Маргерис не играет в игры I

– Давай, я в тебя верю! – Кэт бросила трубку, и Лада еще раз посмотрела в глаза своему удивленному отражению – вот же чудаки некоторые люди!

Для полного спокойствия души Кэт набрала Ладу еще пару раз. Все-таки, дело важное.

Натянув старые любимые джинсы, Лада еще посомневалась некоторое время насчет футболки, но затем все-таки выбрала черно-белую с широким вырезом. День обещал быть жарким и солнечным, если верить прогнозам. Лада забрала волосы на затылке, но, с минуту подумав и повертевшись перед зеркалом, распустила их обратно. Оттенок ее волос никогда ей не нравился. Он был не слишком темным и не слишком светлым – уже не русым, но еще не шатен, что-то среднее, или «не пойми что», как она сама его интерпретировала. И все же, будучи сторонницей естественной красоты, Лада никогда не красилась. Лишь однажды еще в школе она позволила себе слегка притонировать волосы хной, но, сперва оставшись довольна результатом, вскоре она уже ненавидела свой новый цвет. Любые «дополнения» к ее природному образу вызывали в ней нервозность по совершенно непонятной для нее причине. Весьма смутно она догадывалась, что в новом облике чувствует себя не совсем собой, так, словно на голове у нее парик, а не родная шевелюра. Ладе даже казалось, что эти не принадлежащие ей волосы способны жить собственной, отдельной от нее жизнью… Устав бороться со своими галлюциногенными ощущениями, Лада навсегда забросила идею усовершенствования себя косметическими средствами.

Закончив cвой утренний туалет и позавтракав, она собрала рюкзак, закинув туда старенький Nicon, кошелек, косметичку, бутылку с водой и пару наскоро собранных бутербродов. Уже на выходе вспомнила про паспорт и вернулась за ним. Затем обнаружила, что оставила телефон, и снова вернулась. Постояв для верности у двери еще пару минут, она, наконец, заперла ее на ключ. Трижды подергала ручку. Разумеется, она видела, что дверь закрыта, но все равно не могла оставить квартиру, не проделав этого странного ритуала. Засунув ключи в задний кармашек рюкзака, она спустилась на один марш по лестнице и снова поднялась на несколько ступенек, высунув голову за стенку и в последний раз убедившись, что дверь все-таки закрыта. Довольная, она легко слетела вниз на первый этаж, прыгая через ступеньки, как вдруг ее обдало холодным потом. «Утюг! …Плита?». Она постояла в нерешительности на пороге, затем мучительно выудила из памяти все минуты, что провела дома. Проблема заключалась в том, что, обладая отличным воображением, она с легкостью могла настолько натурально представить себе, как выключает плиту, что это вполне можно было спутать с воспоминанием. «Блин!». Лада треснула кулаком воздух и угрюмо побрела наверх. Ирония этой ситуации была еще и в том, что она совершенно точно не включала сегодня утром ни утюг, ни плиту, так как на завтрак у нее были хлопья с молоком, а футболка висела на плечиках и не могла помяться. И Лада прекрасно это знала. Но жуткий внутренний зуд всякий раз заставлял ее возвращаться и убеждаться в том, что это именно так и никак иначе. Чертова реальность никак не желала отделяться от воображаемого, давным-давно перестав быть осязаемой. Где проходят грани между внешним и внутренним миром, и что из них есть действительно существующее? – вот какой вопрос каждый день Лада задавала безликой вселенной.

Самым ироничным в ее жизни было то, что абсолютно всем новым людям казалось, будто они уже видели Ладу раньше, и только Лада горько смеялась про себя над этими признаниями, ибо уже очень много лет не узнавала себя в зеркале.

***

На вокзал она приехала без пятнадцати девять. Несмотря на то, что утреннее пробуждение всегда было большой проблемой, на любые встречи она неизменно приходила вовремя, поэтому гиперопека Кэт не имела под собой никаких оснований, кроме ее же собственной жажды все контролировать. Особенно Ладу.

Железнодорожный вокзал Загранск-II располагался на южной окраине города. Нелюдимый в сравнении с главным вокзалом Загранском-I, он работал только на пригородные направления и чаще служил для транзита грузовых составов.

Старое здание вокзала строили в лучших традициях провинциальной эклектики – деревянное, одноэтажное, с легким изящным силуэтом, с увенчанными покосившимся шпилями фронтонами, украшенное деревенской резьбой и ажурными ограждениями. Слегка нелепое, но с намеком на вычурность. Широкий вынос карниза поддерживали резные кронштейны, а на фронтонах и фризе красовались резные панно, в которых, если очень постараться, можно было отыскать не то мифических животных, не то сакральные языческие символы. Стены вокзала, обшитые тесом, чем-то напоминали форму старого солдата – когда-то она резала глаз идеальностью выверенных форм, а теперь обмякла и покрылась заломами. Краска давно слезла со стен, выставив на всеобщее обозрение угрюмый цвет постаревшего дерева – правду, которую составляет давно отжившее прошлое, как ни поновляй его свежим ремонтом.

Лада устроилась в зале ожидания, прислонившись к одной из колонн и старательно подавляя желание закрыть глаза и погрузиться в дрему. Людей было совсем не много. Лада насчитала лишь несколько старушек с авоськами и саженцами, кучку шумных студентов, и пару алкоголиков, пытавшихся добиться от кассира билетов в несуществующее «Баранкино». В этот момент к Ладе подкралась Кэт, оглушив ее своим приветствием.

Сжатая в дружелюбные тиски, Лада промямлила что-то в ответ, в очередной раз удивляясь откуда в Кэт столько оптимизма, бодрости и физической силы, особенно в это самое нехорошее время суток. Кэт явилась в вызывающе коротких голубых шортах с бахромой и белой майке. Из-под кепки сквозь модные темные очки на Ладу смотрели ее улыбающиеся зеленые глаза. На шее у Кэт болталась бижутерия с расписными деревянными бусинами, принадлежащими какой-то неизвестной культуре, а на запястье пестрели несколько фенечек (их Кэт сплела собственноручно). Она была ростом чуть ниже Лады, но это с лихвой компенсировал красивый медный оттенок ее длинных вьющихся волос, которому Лада ужасно завидовала. На самом деле ее, конечно, звали Катя, но большую часть своей жизни она прожила за границей, поэтому имя Кэт было для нее привычнее, и все звали ее именно так. Лада взглянула на часы. До отправления оставалось еще минут двадцать, и она решила по-быстрому привести себя в порядок, оставив Кэт в зале ожидания.

В уборную, расположенную в цокольном этаже, вела настолько узкая лестница, что Ладе пришлось прижаться к стене, чтобы пропустить полную женщину с корзинкой, из которой доносился отчаянный цыплячий писк. Пока Ладе вяло отсчитывали сдачу, она снова вспоминала тщательно ли заперла входную дверь. Затем внимание ее все-таки переключилось на реальную жизнь. И, как ей показалось, зря. Все здесь было мрачно – сине-серый кафель, тусклый свет, ветхие дверцы кабинок, и два пыльных зеркала над раковинами, которые, казалось, принадлежали прошедшей эпохе, как и все здесь. Вокзал не хотел жить, не хотел встраиваться в новый ритм, не хотел меняться, как пересохшее русло реки. Он лишь доживал свои последние годы.

Лада вымыла руки и уставилась на свое отражение, на эту незнакомую ей девушку, в точности повторявшую все ее движения. Она повертела головой, внимательно заглянула ей в глаза, состроив на лице укоризненное выражение. Нет, совсем не такой она видела себя внутри, и это несоответствие по капле падало в чашу разочарования, которую Лада начала копить так давно, что уже не помнила себя вне этого всеобъемлющего чувства. Все было как-то не так. И вроде бы как у всех, но что-то не сходилось, где-то в этой формуле закралась глобальная ошибка, фантастический обман века. Должно быть и стоило потратить время, чтобы распознать его, но суета сует, перемалывающая все в своем безумном водовороте, не давала ей шансов задуматься над этим основательно.

Лада расчесала вечно электризующиеся и путающиеся волосы, снова повертела головой и решительно заплела хвост. В этот момент зазвонил мобильник.

– Ты там случайно не собралась прямиком из кабинки смыться в «Министерство Магии»? – недовольно спросил ее голос Кэт.

«Было бы круто», – улыбнулась про себя Лада, но вслух сказала:

– А что?

– Уже посадку объявили! Дуй на платформу! Я жду тебя в вагоне!

– Успею, еще куча времени…

– Быстрее! – скомандовала Кэт.

Лада бросилась наружу, хотя для спешки не было причин. На первом пути уже стоял совсем новенький состав, сияющий яркой окраской с обновленной эмблемой железной дороги. У нужного Ладе пятого вагона стоял проводник – высокий мужчина лет сорока с безупречно приглаженными темно русыми волосами, гордым орлиным профилем и серыми глазами. На шее его сиял белизной густо накрахмаленный ворот рубашки, выглядывающий из-под синей формы. Выглядел он безупречно, и оттого случайно – Лада быстрее представила бы его на обложке газеты, повествующей о восшествии на престол какого-нибудь короля небольшой европейской страны, а вовсе не в роли проводника электрички где-то в российском захолустье.

– Ваш билет?

Лада вздрогнула. И голос-то какой! Пробирающий до мурашек. А еще взгляд будто он все про нее знает. Хотя – это-то уж точно можно было списать на обычную Ладину паранойю.

– Вот, пожалуйста!

Проводник внимательно изучил скрученную бумажку, и как показалось Ладе – подозрительно долго и слишком уж дотошно, периодически хмуря идеальную бровь. Вернув билет, он заложил руки за спину и растянул лицо в приятной улыбке.

– Место двадцать три, – сказал он, пристально глядя на нее с высоты своего роста.

Лада кивнула, поднимаясь в вагон, а он проводил ее странным и неприлично пристрастным взглядом.

– Приятного путешествия! – неожиданно бросил он ей вслед, слегка наклонив голову.

Пробираясь к своему месту, Лада растерянно промямлила что-то в ответ, что очевидно должно было сложиться в «спасибо», но вышло так, что она сама с трудом поняла бы, что только что сказала.

Кэт серфила в телефоне, и почти не взглянула на Ладу, когда та плюхнулась на соседнее кресло.

– Какой странный у нас проводник, – отметила Лада, заглядывая в окно через плечо Кэт. Но вместо согласия, та одарила ее удивленным взглядом, даже на секунду оторвавшись от своего чтения. – Ты видела?

– Какой еще проводник? – спросила она и нахмурилась.

– К…как это какой? – задержала дыхание Лада.

– Проводница, – Кэт кивнула головой в сторону светловолосой женщины, только что прошедшей мимо них.

Лада проследила за взглядом подруги и раскрыла рот.

– Но я… – начала было она.

– Вроде формы у нее вполне женские, – оценивающе хихикнула Кэт.

– Ну, может, их двое…

– Целых два штуки проводника на один никому не нужный поезд в усыхающий район нашей области? – усмехнулась Кэт, похлопав Ладу по плечу.

Поезд тронулся. Тут же забыв про этот случай, Кэт вернулась к телефону, а Лада надела наушники и включила музыку, представляя, как там, заложив руки за спину и пристально глядя им вслед, стоит «привидевшийся» ей проводник с издевательски белоснежной улыбкой.

Но она ошиблась. Странный незнакомец вовсе не смотрел им вслед. Разумеется, он не был проводником, но и не был жителем Загранска. Он сам буквально только что сошел с поезда, и пропустить такое чудное для него совпадение он, конечно же, не мог. Итак, взглянув в глаза одной из важных фигур в предстоящей партии, Уго втянул носом теплый воздух Загранска, и, оглядев окрестности, одобрительно кивнул несколько раз, а затем зашагал легкой пружинистой походкой в неизвестном нам направлении. Следить за ним было бы глупо, неблагородно, и даже немного опасно, и потому мы оставим его в его гордом осмысленном одиночестве и вернемся к героиням этой главы.

***

И все-таки это было странно. Однако, потерзав себя подозрениями, которые так и не смогли сформироваться в оформленные запросы вселенной, Лада вскоре забыла о своем маленьком приключении, погрузившись в созерцание видов и музыку, сквозь которую едва-едва слышался ритмичный стук колес. Лада никогда и никому не призналась бы, что живет двойной жизнью. Мало ли что скажут люди? А если и скажут, то какая Ладе разница до того, кто что думает, ведь у нее есть своя маленькая карманная вселенная. И какой из двух миров был важней, она не смогла бы ответить.

Поезд слегка покачивался, еще не совсем разогнавшись, а знакомая Ладе перспектива «оборотной стороны» Загранска уже помчалась неровным торопливым бегом. Лада знала почти каждый дом, выходивший к железной дороге. Слишком часто они с родителями проделывали этот путь – от села Артемьевского до Загранска и обратно. В селе у Лады когда-то жила бабушка. Каждое лето с самого детства она проводила у нее в гостях. Конечно, с тех пор многое изменилось. Одних домов уже не было, другие спрятались за спинами новостроек, а все, что выходило к дороге, было украшено едкими опусами местных граффитистов. Мимо Лады пролетели старые, едва стоящие, деревянные домишки с покосившимися заборами, над которыми тянули свои узловатые руки яблони и которые она находила весьма живописными; и уже остался позади мост через речку Ару, мощными столбами уходящий в самое дно. Затем поползла вереница новых районов с выстроенными по типовым проектам панельными многоэтажками, среди которых возвышались в гордой уникальности кирпичные и каркасные великаны. Наконец, поезд обогнул старый парк на окраине Загранска и помчался уже скорее по бескрайним просторам полей. До Артемьевского было примерно два часа езды, и Лада с удовольствием глядела на цветущее полевое раздолье, на волнующиеся кроны деревьев и ленивый размеренный бег облаков, ловя в них всевозможные оттенки. Иногда на горизонте показывались крыши дачных поселков, образующие нестройный рой, и мелькали то и дело непонятно для чего предназначавшиеся заброшенные постройки, расположенные прямо у дороги. Иногда ровная линия лесополосы отделяла дорогу от полей, и тогда из-под внимательного Ладиного взора ненадолго ускользали самые интересные виды.

Музыка «совершает насилие над человеческой психикой», перефразировала Лада когда-то давно прочитанную фразу Чайковского. Хм… Насилие… Она бы не назвала это так, хотя… Музыка заставляет чувствовать даже если ты этого не хочешь. Музыка захватывает тебя, увлекая в непонятный и таинственный мир, мир эмоций, мир, повествующей на языке, который невозможно записать иным способом. Внеземном языке. Так всегда казалось Ладе. Но разве можно быть уверенным, что ты окажешься в том же самом «мире», что и другой человек, который слушает ту же самую музыку? Встретитесь ли вы в одном мире, или окажетесь в разных? Почему этот воображаемый (осязаемый) мир именно такой, а не какой-нибудь иной? Как поймать его, как описать другим, если это… непереводимо? Но ужасно, ужасно захватывающе. Боже! Лада глядела на исчезающие вдали картины, или… или стояла одна на заброшенной улице? Было темно, и на фоне иссиня-черного неба возникали силуэты небольших домов, а покачивающиеся на ветру ветви кустарника, свисающие с палисадника, казались несколько зловещими. Дом, у которого она стояла, был одноэтажным, с побеленными известкой фасадами и двумя сиротливыми окошками, обрамленными выкрашенными в голубой наличниками, с которых местами уже осыпалась краска. За пыльными стеклами стояли какие-то горшки, а за ними – уложенные неровными складками клетчатые шторки. Лада посмотрела вверх, и ее обдало ночным холодом, а там, высоко-высоко сияли лучистые звезды в небе, подернутом бледно-зеленоватым свечением. Лада вдохнула свежий воздух всей грудью. Что бы мог значить этот дом? Где она могла его видеть, и где… где все люди? Почему она всегда оказывалась в заброшенных местах? И почему эти картины были столь живыми? В то время, как настоящая жизнь казалась ей столь далекой от реальности, в которой она так жаждала очутиться, но никак не могла попасть.

– Приехали, красотка! – Кэт толкнула ее в бок.

Лада вынырнула из своего мысленного приключения и вернулась к реальности, изо всех сил улыбаясь Кэт, так, чтобы та ни за что не догадалась, что она была только что где-то еще.

– Ничего не изменилось! – резюмировала она, когда поезд, выпустив пары, остановился на перроне.

– Стабильность! – подтвердила Кэт, и тут же скептически заметила: – Даже на ремонт не потратились…

Она брезгливо оглядывала небольшую станцию и обшарпанную выцветшую вывеску, на которой крупными буквами было написано: «Артемьевское». День близился к полудню, и воздух становился все суше и жарче. Теперь Лада слегка завидовала открытым ногам Кэт, отдирая прилипшие джинсы.

– Есть тут у них какой-нибудь ларек, что ли? – сама себя спросила Кэт, спустившись на перрон и с интересом оглядывая окрестности.

– Должен быть. Наверное, внутри, – предположила Лада. – По крайней мере раньше был, но очень давно. А что?

– Да я выпила всю воду, пока ехали. Было ужасно душно, ты что, не заметила?

Лада согласно покивала. Окружающая реальность попросту переставала существовать, когда она погружалась в себя.

– Да, точно…

Кэт бросила на нее хитрый взгляд, в котором явно читалось желание отпустить едкую шутку, касающуюся воображаемых мужчин, но она, очевидно, тоже умела неплохо себя сдерживать. Они обогнули неспешно работающего дворника и зашли на станцию. Внутри царил полумрак, но и божественная прохлада, спутница отдававших сыростью старых кирпичных стен. Кэт выдала шумный вздох облегчения, она никогда не стеснялась выражения своих чувств. Пополнив запасы воды, подруги продолжили свой путь, который лежал теперь через цветущие поля. Можно было, конечно, пойти по дороге, но «быстрее и веселее», по слову Кэт, – через поле.

Артемьевское было одним из самых старых сел области. Еще в середине восемнадцатого века оно было основано как ремесленная слободка неподалеку от месторождения глины. Когда через Артемьевское прошла первая в губернии железная дорога, село стало быстро развиваться, росло число улиц и переулков, становились все богаче и многолюднее местные ярмарки, на которые приезжали ради необычной местной керамики. Однако история все же оставила Артемьевское далеко в стороне от главных событий, предоставив ему жить былой славой. Со временем бывшая когда-то мелководной речка Сухонка, стала разливаться каждую весну так, что многие жители потеряли свои дома. Постепенно село опустело, а его самый главный храм – Благовещенская церковь, расположенная на самом возвышенном участке и когда-то служившая ориентиром на многие километры, оказалась заброшена, постепенно разрушаясь. Именно к этом храму и собирались Лада с Кэт.

Как только Кэт увидела поле, она тут же повеселела сверх меры, и, расставив руки в стороны, понеслась в траву с радостным криком. Лада смотрела на нее, улыбаясь, но не решалась поступить также, хотя пример и был ужасно заразителен. Через пару минут Кэт уже пропала где-то под шапкой полевых цветов, и Лада, осторожно ступая через заросли, нашла ее лежащей в траве с заложенными за голову руками.

– Присоединяйся! – предложила она подруге, жмурясь от удовольствия.

Лада бросила рюкзак на землю и устроилась рядом. Необыкновенная тишина, прерываемая лишь стрекотом цикад, гаснущих в порывах ветра, колеблющего травяное море, и пением птиц, заставляла забыть обо всем на свете, о суете вечно спешащего куда-то города, о проблемах и заботах, обо всем, что осталось позади. Лада чувствовала, как кто-то ползает по ее рукам и лодыжкам. Над головой ее свисали разношерстные травинки, порхали бесцветные бабочки, и высоко-высоко на мирном голубом холсте невидимый художник писал мягкими пастельными красками флегматично плывущие облака. Куда, ну куда они всё стремятся?

– Красота… – прошептала она.

– Тсс! – Кэт приложила палец к губам, и добавила уже шепотом: – Не нарушай идиллию!

Лада послушно замолчала, и еще некоторое время они лежали рядом, слушая музыку природы, в которую ритмичным соло вплетался шум идущего невдалеке поезда, а вскоре ворвалось протяжное «Му!». Кэт подскочила.

– Корова!

Она тут же забыла про «идиллию вечности, распростершей свои крылья над суетой жизни» и бросилась фотографировать представителя непрочного временного мира.

– Стой! Ты что совсем ее не боишься?

Кэт только хмыкнула, настраивая кадр, в котором упитанная рыжая в белых пятнах буренка, вяло что-то жевавшая и не обращавшая на фотохудожников никакого внимания, занимала почетное место. Лада, как обычно, отнеслась к этому действию с опаской. Хотя она и провела много времени в деревне у бабушки, коров она всегда побаивалась. Они казались ей громадными бригантинами, у которых лучше не возникать на пути, чтобы не быть задавленным. Она осталась стоять в стороне, оглядывая поле, чернеющие вдалеке крыши изб и проглядывавший за верхушками деревьев шпиль. Кэт подбежала к ней с телефоном в руке и обняла за плечи, широко улыбнувшись.

– Сэлфи на память! Трэвэл-блог требует ежедневных фотоприношений!

Лада успела состроить глупую улыбочку.

– Ты хотела сказать фотожертв? – сострила она.

– А это уже к вопросу о качественных характеристиках располовиненного стакана! – тут же отозвалась Кэт и потянула Ладу в сторону церкви.

Пока они шли, Кэт болтала без умолку. Она была просто кладезем информации, полезной или бесполезной (этого совершенно невозможно было определить, слишком быстро сменялись темы). Как при этом ей удавалось еще и фотографировать окрестности, выдавая шикарные колоритные кадры, Лада не понимала. Сама она долго и тщательно подбирала экспозицию, старясь вложить в свое произведение не только увиденную красоту, но и какой-нибудь сюжет, старательно сосредоточиваясь на чем-то одном. Когда же подруги, наконец, достигли цели, и из-за деревьев показались величественные некогда и полуобрушенные теперь стены, Кэт перестала трещать и щелкать. Необыкновенная атмосфера этого места даже ее заставила замолчать и прислушаться.

Из краеведческих сборников Лада с Кэт вычитали, что Благовещенская церковь была построена вместо сгоревшей первой деревянной церкви Артемьевского во второй половине девятнадцатого века. Средства на ее постройку собирали всем миром, но большую часть вложил купец Тапчинов. Церковь была кирпичной, однопрестольной, с трехъярусной колокольней, возвышавшейся над притвором с портиком. Довольно длинная трапезная с арочными окнами, перекрытая цилиндрическим сводом с распалубками, соединяла притвор с храмовой частью, над которой парил легкий купол с люкарнами на цилиндрическом барабане, прорезанном стройными окнами. Далекий от столичной помпезности храм все же производил впечатление настоящего собора, нежели приходской церкви небольшого села. Однако это было вполне в духе того времени. Храм становился духовным и культурным центром притяжения не только самого села, но и окрестных деревень, далеко за пределы разнося свой радостный или печальный звон.

Благовещенская церковь пережила революцию и безбожное время коммунизма. Только с капитализмом, бог которого печатался на всякой зеленой бумажке, она не смогла справиться. После пятнадцати лет запустения ком подкатывал к горлу при виде того, что с ней стало. Штукатурка давно осыпалась, по стенам поползли трещины, и в кладку врезались корни растений. Перекрытие трапезной обрушилось, и, незащищенные от агрессивной внешней среды, интерьеры храма постепенно приходили в упадок. Нечистые не руку люди вынесли все, что было можно, на стройматериалы и растопку печей, выломали рамы, выбили стекла, а плохо воспитанные подростки исписали стены глупыми и недолговечными признаниями в любви безликим Машам и Аленам.

Осторожно пробираясь по обвалившимся ступеням, Лада с Кэт прошли внутрь. Сердце так сильно забилось у Лады в груди, что она неосознанно вздохнула. Кэт прошла вперед, сделав несколько первых кадров. На поблекших от времени расписанных стенах играли волнующиеся тени деревьев, а под полным легкости и света куполом, в самом центре, предвечным символом надежды парил белый голубь.

Лада остановилась посередине трапезной, смотря в проглядывающий из-под обломанных стропил кусочек неба. Опустив взгляд, она разглядела на полу обломки старинной метлахской плитки, а в местах, где она отсутствовала, – отпечатки ее обратной стороны с нанесенной на них эмблемой завода.

Последние годы Лада не уделяла этому храму никакого внимания, совершенно позабыв о его существовании, и сейчас она смутно припоминала лишь праздничные богослужения в раннем детстве, когда ее водила туда бабушка. Но теперь она смотрела на эти стены и была поражена, как могли жители, власти, или кто там был за это ответственным, довести это великолепное произведение архитектуры классицизма до столь удручающего состояния. Взор Лады упал на растрескавшиеся стенные росписи. В массе рваных фрагментов она разглядела согбенную фигуру испуганной женщины, строгие лики осуждающих ее фарисеев, и милосердный лик Спасителя, окруженный божественным сиянием. Неожиданно для себя, она вдруг почувствовала, как слеза скатилась по ее щеке.

К своему фотоотчету она добавила стихи Пушкина:

«Художник-варвар кистью сонной