Амулет. Книга 5

Николай Лединский

Амулет. Книга 5

Не кради

(Библия, Исход, глава 20, стих 15).

Глава первая. Стас

Дуглас медленно обходил квартиру, брезгливо морща нос и еле удерживаясь от того, чтобы не зажать его рукой. Запах, действительно, был мерзкий. Несмотря на то, что мы открыли все окна и двери, затхлый запах неубранного помещения, грязного белья, перегара и табака настолько устоялся здесь, впитался во все предметы в доме, что избавиться от него простым проветриванием было невозможно. Похоже, хозяин этого убогого жилища давно забыл, что такое уборка. Повсюду царила невероятная грязь, в углу громоздилась куча пустых бутылок из под пива и виски. Грязное бельё валялось прямо на полу, в разных углах комнаты. Дуглас подошёл поближе к висельнику и, не скрывая своего презрения, сказал:

– Всё понятно. Допился. Муки совести и всё такое. Будем оформлять, как самоубийство, – с этими словами он деловито достал нож из заднего кармана брюк.

Несколько подчинённых подбежали к нему, помогая вынимать то, что было Мартином, из петли. Когда труп был уложен на пол, Дуглас по рации вызвал судмедэксперта, фотографа и все полагающиеся в подобном случае службы. Ещё раз взглянув на труп и обведя помещение тяжёлым взглядом, он сказал:

– Нужно поискать предсмертную записку. Странно, что она не лежит на видном месте. Самоубийцы обычно их не прячут.

– А с чего вы взяли, что должна быть записка? – неожиданно раздался спокойный голос Иннокентия.

Толстяк обернулся на его реплику с таким видом, словно Иннокентий сказал или сделал что-то неприличное. На его лице застыло выражение досады на этого русского, который стал свидетелем его неудачи, а теперь будет путаться под ногами и мешать работать, задавая свои неуместные вопросы. С видом знатока, поясняющего дилетанту прописные истины, он сказал:

– Если человек в здравом рассудке и, – он покосился на труп, – пусть даже не очень трезвой памяти, решается на самоубийство, он хочет что-то этим своим поступком доказать. И чтобы все поняли – что именно, он объясняет мотивы своего поступка в предсмертной записке. Мне бы очень хотелось, чтобы вы помогли мне её разыскать, после чего мы занялись бы другими, более важными делами.

Иннокентий невозмутимо подошёл к трупу, внимательно осмотрел его голову и шею, после чего обратился к своему американскому коллеге:

– Кевин, я очень уважаю тебя как профессионала, но сейчас я не могу согласиться с твоими выводами. Это, к сожалению, самое настоящее убийство.

Уязвлённый, Дуглас вопросительно вскинул брови и раздражённо спросил:

– Да с чего ты это взял?!

– Учёба в КГБ, мой друг, учёба в КГБ. Обрати внимание на странгуляционную полосу, – он подвел Дугласа к телу и чуть приподнял голову Мартина.

– След от петли. И что? – не понимал старший инспектор американской полиции.

– Это не простой след от петли, – терпеливо начал объяснять Иннокентий. – У самоубийц он не смыкается сзади. Посмотри внимательно – сомкнувшийся след на затылке красноречиво указывает на то, что бедняге стянули шею внизу и подвесили, когда он был уже без сознания. Явное убийство.

Дуглас задумчиво посмотрел на покойного, зачем-то ощупал его шею. Настроение у него испортилось. Вместо закрытия дела о похищении девушек, он получил ещё одно убийство, в расследовании которого пока не просматривалось никаких перспектив.

– Ну, – Дуглас неопределённо пожал плечами, – пока повременим записывать это, как самоубийство. В конце концов, профессионально установить причину смерти может только судмедэксперт. Сейчас он приедет, и мы сможем классифицировать происшествие по всем правилам. Но в любом случае, и тем более, если это убийство, нам нужно тщательно осмотреть всё вокруг, чтобы найти какие-нибудь дополнительные свидетельства.

Спорить с этим разумным доводом никто не стал, и мы начали сантиметр за сантиметром обследовать жилище. Ничего необыкновенного, привлекающего внимание, нам не попадалось: неоплаченные счета, старые письма, фотографии Мартина с друзьями и близкими, сделанные, видимо, ещё до того, как он был покорён зелёным змием. Обычный архив не очень аккуратного холостяка.

Заметив,что мы дублируем друг друга, перебирая по несколько раз одни и те же предметы, я решил расширить круг поисков и предложил:

– Давайте вы останетесь внизу, а я посмотрю, нет ли чего выше. Поднимусь-ка я на чердак. Может быть, там что-нибудь найдётся.

– Ладно, только возьми, – Дуглас запнулся, – моего человека.

Раздумывать о том, опасался он за мою сохранность или просто не доверял, как штатскому, я не стал, и в сопровождении вооружённого напарника поднялся наверх. На чердаке царил ещё больший бедлам, чем внизу. Хозяин скидывал сюда всё, что ему мешало. И, видимо, бардак в комнате объяснялся только тем, что на чердаке просто не осталось места для такого количества хлама. Владельцу этих «апартаментов» просто не приходило в голову, что вещи можно выкидывать на помойку. Пыли было столько, что у меня в носу защекотало, и я чихнул. Как будто в ответ на произведённый мной звук, я услышал слабый шорох в дальнем углу чердака. «Наверное, это крысы, – с отвращением подумал я, и брезгливо попятился. – Терпеть не могу этих мерзких животных и не понимаю людей, которые доводят свой дом до такого состояния, что в нём заводятся крысы». Тем не менее, надо было проверить, что это за шорох, да и неудобно пасовать перед какой-то тварью на глазах у бравого полицейского. Преодолев массу препятствий в виде коробок, старой разломанной мебели, сваленной посуды и прочих ненужных вещей, я добрался до интересующего меня угла, и увидел огромный сундук, покрытый толстым слоем пыли. Этот слой был нарушен в нескольких местах, как будто кто-то совсем недавно прикасался к нему. Я открыл крышку и на самом дне сундука увидел скрюченную фигурку. Присмотревшись, я понял, что это мальчонка, одетый в тряпьё и перепуганный до полусмерти. Увидев меня и моего напарника, который, услышав шорох, выхватил пистолет и держал его наготове, мальчишка дико заверещал:

– Дяденьки, не убивайте! Я ничего не знаю, ничего не слышал! Я здесь просто ночевал!

Я, как мог, успокоил его и сказал, что мы вовсе не собираемся его убивать, а дядя с пистолетом – представитель закона, призванный защищать таких маленьких мальчиков, как он. Когда он немного успокоился, я громко крикнул Иннокентию и всем остальным, чтобы они поднимались наверх.

Все столпились вокруг сундука. Парнишка немного освоился, вылез из него и присел на край. Вид у ребёнка был плачевный: очень худой, оборванный, в огромной грязной рубахе и истоптанных башмаках, от которых осталась уже одна подошва, он напоминал бездомного бродяжку. Дуглас присел перед ним на корточки и с самыми мягкими интонациями, на которые был способен этот, в общем-то, добродушный толстяк, спросил:

– Ты откуда, сынок? Как ты здесь оказался?

Мальчишка был очень напуган. Он сидел и размазывал грязными маленькими кулачками слёзы по щекам, время от времени жалобно всхлипывая. Но отеческие интонации Дугласа и присутствие такого количества доброжелательно настроенных людей подействовали на него успокаивающе, и через некоторое время он заговорил:

– Я сбежал из дома. Мои родители всё время напивались и устраивали пьяные драки. Когда я попадался под руку, меня тоже колотили. Я не выдержал такой жизни и сбежал. Ночевал, где придётся, пока не нашёл этот дом. Хозяин здесь бывал редко, а на чердак вообще никогда не залезал. Вот я и пристроился здесь ночевать. Дя-а-деньки, – его голос опять стал умоляющим, – я, правда, ничего не видел, я спал.

Дуглас пристально посмотрел на него и, всё тем же мягким голосом, сказал:

– А ведь ты меня обманываешь, Роби. Мне кажется, ты всё-таки что-то видел и знаешь, но почему-то не хочешь нам сказать.

Глаза мальчика расширились от удивления:

– А как вы догадались, что меня зовут Роберт?

Дуглас засмеялся:

– Мне, дружок, по штату положено знать имена всех детей, которые находятся в розыске. Я знаю, что твои родители тебя искали, и ищут до сих пор. Зачем ты нас обманываешь и наговариваешь на них? Они достойные люди, а никакие не пьяницы. Почему ты от них ушёл?

Роби исподлобья взглянул на Дугласа, упрямо нахмурил брови и пробурчал:

– Я ничего вам не скажу, если вы снова отдадите меня родителям.

– Хорошо, – легко согласился Дуглас, – я не отдам тебя родителям, а ты мне расскажи, что всё-таки здесь случилось. Я тебе обещаю, что сам позабочусь о тебе.

– Да-а, – недоверчиво протянул Роби, – позаботитесь. Знаю я вашу заботу. Сдадите в какой-нибудь приют, где хуже, чем в тюрьме, вот и вся ваша забота.

– Да нет же, – заверил его Дуглас, – я даю тебе настоящее мужское слово, что сам подумаю, как тебе помочь. Во всяком случае, постараюсь сделать так, чтобы тебе понравилось. Договорились?

Мальчик неуверенно кивнул.

– И всё-таки скажи, – продолжал Дуглас, – тебя действительно обижали дома?

Я решил поддержать полицейского и подключился к разговору:

– Странно, за что тебя обижать? Ты такой отличный парень, такой симпатичный… Давно ты убежал?

Вместо ребёнка мне ответил Дуглас:

– Давно. Его уже почти полтора месяца разыскивают.

– Неужели такой хороший мальчик, – без зазрения совести льстил я, – мог просто так уйти из дома? У тебя, наверное, была серьёзная причина?

Дуглас укоризненно посмотрел на Роби и задумчиво сказал:

– Твоя мать – милая женщина. Наверное, днями и ночами льёт слёзы, и ждёт тебя домой.

Роби ответил с обидой в голосе:

– Как же! Плачет! Наверняка рада, что избавилась от меня. А Дороти теперь вообще раздолье.

– А кто такая Дороти? – заинтересованно спросил я.

– Всё из-за неё, – вдруг с ожесточением сказал Роби. Мне показалось, он даже не расслышал моего вопроса, просто говорил, поддавшись нахлынувшим горьким переживаниям. – Из-за неё я ушёл из дома. Мать стала потакать всем её капризам, никого, кроме неё, не замечала. Только и было слышно целый день в доме: «Как Дороти кушала? Довольна ли Дороти? Как Дороти спала? Понравилась ли ей новая игрушка?» А меня как будто не стало. Я как чужой ходил по дому, и никто не обращал на меня внимания. Одна Марайя меня любила. А Дороти такая противная, забрала у нас всё внимание мамы. Всё у нас в семье изменилось, когда мама вышла замуж за этого мерзкого Джона. Она перестала любить нас с Марайей. Вся любовь доставалась Джону, а когда появилась на свет Дороти, нас вообще перестали замечать. Зато когда я случайно разбил игрушку Дороти, меня заметили и такой подняли крик! Ненавижу их всех! – вдруг резко, не по-детски выпалил он и отвернулся от нас к стене.

Честно говоря, его исповедь не вызвала у меня ни капли сочувствия. Я могу понять, когда дети убегают из дома и терпят лишения, если их родители пьют, бьют их, а то и сами выгоняют на улицу шляться по помойкам. Но это был просто маленький озлобленный эгоист из благополучной семьи, который обиделся на мать только за то, что она перестала уделять ему всё своё время и позволила себе устроить личную жизнь и завести общего с новым мужем ребёнка. Но читать мораль я ему не стал. Нас гораздо больше интересовало то, что он мог заметить в день гибели Мартина со своего чердака. Начни я упрекать его в эгоизме, он замкнулся бы, и мы вообще ничего не узнали бы. Его нужно было расположить к себе и разговорить.

Тут, как большой знаток детских душ, за дело взялся Иннокентий. Он подошёл к Роби, погладил его по плечу и сказал, как равному:

– Да брось ты всех этих баб! Мы же с тобой мужики, и нам нет дела до их возни. Подумаешь, одна большая тётка носится с другой, маленькой. Нам-то что до этого? Нам, настоящим мужчинам, некогда переживать по таким пустякам. Никогда не поверю, что такой серьёзный парень, как ты, приревновал маму к сопливой девчонке! – Иннокентий даже рассмеялся от такого невероятного предположения.

Роби с надеждой взглянул на него, потом просиял и тоже рассмеялся:

– А ведь Дороти, и правда, сопливая! Хотя, – он вдруг снова стал серьёзным, – всё-таки очень хорошенькая. А, – махнул он рукой, – ей всё равно далеко до Марайи. Вот она действительно красавица, – подытожил он тоном знатока.

– Ты скучаешь по ней? – осторожно спросил я.

– Скучаю, – признался Роби. – Она единственная всегда любила меня. И даже делилась конфетами, потихоньку от мамы.

Иннокентий взял мальчика за руку и сочувственно спросил:

– А что, твоя мама такая злючка, что не дает тебе конфет?

Вспомнив о маме, Роби как-то сразу погрустнел. И, хоть он старался казаться взрослым, в этот момент мы все увидели перед собой одинокого и беззащитного ребенка.

– Нет, – тихо произнес он. – Просто она говорила, что от конфет у меня будет диатез.

– Неужели правда? – поддержал я беседу. – И как он выглядит, твой диатез? Он хватал тебя за нос? – Я старался растормошить мальчишку и расположить к разговору. Мальчик кивнул и смущенно, словно его уличили в какой-то слабости, опустил глаза.

На минуту он замолчал. В воздухе повисло неловкое молчание и почему-то стало душно. Дверной проем заслоняли полицейские, а единственное окно чердака было закрыто. Мы стояли вокруг Роби и не знали, что делать дальше. Как вести себя с ребенком, который нуждается в обычной материнской ласке.

Вдруг Роби, словно что-то вспомнив, горячо воскликнул:

– Но я хочу вам не об этом рассказать! – мальчик уже доверчиво и деловито посмотрел на меня. – Марайя – она хорошая, вы можете верить мне!

Эта фраза, прозвучавшая как вызов, насторожила меня. В голосе мальчика чувствовалась любовь к сестре и, одновременно, желание доказать нам ее положительность. «Он определенно знает что-то важное о ее жизни», – подумал я. И в подтверждение моих мыслей Роби, как бы оправдывая Марайю, продолжил:

– Только, наверно, слишком доверчивая, если связалась с таким сбродом.

– Чем же тебе не угодили ее друзья? Может, ты пробовал уже и курить с ними?

– Курить в такой отстойной команде – нет уж! Еще чего!

– Так чем же тебе не угодили друзья твоей замечательной сестры? – многозначительно выдохнул Иннокентий. – Кстати, сколько лет твоей Марайе?

– Не помню. Но она взрослая уже, ходит в последний класс колледжа.

«Бедный парень не находит себе места в компании взрослой сестры. Ей должно быть семнадцать или восемнадцать, не меньше», – подумал я.

Роби выглядел смекалистым, но щуплым и маленьким подростком в самом начале трудного возраста. Его вид не позволял ему дать больше десяти лет. Конечно, это возрастная пропасть, и она сейчас неумолимо отделяет сестру и брата. Эти годы, которые лет через двадцать не будут играть почти никакой роли, сейчас кажутся непреодолимыми.

– Наверно, сестра отправляет тебя рано спать и не берет в свою компанию? – спросил я.

– Да ну ее! – скривился мальчик. – Вообразила вдруг, что она актриса, это ж надо! Актриса! Тоже мне – Джулия Робертс нашлась! Сидит целыми днями перед зеркалом, красит губы, глазки, то плечиком поведет, то так, то эдак, – и Роби неожиданно настолько искусно скопировал движения сестры, что все мы засмеялись.

Обстановка разрядилась. Мальчик еще немного повеселил нас, пародируя Марайю, и Дуглас даже предрек ему большую карьеру актера. Иннокентий и я с ним дружно согласились. Однако Роби вдруг стал серьезным и сказал, что хочет быть крутым полицейским и наказать друзей сестры. Тут нам стало не до смеха. Ведь если у десятилетнего мальчика возникло желание к кому-то применить закон, то на это должны быть довольно серьезные причины.

– Так кто же все-таки ее друзья? – спросил я, инстинктивно чувствуя, что сейчас Роби может сказать нам нечто очень важное.

Несколько секунд Роби посопел. Видно, ему тяжело было решиться доверить нам тайны своей сестры.

– Последнее время она подцепила какого-то дядьку-режиссера, – нехотя выдавил мальчик из себя. – И он несколько раз встречал ее после школы…

– И что? – подтолкнул его Иннокентий.

– А ничего! Мозги ей запудрил! – Роби опять воинственно распетушился. – Она ходила такая важная, как королева. Говорила, что скоро начнет сниматься в Голливуде и будет ездить по всему миру, и… В общем, «фу-ты ну-ты ножки гнуты» – не подходите к ней. Дура!

Он опять безнадежно махнул рукой и, неумело скрывая обиду, добавил тоном бывалого мужчины:

– Ну, вы знаете этих женщин…

Мы с трудом удержали улыбки.

– Похоже, ты очень не любишь этого режиссера. Чем он так провинился перед тобой? – Дуглас со знанием дела продолжал добывать информацию.

– Ха, не люблю… Это мягко сказано! Он же реально замочил того мужика, который жил в этом доме!

Тут мы перестали дышать. Полицейские, стоявшие за нашей спиной, даже придвинулись, чтобы лучше рассмотреть мальчика.

Но он тут же осекся. Опустил голову, нахохлился и стал внимательно разглядывать носок своего правого ботинка, при этом усиленно ковыряя им пол. Видно было, что он сильно волновался.

Кто-то осторожно спросил:

– Роби, ты…это… сам видел?

– Ничего я не видел… такого… – неуклюже попытался он увильнуть…

Мальчика было жаль. Дуглас смотрел на него внимательным долгим взглядом, потом подошел и присел перед ним на корточки, так что их глаза были напротив друг друга. Он взял его замурзанную ручонку, спрятал ее в своих огромных ладонях и сказал:

– Роби, пойми! Если этот человек – убийца, то он же может причинить зло и Марайе. Она же ничего не знает.

Глаза мальчика на секунду остановились и испуганно расширились. Он все понял.

– Да, я видел… – быстро залепетал он. – Я собирался уже ложиться спать, вдруг слышу – к дому машина подъехала. Я тихонько выглянул вниз… – Роби показал на маленькое слуховое окошко на чердаке. – Я очень испугался, думал они придут сюда и прогонят меня… А я не хочу больше спать на улице… Я устал… Там холодно, страшно…

Дуглас легонько сжал руку мальчика.

– Хорошо, Роби, что было дальше? – направил он его в нужное русло.

– Их было несколько человек и один из них – этот… режиссер… Потом… – парнишка от волнения замолчал.

– Роби, ну? – подступил к нему Иннокентий.

Силы ребенка были на пределе, и он расплакался.

– Я н-не знаю… Какой-то грохот, крики… – залепетал он, хлюпая носом. – Потом дядька, который здесь жил, как закричи-и-т – так страшно! А потом захрипел и…все… П-потом машина уехала…

– А ты что? – спросил Дуглас, обняв мальчишку, чтобы унять его дрожь.

Роби размазывал слезы по лицу, из него вырывались судорожные вздохи. Но самое трудное было уже сделано, он, наконец, освободился от своей непосильной страшной тайны, с которой долгое время был один на один.

– А мне было та-а-к страшно, что я не знал, где спрятаться.

Все молчали, сочувственно глядя на мальчика. Потом Дуглас тихо спросил его:

– Почему же ты не убежал отсюда?

Роби взглянул на него обреченно, как затравленный зверек.

– Я хотел. А вдруг бы они увидели меня и погнались, чтобы прикончить, как свидетеля?! – он вскинул на Дугласа глаза, полные боли и ужаса.

Ответить на это Дугласу было нечем, уж он-то знал, что так могло произойти, и он уставился в пол.

– И я запрятался в сундук, – сказал Роби и шмыгнул носом. – Дышать там тяжело, зато безопасно, и теплее, чем бегать на улице… А потом приехали вы.

«Бедолага, сколько же тебе пришлось пережить! – с состраданием подумал я. Сердце мальчишки лихорадочно билось, так что его острый подбородок судорожно вздрагивал. Еще много раз он будет с ужасом вскакивать по ночам, видя во сне продолжение той жуткой яви».

– Роби, – очень серьезно спросил Дуглас, – ты хочешь помочь своей сестре? Ты боишься за нее?

– Да! – ни секунды не сомневаясь, воскликнул мальчик. – Я очень хочу ей помочь!

– Если ты хочешь ей помочь, – озабоченно продолжил Дуглас, – мы все должны как можно скорее к ней поехать и поговорить. Я серьезно опасаюсь, что мы можем опоздать.

От этих слов наш чумазый найденыш вскочил с сундука, схватил Дугласа за рукав и стал судорожно теребить его, захлебываясь в собственных словах:

– Я не хочу, чтобы Марайя погибла! Я не смогу без нее жить… Ведь я больше никому не нужен! Никто меня не любит! И кто мне будет давать конфеты? – причитал Роби. – Поехали, поехали! – торопил он.

– Куда? – спросили мы, чуть ли не хором.

Роби без запинки назвал свой адрес, и через минуту мы были уже в машине.

Дом, к которому мы вскоре подъехали, находился совсем недалеко от места, где скрывался наш маленький беглец, и оказался не просто домом, а добротным, красивым особняком, вызвавшим у нас изумление. Здесь все производило впечатление покоя, благополучия и достатка. Зачем же было бежать отсюда?

«Да, – подумал я, – как же бывает непонятна и непредсказуема детская душа! Маленький ребенок бросил вызов семье – отверг тепло, уют, обеспеченность, скитался как бродяжка, подвергал жизнь опасностям и все это только для того, чтобы доказать свою правоту!»

Дуглас несколько раз позвонил в массивную дубовую дверь. На пороге появилась заплаканная женщина, в ее глазах была какая-то вселенская тоска. Она отрешенно оглядела нас и, вероятно, собиралась спросить о цели нашего визита. Но тут ее взгляд споткнулся о маленькую фигурку Роби, неуклюже завернутую в старый плед, найденный нами в полицейской машине. Женщина тихонько охнула, ее ноги подкосились, она с трудом схватилась за косяк двери и стала медленно и безмолвно сползать вниз. Мы даже не сразу сообразили, что у нее обморок, а когда поняли, то бестолково засуетились вокруг нее, пытаясь привести в чувство.

На шум выбежала стройная красивая девушка, должно быть, дочь этой женщины. Увидев мальчика, она тоже остолбенела сначала, а потом выдохнула еле слышно:

– Роби… – и сжала его в объятиях.

Мы с любопытством наблюдали трогательную сцену воссоединения семьи – все плакали, обнявшись: сначала это были Роби с сестрой, затем к ним присоединилась пришедшая в сознание мать Роби… Но, оказывается, семья была еще не в полном составе, потому что распахнулась дверь дальней угловой комнаты и появился еще мужчина с младенцем на руках, торопливо спешащий к рыдающей скульптурной группе.

Он своей свободной рукой обнял все семейство, сбив его в тесную кучу. Теперь плакали уже впятером, и самой громкой оказалась грудная малышка Дороти, она заглушала всех. Вскоре ее плач превратился в надрывный истошный визг, и тогда мать спохватилась – взяла младенца на руки и стала успокаивать:

– Дороти, смотри, детка, это наш Роберт, он вернулся, и теперь мы снова все вместе, – она поцеловала малышку, которая тут же, вероятно, поняв счастливое состояние матери, затихла.

Женщина – вся вмиг преобразившаяся, счастливая и просветленная – подошла к Дугласу.

– Не знаю даже, как благодарить вас… – она с чувством, по очереди обняла и перецеловала каждого из нас. – Вы не представляете, что мы пережили! Я готова была бросить все…. и искать… искать его по всему Лос-Анджелесу!

– Роби, – она опять прижала голову мальчика к себе, – Роби, как ты мог… Ты же часть нас… Куда ты пропал? – она не укоряла его, а говорила мягко, с любовью в голосе.

Мальчик не мог ничего отвечать. Уткнувшись матери в бок, он совсем откровенно по-детски ревел. Сказалось нервное перенапряжение, и сейчас вместе со слезами из него выходил весь кошмар пережитого – бесприютность скитаний, одиночество и тоскливое чувство незащищенности. А главное – ужас преступления, нечаянным свидетелем которого он стал.

Нам пришлось довольно долго ждать, пока страсти немного улягутся, а потом выслушивать слова благодарности от всех членов семьи по очереди, и особенно Джона, главы семейства. Он тряс нам руки и восхищался каждым из нас в отдельности, и американской полицией в целом, и президентом, и американскими законами, и…

Я подумал, что сейчас он в порыве благодарности, наверное, попросит принять его в ряды добровольных помощников полиции. Было немного странно, что возвращение пасынка вызвало в нем не просто обыкновенную, такую понятную всем, человеческую радость, а еще и столь бурный приток патриотических чувств. Хотя, если разобраться, благодарность граждан, находящихся под надежной защитой государства, всегда вызывает уважение к своей стране.

Наверное, в этом и есть секрет верноподданнических чувств американцев, их гипертрофированной любви к своему государству, президенту, флагу. Социальная защищенность – основа патриотизма. Почему в России не любят государственный флаг? Почему не любят собственную Родину? Потому, что наша жизнь полна социальной незащищенности и несправедливости. Устранив их, мы могли бы возродить и патриотизм.

Американцы любят свою страну не за ее героическое прошлое, как у нас, а за ее прекрасное настоящее. Вот почему они большие патриоты: они любят свою страну не за идею, а потому, что им очень уютно живется.