Этнофагия

– Приятного аппетита, – сказал я перед тем, как провалиться в сон прямо в одежде.

Спать в бронированной юбке – задача не из тривиальных, но благодаря смертельной усталости я справился с этим без больших сложностей. Они возникли уже с утра, когда я обнаружил, что моё тело больше не способно функционировать с прежней лёгкостью.

Маятниковые часы прозвенели прямо по центру моего мозга, взорвавшись миллионом болезненных брызг, мгновенно добравшихся до самых стенок моего черепа. На затёкших ногах остались следы от файлеуса, руки, спина и шея болели от изощрённых приёмов, которыми меня скрутили хасановцы, а голова гудела от их же затрещин. Надо отдать им должное, били они меня интеллигентно, так, что не осталось явных следов на лице. Тем не менее, внутри я был разбит всмятку.

Спал я, наверное, часа три. Даже Маркиз решил пропустить утренние побегушки, поскольку ждал меня допоздна. Но я не имею права на отдых. Я стою на страже мира, а мир, со всей, очевидностью, в опасности. К тому же, если я ничего не сделаю, то меня казнят. Поэтому выбор невелик – придётся идти на работу.

Я наскоро набрал холодной воды, умылся и побрился, отвоевав себе таким образом немножко утраченной харизмы. Мой хвалёный аппетит куда-то пропал, поэтому я отправился в Корпус на голодный желудок и путь этот проделал в автоматическом режиме, не видя никого и ничего вокруг себя. Где-то на площади я стал отмечать, что краски необычайно блеклы для этого часа и, подняв голову вверх, понял, что небо затянули серые облака.

Погода вторит моему настроению. Я что, действительно персонаж сказки?

Эх, какая нелепость! Откуда это бестолковое желание оказаться главным героем истории? Мало мне приключений?

С другой стороны, будь я в сказке, то мог бы надеяться на высшую справедливость…

Хотя, кто сказал, что высшая справедливость придётся мне по нраву?

Сбитый с толку этими горе-философскими размышлениями я кое-как доковылял до здания Корпуса, где новобранцы фамильяры и урсы мастерили сцену из деревянных досок. Двигались они не сильно лучше меня, и видно было, что вчера они выпили больше обычного. Шатры, вставшие на площади на время работы приёмной комиссии, никуда не делись. Значит, сегодня действо будет продолжено, а Лебядкин скорее всего произнесёт речь.

Представив реакцию шефа на мою историю, я встрепенулся. С чего начать мой рапорт? С визита к Шатовым, конечно. Начну с хорошего, в середине будет небольшой провис, зато ближе к концовке хорошие парни снова оказываются на свободе! Отличный план, не так ли?

Кого я обманываю? Мне конец! Я должен был вернуться с докладом вечером, а возвращаюсь утром – без оружия и с приговором от Али Хасана, который теперь официально оповещён мною о политических планах Лебядкина. И я считал себя шпионом иллюминатов? О чём я думал? Позор мне! Ох, позор…

Чувство стыда разбудило во мне что-то ещё, некое неопределённое воспоминание о забытом мною обязательстве. Да, шеф просил меня вернуться с докладом, но была ещё какая-то причина, по которой я хотел вернуться в Корпус…

Чен Чен и Яннис! Я же оставил их в камере! Да, фамильяров должны были покормить, но дальнейших распоряжений на их счёт я не дал, поэтому они скорее всего ещё там… Нужно их навестить!

Я решил сделать это незамедлительно, но оказалось, что капитан уже взял свидетелей под личную опеку и забрал мой отчёт об их допросе. Сознавая неизбежность контакта с высшими силами в его лице, я вооружился бумагой и отправился в комнату для допросов писать самый длинный рапорт в своей жизни.

Когда с ним было покончено, мой измученный организм начал подавать признаки жизни в виде совершенно остервенелого чувства голода, которому, к сожалению, было суждено мучать меня как минимум до обеда. Нужно было думать об этом раньше… Сжимая в руках листки, исписанные попытками оправдать собственное фиаско, я походкой живого мертвеца направился на второй этаж в кабинет шефа.

Там был посетитель, но, несмотря на это, капитан позволил мне зайти. Я встал у двери под его тяжёлым взглядом, в котором таилось столько всего, что у меня перехватило дух.

– Это старший сержант Муромский, – представил он меня сидевшему напротив него полному лысому мужчине в дорогих тканях.

"Где твой меч, сволочь?" – спрашивали его глаза.

Я отдал честь.

– Он знает Андрея, – продолжил Лебядкин. – Не так ли, Артём?

– Так точно, капитан, – ответил я.

Я понятия не имел, о ком идёт речь.

– Вот, скажи, Артём, разве он создаёт впечатление малолетнего преступника?

Тон шефа предполагал только один правильный ответ.

– Нет, капитан, нисколько.

– Парень из другого теста, правильно я говорю?

– Совершенно верно.

Гость озабоченно разглядывал этот спектакль, теребя ткань своей богатой накидки. В комнате не было жарко, но его лысина покрылась испариной.

– Я согласен отчасти, – сказал он. – Клуб мастера Тельмана – действительно жёсткое место. Но это именно то, что нужно моему сыну! Он совершенно размяк от роскоши и стал ни на что не способен!

– Господин Дудочник! – откинувшись на спинку стула и разведя руки в стороны, сказал Лебядкин. – Я не пытаюсь вас воспитывать и тем более не говорю вам, как воспитывать своего сына. Я просто указываю, что он там – инородная субстанция, и они это чуют. Это может плохо для него кончиться. Вы должны приглядывать за своим сыном, если хотите, чтобы с ним всё было в порядке. Эти люди никогда не примут его и бросят в огонь первым, когда потребуется жертва. Я бы рекомендовал другое место для развития его мужского начала, – сказав это, Лебядкин принял более непринужденную позу. – Например, он может стать кадетом Корпуса Стражей.

Наконец-то мне стало ясно, с кем разговаривает капитан! Анатолий Дудочник – глава синдиката производителей конопляной бумаги и тканей. Марат приводил его сына для допроса вместе со вторым, лысым парнем с царапиной на бицепсе.

– Подумайте об этом, – напутствовал гостя капитан. – Дисциплина, воля, субординация, отвага и терпение – всё это культивируется здесь. И, в отличие от конторы Тельмана, у нас этим заняты не какие-нибудь сосунки, которые возомнили себя воинами света, а профессиональные стражи. Артём, что скажешь о своём обучении?

– Лучшее время в моей жизни! – ответил я.

Я не лукавил. Многое прояснилось в моей непутёвой голове в ту пору.

Анатолий Дудочник положил руки на свои толстые ляжки и сказал:

– Но вы делаете стражами фамильяров. Это что же, мой сын будет учиться с ними за одной партой?

Капитан, должно быть, готовился к подобным вопросам, потому что ответил мгновенно:

– Только на тех дисциплинах, которые будут общими для людей и зверолюда.

– Это абсолютно неприемлемо! – сказал Дудочник громче, чем нужно, и встал, толкнув свой стул назад со скрипом и грохотом.

Лебядкин не шелохнулся. Он спокойно смотрел на своего посетителя, ожидая аргументов.

– Люди не должны учиться вместе с…с этими! – заявил промышленник. – Делайте, что хотите со своими детьми, если вам на них плевать, но мой сын будет заниматься вместе с такими же, как он, а не с говорящими собаками и медведями!

– Я вам битые полчаса объясняю, что Андрей вовсе не такой же, как отморозки из "Дитя Человеческого". Я знаю эту публику. Они его не примут!

Дудочник скорчил мину презрения и возмущённо затараторил, задрав подбородок:

– И что же, это сразу означает, что он такой же, как эти ваши любимые зверюшки?

– Зверолюд составляет пятнадцать процентов населения островного Альянса, – сказал Лебядкин, чуть склонившись вперёд. – Бо́льшая часть тех, кто подал вчера заявку, знает русский язык лучше любого из тех, кто занимается у Тельмана; и половина этой части, так же свободно владеет ещё и таласанским.

– Это всего лишь трюки, – отмахнулся Дудочник. – Можно надрессировать кого угодно. Человек – это совершенно другой уровень!

– При этом, сыночка своего надрессировать никак не выходит, так?

А вот это было грубо. Видимо, был достигнут некий предел терпения шефа.

– Что вы сказали? – возмутился гость.

– Ровно то, что вы слышали, Анатолий Сергеич! – сказал Лебядкин и встал из-за стола, мгновенно заполнив собою всё пространство. – Я устал объяснять очевидные вещи взрослому человеку. Обвинений вашему сыну предъявлено не будет. Моё предупреждение вы получили. Делайте с этим, что хотите, вы свободный человек. Но дальнейший разговор я нахожу бессмысленным. Вас сопроводят.

Шеф указал промышленнику рукой на выход.

– Доберусь как-нибудь сам! – надменно бросил Дудочник и вышел из кабинета, не закрыв за собой дверь.

– Шеф, я…

– Рапорт! – потребовал Лебядкин и вытянул перед собой свою гигантскую лапищу. – И закрой дверь!

Я сделал, как велено, пересёк кабинет в пару шагов и передал ему бумаги. Взвесив моё послание, он спросил:

– Это что? Поэма? Почему так много?

– У меня был очень насыщенный вечер, капитан, – сказал я. – И, кажется, я угодил в неприятности…

– Ну, – сказал шеф и сел обратно за стол. – Что за неприятности? В двух словах, пока я не вник в твою писанину.

– Али Хасан назначил мне Суд Кенгуру.

Глаза капитана округлились.

– Это что же?.. Уже через пять дней? – неожиданно для меня спросил он.

– Да. Я думал, вы спросите, за что…

– Это я узнаю из рапорта, – сказал капитан. – Если я правильно понимаю, Али Хасан собирается вытащить гнойник на поверхность и нашёл подходящий повод, чтобы собрать всех капитанов в одном месте. Это будет не суд, а референдум, совет, и вовсе не о твоей участи, Артём, а об участи всего Альянса! События ускоряются слишком быстро. Мы должны предпринять решительные шаги…

– То есть, он в курсе ваших планов по созданию Республики? – рискнул спросить я.

– Почему ты спрашиваешь?

– Ночью я оказался в бомбоубежище старых людей. Хасановцы меня там застукали. Я видел древнее оружие. Вероятно, рабочее, или близкое к этому. Не знаю, сколько там его и какого именно типа, но теперь оно принадлежит им. Было бы лучше, если бы мы с ними были на одной стороне, так?

Лебядкин посмотрел мне в глаза в поисках лжи.

– Как ты оказался в грёбаном бомбоубежище? Я же послал тебя к инженерам!

– Всё есть в рапорте, – пообещал ему я. – В мельчайших деталях.

Лебядкин взглянул сначала на кипу бумаг в своей руке, затем на меня, и снова на рапорт. Сделав обречённый вдох, он сказал:

– Ты не умеешь отличать главное от второстепенного, Муромский!

– Согласен, – буркнул я.

– Пошёл отсюда вон за новым оружием, – сказал шеф, садясь обратно за стол. – И зайди на псарню, там с твоей собакой творится какая-то чертовщина.

– С моей собакой?! – удивился я.

– А кто просил взять пса с собой? Я? – спросил Лебядкин. – Жду на сержантском брифинге через полчаса. Пошёл!

Я отдал честь и вышел из кабинета.

Странно, но я ещё жив, и даже не понижен в должности. Мне казалось, что шеф будет в ярости. Наверное я чего-то не понимаю, или же у него есть проблемы посерьёзнее.

Взять хотя бы Дудочника и его сынишку. Лебядкин явно пытался наладить связь с крупным игроком перед большой бучей и предлагал ему своё покровительство. Но промышленник отверг предложение, причём в довольно грубой форме. То ли толстяк и впрямь не понимает, к чему идёт нынешняя ситуация, то ли связан обязательствами с теми, кого капитан собирается низвергнуть. Время покажет.

Первым делом я заскочил к лейтенанту Пшеницыну и смиренно попросил новый меч, пистолет и шлем. Смиренно – потому что только так можно было получить у него что-либо. Пшеницын был идеальным бюрократом и ко всему содержимому оружейки относился, как к личной собственности.

– Что-то я не вижу, чтобы ты сдавал оружие, а уже собрался получать! – сказал он в ответ на мою просьбу.

Его вытянутое лошадиное лицо, как и застывшее на нём выражение триумфа, буквально умоляли о хорошем пинке.

– Я и не сдавал, – подтвердил я. – Оно было утрачено в ходе задания. По распоряжению капитана, мне следует выдать новый комплект.

– Оригинал распоряжения можно увидеть? – попросил Пшеницын.

Мы стоим в окружении десятков пистолетов, мечей и комплектов формы, а он задерживает меня здесь так, будто я забираю последнее!

– Это было устное распоряжение.

– Тогда ничем помочь не могу, – сказал Пшеницын. – Эдак любой придёт и скажет, что капитан велел выдать ему оружие. Сейчас здесь столько ошивается левой публики, что неизвестно, чего ждать!

– Но лейтенант! – сказал я в праведном возмущении. – Мы работаем вместе несколько лет!

– И ты до сих пор ничего не понял?

Помолчали.

– Понял, – сказал я и вышел из оружейки ни с чем.

Пшеницын был прав, но не то, чтобы очень. Ему не обязательно было записывать приёмку, чтобы выдать мне новый комплект. Достаточно было указать в журнале серийные номера полученных мной экземпляров. На самом деле, не было такого нормативного акта, который говорил бы, что у одного стражника может быть только один комплект оружия на руках. Я учился на юридическом и точно это знаю. Этот вопрос остро обсуждался, когда вскрылись хищения патронов, но правила так и не изменили.

Однако спор с этим благородным слугой придуманных им самим правил попахивал бесполезной тратой времени, а поскольку время, в свете грозящего мне разбирательства, приобрело особую ценность, то я не стал бодаться, а вместо этого отправился прямиком на псарню.

Моё ночное бдение снова дало о себе знать приступами ломоты во всём теле. С трудом спустившись по лестнице на первый этаж, я миновал дежурного и вышел во внутренний дворик. В дальней его части, в том месте, которое сейчас скрыто от меня растущим здесь огромным дубом, была дверь, ведущая в отдел кинологов, который стражи между собой называли псарней. Оттуда, пройдя здание насквозь, я смогу попасть на их тренировочную площадку – она находилась снаружи, позади здания Корпуса, бывшего, по сути, настоящей крепостью посреди города.

А ведь здесь можно довольно долго держать осаду, подумалось мне почему-то. Да уж… Не хотелось бы стать свидетелем такой ситуации! Предчувствия мои, однако, твердили, что подобное развитие событий вполне возможно. Тьма неопредёленности сгущалась над Симпаном и всем Альянсом, и каждый из живущих ощущал это в мельчайших изменениях быта и окружающей действительности. Растут цены. Расцветает преступность. Народ распадается на группы, которые друг друга открыто ненавидят. И даже небо, словно чувствуя грядущую беду, вдруг покрасило мир в оттенки серого.

Входя на псарню, я сразу же ощутил запах сырости, смешанный с резким ароматом шерсти и собачьего дерьма. Дверь скрипнула на старых петлях, и за ней открылось помещение, где время словно остановилось. На стенах были видны обветшавшая краска и трещины в кирпичах. Пол выложен грубыми досками. У входа стояло ведро с водой, а рядом – несколько тряпок, которые когда-то были чьей-то одеждой.

Прихожая плавно переходила в коридор, ведущий наружу. Оттуда доносился непрерывный собачий лай. Пройдя чуть вперёд, и свернув направо, я попаду в кабинет главного кинолога, а по левую руку расположено несколько закрытых комнат для передержки.

Дворик снаружи, куда я заглянул через решетчатую дверь, напоминал крепость в миниатюре – эдакий аппендикс на теле Корпуса, если смотреть на него сверху. В центре был устроен настоящий тренировочный загон. Клетки, сделанные из прочного металла, стояли рядами вдоль забора из блоков кораллового бетона. В каждой клетке было по собаке, и все они находились в крайней степени возбуждения. Больше всех бесновался пёс, который помог мне найти труп Беорна. Бедняга заливался уже почти беззвучным лаем. Я сразу понял, что он и был источником беспокойства для остальных, включая нескольких кинологов, собравшихся метрах в пяти от его клетки и пытавшихся что-то обсуждать в стоявшем во дворе шуме.

Я толкнул дверь, и она оказалась не заперта. Кстати говоря, это нарушение мер безопасности. Ну и ладно. Не моя вотчина. Оказавшись во дворе, я сразу же направился к местным специалистам сквозь полосу препятствий.

– Как ты сюда зашёл?! – возмутился Петя-Саша.

Да, именно так его и называли. Почему – не имею ни малейшего представления. Он работал здесь задолго до меня и проработает ещё столько же, нисколько не меняясь год от года. Всё та же залысина, та же неухоженная борода и хитрый взгляд. Одним словом, Петя-Саша.

– Всё в порядке, я безоружен, – пошутил я и сразу понял, что, если хочу быть услышанным, то говорить нужно значительно громче. – Дверь открыта нараспашку, в дежурке никого нет!

Петя-Саша что-то бормотнул себе в бороду и крикнул своему коллеге сквозь собачий лай:

– Касторыч! Ты заходил последний?

– Да нет! – ответил тот. – Ты и заходил.

– Пэ. Пэ-пэ, – пропел Петя-Саша. – Ну значит такой я молодец! Зачем пожаловал, Артёмка? У нас, видишь, тут собачка умом тронулась. Орёт со вчерашнего дня, уже голоса нет, а всё равно орёт! Не спит, еду не берёт, огрызается. Других собак с ума сводит. Думаем её отсадить для начала!

– Так это всё-таки она или он?

– Собачка-то?! Ну, это кобель, если ты об этом. Просто я их всех так называю! Собачки. Потому что они хорошие мальчики и девочки. В основном, – добавил он, глянув на клетку с беснующимся псом. – А собаки – это те, кто выписывает нам бюджет! Псарня всмятку, а Пшеницын всё жмётся так, будто из собственного кармана выкладывать приходится!

– Согласен, – сказал я. – Это у него не отнять.

– Да у него вообще ни хрена не отнять! – заключил Петя-Саша. – Ну да ладно. Ещё раз спрашиваю, зачем пожаловал? У нас тут как бы дела!

Для этих людей подобный уровень шума, видимо, был в пределах комфортной нормы. Но я, если честно, ввиду моих ночных похождений, начинал испытывать физическую боль от стоявшей вокруг какофонии. Казалось, ещё минута, и я сойду с ума и присоединюсь к этому бесноватому хору и в безумном экстазе начну лаять на серое небо.

– Можем мы выйти отсюда на минуту? Всего на минуту. Мне хреново.

Петя-Саша понимающе кивнул, пообещал коллегам вернуться, и вывел меня обратно в коридор подальше от суеты.

– Ну? – спросил он, когда мы оказались у самого входа на псарню. – Так это твой, что ли, пёсик?

– Он помог мне найти труп режиссёра Беорна, – сказал я. – Вполне вероятно, что он принадлежал ему.

– Помог? – переспросил Петя-Саша. – Это как? Предложил свою помощь, сказал: "Так и сяк, Артёмка, тушка Беорна лежит там-то и там-то"?

– Смешно, – сказал я.

– Ну я реально не понимаю, что ты пытаешься мне сказать, ты уж прости. В зоологии не принято приписывать зверю хотелки и уж тем более желание поделиться информацией, – сказав это, Петя-Саша развёл руками. – Это, батенька, называется антропоморфизм.

– А фамильяры, урсы, таласанцы? – не в силах сопротивляться этой дискуссии, спросил я. – В их-то способности это делать ты не сомневаешься?

Петя-Саша сморщил нос. Так он делает, когда не знает точного ответа на вопрос.

– Они более продвинутые, – сказал он. – У них почти человеческие мозги, насколько мы можем судить. Если честно, сходство просто жуткое, наводящее на всякие нехорошие мысли об их происхождении. У зверолюда гораздо больше общего с нами, чем с собственными предками. Это, прямо скажем, неестественно… Но оставим это умствование. Что там с собакой?

Снова он предложил интересную тему и резко с неё соскочил. В этом весь Петя-Саша.

– Я считаю, что этот пёс запомнил запах убийцы и умеет брать след, – сказал я.

– И? Какой от этого толк, если он бросается на людей?

– Вдруг он чует здесь что-то такое, что может напоминать ему об убийце? Он очень беспокойно себя вёл тогда, но потом совершенно расслабился и даже поехал с нами в экипаже. Он не дикий. Это домашний пёс, который скучает по своему хозяину и пытается нам что-то сказать, но не может, и сходит от этого с ума.

Петя-Саша в открытую рассмеялся.

– Да ты телепат, Артёмка! Не думал я, что ты умеешь читать мысли животных. Столько лет работаю, но сам так и не научился. Поделишься секретом мастерства?

Я пропустил эту колкость мимо ушей и продолжил думать вслух:

– Может что-то изменилось вчера в обстановке? Что-то принесли новое или я не знаю…

– Хм…, – вдруг промычал Петя-Саша тоном, лишенным скепсиса. – Ну вообще, там всё сейчас угваздано поглотителем запахов, поскольку у Касторыча руки из задницы растут. Как раз вчера он его там и пролил.

– Интересно, для собаки отсутствие запаха – это тоже запах? Как чёрный цвет?

– Если ты хочешь знать, может ли собака учуять поглотитель запахов, то ответ – да.

– А где вы берёте этот самый поглотитель запахов? – спросил я.

– Я купил его у химика по имени Витольд Шпинбергбо́цен. Он держит аптеку здесь неподалёку на Зелёной улице.

– Как, говоришь, его зовут?!

– Не заставляй меня повторять это! – воскликнул Петя-Саша. – Странный тип. Я имею в виду, очень странный. Но в плане смесей и веществ – гений.

– Спасибо! – сказал я, не веря своей удаче. – Уверен, если пса пересадить, то он успокоится. Я вернусь его проведать!

– Договорились, – сказал Петя-Саша и выпроводил меня наружу, закрыв псарню изнутри.

К этому времени капитан уже собрал всех сержантов во дворе. Я оказался на брифинге безоружный, но вооруженный первой полноценной зацепкой. Если честно, мне казалось, что всё произойдёт наоборот, но так даже лучше, правильно?

– Почему до сих пор не при оружии? – возмутился шеф, проходя мимо меня.

Построения ещё не было, поэтому пока царила неформальная атмосфера.

– Лейтенант Пшеницын отказался выдать мне комплект на основе устного постановления и потребовал официальную бумагу.

– Ах, вот, как, – сказал Лебядкин, как мне показалось, чуть удивившись такому повороту.

– Кроме того, – позволил себе добавить я. – На псарне парни жалуются на плохое снабжение с его стороны.

– Что-нибудь ещё? – почти издевательским тоном поинтересовался шеф.

– Если речь про Пшеницына, то он выдал мне рваный доспех! – выпалил вдруг Марат.

– Это у него запросто! – поддакнул Бацев.

– Отставить разговорчики! – гаркнул капитан. – Вы знаете, как писать докладные записки! Не нужно мне здесь устраивать базар!

Воцарилась тишина, нарушаемая лишь шумом листьев гигантского дуба, под сенью которого проводилось наше собрание.

– С лейтенантом я поговорю, – сказал капитан уже более человечным тоном. – Все, кому нужно что-то обновить – напишите мне список необходимого для себя и своих прямых подчинённых. Но в следующий раз вместо того, чтобы расписываться за рваный доспех, проверяйте всё самостоятельно и требуйте замены, если видите нарушение! Не надо молчать о проблемах, и они не превратятся в систему. Вам это понятно?

– Так точно, капитан, – ответил ему наш нестройный хор.

– Стройся!

Мы подчинились. Лебядкин отошёл, чтобы его было лучше видно всем, и громогласно заговорил:

– Ввожу в курс дела! Наш уважаемый мэр, находящийся под влиянием небезызвестных ростовщиков Штольцев, требует, чтобы мы выдали таласанцам в качестве жеста доброй воли троих хулиганов, задержанных во время спектакля за то, что они бросали в актёров камнями. Моя позиция заключается в том, что ребята нарушили законы Симпана и, следовательно, должны быть осуждены здесь, а не где-то посреди океана, где их, со всей очевидностью казнят за то, чего они не делали. Есть ли у кого-нибудь идеи, отчего наш замечательный градоначальник так одержим идеей сбагрить этих троих подальше?

– Чтобы заткнуть им пасть! – горячо воскликнул Марат.

– Вот именно! – согласился шеф. – А зачем?

– Чтобы они молчали!

– Ну разумеется, Марат, но о чём?

– О том, что он их и нанял?

– А зачем он их нанял?

– Чтобы они кидали камнями в актёров?

Лебядкин буркнул себе под нос что-то грубое, но продолжил цепочку наводящих вопросов:

– А какую цель преследовал Ван дер Ваальс, способствуя срыву пьесы, которую он сам же лоббировал и продвигал?

– Я не понимаю, шеф, – сдался Марат, тряся чёрными кудрями.

Остальные молчали. Шеф смотрел на нас, как на идиотов.

– Штольцы навязали кредит заведомо провальной постановке заведомого глупца Беорна и обещали адвокату Лаврецкому заведомо выигрышное дело, на всякий случай подсадив в публику провокаторов – тех троих, о ком идёт речь. Мэр хочет выдать их таласанцам, чтобы скрыть участие Штольца, и получить откат. При этом директор Амфитеатра, находящегося в подчинении городского вече, вынужден будет отдать его Штольцам за долги. Мы наблюдаем хитроумную схему захвата городской собственности в частные руки. Наша задача, как стражей Симпана – предотвратить это беззаконие! Амфитеатр – это не только памятник культуры, но мощное средство пропаганды. Суд над упомянутыми хулиганами состоится завтра вечером. Если они дадут показания публично, то мы раскроем порочную связь между мэром и Штольцами и сохраним Амфитеатр в ведении города. Поэтому одна из ваших задач сегодня и завтра – обеспечить их полную, абсолютную безопасность! – капитан изучающе посмотрел на нас, убеждаясь, что до каждого дошёл смысл сказанного. – Теперь перейдем к городским мероприятиям. Сегодня большой день! Я произнесу речь перед новыми кадетами и всеми гостями Корпуса. В программе музыканты, актёры, викторины, вот это вот всё. Расстановка сил стандартная для подобных мероприятий. Сценарий и диспозицию получите у Пшеницына. Кто-то из вас должен остаться с заключёнными на всё это время. Усильте охрану Корпуса младшим составом, но предварительно пусть расставляют заграждения по меткам. Предотвращайте любые провокации – они всенепременно будут. На случай больших волнений и серьезных преступлений разрешаю использовать огнестрельное оружие. Всем всё ясно?