Зверь выходит из вод

Затем, когда ему надоело, освободил барахтающегося пухляка на каменную тропку и быстро, сноровисто прокусил череп.

Мосластая рука безвольно выронила покрасневший, согнутый штырь.

***

Худо-бедно мы установили поломанный зонт. Тень стала топорной, зазубренной, но все же от прямых лучей спасала. Беспрерывное, неуемное, пронизывающее солнце томило и вгоняло в бессильную злобу.

Карина с красоткой лежали спина в спину. Одессит занял матрас. Я, подставив под колени притопленный столик, стоял перед Кариной и положил голову ей на живот. Время от времени орошал нас водичкой. Это приглушало жар иссушенной и стянутой узлом кожи.

– Я хочу пить, – измученным голосом произнесла Карина.

Я приподнял голову, прочистил горло и вялым голосом обратился к одесситу:

– Дай воды попить.

Одессит лежал головой к шезлонгу. Я разглядывал его лысеющую макушку, вытянутые уключины лап с торчащими, как колпачки, пальцами. Он не торопился с ответом.

Неосознанно мой взгляд перешел на красотку. Я разглядывал манящую выпуклость ее бледноватой, незагоревшей груди, ее плечо и руку, густо набитую узорами. Капельки воды создавали впечатление кожного заболевания с сыпью прозрачных пузырьков

– Нет, еще не время, потерпи, – выдавил одессит.

– А когда время? – огрызнулся я и добавил: – Я сам решу, когда время.

– Если б ты решал, то уже давно вылакал бы все, – деловито заметил одессит. – А нас четверо, и воду нужно беречь. Запас небольшой остался.

– Так а когда время?

– В полдень, – отчеканил. Я глянул на часы, висящие на стене у бара. Стрелки показывали десять-пятнадцать.

– Еще два часа, – успокаивающе сказал Карине. – Потерпишь, ладно?

– Не могу, – плаксиво ответила. – Я и так все утро терплю. Аж горло онемело, так пить хочу.

– Ну не пойду же я отбирать эту воду, – ворчливо заметил.

– Я согласна пропустить в полдень, – заверила Карина. – Только чтоб сейчас попить.

Я не успел ответить. Одессит спрыгнул с матраса и побрел к нам.

– Как вы меня достали, – роптал по дороге, доставая из сумки бутылку. – Никакой организованности. Никакой ответственности. Побыстрее бы меня уже вытянули из этой передряги, чтоб не видеть ваших эгоистичных рож.

– Не зарывайся, мужик, – угрюмо сказал я. – Девушка всего лишь воды попросила.

– И мне тоже можно? – подала голос красотка, пока Карина отвинчивала крышечку. Я исподволь любовался ее аппетитными формами.

– О, началось! – рассержено воскликнул одессит. – По два глотка, ты куда разогналась! Вылакай сейчас еще все!

– Жадность, кстати, смертный грех, – назидательно сказала красотка.

– В нашем случае, необходимый грех, – ответил одессит. Тем не менее, передал бутылку красотке. Попив, красотка протянул мне. Мне показалось, или в ее взгляде что-то мелькнуло. Некая заинтересованность что ли. Знак внимания. Я едва мог смотреть ей в глаза, понимая, что ниже она обнажена и притягательна.

Я сухо сглотнул, хотел было показать стойкий характер, но бутылку все же взял. Вода была сладкой и невероятно вкусной. Хотелось быстро и нагло вылакать до дна.

Заполучив обратно драгоценность, одессит вернулся к матрасу.

Карина приободрилась. В глазах появился живой блеск.

– Можно подумать, я сама сильно хочу видеть его рожу, – сказала и заговорщицки усмехнулась. – Тоже мне, капитан-жлоб.

– Я все слышу, – предостерегающе заявил одессит.

– Почему за нами не приходят? – вдруг спросила Карина.

Я пожал плечами. Мне было лень отвечать одно и то же. Я наслаждался остатками влаги, смочившей рот.

– Мы же почти сутки тут торчим, – продолжала Карина. – У меня уже нет сил. Меня бесит солнце, бесит вода. Эти твари под боком ходят, сожрать хотят. Я на нервах вся! Я хочу отдохнуть!

– Пожалуйста, помолчи, – натянуто отрезал. – Что я, по-твоему, могу поделать? Зачем ты мне все это рассказываешь? Думаешь – я кайфую?

Карина обиженно отвернулась. Я облегченно вздохнул. Мелькнул взглядом на красотку. Она делала вид, что не слушала наш разговор.

***

Сигнализация издавала агонизирующие звуки. Кто-то за ограждением молил о помощи, всхлипывая. Кто-то орал, сходя с ума. Курорт был полон мелкими очажками выживших, которые терзались от безысходности.

Первым делом всполошились кипящие волки. Все трое, они подскочили и, оттопырив лохматые уши, внимательно вслушивались. Лишь затем уловил и я. Далекий, неразборчивый гул.

– Вертолет! – вскричал одессит, сиганув с матраса. – Вертолет!

Гул убедительно переходил в дребезжащий рокот. Судя по нестройности грохотливого звука, вертолетов было несколько. Мы жадно всматривались в чистое, разжиженное синевой небо. Ничего не обнаруживая.

– Сюда! Мы тут! Сюда!

Я до боли дер глотку, пытаясь быть услышанным. Казалось, чем сильнее я напрягал связки, тем оглушительней сотрясался воздух.

– Так, ты! – рявкнул одессит красотке. – Быстро вставай на шезлонги!

Красотка суетливо вскарабкалась. Я на миг замер – уставился на ее нависшую сверху задницу. Мельком взглянул на Карину, но та как раз отворачивалась. Одессит скомандовал вручить красотке полотенце.

В возбуждении подскакивая на цыпочках, красотка замахала над головой полотенцем.

– Вижу их! – радостно закричала. – Они над морем!

– Маши! – гаркнул одессит. – Маши!

– Мы тут! – звонко завопила красотка. – Сюда! Мы тут!

– Что они? Увидели? Увидели нас?

– Не знаю, – жалостливо скривилась красотка. – Вертолеты далеко. Над морем.

– Надо еще выше, – кусая губу, нервничал одессит.

– На столик же! – вспомнил я.

– А я выстою? – сказала красотка.

– Шатко очень будет, – заметил одессит. Я неуверенно остановился.

– Та ставь уже! – вдруг жестко приказала Карина. Глянув на нее, я подумал, что, может, она и заметила.

Пластиковый стол и вправду хлипко держался на шезлонгах, грозя надломиться, соскочить в прорези. Мы с одесситом ухватились за тонкие ножки. Красотка продолжала тянуться, чуть подпрыгивая, горланила и махала полотенцем.

Я взглянул на кипящих волков. Те беспокойно наматывали круги у борта. Их было двое. Третий куда-то исчез. Покрутив головой, я его так и не обнаружил.

И тут случилось неожиданное.

Ужасающе ревя, над нами пронесся реактивный самолет. Это было так громко и пугающе, что я инстинктивно сжался, отпустив ножки стула. Красотка вскрикнула. Столик расхлябанно зашатался – ее неотступно кренило в бок. Еще мгновение – и она должна была грохнуться в воду.

Но этого не произошло. Появился третий волк. Набрав изрядную скорость, он в неистовом прыжке, прямо в воздухе, ударился об девушку. Не рассчитывая сразу схватить, он нарушил курс ее падения. Сбитая, она неуклюже повалилась на плитку. Раздался тупой стук. Красотка приземлилась затылком и сразу же потеряла сознание. Если б не кипящий волк, красотка сползла бы обратно в бассейн. Но зверь оправился.

В немом оцепенении мы проследили, как он скрылся, вгрызаясь и тряся на ходу татуированной добычей.

***

Надсадно крякнув, одессит с трудом взобрался на шезлонги. Согнувшись, взял полотенце, потяжелевшее от пропитанной влаги. Спешно выкрутил, и принялся широко, ожесточенно размахивать.

Не прошло и минуты, как он выдохся. Через время затихающий грохот унес вертолеты прочь.

– Отлично, – отдышавшись, присел на пластик. Утомленно опустил руки. – Просто отлично. Теперь мы пропали.

– Они вернутся, – угрюмо ответил я.

– Вернутся? – хмыкнул. – А если нет? Если они уже всех забрали?

– Должны вернуться.

– Да, должны! – гаркнул одессит распаляясь. – Как и ты должен был подержать столик!

– Я испугался.

– И я испугался! Все мы испугались! Но я же не выпустил столик, а ты выпустил!

– Так вышло, – виновато промямлил я.

– Через жопу вышло! – совсем разгорячился одессит. – Лучше бы ты в номер пошел, как планировал. Толку больше было б.

– Отвали, мужик, – угрюмо отмахнулся я. – Упарил уже со своим нытьем.

– Нытьем!? – негодующе уставился. Спрыгнул в воду и демонстративно, с апломбом стал приближаться. – Это я ною?

– Да, ты, – сердился я. – Вечно дебильные приказы отдаешь, командир хренов, а потом ноешь, что никто не слушается.

– Ах ты щенок трусливый, – зашипел одессит. – Сейчас ты у меня отхватишь!

Неприятный морозный холодок пробежал по телу. Я стоял, не двигаясь, до конца не веря, что он что-то мне сделает, на что-то решится. Обычные стариковские угрозы. Поставить на место хотел, показать, кто главный и кого надо слушаться.

Я с деланным спокойствием, чуть ли не с нагловатой ухмылкой, наблюдал, как он приближался. Искаженная злобой гримаса волосатого примата. Щуплого, с седой мочалкой на груди, зубатого и болезненно коричневого.

Неожиданно одессит заехал мне в нос. Было больно, но больше – неожиданно. Ощущение нереальности, какой-то онемевшей отстраненности. Потеряв равновесие, я плюхнулся под воду. Едва пришел в себя, как он навалился и стал душить, а другой рукой давить на голову. Ополоумевший, я бестолково барахтался, кричал, тем самым захлебываясь водой.

Внезапно его хватка ослабла, руки отнялись. Я мигом вынырнул, выхлебывая воду и закашливаясь. Одессит стоял рядом, пошатываясь, он кривился, что-то мычал и держался за висок. Сквозь пальцы сочилась кровь. Карина стояла сзади в боевой готовности, держа за ножку пластиковый столик. Затем, не дав одесситу прийти в себя, нанесла еще два удара по макушке. Ножка столика оторвалась.

На меня дохнуло горячим, как из фена, воздухом. Обернулся. В метре, свисая с борта, находился кипящий волк. Его пасть была невыносимо близко. Он кошмарно скалился, обнажая кривые и острые клыки, похожие на чесночины. На розовых деснах замерли пузырьки пены. Желтые, как подгнивший лимон, глаза целились и сфокусировались на мне.

Слипшаяся шерсть свисала с его боков, образуя неровную бахрому, унизанную каплями жидкой грязноватой жижи.

Еще чуть, и волк дотянулся бы до меня. Едва слышно он клокотал горлом, и от этого звука меня передернуло.

– Ах ты ж сука, – протяжно вымолвил одессит.

Медленно, плавно отдаляясь от волка, я увидел, что одессит забыл обо мне и попер на Карину.

Сейчас, анализируя ситуацию, я думаю, что одессит не хотел меня убивать. Он просто выпускал пар. Ситуация была критичная, наши жизни висели на волоске. И он ожидал слаженных действий, которые привели бы к спасению. Но, поскольку я косвенно повлиял на гибель красотки, он сделал меня козлом отпущения.

Возможно – я просто оправдываюсь.

Потому что тогда я крепко схватил его за бока, за тощие морщинистые бока. Напрягаясь что есть силы, сопротивляясь водной толще, откинул, оттянул его назад. Где его уже ждал кипящий волк.

Зверь, наподобие змеи, широко распахнул пасть и впился зубищами одесситу в затылок. Разорвал мышцы, проткнул сосуды, с хрустом добрался чуть ли не до позвоночника.

Выказывая недюжинную мощь, волк вытащил одессита из бассейна. Одессит судорожно подергался, молча и недолго.

Удивительно, но, истекающий кровью, он был все еще жив, когда волк перепрыгнул отельную стену.

***

Солнце будто издевалось. Сквозь пошарпанный зонт, сквозь сырое полотенце. Вколачивало, втыкало палящие лучи в воспаленную, покрытую волдырями кожу. Нос Карины облез, имел розовый оттенок живого мяса.

Очень скоро мы выпили всю воду. Из соседнего отеля погибла вторая, последняя женщина. Она пила воду прямо из бассейна. У нее не было ни зонта, ни какой либо защиты вообще. Думаю, она просто сошла с ума – от тошноты и жары. Она даже не кричала, когда ее заполучил кипящий волк.

Вертолеты прилетали еще не единожды. Но для нас это оказалось лишь горьким, дразнящим разочарованием.

Мы лежали на пирамиде из шезлонгов. Лицом к лицу. В каплях росы, с мелко дрожащими от лихорадки телами.

– Я не хочу умирать, – тихо сказала Карина.

– Я тоже.

– Почему нас не спасают?

– Не видят.

– А когда увидят – спасут?

– Конечно.

– Что, если эта тварь запрыгнет в вертолет, как тогда?

– Тогда нас не спасут.

Карина облизала потрескавшиеся губы.

– Что же нам делать?

– То, что и сейчас. Ждать.

– Сколько еще ждать?

– Заткнись ты уже, – грубо оборвал.

Мы долго молчали, нелепо и неловко лежа лицом к лицу, вплотную, точно нас сковало.

Я ощущал, как медленно во мне закипала ненависть. И я не боролся с этим ощущением. Наоборот, я лелеял его, развивал, нагромождал.

Карина была мне совершенно чужим человеком. Она меня не понимала. Не понимала, что нужно не болтать языком, а сохранять силы. Не понимала, что я не в состоянии повлиять на ход событий. Не чувствовала меня. То, что меня раздражали ее расспросы, ее жалобы, ее намеки на мою бездеятельность.

Я вдруг осознал, что, если копнуть глубже, разобраться – ведь это она во всем виновата. Из-за нее мы поехали именно на этот курорт, именно в эту страну. И попали в жуткую бойню. Я же предлагал совершенно иное место. Но послушался ее, пошел на поводу ее прихоти.

Вспомнил красотку. Та слова лишнего не проронила. Пожертвовала лифчиком, чтобы остановить кровопотерю пухляка. И еще, накручивая себя дальше, я вспомнил, что Карина перехватила мой похотливый взгляд на красотку. И что потом, спустя время, когда все уляжется и позабудется – это она мне припомнит. Очень хорошо припомнит.

Со всей ясностью и простотой открытия я понял, что не люблю ее. Возможно, когда-то любил. Поначалу. А теперь это лишь привязанность, основанная на двухгодичной привычке быть вместе. И что она не нужна мне. Такой, какой она есть, она меня не устраивает. Не мой человек. Нужно разойтись. Как только все закончится – нужно разойтись.

Будто по наитию, в поле моего зрения возник кипящий волк. Прохаживая периметр, он оглядывался на нас, ничем не выказывая беспокойства или нетерпения. Могучее доисторическое животное, перевернувшее привычный уклад современных людей. Но оно осталось одно. И все. Один волк отделял меня от будущего. От жизни.

Карина уже почувствовала что-то недоброе. Мысль еще не до конца созрела в моей голове, но то ли блеск глаз, то ли еще что – выдали меня с потрохами. Я видел, как ее лицо менялось, вытягивалось, смазывалось. И, признаюсь, я ощутил прилив удовольствия. Наслаждения. Я опьянел от созерцания страха, того самого страха, источником которого являлся я сам.

Мы были одни. Один на один. И волк. Тот, кто решит вопрос. Кто уберет все лишнее. Сделает то, ради чего он сюда и пришел.

Выжить. Я с небывалой радостью, диким восторгом ощутил, что могу выжить. Что я в одном маленьком шажке от того, чтобы быть спасенным. Моя жизнь должна продолжиться. Мне еще так много нужно сделать, столько всего добиться, столько всего успеть.

Ради собственной жизни каждый из нас готов на любую чужую смерть. Это негласный закон. Он подл и жесток, но он предельно человечен. В нем сама суть отношений между людьми.

Размеренно, уповая осознанием того, что наконец-то я контролирую ситуацию и занимаюсь спасением, я твердо стал на дно. Вода была каверзно теплой, убаюкивающей. Я посмотрел вниз. Шорты вздулись, как панталоны. Волосы колыхались, похожие на выгоревшие водоросли. Рябь волн преломлялась светом и горела на дне светлыми излучинами. Казалось, мы стояли на подвижной рыбьей чешуе.

Я посмотрел на Карину. Поддел губы в улыбке. Она не спускала с меня глаз. Спешить никуда не требовалось. Кипящий волк сидел под навесом финиковой пальмы и созерцал. Он был доволен. Ему хотелось вернуться к своим.

Карина стала плакать. Наверно, все поняла. Она тоже поднялась. Настороженно, боязливо пятилась, а я медленно, но неотступно надвигался. Мы уже покинули зону тени. Словно ножами, солнце полосовало кожу. Карина что-то начала говорить, наверно, просила не делать этого, просила остановиться и одуматься. Ее лицо превратилось в гадкую кривую гримасу. Она громко заревела, утирая слезы, выставляла руки вперед. Так она надеялась меня задержать. Но, уткнувшись пальцами мне в грудь, я сомкнул пальцы на ее запястье, сильно сдавил, отчего она ойкнула, выгнулась. Я продолжал идти.

От духоты у меня на миг помутилось в глазах. Я быстро сполоснул лицо. Карина истерично причитала.

Краем глаза я отметил, что кипящий волк поднялся. Щерясь, наклонив морду, он приближался к нам. Вокруг горели тысячи маленьких ослепительных солнц. И они отовсюду, с боков и снизу забирались в глаза, огненно-белые, острые, как концы добела раскаленных игл. А иссушающий, палящий жар проникал в самую глубину тела, в кости, в мозг, и казалось, что на плечах покачивалась не голова, а какой-то странный и необыкновенный шар, тяжелый и легкий, чужой и невыносимо шаткий.

Она продолжала просить, стонать. Что-то проникновенно рассказывала. Я не хотел, не мог ее слышать. В глазах стыла мутная пелена, а голова пульсировала, как от внутренних ударов.

Карина уперлась спиной об борт. Секунда-другая, и, я знал, в каком-то из мест ее тела хлынет кровь. Брызги попадут и на меня, окропят. Но не страшно – умоюсь. Омоюсь. И подожду спасения.

Один. Совершенно один.

Остановился. Солнце было так огромно, так огненно и страшно, словно сама земля приблизилась к нему и скоро сгорит в этом беспощадном огне. И не смотрели глаза. Маленький, сузившийся зрачок, маленький, как зернышко мака, тщетно искал тьмы под сенью закрытых век. Солнце пронизывало тонкую оболочку и кровавым светом входило в измученный мозг.

Открыл снова. Раскаленный воздух дрожал, и беззвучно, точно готовые потечь, дрожали плиты.

Нарастал невыносимый грохот. Нескладно билось внутри сердце, земля содрогалась вместе со мной. Вода заморщинилась крохотными складками. Я едва стоял на ногах, солнце выжгло во мне дыру – сквозь голову и до позвоночника. Но я не мог позволить себе упасть прежде, чем зверь заберет ее. Вот уже скоро. Уже сейчас.

Раздался выстрел. Я вздрогнул. Встряхнув головой, огляделся. Над нами в белом мареве колыхался вертолет. Человек с винтовкой махал нам рукой.

Человек убил кипящего волка. Зверь был в метре от Карины. Он практически дышал ей в спину.

Карина даже не шелохнулась. Она продолжала смотреть. Оплывшими, огромными глазами. Смотрела. Смотрела. Смотрела. Каменным, ничего не выражающим, нечеловеческим взглядом.

И каждую ночь я молюсь, чтобы этот взгляд перестал мне сниться.

Создатель туч

1

Тугой напор воды иссякал. Острота струй ослабевала, превращаясь в дрожащий узловатый поток.

Истопник подставил иссушенное, загорелое лицо под морось воды. Возникло ощущение затихающей колкости, мягкой и зыбкой. Ощущение солоноватости, сочащейся сквозь губы. Вода вольно расползалась по телу, минуя россыпь ран и рубцов – застарелых, кривых, похожих на изрытые норы. Он почесал свежий шрам на предплечье, напоминающий оттиск огромной многоножки.

Затем он склонил голову, уперся руками об каменистые выступы стен. По затылку, вырисовывая узоры на обтянутой коже черепа и спадая веревками вдоль щек, снизываясь с носа – журчал скудный водопад.

Повернув голову, глянул на свою комнату. Нет, даже не комнату. Это была крохотная конура, выбитая в толще горы. Кротовья норка. Два шага вперед, два шага вправо, два шага влево. Все, что здесь хозяйничало, так это буйная поросль. Миниатюрный ботанический сад.

И пепел. Вечный, повсеместный пепел.

Прямо напротив душевой ниши находилось маленькое смотровое окошко, похожее на иллюминатор. С одной стороны от душевой была входная панель и лифт, а с другого – санузел. Впрочем, какой там санузел. Скорее, сливное очко, прикрытое теплой железной плитой с ручкой.

Под лапами растений лежал гидрокомбинезон. И одежда, и спальник, и полотенце. Разверстое и брошенное. Будто шкура, сброшенная доисторическим существом.

Пожалуй, все. Скромная обитель последних людей.

Да, была еще выбеленная стена, которую прятали растения, но на нее совсем не хотелось смотреть. Она была его истомной болью, наваждением, сладкой, но изматывающей мукой.

Резко сдавило в груди, запершило в горле – и он надсадно закашлялся. Кашель сотрясал, болезненно перехватывая и скручивая вдох. Вязкость накапливалась во рту. Хрипло, с клокотом отдышавшись – вытолкнул. Тягучая слюна вялым комком поползла вниз, к дырчатому сливу. Истопник внимательно, затаив дыхание, проследил, как пропала слюна. Смазал пальцами остатки, что скопились на языке, между зубов, в уключинах десен.

Они имели цвет.

Красный. Это был красный. Он вспомнил. Яркий, насыщенный цвет, а потому странный и нехарактерный.

Таких цветов здесь больше не существовало.

Мокрая, заскорузлая ладонь искажала цвет, вода сверху разбавляла и растворяла. Но это все же был цвет. Из мира прошлого. Еще до Первого Протуберанца.

Он помнил, что так окрашена человеческая кровь. И он ее выкашлял.

Истопник был готов к этому. Он ждал, что рано или поздно это случится. Тягостная горечь возникла внутри. Если б можно было обойтись без напоминания о том, что человек, как и любой другой механизм, изнашивается, ломается, подвержен разрушениям.

Сморщившись, он попытался вспомнить красивое, изысканное слово, которым обозначали насыщенный оттенок красного. Тщетно. Слово забылось, затерялось где-то в ссохшихся складках памяти. Он мог, например, вспомнить, что роговой слой кожи обновляется за неделю, а клетки, выстилающие желудок и кишечник – за пять дней.

Но что это давало?

Он сжал твердую, бороздчатую голову. Нет, слово не вспоминалось. В этом мире пыли и пепла не было больше места цветам.

Закрутив хило стекающую воду, истопник встряхнулся и вышел из душевой ниши. Пустота конуры встретила его утомительно знойным дыханием. Плотные кубы духоты сковывали, отягощали, и приходилось заставлять себя двигаться. Он поднял с пола гидрокомбинезон и подставил клапан к крану с питьевой водой. Примерно пять минут требовалось для заполнения всех его полостей.

Зацепив по пути развесистую листву, что напоминала разорванную грудную клетку с торчащими ребрами, он подошел к окошку. Обсыхал он быстро. Вода неприметно заменялась на пленку испарины. В вечно душном, тяжелом, крепком пространстве воздух будто налипал к коже, скатывая влагу.

Окошко давало скудный, лишенный загадочности вид. Отвесные скалы и целые поля валунов. Черный небосвод, шевелящий массами туч. Хмуро нависал скалистый навес, похожий на козырек кепки. Угловатые накаты гор – с ущельями, утесами, резкими обрывами и обвалами. Они простирались на много километров в стороны, теряясь в дымчатой неизвестности.

Если привстать на цыпочки, то можно разглядеть крохотный выступ, подобие каменистого карниза. Там росла жухлая травинка. Ссохшийся кустик, напоминающий воткнутый пучок сена. Он дрожал от мелкого и задиристого сквозняка.

И где-то внизу, за громадами скалистых зубов, все еще движимый инерционными силами, с наваленным пластом пепла мял бока океан. Мертвый и горячий.

Вот и весь пейзаж. Остатки красот. Выжженный горный массив. Камни, большие и маленькие, и тонны пепла. Сплошной пепел. Летал, будто грязный снежок. Крохотными частицами и крупными лохмотьями.

Стряхнув последние капли, будто прозрачные родинки, истопник убедился, что высох. Возле наполняющегося, пухлеющего гидрокомбинезона торчал носик с дозатором. Нажав, выдавил на ладонь защитный кремовый состав. Состав пах прелой химией. Истопник обтер шершавую кожу – с головы до пят. Дав средству впитаться, облачился в гидрокомбинезон.

Деловито оглянув конуру, невольно остановил взор на выбеленной стене. И тут же на смуглом, грубо очерченном лице заиграли желваки, плотно сомкнулись губы. На стене узорчато чернел рисунок, законченный на треть.

Спохватившись, подошел ближе, погрузил руку в рыхлую почву под растениями – и достал узкое лезвие ножа. Проверил остроту кромки, озабоченно нахмурился.

Тишину наполнял утробный гул работающей Печи.

В это время панель лифта озарилась мягким серым светом.

2

В кабине транспорта было тихо и безлюдно. Властвовала духота.

Истопник направился к первому ряду, прямо у лобового стекла. Султанчики пыли волнами откатывали прочь и забивались пышными ежами по углам и закуткам. Он робко уселся, опасаясь тревожить движениями легкие. Но все равно неприятно сдавило в груди. Вот-вот напрашиваясь на судорожный кашель. Он закрыл глаза и расслабил мышцы. И почти сразу услышал шаги в коридоре.

Одного за другим лифты привозили остальных работяг. По лабиринтам, червивым тропкам доставляли таких же высушенных, как сухофрукты, лоснящихся от крема людей гор.

Над головой истопника раздался саркастичный шепот:

– Старик, ты сегодня шикарен! Прическу поменял?

Это был Финиковый. С его дурацким юмором. Он был тощ, жилист, костляв. Человек-палка. Иногда даже казалось, что торчащие кости еще немного и проткнут это мумифицированное тело.