Амулет. Книга 5

Как дикий зверь я бросился на этого ненавистного мне человека, повалил его на пол, вцепился в горло и стал душить. Но вдруг руки мои ослабли, потому что он судорожно… засмеялся. Не боролся, не звал на помощь, он – смеялся!

Затем, одним движением он легко отшвырнул меня в угол комнаты. Встал, оправился и, как ни в чем ни бывало, даже как-то весело спросил:

– Это и все твои доводы?

«Господи! – взмолился я, наверное, впервые в жизни, по-настоящему. – Куда же я попал? Кто этот человек? Дай мне силы! Помоги!»

Но мне все же стало неловко за свое поведение, и я нехотя проговорил:

– Я сорвался… Но откуда ты узнал про девушку? Ты так проницателен… и силен…

Мой противник совсем не сердился на меня. Он вновь опустился в кресло, уютно устроился там, и опять залился каким-то сатанинским смехом:

– Друг мой, поздравляю! За нашу столь короткую беседу ты прошел еще три круга ада. Сначала круг шестой – распределение грешников в аду, – здесь ты добровольно подыскал себе подходящее место. В седьмом круге ада – обитают насильники над людьми и их достоянием: не ты ли кинулся сейчас на меня, аки хищный зверь? А в восьмом круге – находятся льстецы: не сумев меня победить, кто мне начал говорить комплименты о моей проницательности и силе, не ты ли, милый льстец?.. Теперь ты видишь, насколько мы с тобой сродни. И вот перед тобой – финишная прямая: остался всего лишь один, последний круг, и тогда – ты наш!

Он легко встал и направился к выходу. Но на пороге обернулся и глубокомысленно изрек:

– Обрати внимание – я не закрываю за собой дверь. Но оставляю решетку. Пока.

Он опять отвратительно захохотал и, наконец–то, ушел.

А я с ужасом наблюдал, как в дверном проеме, нашем единственно возможном пути к спасению, медленно опускается решетка, давя, как яичную скорлупу, все надежды нашего освобождения.

Я оказался запертым, вместе с девушкой, укрытие которой было рассекречено.

Сьюзен выползла из под кровати.

– О чем это вы говорили так долго? Похоже, вы с ним друзья.

– Ты очень ошибаешься, Сьюзен. Мы с ним – враги.

– Какие же? – заинтересовалась она.

– А такие: особенно лютые. Он в роли убийцы, я – в роли жертвы. Так, пожалуй, можно охарактеризовать наши взаимоотношения. И теперь нам с тобой отсюда не удрать.

При этих моих печальных словах девушка опять улыбнулась, но как-то хитренько:

– А вот в этом ты ошибаешься…

– Да? – безучастно спросил я.

– Пока ты тут болтал о всякой ерунде с этим придурком, я там, под кроватью, кое-что нашла. Иди сюда.

Она вновь шлепнулась на четвереньки около кровати, предлагая мне сделать то же самое.

Я покорно опустился на колени и без интереса заглянул под кровать.

– Смотри, видишь ящик? Пока ты там разводил «трали-вали» не пойми о чем, я сидела тут, и, пытаясь хоть что-то понять из вашего разговора, вдруг услышала совсем близко еще какие-то голоса. Я на всякий случай заглянула в этот ящик – и на тебе – там оказалось отверстие! Ишь, как замаскировали, но я-то все равно нашла! – похваливала она себя.

Я залез под кровать поглубже и, отодвинув ящик, похожий на вентилятор, действительно, обнаружил небольшое окно, ведущее в полутемную комнату. Я заглянул туда.

То, что я увидел, не прибавило мне оптимизма, но удивило и насторожило. Это было похоже на средневековый спектакль.

В слабо освещенной комнате, которая находилась прямо под нами, за столом, покрытым черным сукном, сидели люди, тоже одетые во все черное – как я успел заметить, любимый цвет в этом доме. Перед ними слабо мерцали свечи. Главным у них был дурковатого вида человек в некоем подобии сутаны, только на груди у него висел не традиционный крест, а какая-то страшная рожа. Он вещал что-то, благообразно сложив руки на толстом животе.

Прислушавшись к его речи, я даже заинтересовался, потому что говорил он не о чем-нибудь, а об оживлении мертвых. При этом он уверенно сыпал цифрами, датами, историческими фактами. То есть был основательно подкован в этом вопросе.

Сначала он рассказывал о случаях оживления Лазаря и сына вдовицы Сарептской. И, как я понял, своей истовой речью он старался убедить аудиторию, что люди способны вернуться из мира усопших в мир живых. Он утверждал, что умерший человек может восстать из могилы. Для примера он привел даже легенду, которая была описана Иаковом Варачинским, доминиканским монахом.

Эта была история о том, как одна женщина передала александрийскому патриарху Иоанну Милостивому письмо с описанием совершенного ею греха. Но патриарх умер, не успев выполнить ее просьбу: отпустить грех. Тогда женщина, ища справедливости, пришла на его могилу и потребовала закончить исповедь, как полагается. И патриарх восстал из могилы, и сказал, что «твой грех искуплен моими заслугами, поэтому такового нет».

Далее «профессор», блистая своей эрудицией, поведал о случае, описанном в 1801 году доктором Иоганном Йеллизоном в Петербурге, о том, как умерший открыл глаза при одевании. Не миновал он и участи Гоголя.

Люди за столом слушали его паранойю с болезненным вниманием, и глаза их все более и более разгорались от восторга.

Вскоре лектор от теории перешел к практике.

– Перед вами – труп умершего, – указал он в сторону, где на столе лежало тело, покрытое белой простыней. – Если мы с вами, возлюбленные друзья мои, помолимся, как следует, и совершим правильный обряд, то мы увидим, какая могущественная сила находится на нашей стороне.

К моему удивлению, происходившее внизу действие полностью захватило и Сьюзен. Она, открыв рот, зачарованно наблюдала за этим представлением так же, как и паства, находившаяся в состоянии, близком к трансу. Я подумал, что этим мистическим настроением вполне можно воспользоваться. Даже если вероятность успеха не более одного процента – это хотя бы какой-то шанс на спасение. Терять нам всё равно было нечего. Я ещё раз взглянул на эту странную публику. Люди, действительно, были похожи на загипнотизированных. По моим представлениям, нормальный человек не станет в экстазе воздевать руки к небу, выкрикивая непонятные фразы, приплясывать и жечь какие-то коренья, от которых исходит отвратительный запах.

Неожиданно мне пришло в голову, что в этих-то кореньях и кроется причина их странного поведения. Я знал, что некоторые растения имеют свойство при сгорании выделять ароматы, обладающие наркотическим действием. Люди могли быть просто одурманены наркотиком! Если моя догадка верна, то наши шансы на успех резко повышались.

Я скомандовал Сьюзен:

– Раздевайся, быстро!

Она, с трудом оторвавшись от околдовавшего её зрелища, подняла на меня удивлённые глаза:

– О чём ты?! – в её голосе звучало возмущение. – Ни за что!

Объясняться с упрямой девчонкой не было времени, поэтому, придав своему голосу ещё больше строгости, я повторил приказ:

– Сейчас не время спорить! Делай, что сказано! Снимай джинсы!

– Ты не понимаешь! Я не могу! Я ещё девственница! – продолжала она упорствовать.

Её глупые подозрения вывели меня из себя, и я зашипел:

– Да мне безразлично, кто ты! Хоть Дева Мария! Делай, как я! – с этими словами я начал быстро раздеваться.

Видимо, я уже забыл, как устроена психология юных девушек, которым с детства внушается страх перед потерей девственности и всё такое, потому что мои действия не только не побудили Сьюзен последовать моему примеру, но и произвели неожиданный в моих глазах эффект. Она вдруг отстранилась, прикрыла грудь руками и стала на колени в позу Святой Магдалины, завывая:

– Умоляю тебя, сэр! Не лишай меня невинности! Если мы выберемся отсюда, мои родители дадут тебе столько денег, сколько пожелаешь, только не трогай меня! – в её глазах был уже неподдельный испуг.

– На черта мне твоя невинность?! – разозлился я. – Только её для полного счастья мне сейчас и не хватает! Ты просила помочь тебе – я пытаюсь! Так не мешай мне и слушайся. Давай, живо снимай одежду и укройся простынёй.

Сьюзен, всё еще недоверчиво глядя на меня, начала робко раздеваться. К этому времени я уже разоблачился и, сорвав с кровати пододеяльник, завернулся в него. Не знаю, на кого я стал похож, но, видимо, мой облик произвёл на Сьюзен благоприятное впечатление, потому что она, осмелев, тоже быстро скинула оставшуюся одежду и завернулась в простыню, как в греческую тунику.

– Так, теперь нужно закрыть волосы, – сказал я, и оглядел комнату в поисках подходящей маскировки. К счастью, на кровати оставалось ещё две наволочки, которые мы и натянули на головы.

– Теперь отлично! – удовлетворённо заключил я, придирчиво оглядывая себя и Сьюзен. – Можно начинать.

Мне предстояло осуществить довольно сложную задачу, поэтому нужно было успокоить Сьюзен и добиться от неё полного доверия:

– Девочка моя, – я постарался вложить в свой голос максимум мягкости и убедительности, – послушай меня внимательно. Это наш единственный шанс на спасение. Сейчас я возьму тебя за руку, а ты, в свою очередь, ни при каких обстоятельствах не выпускай мою. Держись крепко и, что бы ни случилось, умоляю тебя – не кричи и не дёргайся. Доверься мне, – я погладил её по голове, взял за руку и заглянул в глаза. Сьюзен покорно кивнула, давая мне понять, что я могу на неё положиться.

Наступил самый ответственный момент. Я крепко сжал её руку и стал медленно просачиваться через окно в полу. Я всегда отличался тщедушным телосложением, поэтому мне легко удалось протиснуться в небольшое отверстие. Вслед за мной пролезла и Сьюзен.

Удивлёнными, широко раскрытыми глазами она смотрела на меня, как на величайшего чародея и фокусника. Подозреваю, что в тот момент я был для нее даже выше Дэвида Копперфильда. И было отчего! Происходило то, чего она даже не могла предположить: вместо того, чтобы элементарно грохнуться с потолка на толпу, сидевшую в зале, мы, вопреки всем физическим законам, медленно парили над ней. Я крепко держал Сьюзен, и вместе мы произвели на ожидавшую чуда публику нужное впечатление. Одна из молящихся подняла глаза к небу и, увидев наши парящие под потолком бренные тела в развевающихся белых одеждах, истерично взвизгнула и рухнула в обморок. Её примеру последовали и остальные.

Глава третья. Стас.

Мой знакомый из Питера, которому я поручил посетить дом покойной тёти Муси, довольно быстро исполнил мою просьбу, поскольку был мне обязан. Передо мной лежал факс с текстом обращённого к Григорию письма. Вот что писала в нём Муза Пафнутьевна:

«Дорогой Гриша! Я чувствую, что дни мои на исходе. Я не могу уйти, не облегчив душу, не признавшись тебе в страшном грехе, который тяготил меня всю жизнь, а теперь не даёт спокойно проститься с миром. Твой отец умер, твоя мама слаба здоровьем. Я всем сердцем желаю твоей маме долгой жизни, но, к сожалению, все мы смертны, и наступит день, когда ты останешься один. Я знаю, как это тяжело, когда во всем мире нет ни одного родного человека, когда не к кому прислониться, не с кем разделить радость и вместе пережить горе. И в этом виновата я, сынок! Мне сложно писать, мысли путаются, но постараюсь рассказать всё по порядку.

Много лет назад взяла я тяжкий грех на свою душу. Я работала акушеркой в одном родильном доме. Может быть, ты знаешь о том, что есть люди, готовые усыновить брошенных детей, но так, чтобы это нигде официально не оформлялось. Такие люди покупают ребёнка прямо в родильном доме. Иногда они действуют через персонал. Как ты понимаешь, это незаконно, поэтому стоит очень больших денег. И вот, когда одна богатая грузинская семья обратилась ко мне за помощью, я не устояла перед искушением. Им нужен был ребёнок, подходивший по цвету глаз, волос и кожи. И тут, как на грех, Гришенька, привёл Господь твою маму в наш роддом рожать. Она была такая хрупкая, такая слабенькая! Роды были очень тяжёлыми, она кричала страшным криком. Мы даже думали, что не сможем её спасти. Решили сделать ей общий наркоз и кесарево сечение. Она, слава Богу, выжила и родила на свет двойню. Но, поскольку от наркоза она не отошла и не видела, что вас двое, мы со второй акушеркой, вступив в преступный сговор, одного малыша оставили ей, а второго продали бездетной семье. Если бы знала я тогда, как будет тягостен этот грех, каким валуном он ляжет на мою душу, ни за что бы не пошла на это! Но я была молода, глупа и измучена бедностью. Мы продали твоего родного братика грузинке по имени Манана Мгеладзе. Они с мужем давно мечтали о сыне, но несколько лет Бог им его не давал. Поэтому, когда они узнали, что есть возможность усыновить чужого чернявого ребёнка, очень обрадовались и приняли твоего брата, как родного. Чтобы всё обставить так, будто Манана родила сама, они уже больше года жили вдалеке от родного города, поэтому, когда они вернулись домой, никто не удивился, что у них за время отсутствия родился сын.

Через некоторое время ты покинул родильный дом со своей родной мамой, а твой единоутробный братишка под именем Каха Мгеладзе уехал с чужой женщиной. И всю жизнь ни ты, ни твоя бедная мама, не догадывались о его существовании. Только мне с тех пор не было ни счастья, ни душевного покоя – так тяжек был совершённый мной грех. Понимаю я, что совершила черное дело, и нет мне ни прощения, ни оправдания. Понимаю, что даже запоздалым раскаянием не смогу искупить свою вину ни перед тобой, ни перед твоей мамой, ни перед Богом. Но, может быть, хоть немного поправлю твою, Гришенька, судьбу, если скажу, что есть у тебя родной брат-близнец, как две капли воды похожий на тебя. Не один ты на этом свете! Прости меня, старую, за всё, и прощай! Твоя тётя Муся».

Прочитав письмо, я пребывал в шоковом состоянии. Иннокентий же, узнав, в чём дело, напротив, был бодр, весел и полон энергии.

– Что ж, – хлопнул он меня по плечу, – на сей раз мы, как никогда, приблизились к разгадке!

– Какая, к чёртовой матери, разгадка?! – огрызнулся я. – Теперь всё ещё больше запуталось! Вместо одного человека – двое. Причём непонятно, где сейчас Григорий и этот Каха!

– Не говори, – усмехнулся Иннокентий, – не говори. Знаешь, – он неторопливо полез в верхний карман пиджака, – пока твой знакомый из Питера пересылал этот факс, его содержание стало известно нужным людям. И нужные люди, как им и положено, проделали соответствующую работу.

Я посмотрел на него с интересом:

– Что ты хочешь этим сказать?

Иннокентий, аккуратно завершив своё движение, вынул из верхнего кармана конверт и положил передо мной:

– Что ж, – сказал он, – я думаю, если ты прочтёшь это, то узнаешь что-нибудь интересное.

С этими словами он пересел подальше от меня, и углубился в изучение свежей прессы, всем своим видом показывая, что предоставляет мне полную свободу и неограниченное количество времени для ознакомления с содержимым конверта.

Я вскрыл конверт и извлёк из него документ, судя по форме и заголовку, верставшийся в недрах ведомства дяди Лёши. Это была подробная справка о человеке по имени Каха Ираклиевич Мгеладзе. К ней была приложена фотография, на которой я с изумлением вновь увидел человека, как две капли воды похожего на Григория. Только вот судьба его, судя по этой записке, после криминального усыновления сложилась на редкость неудачно. К сожалению для этого парня, преступление, совершенное в самом начале его жизни, в котором он не был, кстати, повинен, предопределило его судьбу самым печальным, если не сказать дьявольским, образом.

Обеспеченная грузинская семья, совершившая греховную кражу у беспомощной роженицы, через два года после этого события в одночасье погибла в автокатастрофе. Маленький Каха остался без своих приёмных родителей, а родственникам, получившим в наследство всё состояние семьи, сопливый чужой ребёнок оказался не нужен. Так Каха из баловня, любимого, хоть и не родного, сына, превратился в сироту, воспитанника детского дома. Как это часто случается, он кочевал из одного казённого учреждения в другое, нигде не получая и сотой доли того тепла и любви, которые получают дети, воспитывающиеся в семье. Несправедливость ожесточила его сердце, отсутствие помощи и поддержки научило всегда рассчитывать только на себя, никого не любить и никому не верить. Неудивительно, что в скором времени он оказался в колонии для малолетних преступников, а впоследствии – в самой настоящей тюрьме, где свёл дружбу с такими же, как он, ожесточёнными головорезами.

Жалкое полунищенское существование, которое, к сожалению, является неизменным спутником наших казённых учреждений, пробудило в нашем герое страстное желание разбогатеть. Но, поскольку он не владел профессией, которая могла бы дать ему возможность обогатиться, да к тому же испытывал патологическую неприязнь к упорному систематическому труду, оставался только один путь – криминальный. После нескольких «подвигов» в этой сфере он, как и положено, оказался на нарах. Там у него появился дружок по фамилии Ковалис. Освободились они одновременно и осели в Твери. Чем они там занимались – неизвестно, но через некоторое время Каха скоропостижно умирает. Диагноз – отравление этиловым спиртом. Ничего удивительного, поскольку в этой среде пьют всё, что горит, без разбора.

После смерти Кахи его дружок, Ковалис, времени даром не терял и стремительно пошёл в гору. Для начала он женился на девице литовского происхождения, некой Лане Статкивечене. А через некоторое время вместе с женой эмигрировал на постоянное место жительства, что характерно, в США…

Честно говоря, последняя часть документа меня несколько озадачила. Для чего ведомству дяди Лёши так подробно излагать передвижения какого-то неизвестного Ковалиса в докладе о Кахе Мгеладзе? Если последний уже давно покоится в земле, следовательно, нет у Григория никакого брата-близнеца, никакого двойника, и дело с концом. Я, не дочитав записку до конца, недоумённо повертел её в руках и вдруг обнаружил, что к ней приложены ещё две фотографии: господина Ковалиса и его супруги. Взглянув на фотографию Ковалиса, я обомлел: с неё на меня смотрел Григорий! Служебная надпись на другой стороне карточки гласила, что это ни кто иной, как Мгеладзе Каха Ираклиевич. По-прежнему ничего не понимая, я взял в руки фотографию женщины. Спокойно и сдержанно, как на служебных снимках, без тени улыбки, на меня смотрело давно и хорошо знакомое мне лицо. Это была Лайма.

Совсем запутавшись в этих хитросплетениях, я положил фотографии на стол и беспомощно взглянул на Иннокентия:

– И что всё это значит?

Иннокентий отложил очередную газету и ответил:

– Стас, всё ведь очевидно. Этот тип, братец твоего друга, воспользовался возможностью поменять опостылевшую жизнь, сменив полностью имя, происхождение и биографию. Сейчас уже невозможно установить, умер Ковалис сам, или ему помог Мгеладзе, но то, что Мгеладзе похоронил Ковалиса под своим именем, а его имя присвоил себе и начал новую жизнь, несомненно. Если бы не поразительное сходство с Григорием, мы бы и не смогли никогда догадаться, что это липовый Ковалис. Документы у него оформлены – комар носа не подточит!

Я только изумлённо развёл руками. Иннокентий перешёл на свой обычный деловитый тон и сказал:

– Что ж, считай, что теперь освобождение твоего друга – вопрос техники. Нам осталось выяснить всего лишь одну маленькую деталь. Где проживает этот Мгеладзе-Ковалис. Я думаю, что у американской полиции найдутся необходимые нам данные на этого интересного субъекта, – с этими словами Иннокентий встал, и мы отправились в ставший уже почти родным полицейский участок.

Кевин встретил нас, как старых друзей. Гостеприимно раскрыв для нас свои мощные объятия, он поочерёдно обхватил руками каждого из нас, и, завершив этот акт крайнего расположения и улыбаясь самой дружелюбной из имеющихся в его арсенале улыбок, предложил присесть.

– Как дела, ребята? – спросил он, когда мы привычно расположились в его кабинете.

– Да так себе, – угрюмо ответил Иннокентий, чтобы несколько охладить радостный пыл нашего друга, – у нас к тебе одна просьба. Не мог бы ты выяснить, по какому адресу проживает этот человек? – Иннокентий назвал имя и протянул Дугласу фотографию господина Ковалиса, уроженца России, а ныне гражданина Америки.

Дуглас повертел фотографию в руках и ответил:

– Говоришь, он не очень давно получил гражданство? Тогда его данные должны быть у нашей миграционной службы. Сейчас я отправлю им запрос. Это не составит никакого труда и не займет много времени. Ты же знаешь, – он вновь широко улыбнулся, – я всегда рад тебе помочь, особенно когда это идёт на пользу нашему общему делу.

Ответ на запрос Дугласа пришёл очень быстро. Гордый своей оперативностью, он выложил перед нами распечатку всех передвижений господина Ковалиса Витаутаса по территории Соединённых Штатов с момента прибытия. Был указан и адрес последнего места жительства.

– Что ж, – сказал Иннокентий, – туда-то мы сейчас и отправимся. – Ты поедешь с нами? – спросил он американца.

– Обязательно! – ответил тот. – Не знаю, ребята, как вам это удаётся, но каждый ваш шаг приближает нас к разгадке таинственных исчезновений, даже если он не связан с ними напрямую. Мне сопутствует с вами удача, поэтому я не упущу шанс сопровождать вас.

Не прошло и двадцати минут, как мы оказались у добротного современного дома, представляющего собой иллюстрацию американской мечты о благополучной жизни. Дом был заперт снаружи, но рядом с ним работали два трактора, разравнивающие площадку для какого-то нового строительства. Дуглас, не задумываясь, направился к рабочим уверенной походкой представителя закона, остановил работы и, официально представившись, спросил, известно ли им что-либо о местонахождении хозяина особняка. Привыкшие всегда быть лояльными к полиции и осуществлять максимальную помощь её представителям, рабочие наперебой стали объяснять Дугласу, что хозяин особняка внезапно исчез, и они уже почти целую неделю его здесь не видели, чему сами очень удивлены. Дуглас поблагодарил рабочих за информацию, но по кислому выражению его лица было ясно, что он очень разочарован. «Вот, – с грустью подумал я, – стоило произнести вслух, что нам сопутствует удача, как она тут же отвернулась от нас. Фортуна – пугливое и своенравное создание. И что, интересно, нам теперь делать? Круг замкнулся, и ничего не прояснилось».

Вдруг моё внимание привлекло чье-то слабое шевеление сбоку. Я повернулся и увидел перед собой хрупкую, очень бледную девушку. Выглядела она более чем странно. Несмотря на холод, на ней была только длинная белая рубашка, спускавшаяся почти до пят, кожа была бледной до синевы и почти прозрачной, обе руки она зачем-то прижимала к своему горлу. Весь её облик казался нереальным, призрачным. Она приблизилась и пристально посмотрела на меня. От её взгляда, скажу честно, мне стало не по себе.

– Я знаю… – произнесла она очень тихо. Так тихо, что голос её был скорее похож на шелест листвы, чем на речь человека.

– Что ты знаешь? – так же тихо спросил я её.

– Я знаю, что именно ты можешь найти меня.

– О чем ты говоришь, девочка?

– Я подскажу тебе… – прошелестела она в ответ.

В это время Иннокентий, повинуясь своей привычке расхаживать взад-вперед в моменты, когда необходимо принять важное решение, направился в мою сторону. Я ожидал, что сейчас он заметит мою собеседницу и остановится, но, к моему крайнему изумлению, он просто… прошёл сквозь неё! Только тут я обратил внимание, что воздух вокруг девушки как-будто плывёт, а она сама не стоит на земле, а слегка покачивается в этом густом мареве. Я понял, что говорю с призраком, с покойницей. Она же, не обратив на Иннокентия ни малейшего внимания, по-прежнему стояла передо мной в той же странной позе, с прижатыми к шее руками и смотрела на меня удручёнными, измученными глазами.

– Я нахожусь здесь… Я нахожусь здесь… – твердила она, едва шевеля бледными губами.

– Что это значит? Где это – «здесь»? – спросил я её.

Она указала глазами на особняк.

– Здесь, под бетонированной площадкой, заросшей травой. Если ты найдёшь меня, то сможешь найти и моего врага, – внушала она мне все тем же слабым шелестящим голосом.

Я не понимал, как смогу исполнить её просьбу, но в её взгляде и голосе было столько отчаянной мольбы, что у меня защемило сердце:

– Хорошо, – согласился я, – я попробую помочь тебе, но что я должен сделать?

– Найди меня, и ты найдёшь моего врага, – снова повторила она странную фразу и отняла руки от горла.

Я в ужасе отшатнулся, дрожь пронзила моё тело: вся её шея представляла собой одно страшное кровавое месиво.

– Боже мой! Кто это с тобой так?! – спросил я, как только справился с испугом.

– Найди его… Найди моего врага… Мне страшно, и я не даю себе полного отчета в том, что со мной происходит. Пока что я на самой низкой ступени мертвых, потому что сильно чувствую потребность в восстановлении справедливости – расправе над моим убийцей. Я привязана этим чувством к живым: не могу успокоиться и уйти на свой путь, пока мой враг не будет уничтожен. Никакого прощения и помилования ему! Такое желание испытывают по отношения к своим убийцам все невинно убиенные. Мы все здесь, насильно умерщвленные, несем ответственность за восстановление справедливости и мечемся среди живых до тех пор, пока виновные не будут наказаны смертью. Когда ты найдёшь моего врага и отомстишь за меня, я стану свободной, месть за невинно убиенную освободит меня, – в последний раз прошептала она, и исчезла.