. Но двигаться всё равно лень. Найдя приставную лестницу, я с глухими стонами взобрался по ней к ближайшей лодке, укрытой плотной зелёной тканью. Там не нашлось ничего необычного.

– Интересно, что юрисконсульт забыл здесь ночью? – спросил я, волоча лестницу дальше.

– Я думаю, общался с кем-то, кому доверял, раз позволил поднять себя на лапе, – ответил Лебядкин. – Ух ты ж, ë-моë!

– Капитан?

– Иди сюда, Муромский.

Я поставил лестницу рядом с ним и поднялся повыше. На дне обследуемой шефом лодки лежали в загустевшем желе из собственной свернувшейся крови два тела, завëрнутые в парусину с ног до головы и обмотанные верёвками. Мне показалось, что убийца наспех пытался сложить из них древний символ инь-янь, но у него не хватило места, чтобы очертить круг. Несомненно запах исходил именно отсюда.