Без вести пропавшие солдаты Манштейна. Часть первая

– Эй-э-эй, русский, ты там не уснул? Отто, arschloch, Иоганн, Курт, доннерветтер, спят, как на курорте. Schweinhund! Мы же на войне – не дома! Чёрт бы вас побрал! Может быть, ты их отравил? Что ты им подсыпал? Если не добужусь, у тебя будут очень большие неприятности.

– Послушай меня и успокойся! Никто ни кого не травил – ты ведь ещё живой, просто твои пацаны немного нажрались как свиньи и закусили вкусными, но краденными у меня курицами, и их сразу разморило! Поспят пару часов – сами проснутся.

– Куры были не крадены, ты сам их нам дал и нечего обвинять нас в мародёрстве. Солдат великой Германии не опустится так низко, чтобы его могли обвинить в банальном воровстве! И с одной дохлой курицы, невозможно, как ты говоришь, нажраться четверым дойче зольдатам.

Всё-таки наш русский язык слишком сложный для иностранцев! Ну как им, баранам, объяснишь, что «жрать как свинья» – это очень много есть, а «нажраться как свинья» – это как будто и не есть вовсе?!

– Да ладно, чёрт с ними, с курами, ты мне так и не ответил, где ты так хорошо научился говорить по-русски? Если бы не твои документы и вот эти друзья, спящие вповалку, я бы подумал, что ты чистокровный русский!

– Секрета в этом никакого нет – бабушка у меня русской столбовой дворянкой была и даже преподавала русский язык и литературу в Институте благородных девиц, а когда мои родители в тысяча девятьсот девятнадцатом году переехали из Петербурга в Германию, то с самого моего рождения бабушка говорила со мной только на русском языке. Я её очень люблю за её доброту и умение побаловать чем-то вкусным, и очень скучаю. Помню все её колыбельные песни и интересные сказки, какие она мне рассказывала. Я даже успел прочитать в подлиннике «Войну и мир», – с грустью, как по давно ушедшему, тихо ответил мой собеседник.

– Да и приехали мы в Россию только неделю назад. Думали, что здесь настоящая война с бомбёжками и танками, штыковыми атаками и артиллерийскими обстрелами, а здесь тишина и покой, как в санатории. Хоть отдохнём от переезда через леса Белоруссии и Смоленщины. Бр-р-р, до сих пор ужас пробирает! Говорят, будто каждый четвёртый наш эшелон под откос летел или из леса, по вагонам с солдатами, из пулемётов так лупили, как по нашему составу.

– Угу, весёлого мало, но вас сюда никто не звал и хлеб-соли на всех не припасли. Вы попробуйте ещё выехать отсюда с комфортом в свой «фатерлянд»! Не каждому это было позволено! Но сия стезя уже не для этих спящих «зольдат», да и не для тебя тоже, вы уже давно отвоевались и давно бы уже должны встретиться со своими бабушками! – подытожил я наш разговор и как мог успокоил своего собеседника, в чём явно не преуспел.

– Как это мы отвоевались? Ты же сам только что сказал, что твой шнапс не отравлен!!! – трясущимся голосом тихо спросил меня перепуганный парень.

– Господи, кто о чём, а свекровь о снохе! Чтобы ты успокоился и не падал в обморок, дай-ка, и я себе налью стаканчик, как-никак это мой самогон. И заметь, от гаишников будем вместе отбрёхиваться, – сказал я, беря банку в руки.

Всё-таки самогон очень хороший, а изготовленный с любовью к единственному зятю умелыми руками любимой тёщи, он всегда должен быть на высоте! Вот только двух куриц для пяти мужиков, двое из которых какие-то дистрофики, но с волчьим аппетитом, было явно мало. Надо подсказать тёще, чтобы она страусов завела. Но даже в таких трудных условиях слежения за делёжкой пищи, мне всё ж таки удалось припрятать свою порцию неприкосновенного запаса. Отмерив себе столько же, сколько наливали по своим стаканчикам заблудившиеся во времени солдаты бесноватого фюрера, я, под внимательным взглядом пьяных глаз Генриха, выпил и, не удержавшись, сразу крякнул от такой крепости. Всё бы ничего, но самогон успел уже нагреться, а пить его как тёплый чай – было убийственно! Главное, чтобы парень видел и успокоился, что травить их никто не собирается, а то кто его знает, что ему взбредёт на пьяную голову – автоматы вот они, рядом!

– Ох и крепкая, зараза! Вот что значит на меду сделанная, а не на курином помёте или ещё на какой-нибудь гадости типа карбида, чтобы было покрепче и позабористей.

– Это у тебя шутка такая, насчёт куриного помёта?

– Да какая там шутка, серьёзно говорю! Для крепости всё сойдёт.

Успокоившись, что ему достался качественный шнапс, а не отходы пищеварения домашних несушек, парень опять над чем-то задумался, свесив на грудь голову. А может, его уже стало клонить ко сну после выпитого, но на своей каске он пока сидел устойчиво и даже услышал сильный всплеск далеко на середине озера, хорошо видимый на ночной глади воды, освещённой лунной дорожкой. Рукотворные пруды, устроенные по голым оврагам с ещё не заросшими берегами камышом, всегда выглядят как большие лужи.

Другое дело, посидеть с удочкой где-нибудь на берегу лесного озера или речки – тишина, покой для души, только птички поют, да вода журчит по камням. А лучше всего поставить палатку на берегу моря…

– Генрих, ты в море купался?

– Конечно. Мы часто с родителями ездили летом на море вместе с бабушкой, ведь Балтийское море от нас совсем недалеко.

– Ну, Балтийское море холодное, в нём особенно не поныряешь! Это тебе не Чёрное море и тем более не тёплое Азовское…

– Не беспокойся, мы ещё накупаемся в тёплых морях!

– Ну-ну, когда будешь купаться в Чёрном море, советую тебе доплыть до Абхазии! Чистое море, пляжи с мелкой галькой, пальмы, горы… Что ты на меня уставился, как хамелеон на муху? Я вроде бы задал тебе нормальный вопрос!

– Я стараюсь вспомнить, где находится эта твоя Абхазия! В Сирии? Нет? В Пакистане? Если в Пакистане, то мы всё равно там будем! Ведь наш фюрер поставил перед своими солдатами как конечную цель войны – поход в Индию, – гордо и по-солдатски чётко ответил мне молодой нибелунг.

– Твой фюрер дурак и не ходил на уроки географии в школе, а так бы знал, что если он хочет поесть бананов в Индии, то ему нужно сначала пройти всю Россию с гаишниками на дорогах!

– Что ты всё время пугаешь меня своими гаишниками? Это кто такие? Отборные войска НКВД?

– Хуже! Намного хуже! От вашей дивизии «Мёртвая голова», доведись ей проехать по трассе Москва – Симферополь, и особенно за Харьковом, целыми из всего прикрученного, приваренного и приклёпанного к вашим танкам останутся только гусеницы. И то не на всех – всё срежут и открутят, и сдадут в «чермет», чтобы расплатиться с ними за проезд по этой трассе. Кстати, вашим солдатам после войны ещё предстоит построить эту дорогу. И сразу хочу тебя обрадовать и похвалить мастерство немецких мастеров – эта дорога простояла без капитального ремонта аж до восьмидесятых годов прошлого столетия, без единой трещины на асфальтном покрытии – пленные на совесть строили!

Генрих развёл руки в стороны и счастливо заулыбался, как ребёнок, наконец решивший для себя трудную задачу:

– Ну вот, теперь я могу пристрелить тебя с лёгким сердцем, как полоумного «унтерменша», так как больные нашему рейху не нужны! Да и за оскорбление нашего фюрера, в присутствии его солдата, пришло время ответить, – проговорил он заплетающимся языком, стараясь непослушной рукой достать свой пистолет. Но клапан его кобуры никак не хотел открываться, и парень, махнув рукой, вздохнул, и тихо сказав: «Потом…», зевнул, прилёг, как упал, и сразу сладко засопел.

От греха подальше забрав у спящего солдата пистолет, я сидел у догорающего костра и думал о том, за какие это грехи на мою голову привалило такое счастье? И в какую же интересную историю я попал ещё тогда, когда подъехал к тому злополучному шлагбауму с этими артистами? Но то, что эта дорога, какой пользовались только местные жители одной деревни, приведёт меня прямо в «очевидное и невероятное», я никак не мог себе даже представить в самом дурном сне!

Откуда там появился этот сиреневый туман? Ведь я проезжал по этому оврагу десятки раз, и днём и ночью, но даже простого тумана не видел. Может быть, так преломлялся свет моих галогеновых фар в холодном и плохо продуваемом овраге? Но тогда откуда там появились эти солдаты с оружием и настоящими немецкими «цундапами» забытых временем, вполне одушевлённые, нахальные и любопытные, с полной готовностью выполнить полученный приказ? Ну надо же, слопали на халяву моих кур! Хорошо хоть кастрюля с мясом, приготовленным для пикника в честь приезда жены с нашими внуками, загостившие у моих родителей, ещё цела. Надеюсь, что они приедут не с пустыми руками, а с откормленным гусем, но лучше с двумя и с маринованными, обязательно бочковыми, груздями, заказанными моим родителям ещё в прошлом году.

А пока эти, потерянные Манштейном солдаты спят сном праведников, нужно их оружие перетаскать вон за те густые кусты – кто их знает, что им в голову придёт с бодуна, когда проснутся? Три «шмайссера», и каждый с четырьмя рожками патронов, да очень скорострельный пулемёт «МГ» с коробкой патронов и пулемётной лентой двухметровой длины, которую так и не снял со своей шеи вот этот задохлик, – это тебе не наше боевое охранение с трёхлинейками и в лучшем случае с одним автоматом ППШ. Ну что наши солдаты могли сделать в реальной боевой обстановке – только подать звуковой сигнал, и всё! А эти, не суетясь и спокойно, могут продержаться какое-то время против стрелковой роты. Связать их, что ли, от греха подальше? Но прежде нужно выключить в машине фары, а то уже лягушки поквакивать начали в озере, требуя потушить свет.

Перетаскав всё оружие и солдатские каски за кусты, я не удержался от соблазна узнать, как вставляется автоматный рожок и как досылается в ствол патрон – всё просто и быстро, и в бою удобен, но тяжеловат, и одиночный выстрел не сделаешь. Разобравшись с автоматом и пулемётом, я вернулся к затухающему костру, подбросил в него ещё оставшиеся разбитые доски и присел у разгорающегося огня.

Почему всегда так хорошо себя чувствует человек, когда находится рядом с горящим пламенем или у журчащей по камням речки? Наверное, всё это у него осталось от далёких предков, коротавших ночи в тихом месте у реки или у костра в надёжной пещере, оберегающей весь его род. Но пещеры большой радости у меня не вызывают, кроме неугасающего интереса узнать, что там за недалёким поворотом, так хорошо видимым в свете мощного фонаря. Совсем другое дело – живое пламя костра, которое и завораживает тебя, и успокаивает. Какое-то спокойствие и умиротворение растекается по всему телу, когда слышишь тихое потрескивание поленьев. Видишь монотонную игру спокойного пламени костра, отбрасывающего свой свет на близлежащие кусты и рисующие в твоём воображении далёкие страхи и опасности, пришедшие к тебе по длинной генной цепочке, в свою очередь передаваемые из поколения в поколение, не стираемые временем, чтобы уже вы передали их дальше, по цепочке своим прапраправнукам.

Вот и эти ребята, пришедшие на мою землю врагами, задолго до моего рождения, очутились в самом пекле страшной войны, какой не было в мировой истории человечества. Спят и ещё не знают, что завтрашним ранним утром, по их календарю, их ожидала бы безразличная и безжалостная ко всему живому отточенная коса тётушки Смерти, притащившаяся за ними от самой Германии. Наверное, крепко молились богу за жизни своих детей их матери, если эти солдаты, пропавшие без вести семьдесят лет назад, появились вдруг из небытия сейчас. И если бы не по воле какого-то странного явления и стечению обстоятельств, то они наверняка остались бы лежать в чернозёме, обогащая плодородие сельскохозяйственных полей, и я не вытащил бы их случайно из этого оврага.

От этих невесёлых размышлений о невероятных и очевидных событиях, свалившихся на мою голову, как метеорит на тунгуса, меня насторожил и привлёк внимание далёкий звук движущейся машины с прогоревшим глушителем, ревущим на всю округу, когда она оказывалась на вершине горбатого дорожного полотна, и затухал, когда она скатывалась в низину. Кто-то спешит домой, возвращаясь из дальней поездки, а может, кого-то черти куда-то несут.

Свет костра, закрытый с дороги густыми кустами, был ими увиден, когда машина ночных визитёров уже проскочила место съезда к озеру. Рёв двигателя резко стал затихать, завизжали обиженно стёртыми накладками тормоза, и любопытные остановились. На таком расстоянии до дороги трудно определить, сколько людей вышло из машины, но по вспыхнувшему свету в кабине, двери явно открылись, и это означало, что не местные рыбаки проявили любопытство и ревность к своей собственности. Наши мужики даже с завязанными глазами знают съезд с дороги, ведущий к озеру сразу за кустами дикой сирени, но не каждый рискнёт по потёмкам спуститься по крутой насыпи дорожного полотна, чтобы не оторвать передний бампер или глушитель своей машины. Значит это совсем чужие или городские рыболовы, знавшие уже про хорошую рыбалку на этом озере и решившие приехать задолго до рассвета, чтобы занять хорошие места и подкормить рыбу. Так и есть.

Ещё раз вспыхнул свет в салоне машины, и она, порыкивая двигателем, медленно тронулась, пошаривая своими фарами в надежде обнаружить съезд к воде. А это уже означало, что они обязательно подъедут к костру с моими курортниками, увешенными автоматными рожками, ножами и пулемётной лентой. Хорошо, что ещё солдаты улеглись в стороне от костра, и мои перемещения от одного спящего к другому с дороги видно небыло. На спящих солдатах, мне не составило большого труда расстегнуть ремни с навешенными на них подсумками и ножами, и, освободив шею солдата от пулемётной ленты, перенёс всё это добро в темноту кустов, к уже лежащему там оружию, и сам остался там же – посмотреть на реакцию вновь прибывших, когда они увидят мирно спящих людей в столь знакомой по фильмам немецкой форме.

Мои умозаключения, что вновь прибывшие ни разу не были на этом озере, подтвердились, когда я увидел, что машина с приезжими стала разворачиваться на узкой дороге, освещая окрестности озера дальним светом фар.

Рёв от двигателя разносился по всей округе, заглушая дружный храп не вовремя уснувших солдат, проспавших генеральное наступление своих войск на Курской дуге ровно семьдесят лет назад, что точно светило бы им штрафным батальоном, а не желанной наградой за триумфальный въезд в расположение своей роты на ненавистной русской «Катюше».

Далеко позади послышался противный визг стёртых тормозных накладок, затем послышался удар и скрежет сминаемого или отрывающегося металла, но зато замолк двигатель, хлопнула дверка и я услышал уже другой звук, равносильный по силе звучания оторвавшемуся глушителю или рёву обиженного быка на боднувшую его строптивую корову. Это на всю округу разносился длинный и понятный только родному русскому слуху монолог, состоящий из отборного мата, виртуозно подобранного без единого нормального слова, так ценимого А. П. Чеховым. Мат стоял – мама не горюй! Ругался кто-то с великой непринуждённостью и вдохновением! А когда в этот монолог стал вплетаться не меньший по силе звучания, но на столь же родном наречии другой голос, с подсчётом и перечислением всего родословного древа и всех дальних родственников своего оппонента, то мне сразу стало ясно, что приехавшие на рыбалку мужики недавно топтали не столь отдалённые просторы нашей Родины. И поэтому на тихое пробуждение моих подопечных рассчитывать уже не приходилось. Ну что ж, ребята знали куда приехали – не в пивную, наверное, а на войне и убивают. Война есть война, и без рукопашной ни одна атака не происходит. И полки целые гибнут, приближая победу. В конце концов, не убьют ведь, а морду набить поганым оккупантам, за съеденных моих кур и выпитые полтора литра высококачественного самогона моей тёщи, всё-таки стоит. Впрочем, хоть мы с вновь прибывшими и славяне по крови, но явно не из одной пещеры, так что и банку с самогоном нужно перепрятать поближе к моему арсеналу, да и самому не мешает пересидеть грядущее лихолетье подальше от безмятежно спавшего эпицентра неприятностей. Бережёного бог бережёт, если у бережёного голова на плечах. Поди потом, оправдайся перед приехавшей женой, что синяки на лице и поломанные рёбра не от того, что в её отсутствие спасал неосторожную альпинисточку, а украшающие настоящего мужчину отметины, полученные в нешуточной борьбе за свою продуктовую собственность с толпой голодных бомжей. Да за какие же это грехи на меня свалились такие приключения? Ведь всю свою жизнь, я всегда пытаюсь избегать таких проблем, но, похоже, я им нравлюсь!

Пока я предавался размышлениям о благородной мести оккупантам, сидя в темноте кустов, но с хорошим обзором нашего бивака, вдалеке прекратился рёв перепуганного стада и заревел оторванной выхлопной трубой автомобильный двигатель прибывших знатоков псевдорусского языка. Машина, мотая одной фарой из стороны в сторону, стала медленно выбираться из неудобного съезда, из которого без особого ущерба может выехать разве что мелкая «ока» и горбатый «запорожец» с внедорожником, а на таком длинномере, показавшимся из-за поворота, нужно ездить только по равнинам Техаса.

Эта такса на колёсах, остановившаяся около моей машины, выглядела так, как будто долго билась лбом о броню танка, а вот вышедших из неё двух бугаёв с битами в руках как-то не сравнишь с мелкими четвероногими. Гориллы молча подошли к спящим и так же молча застыли, тупо соображая, что же это они видят перед собой.

– Вован, ты не знаешь, что это за клоуны здесь разлеглись? – спросил здоровяк, показывая своей битой на спящих.

– Ты чё, к-козёл, я чё, такой у-мный, как т-твой пахан, чтобы всё з-знать? Н-наверное…

– Ты кого козлом назвал, ты, петух лагерный! Ещё раз услышу – быстро башку отобью, чмо!

– Ага, щаз! Пока ты сы-сы-свою ду-дубину поднимешь, я в тебе ды-дырок наковыряю бо-больше, чем в твоём ды-дырявом глу-глушителе! – быстро выхватив из-за пояса пистолет, зло прошипел Вован, чуть отступив в сторону и следя за малейшим движением своего напарника.

Как говорила мне одна знакомая любительница приключений: – Становится всё любопытственнее и любопытственнее!

Все незнакомые для читателя и не переводимые на нормальный разговорный и литературный язык слова, я сообщать вам не буду, так как их перевод потребует от меня обширных знаний анатомии человека и животных, да и вас может утомить от очень длинного перечисления всех достоинств и недостатков собеседника, со всеми его местами, где тому место и куда он должен пойти. Так что правильный и последовательный перевод всего сказанного, чтобы не перепутать что-либо местами, займёт очень много времени. Из всего сказанного подойдёт только: «Я правильно сказал?».

– Ладно, заткнись, пожалуйста! Базар развёл, как у себя дома на зоне! Звони пахану, и спроси, что с этими идиотами делать? Уж больно у них тачка хорошая!

Заикастый Вован, зажав под мышкой свою биту и достав сотовый телефон, стал тыкать своими пальцами, как шпикачками, по кнопкам, мучительно вспоминая их очерёдность, и, набрав номер своего пахана, отойдя от своего напарника к моему кусту, бандит стал терпеливо ждать, переминаясь с ноги на ногу, когда же его шеф ответит на звонок.

– П-прошу п-прощения, шеф, за столь по-поздний з-з-звонок… ага, угадали, это я. Кы-кы-как это вы у-у-угадали? Мы здесь на-на озере, да-да-нет, шеф, не рыбу ловим, мы по работе. Ту-тут какие-то ряженые к-клоуны пикник у-устроили, ага, пьянее водки. На-на-каком о-озере? Да на том, что те-тебе приглянулось! Что на-нам с ними делать? Хо-хо-хорошо, я подожду.

Держа телефон около уха, бык топтался у моего куста с явным желанием избавиться от чрезмерно выпитого пива, и слава богу, что из-за опасения не вовремя ответить на приказ своего шефа, он не сделал два шага к кусту, где его ждал, с полным магазином, пулемёт.

– Да, да, я сы-сы-слушаю внимательно, да, да с-спят они! Что, так что б показательнее для п-п-председателя было бы! Да за-запросто! По-понял, шеф, понял, ла-лады, сделаем! Только у-у-учти, ма-машина моя! Ну и ла-ла-ладушки, будь спок! Да, да, нет, там всё у-уладили! Они уже у-у-успокоились!

Бандит, закончив говорить со своим шефом, спрятал телефон и пробурчал:

– По-пошалим не-немного, а по-потом я за-закачу банкет и до те-тебя д-д-доберусь, чувырло крашенное! – и, достав пистолет, крикнул:

– Серый, н-ну-ка б-буди у-убогих! Не могу у-у-убивать спящих! Потом всегда отходняк у меня тя-тяжело п-проходит. Мнительный я с детства с та-такими ж-жмуриками, – пожалел сам себя отморозок и передёрнув затвор, пошёл к напарнику, поднимающему пинками спящих ребят, которые ничего не поняв со сна, вскакивали и тут же падали под ударами здорового бугая, решившего ради забавы сделать из них отбивные, вволю наиздевавшись.

Один Генрих орал до хрипоты и звал:

– Партизан, партизан!

А бандиты ржали и лупили худеньких пацанов своими кулаками и битой, уже не разбирая, до тех пор, пока не упал последний, и тут, перекрывая крики и весёлую удаль садистов, прогрохотала длинная пулемётная очередь, выпущенная практически в упор, почему-то поднявшая сначала фонтаны воды на чёрной глади озера, а потом сбивающая с ног не в меру расшалившихся отморозков.

– Неэстетично, зато практично! Ласточку мою им надо! Скоты! Катайтесь теперь на лодочке Харона – банкет отменяется! – подвёл я итог без присяжных заседателей, выходя из—за кустов, ещё немного ослеплённый пламенем работавшего пулемёта. Сволочи! Вы пришли за моей жизнью, значит, вы должны быть готовы к тому, что отберут и ваши!

– Schweinhund! О-о-ох! Arschloch! Майн гот! Партизан? Кто это был? Русские разведчики? – Генрих явно был очень перепуган и контужен, отчего говорил с большим трудом, еле-еле открывая разбитый рот. Один солдат, поднявшись с большим трудом, всё ещё ощупывал себя в поисках солдатского ремня с нехитрым солдатским имуществом, но так и не находил. Двое лежали пластом и тихо, с надрывом, стонали. Досталось ребятам очень сильно, и если бы они продержались на ногах чуть-чуть дольше, то все мечты о такой близкой «Катюше» стали бы для них, как Манштейну Прохоровка.

– Нет, Генрих, это не русские разведчики, которым «языки» нужны. Эти пришли за головами! Это приходила Смерть, но промахнулась!

– Боже правый, у вас ещё есть дикари, которые высушивают отрезанные головы? Но, насколько я знаю историю с географией, такие племена живут в какой-то там Полинезии или на Амазонке, не помню. Все мозги, гады, отбили! – покачиваясь из стороны в сторону и держась за голову, тихо и с каким-то всхлипыванием проговорил парень, с опаской косясь на изрешечённые пулемётной очередью туши бандитов. С трудом встав, Генрих подобрал свою кружку у нашего разгромленного праздничного стола и побрёл к озеру, чтобы набрать воды и умыть лица избитых пацанов, в надежде, что это как-то облегчит их состояние.

Почему-то трупы бандитов на меня не производили никакого впечатления и болезненного угрызения совести, и совсем даже не шокировали, потому что я точно знал, что раздавил мразь, каким нет места на земле среди людей. И хотя рядом со мной были люди в ненавистной всем русским людям форме, для меня они были людьми, попавшими в исключительно сложный жизненный переплёт, из какого им без моей помощи не выбраться.

– Генрих, я к тебе обращаюсь как к взрослому человеку и солдату! Если ты в силах, поднимай своих ребят, как бы тяжело им ни было. От этого зависит – останемся мы в живых или нет. Понятно я говорю?

Но парень, кивнув головой и не сдвинувшись с места, продолжал стоять с кружкой в руке, тихо раскачивая опущенной головой закрыв глаза.

Мало того, что на него свалилась дубина времени, значения которой он ещё совершенно не понял, в лице непонятного и пока не страшного партизана, так ещё в добавок ко всему сонным умудриться попасть под бандитскую мясорубку, отбившую ему все мозги.

– Ахтунг, рухиг, ауфштейн! – кажется так, насколько мне не изменяет память и призывал к порядку в классе наш школьный учитель по немецкому языку, и я не ошибся. Многовековая привычка подчинения приказу, впитанная с молоком матери и закреплённая фельфебелем на армейском плацу обкатки новобранцев, сделала своё дело – кто мог, тот встал.

– Генрих, это приказ! Обыщите трупы и подтащите их к машине бандитов. Что найдёте у них, обязательно показать мне! Обязательно! А я пока осмотрю эту развалюху, – не выпуская из рук тяжёлый пулемёт, я пошёл к разбитой машине. Это оказался видавший виды семидесятых годов, а может быть и старше, проржавевший на российских дорогах, щедро посыпанных солью, американский «линкольн». Но свет в салоне автомобиля горел, а большего мне ничего и не надо. В бардачке нашлись документы на машину, водительские права, новенькая колода игральных карт, разная автомобильная мелочёвка и много бухгалтерских документов и накладных какой-то одной организации. А вот под сиденьями была находка, многократно окупившая стоимость съеденных кур и самогона – четыре пухлых пакета с деньгами, перетянутые резинками и завёрнутые в газету, а также двуствольный обрез охотничьего ружья с патронами и наточенный туристический топорик с резиновой рукояткой. Интересно, деньги они от своего пахана припрятали или везли ему, как собранную дань с ободранного фермерского хозяйства?