Рим – это я. Правдивая история Юлия Цезаря

И действительно, на пути к валу тевтонам и амбронам пришлось обходить ямы-ловушки с дном, утыканным кольями, которые многих пронзили насквозь. Нужно было также огибать sudes, колья, вкопанные прямо в землю, которые протыкали воинов или вражеских животных, препятствуя их продвижению и нанося страшные раны. Коротко говоря, путь к палисаду преграждали гигантские ловушки и смертоносные острия в немыслимом количестве.

Если же кому-либо из варваров удавалось подкрасться к валу слишком близко, их встречали стрелы – pilae, – которые, по приказу консула, тучей летели из римского укрепления. Легионеры стойко отражали любую попытку прорваться к частоколу.

– Неужели… – неуверенно начал Серторий.

– Неужели?.. – повторил Гай Марий, побуждая соратника говорить громче.

– Неужели… тевтонский царь жертвует своими людьми… впустую?

Некоторое время Марий молча наблюдал за тем, как тевтоны беспомощно барахтаются в попытке преодолеть римские рвы, ловушки и укрепления.

– Не впустую, – наконец отозвался консул. – Он ожидает действий с нашей стороны.

Тщетные потуги тевтонов еще больше подняли настроение римлян, почувствовавших сильнейшее воодушевление. Избыточное, по мнению Мария. Начальники стали намекать, что стоит воспользоваться приподнятым настроением легионеров, совершить вылазку и броситься на врага.

– Нет, – сухо отвечал Марий всякий раз, когда очередной трибун просил его дать отмашку.

Так прошел день.

Гай Марий с трудом сдерживал нетерпение начальников и простых легионеров.

На следующий день тевтоны – потери стали для них невыносимыми, а римляне все не наступали – начали дразнить противника, выставляя лучших солдат: самые воинственные из них призывали защитников лагеря сразиться один на один.

Это подействовало на римлян и их начальников: несколько центурионов взобрались на вал, встав перед консулом, и предложили вступить в рукопашную с тевтонскими воинами. Но Гай Марий в очередной раз наотрез отказался отвечать на вызов:

– Я не пожертвую ни одним из своих начальников, эти поединки ничего не решат.

Военные трибуны, окружавшие консула, погрузились в напряженное молчание. В борьбе с неприятелем имел значение не только ее исход; поединок был делом чести. А может, они ошибались и Гай Марий разбирался в этом лучше?

Как бы то ни было, он не позволял начальникам покидать лагерь и сражаться с дерзкими тевтонами.

И тогда варвары начали насмехаться над легионерами – заставили раба, знавшего латынь, перевести слова «трусы», «сопляки», «слабаки» и даже «бабы» и принялись выкрикивать их во все горло перед ошеломленными римлянами. Те, сидя за частоколом, молча глотали насмешки, подчиняясь приказу консула.

Один тевтон показал римлянам задницу.

Остальные варвары захохотали.

Гай Марий невозмутимо сносил унижения и гнул свою линию.

– Быть может, если послать несколько когорт, показав, что мы не приемлем унижения, – предложил Серторий, – это успокоит наших воинов?

– Нет. Либо выйдут все, либо не выйдет никто, – возразил консул. – Если мы не выведем всех, те, кто отправится навстречу врагам, окажутся в меньшинстве и будут уничтожены. Нельзя сражаться, когда у тебя за спиной река. Это смертельная ловушка. Так случилось при Араузионе, где варвары перебили несколько легионов.

Повисло молчание.

Снова послышались крики тевтонов: враги насмехались, выкрикивая оскорбления.

– Romani, quid uestris mulieribus mittere uultis? Quoniam illae nostrae mox erunt![12] – вопили тевтоны во всю глотку, подобравшись вплотную к валу.

Эти слова особенно больно ранили легионеров, но Марий оставался непреклонен: он не позволит ни одной когорте покинуть лагерь, такая затея неразумна и самоубийственна. Самое меньшее – это обернется бессмысленной потерей солдат, которые понадобятся ему позже.

Наступила ночь.

Военачальники разошлись.

Марий направился к своей палатке.

– Со всем уважением, виднейший муж… – начал Серторий.

– Говори, трибун.

– Если… если это место не годится для нападения, почему мы разбили здесь лагерь?

Вопрос был уместным.

– Здесь легко получать припасы по морю из Рима, и тевтоны никоим образом не могут этому помешать, – объяснил консул. – Но это не место для боя. При Норее и Бурдигале наши войска попали в засаду, а при Араузионе им пришлось сражаться, отступая к реке. Не хочу повторять ошибок других консулов. Мы будем воевать там и тогда, где и когда я сочту это уместным. У меня единоначалие, я не признаю разногласий. При Араузионе свара между консулами, возглавлявшими два войска, привела к полному провалу, поэтому я обратился к Сенату с просьбой о единоначалии; мы будем сражаться только в том месте и в то время, которые выберу я.

– Да, славнейший муж.

Ἐπορεύοντο δ’ἐγγύς, πυνθανόμενοι τῶν Ῥωμαίων μετὰ γέλωτος, εἴ τι πρὸς τὰς γυναῖκας ἐπιστέλλοιεν· αὐτοὶ γὰρ ἔσεσθαι ταχέως παρ’αὐταῖς.

Проходя под самым валом, тевтоны со смехом спрашивали римских солдат, не желают ли они что-нибудь передать женам, ибо скоро тевтоны будут в Риме.

Плутарх. Сравнительные жизнеописания, Марий, XVIII, 2

XVI

Memoria in memoria

Вызов царя

Главный римский лагерь у «канавы Мария» 102 г. до н. э.

Третий день подряд тевтоны дразнили римлян, вплотную приблизившись к их лагерю.

Консула разбудили на рассвете.

Тевтоны подготовили свой главный вызов.

– Что на этот раз? – спросил Гай Марий, пока пара военных колонов поправляла ремни на его доспехах.

Ни Серторий, ни прочие трибуны не осмелились ответить.

– Они предлагают… единоборство, славнейший муж, – наконец произнес Серторий под пытливым взглядом полководца, хотя по неопределенности его ответа Марий понял: в это утро что-то изменилось.

Он не стал ничего спрашивать. Разумеется, доверенному трибуну хотелось, чтобы Марий собственными глазами увидел тевтонов с высоты укрепления.

Когда они добрались до вала, перед Марием предстали сотни легионеров, которые сидели на вершине укрепления и смотрели на равнину. Быть может, тевтоны оставили большого деревянного коня и отошли, усмехнулся про себя консул. Тогда следует немедленно сжечь коня с затаившимися внутри тевтонами. Но взобравшись на вершину частокола, консул забыл об «Илиаде»: перед варварским войском стоял воин в серебряном панцире, сверкавшем под лучами утреннего солнца. В руках он держал длинный меч и зеленый овальный щит с золотыми заклепками, сиявшими едва ли не ярче его доспехов. Только очень высокопоставленный варвар мог похвастаться такими выдающимися средствами нападения и защиты.

– Кто это? – спросил консул, не сводя глаз с воина, выглядевшего свирепо и внушительно.

– Он утверждает, что он… их царь, – уточнил Серторий.

Гай Марий кивнул. Он понимал, в чем дело, и это ему не нравилось. Не согнать ли с вала всех, кроме часовых? Несколько дней назад он приказал легионерам подняться на вершину и убедиться в том, что перед ними всего лишь люди, но сейчас отдал бы все на свете, чтобы они ничего не видели. Воин, назвавшийся тевтонским царем, выкрикнул несколько слов. В этот миг консул взмолился, чтобы его люди еще и ничего не слышали. Поздно. Серторий и другие начальники отправились за ним в преторий, потому что тевтонский царь несколько раз произнес его имя. Он говорил на латыни, и легионеры хорошо понимали его, несмотря на сильный немецкий выговор:

– Ego, Teutobod, Teutonorum rex, deposco romanum consulem Caium Marium ad singularem pugnam. Si uirtutem habet et socors non est![13]

Вот какими были его слова.

Стоявшие на вершине вала легионеры отчетливо слышали их и сразу же начали переговариваться с товарищами, столпившимися у подножия укрепления. Вскоре все войско уже знало о вызове царя-тевтона их консулу, военачальнику. Должен ли славнейший муж, возглавляющий римские легионы, переброшенные на север, оставить дерзкий вызов без ответа?

Гай Марий молча стоял на вершине вала, подобно мраморной статуе.

Тевтонский царь повторил сказанное. Он не желал, чтобы консул мог трусливо оправдаться: «я плохо расслышал», «я недопонял». Сделав это, Тевтобод посмотрел на римского раба, который перевел для него латинские фразы. Раб кивнул, подтверждая, что германский царь, вызубривший их за ночь, изъясняется достаточно внятно.

Затем Тевтобод обвел взглядом римлян, наблюдавших за ним из-за частокола. Он заметил, что головы легионеров повернуты к вершине вала, где неподвижно стоял, окруженный своими военачальниками, величественный мужчина с седыми волосами, в сияющих доспехах, без шлема, который пристально глядел на него, Тевтобода. Германский царь понял, что это вражеский консул.

Гай Марий размышлял.

Кровь кипела у него в жилах. Может, все-таки принять вызов? Он был объят жаждой выйти и сразиться, той самой, которая уже несколько дней снедала все войско. Норея, Бурдигала, Араузион. Три жесточайших поражения. Десятки тысяч убитых легионеров. Могущество Рима поколеблено, стало предметом насмешек, почти уничтожено. Все в нем требовало отмщения.

Выяснив, где стоит Гай Марий, царь тевтонов сделал несколько шагов наискосок и оказался прямо напротив него, совсем близко к частоколу, но все же на разумном расстоянии, вне досягаемости вражеских дротиков.

Оттуда он произнес вызов в последний раз, глядя на неподвижного римского вождя:

– Ego, Teutobod, Teutonorum rex, deposco romanum consulem Caium Marium ad singularem pugnam! Si uirtutem habet et socors non est!

Гай Марий чувствовал, что на него устремлены глаза начальников, легионеров, солдатских рабов, всего войска. Он знал, что должен сделать то, о чем вопиет все его существо. Но его разум непобедимого воина повелевал поступить иначе. Порядок в войске, если правильно его понимать, следует наводить начиная с себя. Если бы нечто подобное произошло пятнадцатью годами ранее, он надел бы шлем, застегнул потуже панцирь и обнажил меч. Но время многому учит. Ему пятьдесят пять, у него огромный опыт, но он уже не так быстр и силен, как раньше. Он пристально рассматривал тевтонского царя: сколько лет этому северному вождю? Тридцать, не больше. Молодой, в расцвете сил, он был могучим и мужественным, двигался споро, обладал мускулистыми руками и крепким торсом. Гай Марий сглотнул слюну: если он ответит на вызов, то проиграет бой. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять это. И все-таки он должен что-то сделать. Нельзя оставлять вызов без ответа.

– Серторий… – сказал он наконец.

– Да, славнейший муж, – быстро отозвался тот, зная, что обрадуется всему, кроме бездействия полководца.

– Позови Агенобарба, – приказал Марий.

Серторий не понял.

– Агенобарба? – в замешательстве переспросил он. – Того, кто обучает воинов?

Гай Марий привык не объяснять, а отдавать приказы. Он медленно повернулся: вопрос его явно раздражал. Лишних слов не потребовалось.

Поклонившись, Серторий отправился на поиски самого жестокого и умелого наставника в северных легионах. Агенобарб был тридцатичетырехлетним центурионом, примипилом, имевший несколько наград за боевые заслуги. Никто не мог одолеть его в рукопашном бою, и потому он начальствовал над всеми военными наставниками римских сил, собравшихся у «канавы Мария».

Вскоре между шеренгами легионеров показался Агенобарб, шагавший вслед за Серторием. Поднявшись наверх, он предстал перед консулом.

– Панцирь, шлем, меч и щит. Вооружись, Агенобарб, – приказал ему консул. – Ты ответишь вместо меня на вызов тевтонского царя.

Среди центурионов воцарилась гробовая тишина. Чувствовалось, что они разочарованы приказом и не согласны с ним, однако никто не осмеливался его нарушить.

Тренер кивнул, развернулся и отправился за панцирем, шлемом и оружием. Вскоре ворота открылись, и вышел Агенобарб с мечом на поясе и поднятым щитом, готовый вступить в смертельную схватку с царем.

Тевтобод увидел, как на него надвигается вооруженный римский военачальник, такой же могучий и зрелый, но не старый, такой же, как он сам, тоже готовый к схватке. Однако он не был консулом, не возглавлял вражеское войско.

Агенобарб быстрым шагом, почти рысью, двинулся навстречу противнику и остановился в нескольких шагах от него.

Тевтобод посмотрел на римского воина, затем перевел глаза на вал, откуда за ними наблюдал консул. Презрительно покачав головой, он плюнул, в ярости бросил меч и щит, которые с громким лязгом ударились о галльскую землю, и выкрикнул на латыни оскорбление, даже не обратившись к рабу-переводчику, поскольку тевтоны называли так римских легионеров.

– Socors![14] Socors! Socors! – трижды выкрикнул он, глядя на вершину вала. Затем развернулся и зашагал к своим, подняв руки в знак победы, и снова и снова повторяя оскорбление: – Socors! Socors! Socors!

Сопровождавший его раб и стоявшие поблизости тевтоны подобрали оружие и поспешно удалились.

Агенобарб остался один. Он колебался, не зная, что делать. Посмотрел на частокол, на консула, который по-прежнему неподвижно стоял на вершине. Наконец, поняв, что ему незачем оставаться за пределами укрепления, Агенобарб развернулся и двинулся к воротам римского лагеря.

В то утро тевтонский царь и римский консул так и не сразились друг с другом.

Ночью, при свете костров, на которых легионеры готовили ужин, слышалось смутное, но не утихающее бормотание. Все повторяли одно-единственное слово: socors, socors, socors…

Казалось, весь римский лагерь был охвачен печалью и величайшем разочарованием.

Укрывшись в палатке, Гай Марий в одиночестве выпил кубок вина с терпким привкусом трусости. Или же кисло-сладким привкусом мудрости?

Явился Серторий – узнать условное слово для часовых и ночных дозорных, следивших за противником: не пойдет ли он на приступ?

– Победа, – сказал Гай Марий.

Серторий не удержался – лицо его исказила кривая полуулыбка. Он попытался скрыть ее, отвернувшись в сторону, но консул все видел и был уязвлен.

– Ты тоже думаешь, что я трус? – (Серторий оставался безмолвным.) – Твое молчание – самый красноречивый и исчерпывающий ответ, трибун, – пробормотал Марий. – Оставь меня в одиночестве, именно это мне нужно сейчас.

Трибун покинул шатер и остановился в нерешительности. Он чувствовал себя так, будто предал своего начальника. Покачал головой и зашагал во тьму, чтобы сообщить условное слово дежурным начальникам.

Гай Марий налил себе второй кубок, и на этот раз вино, казалось, было хуже первого: даже самый преданный ему начальник считал его трусом. Как скоро забываются победы недавнего прошлого, как слаба память у легионеров, центурионов и трибунов. Да, все решили, что он трус: так думают не только его воины, но и тевтоны, а теперь и вражеский царь. Отныне Тевтобод станет его презирать, это уж точно.

Что ж, Тевтобод недооценивал его полководческие способности.

Но всему свое время.

Гай Марий улыбнулся, наливая себе третий кубок.

Настанет день, когда он застанет царя врасплох. Надо лишь подождать.

Пусть первыми нападут тевтоны.

Многократный римский консул залпом опрокинул третий кубок. На этот раз вино будто бы стало слаще.

XVII

Memoria in memoria

Нападение тевтонов

Устье Родана, Южная Галлия 102 г. до н. э. Равнина перед римским лагерем

Как и предполагал консул, терпение взбешенного Тевтобода лопнуло очень скоро: на следующий день тевтоны яростно набросились на римский лагерь. Это не было тщательно продуманным нападением. Бесконечная уверенность в собственном превосходстве, обретенная за недели оскорблений и унижений в адрес малодушного врага, убедила северного царя, что перед ним всего лишь войско наподобие тех, которые он громил при Норее, Бурдигале и Араузионе. Подбадривало его и еще кое-что: над этим войском, со всей очевидностью, начальствовал трус.

Римский лагерь

Гай Марий снова поднялся на вал, чтобы проверить оборону лагеря.

– Это не просто стычка, – сказал ему на ухо Серторий. – Он ведет сюда все свое войско. И это не подстрекательство. Ему все равно, отзовемся мы или нет: он хочет ворваться в наш лагерь и разорвать нас на части, славнейший муж.

– Так и есть, он действительно готов на что угодно и ведет сюда весь свой народ, – подтвердил Марий, как обычно спокойный и невозмутимый, хотя десятки тысяч тевтонов и тысячи их союзников двигались к частоколу.

Но римляне не зря потратили месяцы на укрепление обороны, выполняя распоряжение консула: вырыли еще больше траншей и рвов, вбив в дно острые колья и засыпав их сухим хворостом, подновили частокол, построили сторожевые башни, расставив повсюду лучников, – отныне у лагеря не было ни одного слабого места. По всему валу дежурили легионеры, держа наготове тысячи копий, дабы по приказу консула метнуть их в неприятеля. Все по-прежнему были озлоблены и разочарованы главноначальствующим, но теперь на них надвигались варвары, и оставалось лишь выполнять приказы. На сей раз консул не мог оставаться в стороне. Он приказал метать в противника дротики, копья и все, что имелось под рукой. Отныне каждый легионер горел желанием убивать проклятых варваров, которые так долго насмехались над ними, хотя и с большого расстояния. Римские солдаты не теряли надежды, что в разгар жестокого боя консул отдаст повеление выйти из лагеря.

Тевтонское войско

Тевтоны двигались – нестройными рядами, но решительно – к римским укреплениям.

Вскоре среди варваров появились первые жертвы. Многие падали в канавы и рвы, прикрытые ветками. Вопли врагов достигали ушей вооруженных до зубов легионеров, ожидавших на вершине вала.

Тевтобод тоже приближался к лагерю – не в числе первых, но все же в составе передового отряда своего огромного, беспорядочного войска. Он видел, как его люди там и сям гибнут в римских ловушках, – но ему с самого начала было ясно, что он потеряет много солдат. Царь знал о смертоносных ямах и рвах после нескольких показных нападений, произведенных им в последние дни, и приготовился к тому, что немало тевтонов погибнет. Слепая ярость, самолюбие, задетое презрением римского консула, не ответившего на вызов, и стремление поскорее покончить с лагерем, чтобы двинуться на Рим, не оставив за спиной неприятеля, помешали ему как следует все продумать. Так или иначе, у него имелись тысячи и тысячи воинов – намного больше, чем у римлян: он мог позволить себе жертвы, много жертв. Тем не менее он остановился на благоразумном расстоянии от вала, не собираясь рисковать жизнью. Одно дело – сражаться врукопашную с вражеским вождем, другое – глупо погибнуть от стрелы, выпущенной из укрепления.

Тевтоны падали сначала десятками, затем сотнями, но все же они обходили рвы и ямы, куда успели угодить их товарищи – из-за чего ловушки пришли в негодность, – и в конце концов добрались до частокола.

Римский лагерь

Марий молча наблюдал за приступом.

– Убирайтесь отсюда! Прочь! Ради всех богов! – воскликнул он с вершины частокола.

Для Сертория и остальных начальников приказ прозвучал подобно сладчайшей музыке – у них уже мелькнула мысль, что полководец не проронит ни слова в течение всего боя.

Солдаты из вспомогательных частей пускали стрелы с башен, легионеры метали сотни копий в передние ряды приближавшихся тевтонов.

Варвары гибли без счета.

Серторий посмотрел на консула, не говоря ни слова, но разочарование, владевшее им в последние дни, сменилось восхищением: сдержанность консула настолько вывела из себя тевтонского царя, что Тевтобод начал приступ, заведомо обреченный на неудачу.

Тевтонское войско

Ряды тевтонов стремительно редели, однако Тевтобод не собирался давать приказ об отступлении. Он уже сокрушал оборону других римских лагерей. В рукопашном бою его люди всегда превосходили римлян. Главное – прорваться на вершину вала, и тогда победа будет за ними.

Римский лагерь

На вал по веревочным лестницам полезли первые тевтоны. Легионеры спешно перерезали веревки, но у основания стен скопилось слишком много врагов, а лестниц было столько, что некоторые тевтоны уже карабкались вверх, несмотря на сыпавшиеся дождем римские стрелы и копья.

– Пращники, – спокойно распорядился Гай Марий, поскольку кое-кто из тевтонов устремился прямиком к тому месту, где стоял он. Военачальники стали доставать мечи, чтобы остановить врагов, достигших вершины.

Внутри лагеря, у подножия вала, сотни пращников вскинули свои орудия, и воздух наполнился грозным свистом свинцовых снарядов – glans plumbea, – пролетавших над головами легионеров. Они стали хорошим дополнением к дротикам и копьям, ибо многие легионеры, вступавшие в ближний бой, выбывали из строя. Благодаря приказам консула смертоносный дождь из железа и свинца, лившийся на врага, не ослабевал ни на минуту.

Тевтонское войско

Тевтобод наблюдал за ходом сражения в удобном месте, будучи недосягаем для вражеских снарядов. Многие его воины пали, но кое-кто уже сражался на вершине укрепления.

Римский лагерь

– Возможно, консулу следует перебраться туда, где безопаснее, – сказал Серторий.

Услышав эти слова, Марий медленно повернулся и бросил на него презрительный взгляд.

Трибун поклонился, поднес кулак к груди, обнажил меч и встал рядом с консулом. В эту минуту первые тевтоны достигли вершины вала.

Рукопашная схватка за вал была беспощадной и кровавой. В последние годы тевтоны неизменно одерживали верх в подобных побоищах, но недаром Марий так усердно готовил своих людей: дрессировал бойцов, как зверей, заставлял круглосуточно сражаться друг с другом под руководством лучших наставников. Воины Мария отличались от обычных римских легионеров. Упражнения были еще одним новшеством, которое он ввел. Тевтонов поражала невиданная стойкость римских солдат в рукопашном бою. Большинство варваров были повержены. Лучники вспомогательных частей неустанно обстреливали с башен наступавших врагов, пращники метали свои снаряды.

Все больше тевтонов гибло.

Легионеров, раненных или даже убитых на вершине укрепления, было бессчетное множество – но несравненно меньше, нежели выведенных из строя противников.

Тех немногих тевтонов, кому удавалось вскарабкаться на укрепление, мигом окружали римские центурии, и солдаты безжалостно убивали врагов. Был отдан приказ: пленных не брать. Мария не заботила ни военная добыча, ни будущие рабы. Он думал только об опасности, грозившей Риму. Многие самопровозглашенные вожди путают избыточное с необходимым, не заботясь об истинно важном, и идут к полному провалу. Захват пленников сейчас был второстепенной задачей по сравнению с главной – окончательной победой над тевтонами.

Тевтонское войско

Германский царь опустил голову и сплюнул себе под ноги. Он оглянулся: больше двух третей его воинов остались в живых. Если бы он отдал приказ об отступлении в эту минуту, то спас бы немалую часть оставшихся, которые сражались у стен укрепления. Он потерял много людей, но эта утрата никак не меняла его намерения вторгнуться в Италию. Пока все казалось поправимым. Нет смысла, решил он, продолжать наступление, истощившее войско, чтобы получить ничтожную долю желаемого, а то и не получить ничего.

Благоразумие пересилило ярость.

– Велите отступать, – сказал он начальникам.

Потом развернулся и зашагал в сторону своего лагеря.

Римский лагерь

Серторий заколол тевтона, приближавшегося к консулу. У Гая Мария участилось дыхание, но он не утратил выдержки – положил руку на рукоять меча и готов был его обнажить, когда кельтские рога возвестили тевтонам, что царь приказал отступать. Серторий бросился на одного из германцев, который замешкался, услышав пение рога, и поспешно пронзил его насквозь, а затем столкнул вниз. Остальные начальники последовали его примеру и прикончили других тевтонов, которые достигли вершины вала и лишились поддержки отступавших товарищей.

Вскоре все было кончено.

Марий обозревал горы трупов, оставшихся после неудачной попытки тевтонов овладеть римским лагерем. Раненых забирали, убитых оставляли на земле. Консул чувствовал на себе взгляды начальников. Он знал, о чем они думают: пришло время отдать приказ о наступлении и накинуться на тевтонов, воспользовавшись всеобщим подъемом после успешного отражения вражеского приступа. Но Марий лишь приказал нести дежурство на башнях, а во время ужина раздать солдатам достаточное количество воды и двойную порцию пищи. Вина в тот вечер не наливали. Марий не хотел, чтобы воины захмелели: тевтоны могли решиться на повторное наступление.

Он удалился в палатку.

Нового приступа не последовало.

Стоя на вершине одной из башен, Серторий несколько секунд смотрел вслед отступающим тевтонам, затем перевел глаза на палатку консула. Хотя многие легионеры были разочарованы, ибо так и не дождались приказа о преследовании, трибун понял, что он многому научился: важно не выиграть битву, а одержать победу в войне.