Без вести пропавшие солдаты Манштейна. Часть первая

Глава 1

Открыв ворота и помахав рукой обеспокоенной тёще частыми загулами давно умершего мужа, я выехал из хутора уже на подфарниках. Дорога была хорошо накатанная хуторянами и приезжающими родственниками у кого были свои машины, а то, что впереди мне предстояло преодолеть крутой подъём, я не боялся, имея такой хороший внедорожник. Мимоходом проверил свет фар и не удержался опробовать установленные на крыше машины, больше для крутизны, чем для надобности, добавочные четыре прожектора, но решив, что на подфарниках ещё хорошо было видно, всё выключил. Приятно было чувствовать под колёсами автомобиля накатанную землю, а не асфальт, и спокойно ехать без ослепляющего света фар встречной машины, за рулём которой сидит абсолютный баран, не переключающий свет дальних фар на ближний в своей машине, то ли от своей крутизны, то ли от забывчивости. Включённый автомобильный приёмник на всех волнах издавал какие-то повизгивания и улюлюканье, чего раньше не было, и пришлось поставить свой любимый диск с лёгкой музыкой. В открытое окно машины приятно задувал степной ветерок, густо пахнущий скошенными травами и землёй за день прогретой солнцем, и почему-то озоном, предвестником сильной грозы, которая могла быть ещё где-то далеко, но уже кое-когда освещала неоновым светом ближние тучки. Меня это пока не волновало, ведь чтобы выехать на асфальт, мне и десяти минут хватит, а на трассе дождь меня точно не догонит и мыть машину по приезде домой не будет надобности.

Я спокойно ехал по нашему хуторскому тракту, петляющему по низу широкого оврага, устало думая о проделанной за эти дни работе. И под тихое урчание сильного двигателя, я уже готовился не пропустить начало подъёма с выездом на асфальтированную дорогу, пока вдруг не уткнулся в какой-то плотный, как молоко, сиреневый с зеленоватыми разводами, туман. Сколько себя помню за рулём, такого тумана я нигде не видел.

В разные туманы я попадал – и в густые, и в полосатые, чередующиеся то чистой полосой дороги, то с туманом, но такого небыло. Включил ближний свет фар, затем противотуманные фары, но плотность тумана ненамного стала меньше, если ещё не хуже. Включил верхние фары, хотя прожектора вообще в таких случаях бесполезны, но я всё же включил и их, больше с психа, чем осознанно. Включенный свет верхних фар вообще создал какой-то сизо-молочный тоннель с тупиком и нависающим низким потолком. Вспомнив чёрта и перебрав с выражением все знакомые нехорошие слова, я медленно ехал по пробитому фарами сырому и довольно таки прохладному туннелю с сильным запахом незнакомых цветов или каких-то тонких духов, пока капот машины не уткнулся в закрытый шлагбаум и стоящих за ним людей. Первая промелькнувшая у меня мысль была о выставленном посту охраны санэпидстанции от ящура, и знакомо прозвучавшее слово «хальт» меня нисколько не насторожило, а только порадовало, что остановивший меня человек обладал здравым чувством юмора:

– Хальт! Зайне аусвайс!

Вот это дают ребята! А что, скучно, овраг со странным туманом, наступающая ночь, а здесь к ним развлечение само приехало – сам бог велел похохмить. И только сейчас я обратил внимание, что подошедший к машине человек был одет в форму немецкого солдата времён Второй мировой войны с автоматом на груди.

Но люди стояли вокруг освещённой светом фар машины, молча, как истуканы, наверное, заговорённые дразнящим запахом копчёных кур в неожиданно появившейся перед ними автомашине.

– Здорово, ребята, вы что здесь, кинофильм снимаете? – спросил я, не выходя из машины удивлённым голосом и сразу радуясь, что смогу подержать в руках настоящий «шмайссер», если это не бутафория, – вас что, забыли забрать или по сценарию фильма вам нужны ночные съёмки?

Но они как будто ничего не слышали.

– Эй-эй, друзья, вы что, остановили меня, чтобы музыку послушать? Или вы, в этом тумане совсем отсырели, или вам больше делать нечего? Учите лучше свои роли! – я уже начал злиться, не получив от них ответа на мои вопросы.

– Кто у вас старший? Давай зови его сюда, доннер веттер! – решил я играть на их волне, чтобы влиться вместе с ними в образ так увлёкшего их сценария будущего фильма.

– Ефрейтор Генрих Зимовски, – представился мне парень, не желающий выходить из своего образа солдата фюрера. Скорее всего, какой-нибудь студент иняза пединститута, решивший подработать на летних каникулах статистом, на съёмках нового художественного фильма о грандиозной битве на Курской дуге.

– Да по мне, будь ты хоть гауптманом! Вам что, больше делать нечего, как ставить здесь свой дурацкий шлагбаум? Ну-ка, открывай свои ворота, иначе пожалуюсь вашему штандартенфюреру! Студент!

– Прошу прощения, а как хорошо Вы знаете нашего штандартенфюрера?

– Сынок, ты что, с Луны свалился? Я знаю не только твоего долбаного штандартенфюрера, но и генерал-фельдмаршала Эриха фон Манштейна! И фон Брауна, о котором ты и понятия не имеешь, кто он такой! – я начал выходить из себя от тупости и ненужности ночного разговора. – В чём дело, спрашиваю, где ваше киношное начальство?

– Вас остановили потому, что Вы ехали с включёнными фарами в сторону фронта! Это грубое нарушение светомаскировки, и я, как начальник поста охраны, обязан доставить Вас в штаб нашего батальона!

После таких слов, безусловно, талантливого статиста на поприще киноискусства я ржал от всей души минуты две до слёз. Более глупого ответа в данной ситуации я никак не ожидал услышать. Может быть, так нужно было говорить по сценарию фильма и даже тоном «адъютанта его превосходительства» Юрия Михайлова Соломина, но услышать такое в глухом овраге ну никак не ожидал. Насмеявшись и вытерев слёзы, я, махнув рукой, говорю талантливому студенту:

– Ладно уж, чёрт с вами, будем считать, что вы меня уговорили. Поехали в ваш штаб или куда вас там нужно довезти, а то поздно уже, а ехать мне ещё очень далеко. Да и вы уже, наверное, замёрзли в этом тумане!

Прозвучала опять на немецком языке какая-то длинно отданная команда (они что, все с иняза или приехали на съёмки фильма из Германии?) и два солдата-статиста кинулись откатывать в сторону два мотоцикла с коляской и, задрав вверх шлагбаум, остались стоять на месте, а остальные топтались у машины, явно не находя дверных ручек. Интересно, с какой такой глухомани они приехали тогда на киносъёмки, если даже не знают, как открываются двери у «БМВ»? А может быть, это такое проявление европейской вежливости, и они ждут, когда хозяин сам их пригласит?

– Садитесь уже скорей, ландскнехты «мосфильмовские»! Или вы из «Ералаша»? Только ты, со своим «карамультуком», будь поосторожнее и не порви мне сиденье, иначе я тебе быстро кое что поотрываю, – сказал я, ткнув пальцем в парня с пулемётом «МГ». И чтобы мои слова были правильно поняты этим турком – что его тогда ждёт, чиркнул пальцами по своему горлу. Надеюсь, что от этого жеста он очень испугался, иначе не смотрел бы так сердито из-под своей каски, то на меня, то на своего ефрейтора.

Но как бы там ни было, мы всё-таки тронулись и, проехав мимо двух оставленных у своих мотоциклов ребят, стали медленно подниматься в сплошном молоке по крутому подъёму, к выезду на асфальтированную дорогу. Мои пассажиры о чём-то живо стали переговариваться, то все сразу и громко, то в длинном монологе, но это не мешало мне вести машину и не потерять дорогу в этом не виденном ранее тумане.

И вдруг мы вынырнули, как из проруби, в сумерки раннего вечера, с тонкой полоской заката на горизонте, выглядывающего из-под низких туч. Что за ерунда? Развернув на асфальте машину туда, откуда мы только что выехали, я поставил её с небольшим наклоном в сторону оврага и включил все фары, какие только были в машине. Выйдя из неё, я, с удивлением заворожённого, глядел на необычайное явление природы, которое больше пугало, чем привлекало и заставляло уехать отсюда, и как можно скорее, и как можно дальше. И было от чего.

Вдалеке кое-где тускло поблескивал свет в редких домах хутора, откуда я только что выехал. Он пробивался сквозь листву деревьев за чернотой раскинувшегося оврага, созданного природой много и много веков назад, скорее всего, каким-то крупным родником, истощившегося ещё до гуннов, успевшего за это время стать пологим и зарасти мелким кустарником, а не дубравами, какие наверняка здесь когда-то были. А под моими ногами медленно ворочалось стадо, по меньшей мере, каких-то диплодоков, укрытых непроницаемым одеялом плотного и необычного тумана, освещённого мощным светом фар моей машины, медленно клубясь как зарождающиеся кучевые облака, какие я видел на склонах гор Крыма и Кавказа, подолгу наблюдая за ними с интересом жителя равнин.

– Генрих, иди-ка сюда, – позвал я начинающего, но талантливого артиста театральных подмостков и глухих оврагов Черноземья. – Ты когда-нибудь в своей жизни видел такую пугающую красоту? – спросил я подошедшего парня тихим голосом, чтобы, не дай бог, не потревожить неспокойно дремлющее внизу чудовище, дышащее и медленно ворочающееся на дне оврага. Да и отблески грозы с раскатами далёкого грома особенно меня не радовали.

Генрих долго молчал, внимательно рассматривая лениво клубящийся туман, и даже отступил на шаг, осторожно и медленно:

– Нет, никогда не видел! Странный туман, он как будто живой и даже свет сквозь него не проникает. У нас таких туманов нет, – покачав головой, тихо отвечало юное дарование кинобизнеса, и позвал остальных трёх ребят посмотреть на интересные туманы России, какие перевелись в исхоженной вдоль и поперёк Европе.

А в это время моя память перелистывала в своих кладовых страницы прочитанных книг и статьи в журналах «Наука и жизнь» в поисках ответа на хотя бы похожие случаи, когда-либо виденные людьми такого рода странные явления. И я всё-таки вспомнил об одном описании похожего случая, прочитанным лет тридцать назад в книге «Неопознанное и неизвестное», который произошёл где-то в гористой местности на побережье Турции, кажется, в Геллиполи, вблизи Дарданелльского пролива, где упоминается какое-то странное облако однородной сероватой массы густого тумана с чёткими границами. В 1915 году, во время войны Турции, со странами Антанты, люди в окопах видели, как на идущий в сторону фронта батальон английских солдат в полном вооружении, опустилось густое облако, накрыв целиком всех людей и через какое-то время, поднявшись, унесло с собой всех в сторону Болгарии. Тогда исчезли 267 человек. Вроде бы именно этот случай, и как документальный факт, был зафиксирован очевидцами и свидетелями последующих событий, какими оказались новозеландские стрелки, находившиеся на соседней сопке. После окончания войны британское правительство запросило у турецких властей сведения о пропавших солдатах. Но турки о них тоже ничего не знали.

– Послушай, дорогой, а что это твоя группа поддержки такая молчаливая? Они что, русского языка не знают или никак из образа артистов не выйдут? – не отрываясь от зрелищного тумана, спросил я, – вы все из Германии?

– Да, мы совсем недавно приехали из Германии, – однотонным голосом ответил парень и опять замолчал, во все глаза рассматривая лениво клубящийся у нас под ногами туман.

Ну и что, кого сейчас удивишь в России иностранцами?! Ведь кто только не приезжает к нам из-за своего любопытства, бизнеса и просто туристами, подработать, себя показать или вернуться на историческую родину предков. Вон, целая семья американцев с малыми детьми, поселилась где-то в бескрайной глухомани Сибири, другая осела в Дагестане. Какой-то африканский негр руководит каким-то районным центром, староверы целыми семьями вернулись из Латинской Америки и поселились в Приморском крае, так почему бы немецким мальчишкам на своих школьных каникулах не поучаствовать в съёмках художественного фильма о прошедшей войне? И другую страну увидят, и перед девчонками покрасуются! Да они голодные, небось, как цуценята!

– Генрих! А вы, может быть, кушать хотите? – спросил я, уже насытившись видами зловещего тумана. Домой я всё равно по тёмному попаду, а русское гостеприимство, вдруг проснувшись, напомнило мне, что на Руси гостей всегда хлебосольно принимали.

– Хорошо бы покушать, а то мы уже немного проголодались, но вы не беспокойтесь, у нас есть с собой галеты, – опять, как запрограммированный зомби, проговорил мой собеседник, не отводя своих глаз от завораживающего зрелища.

– Да уж, галетами здорово наешься! Хотите, я вас угощу настоящим деликатесом, а потом отвезу, куда вам надо?

Парень что-то продолдонил своим друзьям и после недолгих прений, как мне показалось, стороны пришли к согласию. И, как сказал бы небезызвестный Горбачёв, – к консенсусу.

– Ну и молодцы! А по пути мы ещё можем прихватить в подарок вашему фюреру русскую «Катюшу». Впрочем, этот подарок будет не первый для вашего фюрера и несколько опоздал бы к его столу, так как ещё одиннадцатого октября сорок первого года в городе Мценске вашими войсками был захвачен целый дивизион целехоньких реактивных установок. Так что я не думаю, что вас наградят «Железным крестом», но может, и повезёт по сценарию фильма.

В поднявшемся галдеже, после ефрейторского перевода, я с удовлетворением отметил проявившийся большой интерес иностранной молодёжи к нашей прошлой боевой истории. Галдели долго и радостно, с похлопыванием друг друга по спине и каскам, ну и меня вежливо, этак по-барски, с часто повторяющимися словами «фатерлянд», «фатер-мутер» и какой-то «креуз», но я не помню по школьной программе этого слова, да и давно это было.

Так радостной и галдящей, кроме меня, толпой мы развернулись и направились в сторону близлежащего озера, начисто уже забыв о странном тумане и оставленных там двух «камерадах». Представляю, как обрадуются наши хуторяне на следующее утро, увидев закрытый шлагбаум и двух «дойче зольдатен» с автоматами. Но до утра о них ведь кто-то же должен вспомнить? Всё ж таки пацаны приехали из другой страны, местного языка не знают и оставить их на ночь, некормленых, в каком-то овраге – это верх разгильдяйства со стороны руководства съёмочной группы. Впрочем, я этих ребят быстрее привезу, чем о них кто-то вспомнит.

Это же надо, даже внуки немецких дедушек помнят их рассказы о «сталинских органах», а вот наших балбесов спроси о немецком «Ванюше», шестиствольном реактивном миномёте – я не думаю, чтобы кто-то сможет дать правильный ответ.

Подъехав к съезду с дороги накатанному местными и приезжими рыбаками, по которому съехать без последствий что-либо себе отодрать с мясом или что-либо себе не помять может только горбатый «запорожец» или машина типа «уазик», мы осторожно съехали с крутой насыпи дорожного полотна, и объехав по длинному серпантину заросли какого-то кустарника, остановились на пологом берегу озера с чёрной гладью воды, ставшей ещё темнее по границам света освещённой фарами нашей машины.

– Ну, вот мы и приехали. А ты, Генрих, скажи ребятам, чтобы они времени даром не теряли и побродили по берегу озера в поисках всего, что может более-менее гореть. Ведь сам подумай, что за пикник без костра?

– Но ведь здесь темно и ничего не видно! Что можно найти на ощупь? – резонно заметил он.

Пришлось развернуть два верхних боковых прожектора в разные стороны и берег озера осветился на добрые двести метров. И пока я возился с фарами, из машины вышли повеселевшие его товарищи, с явной опаской посматривающие на чёрные заросли близлежащего кустарника. Постояли кружком, о чём-то между собой тихо переговорили и попёрлись они, конечно, со своим оружием, которое обязательно будет мешать собирать им топливо для костра. А Генрих, со своим пулемётом, остался рядом со мной, что меня и насторожило.

– Генрих, ты, конечно, меня извини, но сам должен понимать моё опасение – всё-таки я вас подобрал не в аэропорту, а в глухом овраге, одетых в эту форму, как бы даже вооружённых и кроме тебя из вас никто не говорит по-русски. Очень странная забывчивость вашего руководства, и всё это меня настораживает. Ты бы не мог показать мне свои документы? – как можно убедительней попросил я его, тем самым высказав вроде бы правильные свои опасения.

– Это, вообще-то, нам запрещено, но тебе я могу показать, – с этими словами он протянул мне свою серенькую книжечку, и я, подойдя ближе к свету фар машины, прочёл на её обложке написанное готическим шрифтом «Вхерпа». Открываю и вижу, что документ выдан двадцать четвёртого марта сорок третьего года.

– Генрих, я всё понимаю, что эти документы вам нужны по сценарию вашего фильма, но мне нужны настоящие документы, которые выдают гражданам Германии и, наверное, с отметками пересечений вашей и нашей границы, понимаешь?

– Но это мои настоящие документы, и других нам не выдавали, – и для убедительности он ткнул указательным пальцем в свои антикварные документы, каким место только в музее.

– Ядрить тебя в дышло! Ты, что, за дурака меня держишь? И когда же ты их тогда получил? Ведь этого не может быть!

– Почему это не может? Я зимой этого года был призван в сухопутные войска Германии и прошёл полугодичную подготовку для новобранца в армейских лагерях Рейха под Гамбургом, – с этими, гордо сказанными словами, Генрих отвернулся от яркого света фар и…

Мама родная! Мне даже на миг показалось, что под проржавевшей солдатской каской был только его белый череп выбеленный временем, злобно ощерившийся на меня своими жуткого вида щербатыми зубами, а в глубине пустых глазниц явно блеснули два красных огонька… ну точь-в-точь как в давно прочитанной сказке о Бабе-яге и её избушке, окружённой частоколом с насаженными на колья черепами, зловеще горевшими по ночам.

Господи! Да что же это такое делается сегодня? Демон! Точно демон! Бежать надо, бежать, а-а-а! Даже голос пропал! Беги, беги, несчастный! И ноги не слушаются! Господи! Силы Небесные! Зачем я вчера снял со своей шеи оберег, который мне ещё мамка (земля ей пухом) в детстве повесила? Ведь и кукушка моя ещё не докуковала! Спаси и сохрани меня! Как бы отмахиваясь от комара, я быстренько перекрестился. Нет, всё, с меня на сегодня хватит нечисти! Если останусь в живых, уйду, к чертям собачим, в монастырь грехи отмаливать. Господи, да как же там, в молитве-то сказано, помоги мне вспомнить! А, вот: Отче наш на небеси, прости нам долги наши, и не введи нас в искушение прибить его нахрен… Нет, как-то не так! А как? А если эта тварь сейчас меня укусит, пока я вспоминаю? Вот тогда я точно стану зомби. Боже, что делать? Может быть мне закрыть глаза, то тогда его точно не будет! А если открою, а он вот он?! Но тогда какая разница как умирать, с закрытыми глазами или с открытыми? Я открыл глаза, нет, стоит, паразит! Если жив буду, я ему точно клизму с дохлыми ёжиками поставлю! Может быть под каской у него рога, а в сапогах копыта? Нужно не смотреть ему в глаза, иначе он может забрать мою душу Ноги сами стали предательски подкашиваться, и опять сразу появилось дикое желание прочитать какую нибудь спасительную молитву во здравии раба Божьего, но кроме запомнившихся по детскому садику лозунгам, что были на стене в нашей группе: « А-та-та по голой жопе поджигателям войны!», «Миру-мир – войне пиписька!» и «Пионер – всем ребятам пример!» на ум, ни чего путного не приходило. Но, кажется, и это, малое, помогло, и страшный череп, слава тебе Господи, куда-то пропал! Мне от этого сразу захотелось сбегать в ближайшую церковь и поставить самую большую свечку – а во здравии или за упокой, потом видно будет…

Нет, ну надо же такому привидеться! В этом мучительно долгом мгновении пережитого ужаса, уместилась, наверное, вся моя жизнь. Ни кому бы не поверил, что за такое короткое время можно так вспотеть. Чтоб тебе, паразиту, земляная жаба титьку дала! Чтоб тебя холера задавила! Да чтоб тебя… А может быть, этот студент меня разыгрывает так, никак не выйдя из образа немецкого солдата? Фу-у-у! Я его тогда точно за это удавлю! А может быть, я случайно уснул за рулём, и это всего лишь дурной сон?.. До жути реальный, реальный до дрожи в руках и коленках, но всё-таки сон? Сейчас я проснусь, и не будет ни каких оккупантов! Ведь мы их прибили ещё в сорок пятом! То есть, наши отцы прибили! Или у меня, всё-таки, поехала крыша от переутомления на тёщином лесоповале? Но такого не бывает и не может быть по всем законам физики и анатомии человека. С ума можно сойти!

И что же мне теперь делать с этими свалившихся откуда-то на мою голову покорителями необъятных просторов России? Как меня так угораздило? Из каких могил они повылазили, что так хорошо сохранились? И какое определение мне теперь подобрать для них, чтобы самому не шарахаться от говорящих покойников? Всё-таки до Рождества ещё как бы далековато, и на деточек Фредди Крюгера они вроде бы не похожи, но всё же… Ну и балда я!! Да как я мог забыть! Перекрестить ведь эту нечисть нужно и все дела! И от того, что я быстро помахал перед ним руками – наваждение пропало! Вот что Крест Животворящий творит!

– Генрих, ты не мог бы ещё дать мне свою руку?

– Зачем тебе нужна моя рука?

– Я хочу почувствовать твой пульс!

От этих моих смелых слов, у меня даже волосы под мышкой зашевелились! И с внутренним страхом нормального человека и немалой опаской я дотронулся до его руки, ожидая почувствовать холодную плоть мертвеца, убитого семьдесят лет назад. Там-то и плоти не должно быть никакой – одни кости должны остаться, но если мои глаза не обманывают, что рядом со мной стоит нормальный человек, молодой парень, думающий и говорящий… Мои руки ощутили теплоту тела живого человека. Мистика прямо какая-то! Надо бы в зеркало его заставить посмотреть, может быть, там и отражения-то в нём нет? А заодно и на себя глянуть, а то я физически стал чувствовать как начал седеть.

– Ты случайно не помнишь, какой сейчас год?

– Чего это я не помню! Помню – 1943 год. А что?

– Да нет, ни чего! Послушай, Генрих, а в магазинной коробке пулемёта вместо патронов у тебя там, случайно, не свечи от геморроя?

Солдат молча передёрнул затвор, загнал в ствол пулемёта патрон и, отстегнув круглую патронную коробку, так же молча протянул её мне.

Мать честная, магазин был полон боевых патронов, и выглядывающий из неё первый патрон блестел в свете фар машины хищно и грозно в окружающей темноте наступающей ночи. Ёкырный бабай! Ничего себе я пикничок здесь устроил по доброте душевной! И что мне теперь с ними делать, а? Они ведь парни дисциплинированные, и как бы я не упирался, но если они решили, что я нарушил светомаскировку у них во фронтовой зоне, то значит, они меня обязательно доставят в свой штаб к начальству для разбирательства, а может, даже и в гестапо. Наверное, их надо было сразу мне отвезти прямо к порогу местной полиции! Пускай бы там разбирались! Вышел бы какой-нибудь помощник дежурного и сказал бы волшебные слова: «Гитлер капут унд хэндэ хох» и погрозил бы своим «макаровым», показав им, что он не намерен шутить с ними ни коим образом. Они, конечно, очень испугались бы и с перепуга устроили там такой тарарам, что мало не показалось бы не только помощнику дежурного, но и всему райотделу. Это тебе не наши пацаны-призывники, а солдаты, прошедшие полугодичную подготовку перед отправкой на фронт, максимально приближенную к боевым условиям войны, умеющие поддержать своим огнём друг друга и взять, если надо, командование на себя, заменив офицера.

– Но в автоматах-то, я надеюсь, не настоящие патроны? – с последней надеждой спрашиваю его.

– Нет, тоже настоящие, по тридцать два патрона в каждом автомате и по три запасных рожка у каждого солдата, и по штык-ножу.

Мне уже совсем стало как-то очень тоскливо от такого количества патронов. Да, это были настоящие немцы, закинутые какой-то выходкой вконец свихнувшейся природы, утащившей их втихаря из-под самого носа фельдмаршала Манштейна, да так, что и они сами это не заметили семьдесят лет назад, когда заступили на свой пост у вверенного им шлагбаума, с карманами полными галет. Бред какой-то!

Вот поэтому, этот чёртов Манштейн, свою, так скрупулёзно разработанную генеральным штабом летнюю кампанию наступления на Курской дуге в сорок третьем году и проиграл, потому что ему не хватило этих четырёх солдат! Нет, ещё двое остались в том жутком тумане с мотоциклами и шлагбаумом. Вот теперь совершенно точно и я понимаю, что перетрудился на тёщиной вырубке и у меня точно начался бред съезжающей крыши. Однако, как бы я ни отмахивался от них, вот они, немцы, пришедшие на нашу землю жестокими захватчиками, каких я видел в документальных и художественных фильмах о прошедшей войне. А эти, мои, весело таскают какие-то палки и ветки для костра, смеясь и трындыча что-то на своём языке, ощутимо топая по берегу реки своими сапогами. Притащили какие-то старые ворота, приспособленные кем-то из рыбаков под помост для своей комфортной рыбалки, раздолбали их в щепки и покидали в разгорающийся костёр. А чего стесняться – мы на войне!

Пока мои ландскнехты в хорошем настроении, пойду-ка я скармливать им своих кур, так любовно закопченных руками моей тёщи, для своих любимых внуков. Это всё со мной произошло только от национального русского любопытства: «А что это там такое интересного за тем пригорочком? А чего это сегодня такой туман странный – дай-ка подъеду ближе и посмотрю!» Вот и посмотрел, на свою голову! Как бы эти воскресшие из небытия в Бухенвальд меня на лечение и правда не отправили! О-хо-хо, вот беда-то на меня свалилась! Курочек только жалко!