Этнофагия

Я пошёл вслед за ней и понял вдруг, какие именно ассоциации разбудили во мне эти тленные миазмы.

– Склеп, – сказал я. – Пахнет склепом.

Настя бросила на меня короткий взгляд, но ничего не сказала. Мы сделали несколько шагов вглубь коридора, и вдруг она остановилась, так резко, что я чуть было не сбил её с ног.

– Тут лестница.

Я выглянул из-за её плеча. Стальные решётчатые ступеньки вели куда-то вниз. Поручни сделанные из матово-серых металлических трубок крепились к стенам, на которых через равные промежутки висели пыльные стаканы погасших сотни лет назад ламп. У потолка были закреплены какие-то шланги или провода. Отсюда не видно дна, и это не вызвало ни единого позитивного отклика в моей душе.

– Дай, пожалуйста, лампу, – попросил я.

– Зачем?

Я не счёл нужным объяснять, поскольку уже сказал волшебное слово.

– Просто дай, – мягко потребовал я.

Настя поджала губы, но подчинилась. Получив в руки источник света, я вернулся ко входу и осмотрел открытую нами дверь изнутри.

Табличка, которую я там обнаружил, гласила:

***

EMERGENCY EXIT

In Case of Emergency:

1. Stay calm and move quickly but safely.

2. Follow the illuminated signs.

3. If smoke is present, stay low to the ground.

4. Assist those in need as you exit.

This Door is Alarmed.

For Your Safety, Do Not Re-enter the Bomb Shelter Until Cleared by Authorities.

***

– Что там написано? – услышал я голос Насти позади себя.

Она не оставала от меня ни на шаг и случайно коснулась моей руки своим животом, вызвав тем самым каскад мурашек, которые так и остались моим маленьким секретом.

– Тут говорится, что это аварийный выход из бомбоубежища, – ответил я, не отступая от неё.

– Что же это за бомбы, что скрыться от них можно только в подземелье?

"Бомбами" на Паросе называли праздничные петарды. К счастью ли, к беде ли, наука о взрывчатых веществах была практически полностью забыта. И хотя порох и селитру Альянс использовал довольно широко, современному человеку, никогда не видевшему архивных изображений последствий бомбардировок, будет трудно поверить в существование подобных сил.

– Химическое и ядерное оружие – никогда не слышала о таком?

– Откуда мне знать про какое-то там ядрёное оружие? – раздражённо ответила Настя. – Я учила катехизис Всеединства, когда другие дети ходили в обычную школу.

– В школе это не изучают. Но ты что, вообще ничего не знаешь о мире до Коллапса?

– Знаю побольше других! – насупилась она. – Просто оружие не входит в область моих интересов.

– Но оно повсюду, – заметил я. – Всё может стать оружием, от карандаша до философии!

– Я не обязана с этим считаться!

– Не обязана, – согласился я, помедлив.

Я задумался о том, какие же мы с ней разные. Как сильно отличаются миры, которые мы создаём в своих головах на основе наших знаний и наблюдений! Попытавшись представить себе вселенную глазами Насти – мир, в котором астрология имеет вполне достаточное обоснование, мир, где я рисую себя голышом, сидя перед зеркалом, мир, в котором мои мысли и слова могут звучать как последовательность свистков и щелчков – я потерпел полное и безоговорочное фиаско.

"Нет, я её совершенно не понимаю".

В таких случаях я обычно говорю что-нибудь нейтральное и самоочевидное, что-то такое, с чем могли бы согласиться даже последние психи. Этому меня научило общение со старшим братом. Так проще вернуть иллюзию взаимопонимания, в которой я, если честно, предпочитаю пребывать большую часть времени, проведённого в чьей-либо компании.

– Никто никому ничего не обязан, если только он сам этого не обещал, – добавил я после очередного раздумия. По крайней мере, она не стала спорить – уже хорошо!

Я хотел было отвернуться от таблички, как вдруг моё периферийное зрение выхватило странные отметины снизу двери. Присев на корточки, я разглядел их поближе. Что могло оставить такие повреждения на столь крепкой стали? Тогда я опустил взгляд ниже и увидел под огромным слоем пыли на полу пятна высохшей крови.

– Похоже, кто-то пытался выйти, и ему этого сделать не дали, – предположил я. – Пожалуй, я поведу. Пропусти.

Настя снова не стала спорить, и я, вытянув перед собой лампу, нырнул в неизведанное.

Лестница увела нас ещё метров на десять под землю, и вдруг я выхватил среди правильных индустриальных форм предметы, имевшие явно биологическое происхождение. Я цыкнул и жестом попросил Настю остаться здесь, а сам спустился пониже, чтобы разглядеть свою находку. Там моим глазам открылась дикая картина, словно пришедшая в наш мир из чьих-то больных кошмаров.

Небольшая площадка перед очередной массивной дверью, была усыпана человеческими останками, брошенными как попало. Такое ощущение, что здесь специально складывали тела, чтобы перекрыть путь к выходу особенно суеверным. Хотя, "складывали", пожалуй, неудачное слово. Больше было похоже на то, что их сюда швыряли прямо поверх старых, не особенно заботясь о памяти об усопших, как и об эффективности используемого пространства.

В одной из старых книг я видел изображения мумий. Некоторые из этих несчастных были очень похожи на них. Истлевшая одежда на трупах едва прикрывала их сухие кости, обтянутые остатками высохшей кожи. Те, что лежали снизу, давно почернели и почти полностью разложились. Затхлый смрад, царивший здесь, определённо исходил отсюда. Но, похоже, что открытая нами дверь всё же впустила сюда достаточное количество воздуха, поскольку я мог спокойно дышать, находясь рядом с этой ужасающей братской могилой.

Я услышал осторожные шаги позади себя и вспомнил про Настю. Она спускалась ко мне, прикрыв ладонью рот.

– Что здесь случилось? – прошептала она в ужасе.

Я наспех изложил свою версию.

– Думаешь, это те, кого убили там, внутри? Преступники?

– Не знаю, – ответил я. – Мне кажется, некоторые из них совсем маленькие. Дети…

Мы стояли и молча разглядывали представший перед нами калейдоскоп ужасов. Ни я, ни Настя не хотели формулировать никаких предложений, связанных с нашими дальнейшими действиями.

Но стоять здесь до утра тоже не выход.

– Лампа не вечная, – напомнил я, разорвав плотную тишину, нависшую над этим мрачным могильником. – И напоминаю, что мне ещё кормить кота.

Упоминание о Маркизе чуть развеяло атмосферу безнадёги и ужаса, поселившуюся в наших сердцах. Где-то там всё ещё есть живые, которым мы нужны. Этих людей, увы, уже не вернуть…

– Надо попасть внутрь, – твёрдо заявила Настя. – Это всё равно должны быть мы. Сейчас или потом.... Это придётся убрать.

"Это?!" – подумал я так громко, что чуть не сказал вслух. Настя, видя моё возмущение, поспешила объяснить своё небрежное отношение:

– При церкви, в которой я росла, всегда было похоронное агенство. Перемещение мертвецов – часть повседневности. Уверяю тебя, эти люди выглядят лучше большинства из тех, кто к нам поступал… Они ещё скажут нам спасибо, когда мы их похороним.

Ну конечно! Как я не подумал об этом? Верующим, должно быть, гораздо проще относиться к смерти, ведь они верят в жизнь иную. Это для меня эти кости – последнее, что осталось от их владельцев. Люди и есть их тело, всё оно вместе, включая нервы, кожу и кости. Для Насти же останки, обнаруженные нами, были всего лишь бренной оболочкой, вместилищем чего-то более ценного, чем плоть, и теперь покинувшего этот мир ради более полноценного опыта. Что ж, воистину, блажен тот, кто верует!

– Не помешало бы побольше света, – сказал я, собрав волю в кулак. – Я бы вернулся сюда с необходимым оснащением, взял с собой мешки и инструменты и развесил бы на стенах факелы. Так невозможно работать. О чём вы думали вообще, когда планировали исследование этого убежища?

– Я думала, что мы найдём, где здесь включается свет, найдём ком… компьютер и ты скажешь, работает он, или нет! – повысив голос, сказала Настя. – Откуда мне было знать, что за дверью будет тоннель в ад?

– И что же ты предлагаешь? – спросил я, не желая верить в то, что услышу.

– Я предлагаю начать разгребать. Сделаем столько, сколько успеем, пока есть свет.

Эту работу я бы не поручил даже злейшему врагу. Люди рассыпа́лись в прах у меня в руках. В бледном свете единственной лампы мне то и дело чудились ожившие гримасы мертвецов. Я отрывал им конечности и сгребал их в кучу справа от двери. Настя занималась левой стороной. Было душно, и я начал обильно потеть. Когда с большей частью крупных частей было покончено, оголился пол, покрытый плотным слоем некоей засохшей субстанции бывшей когда-то частью этих тел.

– Откроем, – сказала Настя и схватилась за металлическое кольцо со своей стороны.

В этот раз замок поддался без больших затруднений. Я схватился за массивную ручку и дёрнул дверь на себя. Вопреки моим ожиданиям, новый поток нестерпимой вони не сбил меня с ног. Напротив, дверь чуть приоткрылась, и возникшая тяга сразу же захлопнула её. Мы провозились с ней ещё несколько минут прежде чем смогли надёжно закрепить вход, открыв дверь нараспашку. Для этого пришлось сгрести мертвецов с настиной стороны в более плотную кучу.

Лампа продолжала гореть, и в ней всё ещё оставалось много масла. Похоже, что она могла проработать ещё несколько часов. Честно говоря, это меня расстроило. Мне совсем не нравилось то, что мы здесь обнаружили, и все мои инстинкты кричали, что отсюда нужно срочно уходить, пока не обнаружилось чего-нибудь похуже.

За дверью нас ждал очередной коридор с кафельным полом. Бетонные стены были изрисованы надписями на разных языках. Буквы разного размера громоздились друг на друга, будто ведя какой-то спор. Часть надписей была на англише. Я разобрал несколько. Одна из них, самая крупная, гласила: "WE'RE DOOMED".

Сделав небольшой зигзаг, коридор вывел нас к развилке. Справа был вход в какое-то помещение, слева очередной поворот, ведущий дальше вглубь бомбоубежища. Я пошёл направо и обнаружил там ещё один труп, лежавший напротив чего-то, подозрительно напоминавшего алтарь. Деревянная фигура человека, прибитого к кресту, возвышалась над нами, с укоризной разглядывая всё происходящее. По комнате были разбросаны стулья и всякий мусор. С обеих сторон альтаря стояли почти догоревшие свечи. Спички, которые я использовал, были сделаны из смеси бертолетовой соли, сульфида сурьмы и гуммиарабика. Они страшно воняют, но ради улучшения обзора я готов был потерпеть.

Труп оказался самоубийцей. Он сжимал в руках какое-то навороченное старинное ружьё, направленное в область шеи. Нижняя челюсть была раздроблена, а сам череп расколот в области затылка сквозной пулей.

Оружие! Вот та находка, которая изменит правила игры. Глядя на обстановку, я очень сомневался в том, что мы обнаружим здесь рабочее электрическое оборудование. Похоже, что местные и сами под конец своей жизнедеятельности перешли на примитивные источники света. А вот об оружии такого сказать нельзя. Здесь сухо, следов какой-либо коррозии на железе нет. Даже если эта штука уже не стреляет, наши спецы разберут её на части, изучат вдоль и поперёк и, чего уж там, вполне вероятно, что починят.

Да уж! Не этого ожидает Рафаэль от нашей небольшой операции.

Настя потянула меня к выходу.

– Пойдём, – сказала она. – Тут ничего нет.

– Я бы так не сказал, – ответил я. – Но, так и быть, пошли.

Мы вернулись в коридор и двинулись было дальше, как вдруг услышали позади себя какие-то звуки. Что-то скрежетало и стучало и явно приближалось к нам. Настя впилась мне в бицепс обеими руками, и я почти ощутил, как её душа ушла мне в пятки. Меня снова пронзили мурашки, но на этот раз их природа была совершенно иной. Насколько я помню, единственные люди, которых мы здесь обнаружили, были мертвы. Мой скептический разум мгновенно отбросил версию с живыми мертвецами, и тогда я понял, что мы действительно находимся в опасности. Кто бы сюда ни шёл, он здесь находиться не должен. Как бы в подтверждение моим мыслям из темноты прозвучали гулкие голоса, явно принадлежавшие здоровым взрослым людям. Слов я разобрать не смог. Похоже, они нашли груды костей, сваленные у входа.

Я достал пистолет и направил перед собой. Шаги затихли в тот момент, когда новоприбывшим стало видно отражённый свет, добивающий до них из-за угла.

– Именем Али Хасана и всего человечества! – прогремел суровый мужской бас. – Сдавайтесь или будете уничтожены!

Глава 6

Мой мозг сработал молниеносно.

– Старший сержант Муромский! – крикнул я во тьму. – Городская стража Симпа́на при исполнении!

Забегая вперёд, скажу, что это мне никак не помогло. Хасановцы заломили меня так, что в какой-то особенно болезненный момент мне показалось, будто они пытаются методом проб и ошибок изобрести новый морской узел. Или сделать из меня алмаз. В ответ на любые попытки что-то сказать или даже пикнуть мне сразу же прилетала особенно неприятная затрещина, поэтому я довольно быстро смирился с тем фактом, что разговора не будет. Отец всегда говорил, что я сообразительный. Что бы он сказал о скорости моей реакции на этот раз? Надо было сразу лечь мордой в пол, или же всё-таки следовало попытаться вести себя так, будто ничего незаконного не происходит? А происходит ли? И с чьей стороны? Эх, закон нынче – дело тонкое!

Впрочем, результат один. Эти парни явно не собирались церемониться. Думаю, и сам чёрт получил бы звездюлей, если бы сегодня составил нам с Настей компанию.

Её они, кстати, не трогали, а только бросили короткое "заткнись", когда она попыталась высказаться в мою защиту. Слава богу, ей хватило ума замолчать. Один из хасановцев достал саблю и указал Насте на выход. Меня вытащили следом. Поднимаясь по лестнице в полусогнутом положении, я гадал, как они, чёрт побери, нас выследили? Неужели всё время держали это место на примете? Увы, я мог лишь гадать.

Хасановцев было шестеро, по двое в каждой из трёх причаливших лодок. Нашу лодчонку обыскали. Таласанские сбруи вытащили из креплений и погрузили как вещдок. Нас с Настей разделили и я, хромой, избитый, уставший и снова голодный, был пристёгнут кандалами к сиденью, после чего мне завязали глаза. Хасановцы налегли на вёсла, и мы двинулись в путь, который, как мне показалось, занял гораздо больше времени, чем тот, который проделали мы с Настей, влекомые таласанской упряжкой.

Описывать дальнейший маршрут не имеет ни малейшего смысла. Замечу только, что за это время моё сочувствие к слепым приумножилось многократно. Как великолепно, однако, быть зрячим, особенно когда твоя судьба, а возможно и жизнь, висит на волоске. Зрение внушает нам контроль, оно – основа воображения у большинства. Каково это – не иметь возможности видеть с самого рождения? Где воображает своё "я" такой человек? Не знаю, почему, может из-за нескольких крепких ударов по затылку, эти вопросы сейчас казались мне насущнее тех, что были связаны с моим арестом.

С моим. Арестом!

Я арестован… Кто бы мог подумать? Старший сержант Артём Муромский задержан за подозрительные связи с таласанским подданным и, возможно, промышленный и военный шпионаж в пользу Таласии. О-хо-хо… Лучше бы я пошёл сегодня домой кормить Маркиза. Кстати, кто теперь будет его кормить? Нет, я понимаю, что он не пропадёт, он вечно подъедает обрезки на кухне, но он же будет ждать. Ему нравится внимание.

Наверное, мне и правда отбили голову. О чём я вообще думаю? Не следует ли мне лихорадочно перебирать в голове спасительные сценарии? Придумывать, что отвечать, когда начнут спрашивать? А ведь спрашивать непременно начнут. Откуда это придурковатое спокойствие?

Последний вопрос навёл меня на мысль о том, что я уже точно знаю, что буду говорить. Всё просто. Я буду говорить правду, а люди пусть решают, стоит ли за ней какая-нибудь истина.

Хасановцы со мной не разговаривали. Когда мы причалили, меня отстегнули от сиденья, помогли выбраться из лодки и довольно грубо сопроводили до самоходной повозки, в которой я провёл остаток пути, вдыхая суровые ароматы, исходившие от моих тюремщиков. У кого-то из них грибок. Возможно, у всех!

Я понял, что мы заезжаем на охраняемую территорию. Несколько раз мы останавливались и ждали, пока нас пропустят. Наконец мы остановились, и дверь рядом со мной со скрипом открылась. С меня сорвали повязку и приказали:

– Вылазь.

Я обнаружил себя посреди пустого деревянного амбара в окружении хасановцев. Ворота, через которые мы сюда заехали, были закрыты. Свет исходил от масляных ламп, расставленных в случайном порядке, так что каждый из нас отбрасывал несколько теней. Они плясали вокруг нас, словно наблюдая за разворачивающейся драмой моей жизни и выжидая, чтобы потом забрать меня в свой мир.

Лица хасановцев были скрыты серыми тряпичными масками. Каждый был подвязан небольшим коричневым куском ткани в области пояса. Они чуть расступились и пропустили ко мне, предположительно, главного. Пока он неспешно вышагивал, я представил себе свою смерть и решительно отверг её. Нужно что-то предпринять. Но сперва я должен понять, как они видят эту ситуацию.

– Ну и что ты там делал, мой юный друг?

Я узнал его сразу. Это был тот самый хасановец, который сопровождал меня к Лебядкину в мэрии, а потом предложил мне вступить в их ряды.

– Только не ври мне, – рекомендовал он. – Дилемма твоя довольно простая. Говори правду, и доживёшь до утра. А попытаешься выкрутиться и сделать вид, что ничего особенного не происходит – мы тебя убьём. Понял?

– Да.

– Тогда отвечай на вопрос. Что ты делал на этом объекте и откуда знаешь свою сообщницу?

– Она мне не сообщница, – сказал я. – Я действую в интересах капитана нашего гарнизона. Расследую серию убийств зверолюда, в том числе и таласанца. Настя оказалась хорошим другом одного из тех, кого я сопровождал в Амфитеатр вместе с таласанской делегацией в день убийства троих фамильяров. Она сама вышла со мной на связь буквально вчера. Мне показалось, таласанец может рассказать что-то, что будет нам полезно.

– Кому – нам? – спросил хасановец.

Они не могут не знать. Строя свои далеко идущие планы, шеф должен был в первую очередь наладить связи с Али Хасаном и его головорезами. Кажется, создание государства людей, вполне вписывается в их видение. Я поставил на это предположение всё без остатка.

– Капитану Лебядкину и тем, кто поддерживает его стремление провозгласить Республику, отдельную от Таласии, – сказал я и мысленно добавил: "И свободную от власти Семей", но говорить этого не стал, поскольку мне было неизвестно, что они думают на этот счёт.

Воины переглянулись.

– Что посулила тебе эта рыбина за участие во вскрытии убежища? – сурово обратился ко мне второй хасановец, стоявший справа от меня. Он был крупнее первого, и голос у него был ниже и злее.

– Право принять решение, как использовать то, что там найдено.

– С чего такая милость по отношению к человеку?

– А у него был выбор?

– Да. И он выбрал тебя.

– Я остановил крупную драку у него на глазах. Видимо, он счёл меня дипломатом.

– Или зверолюбом? – огрызнулся ещё один хасановец.

– Этот таласанец – ренегат и религиозный фанатик, – сказал я. – Он планировал продавать людям вычисления на гипотетической машине, которую надеялся там обнаружить.

– И ты согласился на эти позорные условия?

Я выдержал взгляд хасановца с достоинством.

– Я согласился открыть дверь и зайти внутрь. В первую очередь, я хотел удостовериться в том, что таласанцы не получат в руки какое-нибудь страшное оружие из прошлого. Уж лучше это буду я, чем какой-нибудь предатель или психопат.

– Значит, ты не предатель? – едко поинтересовался тот, что заговорил со мной первым.

– Я действительно не считаю, что совершил нечто предосудительное, – честно ответил я. – Напротив, я пошёл за разведданными и даже получил их. С моей же стороны ни Настя, ни таласанец не получили и не услышали ничего такого, чего им нельзя было бы дать или сказать. Я понимаю расклад сил и уверен, что капитан Лебядкин…

Вдруг здоровенный хасановец, чью большую бороду невозможно было скрыть за повязкой, рассмеялся в полный голос.

– Расклад сил! – давясь от смеха, прорычал он, и я сразу же узнал голос самого Али Хасана. – Он понимает "расклад сил"! Послушай сюда, щенок! – тон его резко изменился. – Ты пошёл через голову и решил проявить самодеятельность там, где нужно было сидеть на заднице ровно и делать только то, что скажут. Возможно, ты и не врёшь нам, но может так оказаться, что ты гораздо хуже предателя. Ты неопределившийся. Нейтральный. А в наше время нейтральный – это знаешь, кто? Враг!

Он замолчал, и я понял, что могу ответить.

– Я поклялся защищать мир, – сказал я. – И следую этой клятве.

Али Хасан с полминуты рассматривал меня, как какую-нибудь диковинку. Наконец он разорвал тишину вердиктом:

– Что ж, если ты так уверен в себе, то пусть состоится Суд Кенгуру!

Сильное заявление! Кто-то даже присвистнул. Зачем Али Хасан придаёт этому делу такую публичность? Для меня это оставалось загадкой.

Тем временем, лидер спецназа продолжил:

– Властью данной нам союзом агораномов мы будем расследовать обстоятельства твоей сегодняшней вылазки. У тебя есть пять дней на сбор доказательств и убеждение капитанов в собственной доброй воле, после чего состоится заседание, на котором в ходе прений будет решена твоя судьба. Проиграешь суд простым количеством голосов – умрёшь. Не явишься в суд – и будешь приговорён к смерти заочно. До тех пор можешь быть свободен. Эй! Завяжите ему на хрен глаза и отвезите домой! Я голодный, как собака! Пора и честь знать!

Я стоял, словно во сне. Меня схватили за плечо, чтобы погрузить обратно в экипаж, но вместо того, чтобы послушно воспользоваться возможностью как можно скорее уехать, я почему-то спросил:

– А что вы сделали с Настей?

– Ты же говорил, что она тебе не сообщница?

– Так и есть, – сказал я. – Мы с ней придерживаемся абсолютно разных взглядов на жизнь… Но она красивая и готовит недурственный суп!

Некоторые хасановцы рассмеялись, и даже тот, что держал меня, ослабил хватку.

– Закатай губу, сержант! – сказал Али Хасан. – Она обещана другому, поэтому мы отправили её домой. Девчонка избегает семейных обязательств и водит дружбу с неправильной стороной. Но у неё влиятельные родственники. Так что придётся тебе выкручиваться из этой истории самому. Всё, хватит болтать! Грузите его!

Мне снова завязали глаза и посадили в экипаж. Перед тем, как отправиться в путь, хасановцы меняли батареи, и пока они этим занимались, меня начал одолевать сон. После этой своего рода промежуточной развязки, моя судьба чуть стабилизировалась, по крайней мере, на пять дней. Осознание того, что завтра я всё ещё буду жив, окончательно развязало руки усталости, которая вдруг обрушилась на меня проливным дождём и увлекла в довольно безумный по своему содержанию сон.

Обычно я не помню снов, да и этот, если честно, вспоминается как сквозь туман. Знаю, что шла война. Что люди убивали других людей, и что зверолюд воевал за обе стороны. Я пытался выяснить, кто есть кто, но никто так и не смог мне толком объяснить, почему или хотя бы с кем мы воюем, и кто всё это начал.

Потом появилось оружие – сначала пулемёты, которые косили жертв пачками, а затем и бомбы, стирающие с лица земли саму землю. Не было больше ни правил, ни законов, и все об этом знали. Остались только подозрения, жадность и право силы – только они и выжили.

Мы всё бегали и бегали какими-то коридорами и переулками. Кто – мы? Не помню! Вроде бы, Настя там была. А ещё там был Беорн – весь в крови, без носа, ушей и губ. Он говорил, что ни в чём не виноват, и что его неправильно поняли. А потом оказалось, что это меня неправильно поняли, и что во всём виноват я. Не понимаю, как это вышло, и, наверное, никогда уже не пойму, поскольку на этом самом моменте меня разбудили хасановцы.

Они действительно знали, где я живу, что говорило о том, что я некоторое время нахожусь под присмотром. Не исключаю, что хасановцы видели здесь и моего отца, и даже знали, о чём мы с ним тогда разговаривали. Да уж! В мешке шила не утаишь…

Меня выгрузили и оставили наедине с предрассветной тишиной. В этой чистой субстанции я вдруг распознал собственные мысли и понял, что оружие моё конфисковано хасановцами, а шлем лежит у Насти на улице Энергетиков. Завтра…, то есть, сегодня, придётся объяснять шефу ещё и это. Господи, как хотя бы не проспать работу? Интересно, сколько сейчас? Судя по цвету неба, никак не меньше половины четвертого утра.

Мне было холодно, меня знобило от усталости и обезвоживания, мне хотелось есть, в общем, состояние моё было, прямо скажем, плачевным. Однако, всё могло быть гораздо хуже. Сегодня я мог с равной вероятностью утонуть, быть застреленным, задушенным или зарезанным. Как говорится, спасибо, что живой!

Придя в свою комнату, я был обласкан кошачьим вариантом матершины, но всё равно был рад видеть этого рыжего засранца. По случаю своего освобождения, я открыл Маркизу консервы, которые производят на бойне при трактире. Тот аж заверещал от удовольствия, дрожа всем телом и втираясь мордочкой в стеклянную банку с мясом.