Амулет. Книга 5

Я стоял, ошеломленный, не находя в себе сил сдвинуться с места. Из оцепенения меня вывел приблизившийся шум тракторов. Я посмотрел в направлении звуков и увидел Дугласа, который направлялся ко мне. Он был крайне раздосадован. Поравнявшись со мной, он буркнул:

– И что ты здесь стоишь? На сей раз, нам не повезло – птичка улетела, придётся искать вашего Ковалиса в другом месте.

– Подожди, – спокойно ответил я, – сначала выясним, где находится одна из пропавших девушек.

Дуглас посмотрел на меня так, будто я прямо на его глазах сошёл с ума:

– Можно подумать, что ты знаешь, – в его голосе отчетливо послышались издевательские нотки.

– Да, представь – я знаю, – тихо, но твёрдо ответил я ему. – Нам потребуются рабочие с отбойными молотками.

Дуглас изменился в лице, но ничего не возразил. По-видимому, он почувствовал в моём голосе столько уверенности (нечеловеческой уверенности, я бы сказал), что просто не решился задавать мне какие-либо вопросы. Он отошёл к Иннокентию и, несколько секунд посовещавшись с ним о чём-то, вызвал рабочих.

На меня снизошло удивительное спокойствие и уверенность в своих силах. Вместе с рабочими, Кевином и Иннокентием мы принялись обходить территорию особняка. Хотя, если быть точным, это я обходил территорию в поисках площадки, на которую указал мне призрак, остальные же плелись за мной следом, недоуменно пожимая плечами, но не препятствуя.

Наконец, на заднем дворе особняка обнаружилась та самая площадка, слегка замаскированная дерном. Я остановился рядом с ней и попросил рабочих разбить бетон. Через несколько минут, с помощью отбойных молотков, рабочие извлекли на свет то, что я уже ожидал увидеть но, тем не менее, надеялся, что не увижу. Мне легче было бы выглядеть в глазах товарищей полным идиотом, чем смотреть на то, что вынули из ямы. На земле перед нами лежали три девичьих тела со страшными ранами на шеях, обмотанные белыми саванами. Никто не мог смотреть на них спокойно. Мы с Иннокентием отошли от ямы, я едва сдерживал слёзы, Иннокентий тоже прятал глаза. Несколько минут мы молчали. Дуглас подошёл и сокрушённо похлопал меня по плечу:

– Мы всё-таки нашли их… Я не спрашиваю, как ты узнал, что они здесь. Ин (так Дуглас называл Иннокентия) сказал, что это табу.

– Да, – с горечью ответил я, – мы их нашли, но помочь им уже не можем. Нам остаётся только разыскать и наказать преступников, но вернуть эти молодые жизни не в нашей власти.

Дуглас на это ничего не ответил, да я видел и без слов, что он удручён не меньше моего. Перед тем, как уйти, чтобы отдать необходимые распоряжения, он несколько раз вопросительно заглянул мне в глаза, надеясь прочитать в них объяснение мучившей его загадки. Но я не собирался откровенничать с американским полицейским, и Дуглас, поняв, что никаких тайных врат перед ним не откроется, принялся с утроенной энергией исполнять свои служебные обязанности.

– Надо внимательно осмотреть тела. Может быть, найдётся ниточка, которая приведёт нас к убийце, – давал он указания своим подчинённым.

Рядом с телами уже трудилась целая толпа судмедэкспертов, криминалистов и полицейских. В силу профессиональных обязанностей привыкшие к подобным зрелищам, они спокойно, деловито, составляли протоколы осмотра, констатировали наличие повреждений, фиксировали каждый предмет, найденный в разобранной яме, упаковывали для анализа образцы грунта, бетона, переговаривались по рации.

«Да, – с грустью подумал я, – теперь нам остаётся только констатировать факт смерти. Все эти профессионалы, к сожалению, не смогли предотвратить страшную гибель девушек и даже пока не в состоянии найти их безжалостных убийц».

Вдруг со стороны того места, где работала полиция, раздался громкий крик, обращённый к Дугласу:

– Сэр, идите скорее сюда! Мне кажется, я кое-что нашёл!

Я рванул вслед за Дугласом и увидел одного из экспертов, который протягивал полицейскому маленький смятый картонный квадратик:

– Посмотрите, я нашёл это в сжатом кулаке одной из девушек. Наверное, это важно, поскольку она, зная, видимо, что умрёт, спрятала в руке именно это. Да так сильно сжала – мне с большим трудом удалось разжать её окоченевшие пальцы!

– Что это? – пробормотал Дуглас, обращаясь не столько к окружающим, сколько к самому себе, осторожно разгладив находку на своей огромной ладони. Картонка оказалась визитной карточкой. Вполне могло оказаться, что именно после встречи с её обладателем, девушки нашли свою скорую и такую раннюю смерть. Я заглянул Дугласу через плечо и прочёл: «Агентство «Ибис». Голливуд-стрит, 24 Б».

«Вот, кажется, круг и замкнулся! – подумал я. – Знакомое местечко! Я думаю, нам следует немедленно туда отправиться».

Словно эхо моих мыслей, прозвучал голос Дугласа:

– Я думаю, нам следует немедленно туда отправиться, – сказал он, протягивая визитку подошедшему Иннокентию.

Глава четвертая. Григорий.

Если бы наш трюк был номинирован на «Оскар» за спецэффекты, не сомневаюсь, что мы со Сьюзен стали бы призёрами. Пока мы с ней парили под потолком, приводя зрителей в состояние мистического ужаса, те из них, кто приходил в себя от шока, с душераздирающими воплями покидали помещение. Хотя, если быть честным, то парил только я, а Сьюзен лишь крепко за меня держалась. Надо сказать, что удерживать её долго мне бы не удалось, но этого и не потребовалось – комната стремительно пустела. Последним её покинул пастор, который так спешил, что даже не закрыл за собой дверь. Мы спикировали к открытой нараспашку двери и уже собирались выбежать следом, поскольку это был единственный выход из комнаты, но, к сожалению, нашим надеждам на такое скорое и легкое освобождение не суждено было сбыться. Едва я выглянул за дверь, как увидел бегущих к нам по коридору людей, среди которых я узнал своего тюремщика. Я не стал дожидаться, когда они добегут и заключат меня в свои объятия, поэтому, схватив Сьюзен за руку, втащил её обратно в комнату и захлопнул дверь. Дверь была довольно крепкой, кроме того, я обнаружил массивный железный засов, позволяющий запереться изнутри. Что я и сделал, с облегчением переведя дух. Не успели мы отступить и шага от двери, как раздался жуткий стук – это наши преследователи пытались проникнуть в помещение. Я ещё раз от всего сердца поблагодарил создателей этой превосходной прочной двери и отменного засова, и прислонился к стене. Вскоре, поняв всю тщетность своих попыток, преследователи угомонились, и я услышал вкрадчивый, даже приятный голос моего старого знакомого:

– Григорий! Что ты делаешь? Зачем тебе убегать, если тебе ничто не угрожает? Мы столько времени провели с тобой в беседах, ты всегда был абсолютно свободен. Неужели нам не удастся с тобой договориться?

Мои нервы были напряжены до предела, поэтому, услышав этот осточертевший мне голос, я пришёл в бешенство:

– Что тебе от меня нужно! – заорал я, выплескивая всю свою нервозность. – Ты прекрасно знаешь, что та вещь, которой ты добиваешься, постоянно со мной, я с ней не разлучаюсь! Почему тебе было просто не отобрать её у меня, оставив мою душу в покое?!

В ответ я услышал короткий демонический смешок, не предвещавший ничего хорошего:

– Если бы я мог, именно так и поступил бы. Но, видишь ли, мой храбрый друг, к сожалению, вещь, которая сейчас принадлежит тебе, обладает одним очень неудобным свойством: видеть и осязать её можно только в том случае, если этого хочет её владелец. Так сказать, духовно содействует её передаче в другие руки, отпускает её от себя. В противном случае все попытки отобрать её силой, выманить хитростью или обманом, напрасны.

Его слова очень порадовали меня. В который раз я мысленно преклонил голову перед мудрыми создателями моего амулета. Наконец я понял, для чего мои тюремщики столько времени удерживали меня и развращали мой мозг своими казуистическими беседами. Если бы им удалось меня сломить, убедить в том, что душа моя погрязла в грехе, я стал бы одним из них, согласился служить им добровольно и отдал бы амулет. Я содрогнулся от мысли о том, как недалёк я был в последнее время от того, чтобы обвинить себя во всех смертных грехах и признать правоту своего «наставника». Слава Богу, что этого не произошло! Я с благодарностью взглянул на Сьюзен – если бы не желание спасти эту девочку, кто знает, где я был бы сейчас!

Тем временем он продолжил:

– Ладно! Лирических отступлений достаточно! – голос его переменился, стал резким и неприятным. – Я, пожалуй, дам тебе на размышления этак часика… Сколько у нас времени в запасе? – обратился он к кому-то из сопровождающих и, уточнив, сообщил мне:

– Часика два. Если за это время ты не выйдешь добровольно – чёрт с тобой. Жил же я раньше без твоего философского камня, проживу и дальше. У меня достаточно могущества и власти и без твоей детской игрушки. Только учти, мой непутёвый ученик, в этом случае я не буду больше с тобой церемониться. Вы оба будете обречены – и ты, и твоя юная леди. Если ты настолько глуп, что не ценишь собственную жизнь, подумай хотя бы о ней! Подумай хорошенько, Григорий! Ты ведь уже прошёл восемь кругов ада, а теперь держишь последний экзамен. Наверное, ты этого не заметил, но сейчас ты совершаешь ещё один тяжкий грех. Хочешь узнать, какой? Предательство. Да, да… Ты предаёшь меня, своего благодетеля. Разве я не предоставил тебе всё возможное, что только может предоставить гостеприимный хозяин? Разве я не спасал тебя от душевных мук и терзаний, разъясняя природу вещей? Наконец, сколько душевных сил, терпения и внимания уделил я тебе! И вот, презрев всё это, не сказав ни слова благодарности, ты пытаешься ускользнуть. Но я не в обиде, нет, я только немного разочарован, – возникла пауза, после которой в его голосе снова появились мягкие, тягучие интонации, обволакивающие сознание. – Вдумайся, Григорий! Это последний, девятый круг! Предавая меня, ты безоговорочно встаешь на мою сторону, принимаешь моё мировоззрение. Тебе некуда бежать – ты дома. Ты принадлежишь нашей касте – касте избранных. Все пороки девяти кругов ада, которые ты раньше отвергал в угоду иллюзорным добродетелям, поскольку был слеп и слаб, теперь нашли в тебе свое отражение, стали твоей сущностью. Ты не сможешь этого забыть и отказаться от этого. Взгляни на себя трезво, вспомни всё, что происходило с тобой, и подумай: стоит ли тебе бежать от меня, если ты такой же, как я.

На этих словах он закончил свою проникновенную речь и, ещё раз напомнив, что времени на размышления у меня всего два часа, удалился вместе со своей свитой. Ещё несколько минут я прислушивался к звуку шагов в коридоре, пока они не стихли. Размышлять мне, в общем-то, было не о чем: наша попытка побега провалилась, пытаться покинуть здание, выйдя в коридор, было бесполезно, поскольку там наверняка оставили кого-нибудь следить за дверью, а уж о том, чтобы присоединиться к упорно навязываемой мне «касте избранных» не было и речи. Последнее признание моего тюремщика, в котором он выдал мне свойства амулета, ещё более утвердило меня в мысли, что все эти круги ада, которые я, якобы, прошёл – не более чем лукавая уловка, рассчитанная на то, чтобы разрушить мой дух. Его речи только придали мне сил и желания бороться. Только вот я не мог пока понять – как?

Теперь, когда меня и Сьюзен оставили в покое, я, наконец, более внимательно оглядел комнату, в которой мы оказались заложниками, и заметил, что на постаменте, вокруг которого странный пастор расхаживал во время своей службы, накрытый чёрной траурной тканью, лежал труп какого-то человека. Напуганные до полусмерти нашим появлением, все участники действия разбежались, бросив этот, так и не оживлённый, труп, на произвол судьбы. Соседство с покойником было мне неприятно, я поёжился. Хотя, если взглянуть на ситуацию с другой стороны, наше положение было настолько безнадёжным, что присутствие несчастного бездыханного тела никак не могло его ухудшить. В некотором роде я признавал это даже символичным: нам предстояло погибнуть через два часа, а этот бедняга стал бы нашим проводником в мир мёртвых. Я встряхнул головой, пытаясь отогнать мрачные мысли, и ещё раз взглянул на постамент. Я надеялся разглядеть душу усопшего, поскольку знал, что, не обречённая на уничтожение благочестивая душа держится у покинутого ею тела в течение сорока дней после смерти. Дар, которым я обладал, позволял мне видеть эти души и даже говорить с ними. Не исключено, что, поговорив с его душой, я смог бы найти выход. Но, к сожалению, этот парень, по-видимому, был отъявленным негодяем, и его душа была растворена сразу после смерти, без шансов на возрождение, поскольку рядом с телом не было заметно ни малейшего колебания божественного света.

«Злодей так злодей, – смиренно подумал я. – В конце концов, мне нет до него дела».

Я отвернулся от тела, подошёл к Сьюзен и присел рядом с ней:

– У тебя есть какие-нибудь мысли, как нам отсюда выбраться? – спросил я.

Сьюзен посмотрела на меня снизу вверх, подперла кулачком щёку и ничего не ответила. Только в огромных глазах застыла такая щемящая тоска, что я разозлился на себя. Нашёл, кому задавать вопросы! Беззащитной, неопытной девчонке! Откуда ей знать, что делать дальше, если даже я этого не знаю… От взгляда на её хрупкую, такую беспомощную сейчас, фигурку, в эти наполненные отчаянием глаза, я внезапно ощутил стыд за своё малодушие и огромную ответственность не столько за свою жизнь, сколько за жизнь Сьюзен. Неожиданно, кроме мысли о том, что я обязан сделать всё возможное для спасения её жизни, в моей голове возникла другая мысль, как будто привнесённая извне. Мысль эта явно сформировалась без моего участия и была мне совершенно непонятна: спасение Сьюзен важно не только ради неё самой, но и ради других людей. Мой мозг так утомился за последние несколько часов, что я совершенно не мог проникнуть в суть этого послания своего амулета (а в том, что этот странный сигнал поступил именно от него, я ни секунды не сомневался).

Неожиданно Сьюзен встрепенулась, будто преодолев оцепенение сковавшего её страха, решительно взглянула мне в глаза и сказала с вызовом:

– А я даже рада, что так всё произошло!

– Что ты имеешь в виду? – не понял я. – Чему тут можно радоваться?

– Я должна сказать тебе правду. Теперь, когда я вижу, что мы отсюда не выберемся, – она обвела глазами комнату, – здесь нет ни одного окна, а за дверь мы выйти не можем, потому что нас сразу схватят, теперь я думаю, что напоследок могу тебе признаться. Мне будет тяжело умирать, зная, что я тебя хоть в чём-то обманула…

Мне показалось, что сейчас она заплачет, но она только всхлипнула, поднесла к глазам краешек простыни, а потом собралась и продолжила:

– Я думаю, что такой исход решит мою проблему.

– Да какая ещё проблема?! – от удивления, что перед лицом смерти эта девочка может думать ещё о какой-то проблеме, кроме той, как спасти свою жизнь, я подскочил, и чуть было не прислонился к постаменту с покойником.

– Знаешь, – уже совершенно спокойным, ровным голосом продолжала Сьюзен, – накануне всех этих страшных событий к нам в школу приходил психолог и спрашивал меня, сохранила ли я свою девственность. Я обманула его. Я сказала, что я девственница, хотя, – она пристально посмотрела на меня, – на самом деле это враньё.

– Как же так, Сьюзен?! – всплеснул я руками, вспомнив, как убедительна она была совсем недавно в роли оскорблённой весталки. – А не ты ли кричала: «Ах, не прикасайся ко мне, не лишай меня девственности!», когда я просил тебя всего лишь переодеться в простыню.

Сьюзен лукаво взглянула на меня и на мгновение превратилась из запуганного ребёнка в маленькую кокетливую женщину. Она игриво повела плечиком, поправила складки своей импровизированной туники и стала походить на изящную античную статуэтку:

– Дело в том, – глубокомысленно заметила она, – что женщины любят примерять на себя те качества, которыми на самом деле не обладают. Часто они выбирают такие из них, которые прямо противоположны их собственным. Это род своеобразной косметики, украшающей не лицо, но душу, создающей дополнительный загадочный ореол. Разве ты не замечал, что те из нас, что кричат на каждом углу за права женщин, как только подворачивается возможность, с удовольствием становятся рабынями у какого-нибудь толстосума? А моралистки являются просто ненасытными гетерами. А всё потому, – она невинно захлопала ресницами, – что женщины значительно слабее мужчин. Поэтому, чтобы заполучить себе мужчину, который будет защищать её, кормить, заботиться о ней, женщина вынуждена лгать, блефовать и выкручиваться. Ничего не поделаешь, такова наша природа, – подытожила она, тихо засмеявшись.

Я не находил слов, поражённый не столько тем фактом, что Сьюзен не является девственницей, сколько тем, как зрело и по-взрослому рассуждала она об особенностях женской натуры. Я никак не мог ожидать от неё такого рода размышлений. Но на этом сюрпризы не закончились. Насладившись эффектом, который произвела на меня её речь, она произнесла, как бы между прочим:

– Вот я сказала, а теперь признаюсь тебе: я беременна.

Это сообщение настолько обескуражило меня, что я окончательно потерял дар речи. Повисло молчание. Наконец, перебравшись поближе к ней и присев рядом, я осторожно спросил:

– Но… Как же так, Сьюзен? Ты ведь не замужем!

– И что! – протестующее воскликнула она. – Я имею право на собственную жизнь! Может быть, у меня была любовь. Может быть, мой любимый… не успел сделать мне предложение.

– А что же теперь? – тихо спросил я её.

– Что теперь? Да ничего! Теперь всё решится само собой. Я так боялась, что об этом узнают родители – они очень строго меня воспитывали, и мне бы не поздоровилось. Уж я-то знаю! От одной мысли, что рано или поздно всё раскроется, меня бросало в дрожь. Я даже сама хотела наложить на себя руки. Да, – сердито сказала она, увидев, что я сделал попытку возразить ей, – теперь и к лучшему, что всё так произошло! Я совсем не против того, чтобы погибнуть здесь. Не придётся брать грех на душу, самой себя убивать…

Видимо, на эту тираду она потратила весь свой боевой запал, потому что решительность вдруг оставила её и, совсем по-детски всхлипнув, она тихо сказала:

– Ну и пусть мы здесь погибнем, и от меня ничего не останется. Ни от меня, ни от моего ребёнка.

Я с нежностью смотрел на эту отважную маленькую женщину, которая так отчаянно боролась со своим страхом. Женщину, которая была готова умереть, но при этом, как маленький ребёнок, боялась родителей. И только тут до меня дошёл смысл послания, которое я получил от амулета. Я понял, почему жизнь Сьюзен важнее, чем просто жизнь человека. Я вдруг отчётливо увидел её будущее.

Предвидения бывали у меня и раньше, поэтому я нисколько не удивился, а старался как можно точнее запомнить всё, что представало моему внутреннему взору. Я увидел Сьюзен, вернее, узнал её в очень немолодой уже женщине, сидевшей в людном зале, и с волнением глядевшей на сцену. На сцене, на первый взгляд, не происходило ничего особенного. Скромный, очень привлекательный молодой человек, сын Сьюзен, стоял один посреди огромной сцены и уверенным голосом что-то говорил. Сначала я не смог разобрать слов, но потом понял, что это проповедь. И ещё я ощутил необыкновенное притяжение его личности. Казалось, что души всех присутствующих в зале тянутся к нему и согреваются в лучах его простых и ясных слов. Я и сам, прислушиваясь к его речи, вдруг ощутил, как мрачные сомнения покидают меня, исчезают, как ненужная шелуха, превращаясь в пар, пыль, ничто. Он говорил очень просто и доступно: о любви, о Боге, о добре и зле, о смысле жизни. Но ничего назидательного не было в его тоне, слова ложились на душу, как целебный бальзам, и сердце радостно принимало их. Я вдруг понял, что все философские построения моего тюремщика – не более чем софистика. Что есть только одна истина, и эта истина – Свет. И она доступна каждому, кто тянется к ней.

«Поймите простую вещь, – уверенно говорил молодой проповедник, – между Всевышним и человеком не должно быть никаких посредников, все посредники – самозванцы, и только мешают человеку служить Богу. С помощью своей и чужой воли вы создали над собой огромное облако из суеверий, ошибочных мнений мистиков и прямого вранья шарлатанов от религий, и это облако не дает лучам Всевышнего спуститься на вас, дать вам пищу и смысл жизни. Вы недоступны помощи Бога – вот в чем ваша беда. Но вы можете помочь себе сами.

Как живет обычный человек? Он дробит свои силы и свое время на множество разнообразных занятий: рассуждения общего порядка, сон, еда, работа, покупки, дети, общение… Душа такого человека плохо очищается, поскольку его жизнь не является целеустремленной.

Другое дело, когда человек не очень-то задумывается над тем, что он ест, что одевает на себя, если над ним не довлеют половой инстинкт и животные страсти, а также различные житейские привязанности, если он направляет все свое существо на постижение Высшего разума, если человек живет во имя этого и все его поступки продиктованы только этим, он, пожалуй, будет малоинтересным для окружающих – довольно странным, но только таким образом он сможет открыть свою душу Богу и после смерти соединиться с Ним.

Учения древних говорят, что человек после смерти может воссоединиться с Богом или не воссоединиться, все зависит от того, сумеет ли он преодолеть препятствия, которые скрыты в его собственной душе. А что такое преодоление этих препятствий? Это соотношение себя с требованиями Высшего разума. Взять, к примеру, Библию, открыть ее на любом месте (которое, на самом деле, Бог укажет), прочитать страницу, вдуматься в ее содержание и соотнести ее содержание со своими поступками и состоянием своей души. Это и будет самоочищением. Не хотите читать Библию – обратите взор внутрь себя и спросите себя, почему вам неуютно? В чем причина вашего душевного дискомфорта? Может быть, в том, что вы не понимаете своей миссии в мире? Может быть, потому, что в своих поступках, мыслях и желаниях вы отошли от Создателя, от Его установлений?.. Ответы на подобные вопросы тоже будут вашим самоочищением.

Оно сродни работе художника: оно – индивидуально. Общее требование тут одно: трудись душой. Трудись и еще раз трудись. Как сказано, стучите, и вам откроется; просите, и вам будет дано. Вот инструкция по самоочищению, и другой нет. Она называется «Труд души».

Почему многие не хотят творить самоочищение? Потому, что оно, в отличие от работы ради денег и материальных благ, в которой предписывается тупо следовать установленным правилам, предполагает куда более кропотливую, трудную и самостоятельную работу человека, над самим собой, над своей душой. Оно малозаметно, сродни таинству. Оно и есть таинство – в тот момент, когда достигает высшей своей стадии. Таинство взаимосвязи с Высшим разумом.

Таинство – это общение человека с Высшим разумом, Богом, посредством самого себя, посредством очищения собственной души. Без привлечения барабанного боя, пения певчих и прочего ритуально-мистического антуража. Это тоненькая-тоненькая духовная нить, которая связывает человека с потусторонним миром.

Обретение таинства напоминает строительство духовной пирамиды в своей душе. Ты ступень за ступенью выстраиваешь свою душу по направлению к Богу, и вот в какой-то момент ты вдруг начинаешь испытывать встречное внимание к тебе и поддержку свыше. К тебе начинает переходить Божественная энергия, ты чувствуешь ее присутствие и тепло. Такой прорыв может произойти только на достаточно высоком уровне твоего эмоционального настроения или философского развития. Высота твоей духовной пирамиды, вошедшей в контакт с Богом, должна быть не ниже уровня твоих грехов… Только тогда возможно взаимодействие, образование той самой тоненькой нити, связывающей тебя и потусторонний мир.

Приведу пример. Допустим, человек изучает какую-то науку… скажем, химию. Сначала он ничего не знает. Потом он изучает неорганическую химию, потом – органическую, потом – взаимосвязь химии с физикой и другими науками… Наконец, он достигает такой точки в познании своего предмета, что он знает о нем все. И тогда он начинает творить свою теорию. Вот в это время и возможно озарение, подобно тому, как было у Менделеева, когда он страстно пытался уяснить свою периодическую таблицу химических элементов… И вдруг она открылась ему во сне.

На самом пике творческого поиска, подкрепленного основательным знанием, к человеку вдруг приходит озарение. В религии оно называется откровением.

Вы еще не знаете всех возможностей вашего разума и потому умаляете его. На самом деле при упорных усилиях вы вполне можете достигнуть откровения. Каждый смертный способен развить свою душу до этого уровня. Ведь Бог находится к вам ближе, чем вы думаете. Он не на небе, Он – рядом, в другом измерении. Вы можете это понять?..»

Люди внимали его словам, и я отчетливо видел, как на их измученные души снисходит умиротворение и уверенность в завтрашнем дне.

Видение прекратилось, и я понял, наконец, как велико значение Сьюзен и ребёнка, которого она носит под сердцем. Ее сын станет великим мыслителем, несущим людям освобождение от грехов и сомнений, исцеляющим души. «Этот человек будет очень важен для землян, – вдруг услышал я чей-то голос, смутно знакомый и звучавший как будто внутри меня. – Именно поэтому мы помогаем тебе и его матери спастись. В безвыходной ситуации мы отворяем для вас маленькую дверку, через которую можно выбраться. Ваша задача – не пропустить её. Запомни: если этого требует правое дело, в любом тупике всегда находится маленькая дверка в углу…».