Без вести пропавшие солдаты Манштейна. Часть первая

От нахлынувшей на меня злости, я, прислонив косу к забору и не найдя под рукой ничего подходящего, схватил подвернувшийся под руку тазик, в каком мать моет свою грязную обувь по осени и, выскочив на улицу, от всей души два раза приложил им по рогам нахала, нагло стоявшего у наших ворот в ожидании повторного моего выхода. Грохот от тазика был, конечно, очень большой для раннего утра и слышал его весь хутор. Да ещё в придачу, этот перепуганный баран вынес своим лбом Марфушкину калитку довольно громко, и чтобы не связываться ещё и с его дурной хозяйкой, мне пришлось скоренько пойти по соседскому участку, заросшему сплошным частоколом чернослива вокруг покосившегося старого дома, без вины покинутого и от этого как будто стыдливо спрятавшегося за ним от людских глаз, заброшенного лет пятнадцать назад за ненадобностью наследниками.

Со временем, хозяйственные хуторяне, потихоньку растащили здесь то, что уже было давным-давно брошено до них. Но куркульская жилка подсказывала им, что именно вот эта ржавая железяка когда-то будет очень нужна в хозяйстве на их дворе, и уже в свою очередь будет и там валяться, и захламлять, и без того захламлённые его задворки. Оставшиеся в доме оконные стёкла, с большим удовольствием повышибали городские пацаны, отводя душу на свободе в деревне у своей бабушке, куда их отправили на все каникулы обрадованные родители в глубоком убеждении, что бабушке с ними будет намного легче и веселее. А осенние дожди и годами набивающийся через разбитые окна снег в избу, довершали её разрушение.

Хороший был когда-то этот хутор, живой! Да пролетело всё, и жизнь промчалась, как облака по небу гонимые ветром. Старики до сих пор вспоминают те времена с улыбкой на морщинистых лицах. Тогда они были молоды, строились, растили детей и мечтали, что будут растить и внуков. От детских голосов, летом, воздух на хуторской улице звенел, да поразъехались все. Сыновья и дочки подросли и подались из деревни в город в поисках лучшей жизни – ни парней сейчас в деревне, ни девок, ни самих деревень скоро не будет. Люди потихоньку уезжали, а оставшиеся, провожали своих соседей, ещё не веря, что они уезжают навсегда, и бывшие соседи, пряча глаза, просили приглядывать за брошенным домом – вдруг придётся вернуться, но не вернулись никто. С каждым новым умершим стариком и старухой, хутор всё больше пустел и зарастал чертополохом, крапивой и полынью. Попервой бывшие односельчане ещё наведывались на родительский день на сельское кладбище, куда после их отъезда слеталось вороньё, с карканьем поедая на могилах остатки еды оставленной гостями. А потом и они стали появляться всё реже и реже. Остались только те, кому некуда было ехать, да и не к кому, а кто и не хотел уже ни куда уезжать из насиженного места. В повседневных хлопотах, дни у них шли за днями, незаметно складываясь в недели, а недели в месяцы. Зачем им нужны были какие-то перемены в жизни, если они и так хорошо знали, что как только отзвенит жаркое лето, наступит щедрая осень, отскулит в печной трубе долгая зима – и вновь, стаяв снег, придёт весна с её заботами о новой жизни. Так что жизнь на хуторе шла своим чередом.

С трудом продираясь сквозь заброшенный и заросший соседский участок, я уже прикидывал, с какого края начал бы его вырубать – уж очень мне надоело это запустение. Утренняя свежесть приятно взбадривала всё тело, настраивая на то, что после покоса надо приниматься ещё и за рытьё выгребной ямы для нового туалета.

Мои планы на целый день, были прерваны взрывом какой-то чёрной массы в метре от меня, взметнувшейся и умчавшейся в ближайшие заросли кукурузного поля. Если бы сам не увидел, то никогда бы не поверил, что дикий кабан, мог устроить себе лежку на ночь в тридцати метрах от соседской овчарки. А ведь я и раньше обращал внимание на этот заброшенный участок сада с удивительно мягкой и высокой травой, похожей на степной ковыль, уложенной в виде помятой постели. Но и подумать не мог, что это место мог себе выбрать на ночёвку огромный секач рядом с жильём человека. Здорово испугал меня, но и сам испугался.

Но какая сила и мощь у этого зверя! Попадись такому разъярённому зверю человек на его пути, то он своими клыками так вспашет ему рёбра – ни один святой уже не поможет.

Под впечатлением удивительной и необычной встречи, большой участок клевера был незаметно выкошен очень быстро и даже как-то легко для городского жителя, только свист стоял по траве. Спасибо за эту науку надо сказать местному хуторянину, когда-то научившего меня как правильно держать в руках косовище, долго перед этим наблюдавший за моими стараниями срезать хотя бы одну травинку. Как болело в тот день всё моё тело, знает только тот, кто сам учился косить траву по самоучителю.

Наскоро перекусив куском варёной курятины, я часа за три выкопал приличной глубины яму, а с постройкой этого хуторского шедевра, провозился до позднего вечера. Но туалет получился хороший. Очень устал на этой жаре, даже забыл рассказать матери об удивительной встрече с диким кабаном. А вечером, за тихим разговором о скором приезде из отпуска моей жены с внуками, гостивших у моих родителей на Урале, тёща предложила мне закоптить со специями двух домашних кур.

– Приедешь домой, положи в холодильник, а когда приедут наши, разогреете в духовке или в микроволновке. Вам и хватит надолго, – добрым и счастливым голосом сказала мать, довольная, что угодила зятю, – да и внуки сразу вспомнят о своей бабушке. Да и на рынке мясо дорогое, так что вы не покупайте. Я договорилась с Никифором, они сегодня свинью зарезали, и обещали продать.

– Да уж, о своих бабушках они хорошо помнят только тогда, когда им что-то позарез нужно. У них даже свой девиз есть: «Если мама запрещает, проси у бабушки!» А вот за мясо спасибо Вам, – обрадовано говорю я, – а то мои мальчишки просили поехать с ними на рыбалку, где заодно и шашлыки сделаем на природе, да и уху наваристую в котелке сварим, если карпа в магазине купим. Да хотя бы позагорают на природе, а то белые ходят – так и лето пройдёт.

– Так вы что, на выходные не приедете? – озабоченным голосом спросила она.

– Да нет, мам, они обещались приехать к следующим выходным, а с завтрашнего дня у меня отпуск, так что не бойтесь, к зиме мы успеем подготовиться. Лучше бы Вы к нам на зиму переехали. Вам ведь тяжело одной дома всё делать в одни руки, да и нам спокойнее было бы, – в который раз завожу я разговор, заранее зная его ответ.

– А чего мне плохо? Телефон у меня есть – кнопку нажала и все ваши новости сразу знаю. Уголь на зиму привезут. Всяких круп у меня полно, ещё с той зимы остались, ну кое-что докупить к ним надо – муки пару мешков, сахар, чай, кофе банок пять, а вот маринованной селёдки надо бы побольше, я её в погреб снесу. Про дрожжи не забудь, спички, лампочки будут нужны, подсолнечное масло, перец в горошке, лавровый лист, соли много, да чего я тебе перечисляю – сам всё знаешь. Да, банки не забудь вернуть, а то вам что ни дай – что выкинуть. На зависть всех хуторян, я тебя не устаю благодарить за ящик для засолки сала. Такой вкусноты я за всю жизнь не ела. Домой кусок не забудь взять. Послушай, зятёк, давай-ка по стопочке выпьем моего фирменного, под яичницу, на этот раз я его на меду сделала.

И сразу захлопали по дому двери, дверки и ящики кухонного шкафа, зашкварчала на плите яичница, распространяя по всему дому божественный запах со сковороды, смешиваясь с щекочущим ноздри запахом бочковых огурчиков и свежей зелени с огорода для нехитрого сельского ужина. Откуда-то прибежала Мурка, учуяв запах жареной яичницы – знает, хитрюга, что её угостят кусочком сала.

– Мама, а почему вы не пользуетесь новой сковородой, что я вам давно привёз? Уж больно эта вся какая-то старая и закопченная.

– Не-ет, с этой сковородой я не расстанусь! Она ещё у моей мамы была. Ей лет восемьдесят будет, если не больше. На ней что картошечка жареная, что блинчики или яичница получаются вкуснее, чем на новой. Такое впечатление, что у неё душа есть… Как её выбросишь?

– Присаживайся ближе к столу, сынок, нарезай сало, хлеб, да наливай по рюмочкам, – и сама, вытерев руки о передник, присела, оглядывая стол, как бы проверяя, всё ли она выставила.

Так под ленивый брёх соседского пса за окном, честно отрабатывающего свой хлеб, и похрустывая перчёным огурчиком, не уступающим по крепости тёщиному самогону, и проходила наша тихая вечеря. А сало и вправду получилось на славу – прямо во рту тает, шкурка опалена соломой, мягкая, а само сало в меру солёное, с перчиком, чесночком и специями, но главное – где оно хранилось! Удачно я подсмотрел у итальянцев секрет засолки сала. Молодцы итальянцы!

– Мама, а Вы никому не показывали наш секрет засолки сала?

– Нет, что ты, такое сало получилось вкусное – на зависть всем нашим хуторянам! Никифорыч, чего за полцены нам мясо продаёт – выпросил у меня половину ящика, чтобы я его сало тоже там хранила, а сам-то ящик ему я не показывала, – с убеждённостью хитрого подпольщика ответила она. – Я и так у наших хуторян каждый день на языке за построенный тобой душ в саду. Ведь всю жизнь в тазике мылись и сейчас моются. А как хорошо с прополки зайти в душ, чтобы смыть пот и освежиться под тёплой водичкой, как будто сил прибавляется, а особенно вечерком от такого удовольствия, да под тёпленьким душем, прямо повизгивать охото от блаженства. Спасибо тебе, зятёк, – у неё аж морщинки разгладились, и лицо стало моложе.

Баньку бы сделать в огромных сенях дома, ведь всё равно пустуют, так, хлам разный годами лежит, с места на место перекладываемый. И вроде бы всё под рукой, а что-то нужное – раз в году понадобится. Да и колодец ведь есть рядом с домом уже с глубинным насосом. Надо над этим подумать и заготовить за зиму стройматериал, а на следующее лето нужно приступать строить баньку в сенях.

Поужинали. За разговором мы как-то незаметно очистили от яичницы всю сковороду и решили, что чай с клубничным вареньем будет не лишним. Чай она заваривала всегда в большой кружке, накрыв блюдцем, а потом процеживала его через маленькое ситечко – почему-то она не любила заварники и никогда ими не пользовалась. Перемыв посуду, мать собралась и ушла на свои обязательные хуторские посиделки, больше смахивающие на КВН, только без неизменного ведущего – здесь все они были ведущие, режиссёры, капитаны и осветители хуторской жизни, какая была у них как на ладони.

Перед сном надо бы сходить к своему соседу-пасечнику, спокойному и основательному мужику, который умеет в двух-трёх словах рассказать длинную историю, попыхивая своей «козьей ножкой» с душистым самосадом.

Летний вечер выдался просто на загляденье. С юга налетал лёгкий, живительный ветерок, разогнавший сгустившуюся было к полудню удушливую жару, освежая хуторок своей прохладой. Открыв калитку, ведущую в сад соседа, я увидел Степаныча, сидящего у стенки сарая на скамейке, вырубленной из толстенного ствола дикой груши.

– Присаживайся, – почти шёпотом сказал сосед, похлопав ладонью по скамейке, как всегда с неизменной своей «козьей ножкой» во рту, без которой я вроде бы его и не видел никогда. Но выращивать свой табак он умел, и запах от его самокрутки был очень приятный, ничем не хуже ароматических палочек. И курил он как-то красиво – дым медленно, маленькими облачками уплывал от нас в темноту сада, где и запутывался в ветвях яблонь. Я присел на край скамейки, и вдруг рядом, у моей ноги, что-то громко, с каким-то металлическим шелестом резко зашуршало, да так для меня неожиданно, что я тут же вскочил на ноги.

– Ёк макарёк! Что это там такое у тебя?

– А ты загляни в ведро, – с тихим смешком сказал сосед, показывая рукой на стоявшее рядом со скамейкой ведро, на какое я даже не обратил внимание, когда садился рядом. А в ведре были всего лишь четыре мирных ёжика.

– И зачем ты их наловил, ведь это безобидные ёжики! Разве можно их обижать? – в моей груди шевельнулось нехорошее чувство к соседу, которого я всегда уважал.

– А ты присядь и сиди тихо, вот и увидишь всё сам, – с хитринкой в голосе, довольный, что я не знаю того, что для него было очевидным, сказал Степаныч, похлопывая ладошкой по своей скамейке.

Недоумевая, что ждёт меня дальше, я присел и минут через пять, вдруг заметил в опускающихся сумерках движущийся тёмный комочек, прямиком к летку ближнего к нам улья. Оказывается, этот маленький хитрец пришёл лакомиться пчёлами – залез по летку к входу в улей и стал в него дуть. Потревоженные охранники вылезли, чтобы узнать причину тревоги и тут же попали на язык маленькой лакомки.

– И что ты с ними собираешься делать? – спрашиваю я его с тревогой за жизни зверьков.

– Да ничего! Вывезу за хутор и где-нибудь выпущу, – довольный, что очень удивил меня, со смехом ответил сосед, – этот ёжик последний, я их каждый вечер по пять штук отвожу, а они каждый вечер возвращаются лакомиться пчёлами, – по-детски радуясь, поведал мне наш зверолов, о чём я даже не догадывался. – Вот такая война у меня с ними каждый вечер.

А вечер был и правда на славу тёплый и тихий, даже вездесущих комаров пока ещё не было, которые прогнали бы в избу, нахально налетая и ища любой открытый участок тела, чтобы насытиться твоей кровью и продолжить свой род. Ненавижу комаров – чешешься потом, как чесоточный, и чем дольше, тем больше их ненавидишь.

Так мы и просидели с ним, тихо разговаривая о тёплом лете, об ожидаемом большом урожае яблок и слив, о политике и мёде, пока не стал виден только огонёк «козьей ножки», вспыхивающий в полной темноте в руках соседа.

– Ладно, Степаныч, пойду я уже домой, а то совсем темно стало, спокойной ночи тебе, и спасибо за ёжиков. Я, честное слово, не знал, что они такие лакомки. Ты меня очень удивил, ведь ёжик – страшный эгоист, и насколько я знаю, захватив в своё пользование достаточно солидный участок в два-три гектара, он будет безжалостно пресекать любые попытки своих собратьев селиться с ним рядом. И войну он ведёт до победного конца, – пожав на прощание руку доброму соседу, я пошёл домой практически в полной темноте.

Мне было совершенно непонятно, как можно было прожить всю свою жизнь в одном месте, ходить по одной улочке в кромешных потёмках и не повесить на столбе хотя бы одну на всех живущих на этой улочке хуторян лампочку? И пришёл к верному выводу – если я куплю и повешу лампочку, то светом будут пользоваться на халяву и мои соседи! Ну, нет уж, лучше будем ходить все по потёмкам!

Закрыв калитку на запор и подойдя в темноте по дорожке к дому, я осторожно нашарил ногой ступеньки веранды, зная, что где-то рядом должно стоять пустое ведро, которое мог ненароком зацепить ногой и поднять тарарам на весь хутор. Но всё обошлось, и, открыв дверь в дом, я услышал тихое похрапывание спящей матери. Чтобы её не разбудить ненароком, а если быть честнее, то с посторонними звуками в доме мне придётся долго засыпать, я, нашарив в темноте дверцу комода, достал пачку салфеток, чтобы из мягкой бумаги сделать себе в уши пробки – полная тишина на всю ночь мне была обеспечена.

Утром даже петух не кукарекал – проспал-таки, паршивец! Ещё бы! Летнее утро было как подарок свыше: ласковое и тихое. Двор меня встретил тёплым солнышком и полнейшей тишиной, что никак не походило на бурную жизнь нашего хуторского Вавилона, строго разделённого своими жильцами по своим территориям, когда переходить невидимые границы, установленные ими же, никому не дозволялось, кроме хозяйки. Но, что интересно, за всем порядком во дворе и распределением корма (а то, не дай бог, кто-то переест), следит, поселившаяся во дворе обыкновенная ворона. И если она решит, что куры уже наелись, то они немедленно отгоняются от кормушки, и их место занимают ждущие утки, а ворона уже сидит на своём любимом месте, в старой фетровой шляпе, прибитой под козырьком крыши, и как-то по-своему отмеряет потребление корма очередным пернатым семейством. И уже совсем было мне непонятно, как с этим узурпаторством наглой вороны мирятся гуси уже второй год? А она ненадолго улетит куда-то по своим вороньим делам и опять возвращается регулировать во дворе жизнь пернатых, и даже кошка с опаской посматривает на неё, стараясь меньше попадаться вороне на глаза…

Кто-то дёрнул меня за руку, и обернувшись, я сразу вспомнил о своих чудо-заглушках в ушах.

– Говорю, говорю тебе, а ты как глухой! С тобой всё в порядке? – заглядывая в глаза, озабоченно спросила мать моей жены, жаворонок по жизни и кормилица своих внуков до их пенсии.

– Всё нормально, мама, просто мыши всю ночь скреблись и пищали, свадьба у них, что ли, была. Кошку надо в дом на ночь приглашать, – соврал я с лёту, вытаскивая из ушей самодельные пробки, – а Вы уже и кур приготовили? – и показываю на две лежащие на столике, уже общипанные, упитанные куриные тушки.

Но тёща, не обращая внимания на мою похвалу, развивает уже свою тему о кошках:

– Точно, надо ещё одну кошку завести, а то эта только на зиму в дом заходит. Где её только не встретишь – все поля прочешет. Наверное, это всё из-за нашей вороны! А ведь осенью мышей с полей набежит – видимо-невидимо! Это же сколько они вреда наделают! Да и поговорить и погонять вечерами будет кого… Тебе бы в деревне надо жить, а ты в городе прозябаешь! Давай, разжигай свою коптильню, а я пока тушки специями, да маслом натру.

Где есть фруктовые деревья, там и опилки от них найдутся. Уж что-что, а опилок из-под пилы хватит на двадцать кур. Натёртые солью, чесноком и чёрным перцем, с базиликом и красным луком, обмазанные деревенским растительным маслом тушки смотрелись на утреннем солнце очень красиво. Растопив коптильню и отрегулировав в ней тягу, я пошёл навешивать двери на туалет, по красоте и исполнению не уступающий Эрмитажу, за что и получил всеобщее восхищение в лице моей тёщи:

– Умница ты моя, такую красоту сделал! Теперь хоть Галка домой торопиться не будет! А то дует ей! – тёща явно была довольна. – Переезжайте в село, домов вон, сколько стоит – выбирай любой! А то понаедут басурмане – ишаки спать ночью не дадут! Ты рукастый у нас, любой дом восстановишь, в хозяйстве коровёнку заведёте, детям козье молоко тоже полезно. Гусей штук двадцать, курей с полсотни, накормил их утречком и спи – отдыхай, ну, дров из лесу привёз, напилил-наколол и опять спи-отдыхай, – убеждала меня тёща в лёгкости крестьянской жизни на хуторе.

– Ну, какой из меня, к чёрту, крестьянин, если я пырей от порея отличить не могу, ну Вы сами подумайте! А вдруг корова опоросится, где я ей буду акушерку искать или коза понесёт?! Нет, мать, это не по мне! Этой науке крестьяне всю жизнь учатся! А я всю жизнь в городе прожил.

– Что ты говоришь?! Корова у него опоросится, вот, прости господи, турок! – возмутившись, всплеснула она руками, – это же всем понятно, корова не поросится, а ко-тит-ся! – и замолчала, обдумывая, что же она сказала. Плюнула и пошла проверять, как коптятся куры.

Посмеявшись про себя над промахом тёщи в её неудавшейся вербовке зятя в «нового крестьянина», я отправился делать то, в чём разбирался гораздо лучше, чем принимать окот у коровы. Давно у меня было желание очистить пустующий соседский участок, брошенный и заросший крапивой и частоколом чернослива, который не давал нормально жить и дышать трём прекрасным яблоням. Но мало вырубить, нужно было вырубить так, чтобы не осталось пеньков на участке, а это, поверьте, очень трудно. В шесть-семь метров высотой срубленный ствол с листвой на самой макушке надо ещё протащить по зарослям тёрна и крапивы. В общем – мама не горюй! И если бы не гуцульский топор на длинном топорище, купленный по случаю, то спина бы точно треснула. Но и с наточенным топором, закалённым в масле и доведённым лезвием до остроты бритвы, я смог вырубить эти дебри только наполовину. За однообразной работой как-то незаметно пролетел день, и пришла пора собираться домой.

Приняв душ, я с удивлением увидел, что багажник машины открыт и там стоит громадная сумка, уже явно чем-то наполненная под завязку, рядом стояла большая кастрюля с привязанной к её ручкам крышкой, чтоб не тарахтела в дороге. Блестела на солнце связка начищенных шампуров и выглядывала пузатая авоська с первыми яблоками белого налива.

– Мама, ну что Вы опять мне так много всего положили?! Жена только через неделю приезжает, а за это время половина продуктов пропадёт.

– Не пропадёт! А если и пропадёт что, то выкинешь! Это я говорю о петрушке и разной зелени с огорода, и о яблоках. А положила всего по чуть-чуть: куры копчёные, твоих любимых пресных лепёшек напекла стопку, банку самогона на зиму – уж больно хороший получился, шматок сала солёного и немного копчёного, кусок свежей свинины, пирожки детям напекла с ливером, в кастрюле мясо маринуется на шашлыки – может быть, наши раньше приедут, так вы вечерком шашлыками побалуетесь у костра. Тебе огурцы бочковые с погреба положить? – с улыбкой спросила она.

Знает ведь, что это деликатес для меня, но спрашивает больше для своего удовольствия.

– Вы ещё спрашиваете, обязательно положите!

Сходив в погреб, мать принесла полный пакет ядрёных огурцов и бидончик бочковых помидоров, резких и очень вкусных. Всё принесённое она опять стала укладывать и перекладывать, чтобы в дороге не перевернулось и не растряслось, при этом не забывая говорить:

– Сильно устал, небось, ведь целый день топором махал, да таскал срубленное, вон, целый штабель дров накидал – на месяц топить хватит.

– Пусть подсохнет немного, я потом что попилю, что порубаю, мелочь на растопку пойдёт, что на подвязку помидоров пригодится, – с крестьянской рассудительностью поддерживаю я разговор с ней, зная, что она любит, когда я затрагиваю тему о хуторской жизни.

– Вроде бы всё уложила. Пойдём в избу да перекусим на дорожку, а то дома, небось, пустой холодильник, один чай да бутерброды с колбасой, – тёща легонько подтолкнула меня в спину.

Мать времени зря не теряла, и пока я занимался вырубкой в брошенном саду, под негласным присмотром бдительного Марфушкиного ока, она уже успела приготовить ароматный суп с домашней лапшой и куриными потрошками.

Хорошая она хозяйка и умелая, ей бы в столичном ресторане шеф-поваром быть, что ни приготовит – пальчики оближешь. И я никогда от неё не слышал, чтобы она сказала, что она всё умеет или готовит лучше кого-нибудь другого, а если ещё узнает какой-нибудь новый кулинарный рецепт, то будет ходить как сама не своя, пока не приготовит его как надо. И дочку свою вырастила и воспитала такой же умелой хозяйкой и матерью. И бабушкой. Я никак не могу привыкнуть к мысли, что она у меня уже стала так быстро бабушкой. Вроде бы вчера ещё бегала после занятий в институте на какие-то курсы, а сейчас уже бабушка с двумя внуками.

Я ел вкусный, красивый и сытный суп, невпопад угукая, отвечал на что-то рассказывающую, ещё не наговорившуюся мать. А сам уже думал, какой мне дорогой выехать из хутора так, чтобы сэкономить время – по раздолбанному с осени грейдеру и так до сих пор не восстановленным трём километрам дороги или поехать по хуторской, накатанной по низу широкого оврага с заросшими терновником и шиповником склонами, но сразу выходящей на асфальт, экономя мой путь домой на десять километров. Вот только уезжать мне совершенно не хотелось. И вроде бы в городе всё есть – и асфальт, и сверкающие неоном магазины, и красиво одетые люди, комфорт и развлечения на любой возраст. А тут – отсутствие всяких удобств и простота нравов, дорога в навозных лепёшках и одежда селян «кто во что горазд», мычащие коровы и поющие по утрам петухи, скандальная Марфушка и комары. Но здесь я чувствовал всегда себя свободным и молодым. Здесь я всегда чему-то радовался и удивлялся, и даже уставшим, был счастливым.

Вот в таком бермудском треугольнике и лежал в низинке маленький, дворов на двадцать, хуторок. Здесь тихо текла жизнь. Оставшийся народ, как и раньше, сажал для себя и своих городских детей картошку и сеял, кому-что надо по хозяйству, косил назиму сено, собирал по осени урожай и рубил сушняк в лесу на дрова. Летом нередко гремели на весь хутор свадьбы городских внуков и внучек, ездили на смотрины, плясали на помолвках и крестинах и, как положено, плакали на похоронах. Порой дружно брались за вилы и колы, отстаивая вместе со своим большим соседским селом, своё рукотворное озеро от ретивых городских рыболовов. А в общем, жили здесь тихо и мирно, как в сказке.

– Всё, мама, большое вам спасибо! Очень было вкусно, и я наелся. Поеду, а то надо овраг проскочить, пока видно немного, – заторопился я, прощаясь с ней.

– Ну, езжай с богом, а то что-то тучки набежали, да и громыхает где-то. Хоть бы дождь уже пошёл, а то земля совсем сухая стала, вся растрескалась – дождь, край нужен! Ой, постой! Совсем забыла! Ты там, в городе, зашёл бы в этот чёртов «Мегафон» и узнал у них про моего мужа, которого я десять лет назад схоронила.

– А причём здесь «Мегафон» и ваш муж?

– Так эти умники постоянно присылают мне сообщения о том, что они могут проследить все его передвижения! Все нервы мне уже истрепали! И звонят, и звонят! Как только он куда-то собрался, они сразу звонят. Только куда это он там может шастать, зараза?!! И главное, к кому там бегать? Вокруг его одни бабки лежат! Странно! За ним раньше такого не замечалось! А сейчас как с цепи сорвался! Наверное, его могилку мне нужно святой водой полить! Обязательно, зятёк, узнай про него! Да смотри не забудь! Ну вот, теперь, кажется, всё! Привет нашим передавай, скажи, бабушка ждёт всех в гости, – говорила она уже мне в спину.