Маленькие люди великой империи

Охранник поприветствует его рукопожатием, совсем как взрослого, проведёт за свой стол, за которым стоит два стула, поможет снять тулупчик, подсадит на стул, на котором Зорька сможет доспать ещё часик до прихода воспитателей, положив голову на сложенные на столе ручки.

Мальчик, конечно, не ведал тогда, как сильно переживала мать каждый раз, когда её совсем ещё неокрепший птенчик выходил на свою первую самостоятельную тропу. Он не знал, как тревога душила её в те секунды, как щемило её сердце, как комок сухих слёз, вырвавшийся прямо из материнского сердца, подкатывал к горлу каждый раз, когда он, делая первые шаги от трамвая, не оборачивался (ну совсем как взрослый!); она всегда крестила его в воздухе и шептала молитву (как не пытались искоренить в Хазарии веру, ничего ни у кого не получилось, большинство людей даже во времена ДНССВЕ были набожными).

Лишь через много лет Зоран понял, что машинист трамвая, вопреки всем инструкциям, каждый божий день мчался изо всех сил на работу, разогнавшись на полную, к первой остановке маршрута, чтобы потом постоять на три долгих минуты дольше с открытыми дверями до тех пор, пока мать не убедиться, что мальчуган зашёл в садик в целости и сохранности.

Не знал он, что даже тогда, когда график машиниста сбивался, он всё равно ждал, сбивая его ещё больше, делая это просто потому, что не мог этого не делать. Не знал, что мать каждый божий день благодарила этого дядю так, будто видит его в последний раз; благодарила охранника садика (который был там и завхозом, и дворником) – мужичка, прошедшего последнюю африканскую войну, хромого и полуслепого, взятого на работу в детский сад скорее из жалости: мать Зорика на каждое десятое апреля приносила ему пузырь хорошей горючей и коробку конфет за то, как добр он был к её сыну.

Зоран осознал это спустя много лет и, изредка возвращаясь в свой родной город, приезжал в тот район, видел всё тот же трамвай и всегда гадал: интересно, узнает ли постаревший седой мужчина в нём того мальчишку, что был его попутчиком первые шесть лет своей жизни? Если бы узнал, обрадовался ли встрече с тем, кто стоит сейчас перед ним только благодаря доброму сердцу старого машиниста, у которого рука не поднималась закрыть дверь? Он видел его, но так и не осмелился подойти…

Зоран был маминой радостью. Когда Зорику было двенадцать, она родила младшего – Милослава (Милька, как называли его все домашние). Он родился через четыре года после того, как развалилась их родина. Всё к этому шло, но историческая развязка стала для всех потрясением. Будущее было туманно. Шаг за шагом рушился привычный мир: закрывались магазины, уходили крупные производители – закрывались заводы. Росла безработица, уходили иностранные товары, люди боялись голода. Хазария тех лет не могла себя обеспечивать, что уж говорить о Славии?

В обществе царили очень неоднозначные настроения. Развал империи прошёлся по отцу мальчиков катком. Они с женой верили в две вещи: в Христа и демократию. Верили, что однажды, благодаря принципам равенства и социальной справедливости, они заживут благополучно. Этот строй был им понятен. Усердно работай – и ты получишь по заслугам. Возможно, удастся переехать из ДНССВЕ в другую страну. Да, будет сложно, но у всех равные возможности.

Разгоравшиеся в те годы общественные протесты пугали.

– Чего они хотят? Снова рабства? Снова религиозного безумия? Снова классового неравенства? Посмотрите на Хазарию – она пылает в огне новой революции, – подвыпивший отец заводил свою шарманку.

Люди боялись гражданской войны, боялись войны с Хазарией. Люди горевали, что дружественный союз стран, объединённый одними ценностями, развалился, Хазарию охватили страшные настроения, а Славия зависла в неопределённости.

Шли годы. Зорану нужно было поступать в университет, денег не было. Завод, на котором работали родители, перешёл под управление кого-то из хазарской касты правящих, состоящей на тот момент из какого-то сброда: успешные коммерсанты времён демократии, какие-то наследники, доказавшие свою сопричастность касте весьма мутными способами, старые чиновники Славии, никогда ничего сами не решающие и всю жизнь действующие по указке западных наставников. Как они могли управлять страной? Они не могли даже справиться с одним предприятием!

Перестали выплачивать зарплаты. В лучшем случае давали хлебом и молоком, в худшем – просто разводили руками. Спасало своё хозяйство – бабушка мальчиков жила в авыле12, только картошкой, морковкой и капустой из её погреба да курами с коровами можно было спастись от голода.

Детей нужно было на что-то содержать – кормить, обувать. Было принято решение: «Переезжаем в Итиль! Начнём жизнь с чистого лица!» В их краях не принято было ехать в столицу страны, великий древний Камил – «отец городов славийских», зачастую люди уезжали на заработки и учёбу либо в центр Южной Славии – город Черевень, либо в Итиль – столицу Хазарии.

Решили, что второй вариант лучше. Продали машину, квартиру, дачу, купили старую двушку на окраине Итиля. Отцу предложили вахтовую службу на самом востоке Хазарии, где год идёт ночь, а год – день. Ночь – бесконечная зима с такими ветрами, что местные дома с двойными стенами, а когда наступает черёд дня – эти же ветра приносят пески из окружающих пустынь, и солнце обжигает кожу до багровой корки. Восточные хазары – люди с красновато-коричневой кожей и узкими, как замочные скважины, глазами. Местные, кто не разбежался по стране, и приезжие со всего бывшего ДНССВЕ занимались там добычей редких металлов, являющихся основой ядерной энергетики, медицины и электротехнической промышленности всего мира.

Этот недружелюбный и жестокий ко всему живому край был уникальным местом, где богатейшая на редкие металлы земля даровала возможность заработать даже в самые переломные исторические моменты. Отец мальчиков, Михаил Веселович, дядя Михайло, как звали его все друзья и знакомые, согласился ехать на восток, чтобы хоть как-то прокормить семью, попавшую в жернова исторической мельницы.

Мать устроилась горничной в одной из столичных гостиниц. В прошлом ведущий технолог крупного предприятия, теперь – поломойка, которой толстая тётка (главная горничная), с такой же толстой коричневой родинкой на носу, указывала, что та плохо помыла плафоны в номерах, и, проводя столовой салфеткой за батареями, чуть ли не в лицо тыкала серой полосой, оставшейся на кипенно-белой бязи.

В общем, и без того нелёгкая жизнь стала совсем тяжёлой. Тяжело было привыкнуть к итильскому климату: сплошь дожди и серость, тогда как на их родине, в южном регионе Славии, лето начиналось в апреле и заканчивалось в конце сентября. Тяжело было привыкнуть к ритму большого города. Один сын – студент с нищенской стипендией, второй – совсем ещё маленький, часто болеющий, бледный, как простыня, худой паренёк.

В то время Зоран стал маминой опорой, поддержкой, правой рукой и надеждой на светлое будущее. Пока мать работала, он отводил и забирал младшего брата сначала в садике, потом в школе. С первых курсов института совмещал работу и учёбу. Подрабатывал доставщиком пиццы, кладовщиком, официантом в подпольном итильском казино – пристрастие к азартным играм возбранялось хазарским христианством, но для элиты первых трёх каст действовали закрытые игорные клубы, доступные только мужчинам и расположенные, как правило, в подвалах городских мужских монастырей. Зоран помогал семье финансово, а потом взял на свои плечи заботу о Катарине – однокурснице, девочке из дальнего хазарского города, тоже приехавшей учиться в Итиль. Зоран влюбился до беспамятства, через год после знакомства предложив ей руку и сердце.

Милош отца видел совсем редко, во время коротких отпусков, когда тот возвращался домой. Парень вырос без отца при живом отце, и когда тот нашёл работу в Итиле у своего товарища – сын был уже совсем подросшим парнем, ориентирующимся скорее на старшего брата, чем на малознакомого бородатого мужчину, пропадавшего все эти годы на заработках. Зоран был примером и идеалом для Милослава. Младший во всём следовал за старшим, разделял его интересы, радовался его обществу, боготворил его.

В какой-то момент казалось, что жизнь семьи наладилась: отец вернулся и работал, если и выпивал, то только по христианским праздникам, Зоран ходил в университет, Милослав – в школу, семья зажила по-старому, счастливо и мирно. Но спустя пару лет, на последнем курсе университета Зорана, умерла мать мальчиков. Милошу тогда было десять лет, и эта потеря стала самой страшной потерей для обоих братьев за всю предстоящую жизнь.

Мать ушла из жизни, оставив их один на один с этим миром. Её смерть забрала у Зорана молодость, а у Мити сладость самого нежного возраста, когда ты всё уже понимаешь, но умеешь ещё по-детски открыто выражать свои чувства, без стеснения целовать и обнимать любимого взрослого, ничего не тая за душой.

Иногда Зорану казалось, что младший брат будто бы так и остался тем самым мальчиком, которого застало врасплох печальное обстоятельство смерти самого близкого человека. Будто он так и не смог повзрослеть, переступить эту боль, взяв за привычку замалчивать свои чувства и отшучиваться от любых проблем. Зорану же, наоборот, пришлось стать ещё более взрослым. Он взвалил на себя столько, что окружающие только и ждали, когда же он надорвёт спину, но стержень его был слишком крепок.

Отец сильно запил с горя, Зоран с Катариной остались жить в родительской квартире, отложив идею об отдельном жилье ещё на долгие восемь лет, так как вынуждены были присматривать за младшим Милославом хотя бы до окончания школы. Там же родилась их первая дочь, когда Милошу было тринадцать лет, потом съёмная квартира, рождение сына, появились первые деньги, на которые впоследствии была куплена первая квартира старшего Веселовича.

Оба брата обладали острым аналитическим складом ума. Зоран закончил факультет инженерный, Милослав – математический. Оба смекнули, что даже в рабочей касте важно обладать профессиональными знаниями. Они были очень похожи внешне: плечистые и высокие, со светлыми курчавыми головами, голубыми глазами и широкими добрыми лицами (натуральные славийцы!), но характерами очень друг от друга отличались.

Милош был человеком порой безрассудного, но искреннего порыва, действия, следующего из незамедлительного, но твёрдого решения. Он с лёгкостью принимал перемены, кидался с головой в жизненные перипетии, каждый день проживал как последний.

Там, где Зоран подумал, Милослав – уже сделал (зачастую потом, конечно, жалел и переделывал). Зоран мог годами терпеть неудобства, но ничего не менять во имя своего убеждения, устоя, привычки. Милош всегда был готов в сотый раз начать с чистого листа. На обоих можно было положиться: Зоран помог бы советом, безвозмездно дал бы сумму в долг, но ни в коем случае не стесняя при этом себя (при условии, что ты больше никогда не обратишься за помощью), а Милослав кинулся бы на спасение любого страждущего, жертвуя своим интересом.

Зоран был терпелив, всегда выстраивал план и следовал ему, он был очень скрупулёзен в делах: ежедневники, заполненные на месяц вперёд, где он записывал все свои расходы, доходы, памятные даты, интересные факты или мысли, которые приходили ему в голову. Он жил по строгому расписанию, и отклонение от него приносило каждый раз немалый стресс. Даже для любовниц он составлял отдельный график встреч и бюджета, который он готов выделить: «вторник и четверг, не более ста тысяч шелегов в месяц».

Милош был человек-эмоция, человек-порыв. Смелый и хаотичный. Жил по принципу: будет день – будет пища. Любому делу он отдавался со всей страстью, но быстро перегорал. Зоран строил карьеру, Милослав ввязывался в авантюры.

В отношениях с женщинами Зорану было важно чувствовать тыл и играть ведущую роль покровителя, хозяина дома, добытчика, имеющего право на вольность удовлетворить маленькие постыдные мужские желания. Женщина, согласно его мировоззрению, должна была полностью посвящать себя семье и быту и быть этим счастливой. Он ни в чём не отказывал любимой жене, не скупился на цветы, дорогие вещи, путешествия и драгоценности. Искренне радовался тому, что его благоверная полностью погружена в «исполнение своего женского предназначения» – взращивание потомства и поддержание домашнего очага, гордился ею и, понимая, какой это тяжёлый труд, не отказывал в найме помощников: нянь, гувернанток, водителей, садовников, бесконечно сменяющих друг друга, ввиду весьма пренебрежительного отношения жены ко всякому, кто стоит ниже её на социальной лестнице (как быстро она забыла то время, когда сама стояла на тех же ступеньках!).

Милослав каждый раз любил «навсегда», женщины в его жизни проходили «на вылет» – каждая забирала с собой какую-то часть его сердца. В каждой он искал мать: добрую, мудрую, опытную женщину, которая уравновешивала бы его, направляла и любила безусловно. Он же, в свою очередь, отвечал такой же безусловностью своих чувств, возможной только к матери. Милош считал женщин совершенно равными себе, часто выбирал избранниц старшего возраста или более обеспеченных, сложившихся личностей. Однако каждый раз, когда женщина оказывалась всё-таки просто женщиной, а не идеальной и всё принимающей матерью, – любовь его рассыпалась, как карточный домик, не выдержав веса ожиданий, которые молодой человек наивно на неё возлагал.

– Тут одна тема есть… – заговорщически понизил голос Милош, встретившись в одном из любимых ресторанов старшего брата (за обед неизменно платил Зоран), – в общем, позвали меня строить дом, ха-ха.

– Дом? – не понял Зоран. – Ты теперь строителем заделался, что ли?

– Хех, прорабом. Послушай, дом непростой. Слышал когда-нибудь название «Сады Семирамиды»?

– Нет.

– Вот и я нет. Есть места, о которых даже такие люди, как ты, ничего не знают, где никто из нас никогда не побывает. Короче, есть на Златниковском шоссе такой посёлок для самых-самых, понял? Говорят, там в соседнем доме сам Ярпископ живёт, а ещё через дорогу наш итильский паша – главнокомандующий армией. Хоромы там и по пятьдесят, и по сто миллионов стоят, и я не про наши шелеги… – ещё тише произнёс Милослав, что, по его мнению, придавало словам ещё больший вес. – Так вот, строят один такой дворец для очередного владельца заводов, газет, пароходов, имя которого, понятное дело, на афишируется, но, думаю, я ещё узнаю, кто он.

– Погоди, – прервал его брат, – а ты-то тут при чём?

– О, ты слушай. История такая. Помнишь, я тебе рассказывал про своего товарища Марата?

– Который актёр какого-то там театра? из актёрской семьи?

– Он, он. Там дело такое. Марат построил отцу дачу. Ну не сам кирпичи клал, конечно, а сколотил классную команду строителей, подрядчиков, дизайнеров и прочих спецов. Устанавливали они, значит, в этот дом какую-то шведскую систему штор из крутого итальянского текстиля, которую Марат умудрился как-то ввезти по своим театральным связям в Комиссии духовных столпов. Оформили как декорации, представляешь? Ха-ха, в общем… так получилось, что заказчица этой девочки, которая занимается шторами, – сестра хозяина нашего будущего дома, понял?

Зоран неуверенно кивнул, Милослав продолжил:

– И эта девочка сестре обмолвилась, что, мол, у её клиента такой хороший современный дом, не колхозный, а как во всяких там Швейцариях, мол, делают. Сестра рассказала своему брату («Хозяину», – уточнил Милош), тот попросил свести с подрядчиками, Марат организовал встречу, притащил туда инженера, который им всё проектировал, прораба, дизайнера, сам даже не заходил в переговорку, ждал, ему-то чего заходить? Где-то через час Хозяин мило со спецами распрощался, Марика к себе подозвал и говорит: «Слушай, друг, а давай ты мне дом будешь строить, а этих всех н**уй».

– Почему? – не понял Зоран.

– Да кто его знает почему. Вот так вот. Марат взял и согласился, начал стройку, понял, что сам масштаб не вывезет, и позвал меня типа партнёром. Ха-ха, – нервно хихикнул Милош. – Теперь мы, тридцатилетний безработный актёр и двадцатисемилетний просто безработный, руководим проектом на несколько десятков лямов зелени.

– Странно, брат. Зачем ему вы? Он же понимает, что вы полный ноль в стройке, есть куча профессионалов…

– Да понимает он всё! Не знаю. Я тоже сначала понять не мог, а потом, как работать начал…

– А давно? – перебил его Зоран.

– С месяц где-то. Так вот, картинка начала складываться. Там такой человек… Я его лично не видел, но кое-что понял. Мы с тобой таких людей прекрасно знаем. Слушай. Бабки на проект привозят двумя путями: либо попы в красных рясах с золотым солнцем на груди, прямо из казны Синода, либо начальник охраны шефа – бывший серьёзный капок13, с кортежем из двух полицмейстерских тачек, напичканных капками попроще, с автоматами наперевес. Такие вот делегации. Всё только наличкой. Сотни тысяч привозит и миллионы: и шелеги, и запрещённая на нашей святой родине валюта. Ну ты понимаешь, что дозволено Юпитеру – не дозволено быку. Потом просто так – бац-бац, в сейф нам отгружают. Этот охранник его – тип крайне неприятный, как все воины, знаешь: взгляд волчий, везде свой нос суёт, вопросы каверзные задаёт, всё старается разнюхать, всех допросить, со всеми свысока, постоянно чувствуешь себя как на допросе. Есть там ещё ассистент Хозяина, типа правой руки, Ринат. Приезжает на лексусе, тоже такой типок: лысый, наглый, распальцовочка, золотая цепь на шее, ролексы, сразу даёт понять, что он тут высшая инстанция. При нас между собой о Хозяине они только «шеф», никаких имён. Всё только налом, со всеми подрядчиками никаких договоров, деньги берём – расписку даём. Какую-никакую смету охраннику еженедельно вручаем, даже не знаю, смотрит её вообще кто-то, кроме него, а он сразу сто вопросов: «А это чё? А чё так дорого? Почему тут сто пятьдесят, я вам ща работяг нагоню, они за полтину оштукатурят!» Ну ёлки! Ну ты такой умный?! Мы там всё по уму делаем, не просто так же пишем, чего ты лезешь вечно? Мерзкий такой тип… и постоянно приговаривает: «Нет, ну шеф с меня спрашивать будет». Не суть… Знаешь, что я думаю? Хозяин – представитель тех самых ребят из годов перелома14, он вовремя подсуетился, чтобы оказаться в нужное время в нужном месте. Простой рабочий парень, быстро смекнувший, за кем будет власть в новой Хазарии. За капками и попами! Слышал, что он был близок с краснотысячниками, оттуда связь с духовниками, видимо, а с капками всё просто – они как были продажные при демократии, такими и остались. Там всю систему надо менять на корню, чтобы что-то изменилось. Он вовремя осознал, что у простых работяг два пути – тяжёлый труд или полукриминальная движуха. Понятно, какой был выбор, но, видимо, прошли годы – и Хозяин смекнул, что всё это не для него, пора расти, нашёл себе влиятельную крышу из других каст, в восьмидесятых налаживал связи, пробился в высшие эшелоны. Я тут слышал, как охранник этому Ринату обмолвился: «Я к Каримовичу в „Хазарию“ за кэшем». И сразу подумал про одно из последних расследований, помнишь, я тебе ссылку скидывал на YouTube про главу Хазгаза?

– Ты думаешь?

– Да кто его знает. Тот тоже Каримович, и в расследовании говорится про его пентхаус в гостинице «Хазария».

– Да, я тогда через чёрный браузер15 посмотрел, – задумчиво произнёс Зоран.

– И что думаешь?

– Про что?

– Ну про расследования.

– Ох, брат, не знаю даже. Всё выглядит правдоподобно, не думаю, что их на коленке рисуют. Понятное дело, что в нашем интернете такое не выпустят, это всё делают перебежчики16. Только в чём их цель и кто за это платит? Пойми, всегда есть кто-то, кто оплачивает работу медиа, любого, не имеет значения – христианского или демократического, – кому это выгодно? Знаешь, а мы бы какими были, будь мы на их месте? Если бы мы изначально принадлежали другой касте или имели связи с серьёзными представителями высших каст? Систему создают определённые люди или система делает определённых людей? В те времена ведь и правда был переломный момент, борьба за куски пирога, я всё это прекрасно помню, хоть и шкетом был. Кто-то был бандитом изначально, кто-то капком при демократии, кто-то забытым богом подпольным священником, вдруг обретшим неограниченную власть. Создавались новые властные кланы, где-то на основе старой власти, где-то по принципу – выживает сильнейший. Не знаю, могло ли быть по-другому. Могли бы такие, как мы, простые парни, мигранты из Южной Славии, быть на их месте? Мы были детьми, подростками в то время, как большие дяди рубились за власть и создавали наше будущее, теперешнее настоящее. Вот не уверен, что мы бы сделали лучше. Да и что уж там, положа руку на сердце, так ли сильно я сейчас от них отличаюсь? Отличаюсь масштабом своих действий, но суть одна, может, в этой стране вообще по-другому не работает, не было, нет и не будет никак по-другому.

– А ты-то тут при чём?

– Ну, Милёк, все наши проекты – результат правильных знакомств и откатов. Да, я простой рабочий, по законам каст имею возможность материально подняться, оставаясь при этом на низшей кастовой ступени, но мог бы я сделать это честно? Не давая взяток, не заводя нужных знакомств, не распиливая этот большой пирог, который на самом деле принадлежит каждому в этой стране, ведь у нас вообще-то социализм, но почему-то какие-то касты живут жирнее других.

– Ну да…

– Да и что тут говорить. О какой честности и справедливости мы говорим? Я живу за счёт коррупции и панибратства, а ты работаешь на самые её сливки. Ты тоже причастен к этой гнилой системе, строишь дом человеку на деньги, которые он, грубо говоря, своровал у нашего народа. Ведь закон гласит: «Все доходы, приобретаемые с ресурсов, принадлежат каждому гражданину Хазарии в равной степени». Так почему кто-то строит дом за миллиарды, а кто-то работает за двадцать тысяч шелегов и едва сводит концы с концами? Нет ли тут противоречия, ошибки? Скорее всего, этот чувак просто присел к кормушке: уголь, газ, металл – это же всё не его, это народа, а на Златке17 дом за ярды строят ему, а не всем нам.

– Слушай, ну это спорный вопрос. Я просто работаю. Потому что в Хазарии практически невозможно найти такое место работы, чтобы ты стоял в стороне от системы. Государство как спрут, проникает во все сферы. Как чёрная дыра – поглощает всех и вся. Понимаешь, уборщица баба Люра, работающая в Хазгазе, тоже, по-твоему, потворствует системе? Или какой-нибудь мелкий юрист в металлопрокатной компании? Он как бы часть этого организма, простой рабочий, который при этом неразрывно связан и с воинами, и с духовниками, и с правящими. Ему просто надо содержать семью, помогать родителям, на первый план выходят личные проблемы, а не какие-то принципы.

– В том-то и дело, что у человека могут быть принципы. Например, работать так, чтобы вообще не быть причастным к системе никоим образом. Кто хочет – тот сможет.

– Да, ну и сколько таких людей? А сколько таких мест работы? Очень сложно избегать системы, очень сложно её не касаться в этом долбаном социализме. Раньше – да, во времена демократии ты работал просто на какого-то дядю, сейчас ты так или иначе работаешь на Хазарию, а Хазария – она и есть этот спрут. Да, есть частные компании, но какая их доля в экономике? Ты сам знаешь. Да и большинство даже не будет заморачиваться. Просто есть какие-то исходные условия, типа правила игры, и ты по ним играешь, стараясь не скатываться в откровенную жесть. Даже тот же бизнес. Ты говоришь, что вы даёте откаты и всё через знакомства, а был ли какой-то шанс построить тут бизнес иначе, когда власть разделена между тремя кастами?

– Да в том-то и дело, что почти нулевой. Я бы точно не был тем, кем я стал, не играй я по правилам.

– Вот-вот, я тебе больше скажу, вот была демократия. Что обещали простым хазарам? Обещали равные права и равные возможности, а что было на самом деле? Все работали на иностранных капиталистов, вогнанные в кабалу бесконечных кредитов. Хочешь образование – получай кредит. Хочешь здоровье – бери кредит на дорогую страховку. Хочешь крышу над головой – бери ипотеку под дикий процент. В чём была свобода выбора? В каком банке брать кредит? Гадать, какой банк быстрее схлопнется и когда ты останешься ни с чем? На какую компанию работать шесть дней в неделю по одиннадцать часов? Так посудить, то в таком обществе, как сейчас, где все роли расписаны, где всем управляет государство, где нельзя пикнуть ничего против капков и попов, – в таком обществе и то больше свободы. Сам решаешь, что ты винтик в системе, или уходишь в свободное плавание и переходишь в касту пахарей. Выбор за тобой. С другой стороны, да, ты можешь выйти из системы, отречься от неё. Даже если ты принципиально не хочешь иметь дело с другими кастами, ты всё равно будешь давать взятки ГДП-шникам18, платить сведущим, чтобы твой ребёнок поступил в универ. Можно сколько угодно говорить, как это неправильно и плохо, но вот, например, заболеет серьёзно наш отец, ты же дашь врачу на карман, верно? И даром, что он и так на полном обеспечении государства. Это так, мелкий пример. В бизнесе, ты сам говоришь, либо так, либо никак. Можно пытаться вести честный и прозрачный бизнес, но в вашей сфере, например, в энергетике, это невозможно. Хоть вы и частная компания, всё равно работаете с государством, а это значит, что имеете дело со всеми причастными кастами. Вот ты и ведёшь как ведёшь. Как дают вести. Ты делаешь это, в первую очередь чтобы обеспечить свою большую семью, поставить на ноги детей, дать им самое лучшее. В общем, что я могу сказать, мы тут все повязаны. Может, это не так уж и плохо, не знаю…