Маргерис не играет в игры I

Картину гения чернит

И свой рисунок беззаконный

Над ней бессмысленно чертит…»

Глава 3. Без подписи

Мы попадаем в этот мир еще не зная, что уже обмануты. День за днем нам показывают некую реальность, стремясь убедить нас в ее объективности. Становясь старше, те, что внимательнее, понимают, что существует не только «их» реальность, но что их много, и, «калибруя» собственное мышление, можно попасть в любую из них, или создать свою. Осознанно или нет – другой вопрос. Сотни миров всегда окружают нас, кто-то уже даже не ищет ту самую, истинную, землю. Зачем? Если ее существование нельзя доказать, исходя из постулата о том, что единственное, в чем ты можешь быть уверен, – это то, что ты мыслишь. А если нет истины, то и границ нет. Это значит, что «реальность» вместе с настроенными на нее умами людей принадлежит тому, кто ярче, агрессивнее и настойчивее заявит о своей «истинности» и убедит в этом остальных.

Спасая себя от власти одной «гидры», мы тут же попадаем в лапы другой. Избавившись от детских травм и навязанного неосознанным жизненным опытом мышления, нам приходится справляться уже с травмами зрелости. Снежный ком, лабиринт, бесконечное падение в кроличью нору. Матрица. Проще представить себе, что никакой матрицы нет. Или, что из нее нет выхода. Это – самая любимая ложь системы. Она закрывает сотни сотен глаз. Но что если тебе самому приходится брать на себя роль создателя этой системы?

Все это началось в недрах сознания Сарфарваллы. Там же и должно было закончиться. Великий раскол, самая большая мистификация Пратэи. И если ты оказался в хаосе событий, в истинном хаосе творения и разрушения, и, будто обломок корабля, тебя вынесло на сушу – тебе придется играть по его правилам. А лучше – использовать их против него во имя собственных целей.

Существовал иллюзорный мир Марго или нет – того уж точно никто не докажет. Однако каждый день последние четыре года семь приглашенных в этот мир открывали глаза в новой реальности. Творя ее и не зная об этом. «Пусть она будет их зеркалом», – решила Марго, только так можно найти место каждой отколовшейся части, или же – навсегда ее отбросить. Путь к «истинной земле» сквозь лабиринт заблуждений – таким должен был стать мир Марго.

***

Что же касается Артемьевского, то эта история началась почти два месяца назад, 14 апреля, когда в областном художественном музее открылась выставка художников Загранска, в которой участвовали Кэт, Лада, и их коллега Галя. Все они были членами творческой группы «Мириада», идейной вдохновительницей которой стала «неординарная личность и общественный деятель» Маргарита Оболенская. По крайней мере так писали паблики. Сама Марго не особенно старалась фабриковать свою популярность. Но, к ее неудовольствию, «фартар» – иллюзорный мир, еще не ставший реальностью, и уже не могущий считаться несуществующим, всегда тяготел к создателю. Именно поэтому Марго приходилось терпеть назойливое внимание, которое она, по странному стечению обстоятельств, переносила с трудом несмотря на то, что именно этого она никак не могла избежать в любой из форм своего существования.

Легенда гласила, что с каждой из участниц своего будущего проекта Марго познакомилась в разное время. Отбор этот, якобы, был сложен, а сама Марго – придирчива. Не каждый мог подойти на эту роль. Формально – «так как Марго искала близких по духу творческих людей». На самом деле – потому, что все, кто должен был этот отбор пройти, были шахе. Самые обычные выборы куда бы то ни было.

Союз «Мириады» был странным, Марго с трудом сдерживала собственную индивидуальность, чтобы случайно не показать всему спящему миру правду – как сильно члены ее арт-бюро на самом деле не подходят ей по духу. Внешне же все выглядело вполне идеалистически – маленькое сообщество художников (почти семья), устроенное по образу братства прерафаэлитов и продолжающее идеи знаменитого Баухауза – синтез искусств, синергия уникальных творческих личностей и методов. И в то же время Марго не раз говорила о том, что «нынешнее искусство, вынесшее пламя из преисподней, должно уже, наконец, опостылеть человеку. Должен же он возжаждать питательной пищи для души? Или по-прежнему станет он называть «голого короля» богато одетым?» Да. Марго не скупилась на острые эпитеты – это единственное ее оружие, какое она могла позволить себе беспрепятственно вонзать в тело безумного тысячеголового монстра «экуменизма, толерантности, философского плюрализма и прочего» – «бабы, вместе с водой выплескивающей ребенка9». В свете этой «словесной эпатажности» (по слову пабликов) никого не удивляло, что излюбленное хобби самой Марго – маленькая кузня, где ковались острые, идиллически выверенные, клинки. Поговаривали, будто бы в кузне трудились не только профи, но будто бы Марго собственной рукой создала несколько вполне достойных экземпляров.

Первой «звездой» «Мириады» стала Галя Полтавская, поэтесса, художница и скульптор. Знала ли она, что ее депрессивные картины, наполненные странными призраками, были воспоминаниями об «истинной земле» и путешествиях по Великой железной дороге? Нет. Но Марго желала, чтобы она вспомнила, а заодно подняла со дна своего подсознания единственный нужный ответ на вопрос «кто я?». Забрав ее в фартар, Марго избавила ее от шелухи обстоятельств, в которых она запуталась. Создав собственную «матрицу», Марго преследовала единственную цель – разрушить все остальные.

После пришла Фая – флорист, ландшафтный дизайнер, и по совместительству великолепная швея. Она увлекалась вышивкой и плетением кружева. Принцесса здесь и принцесса там… При ней сады Сенполиума стали одним из чудес Элгалы. А сейчас – неясным ощущением чего-то то ли существующего, то ли существовавшего. Естественным грузом Фая притащила в Мириаду свою лучшую подругу Кэт. Кэт занималась фотографией, керамикой и авторской куклой – из-под ее рук на свет выходили сумасшедшие валяные фантастические существа, каждому из которых Кэт придумывала свою историю и причудливое имя. Эти ее увлечения, впрочем, мало интересовали Марго – она считала полезными для дела лишь умения Кэт по части работы с глиной. Несерьезность Кэт раздражала, но и заставляла задуматься – есть ли что-то за этой ширмой? Или, содрав ее, Марго обнаружит лишь те же массы расписных тварей?

Последним членом «Мириады» стала Лада. Она была самой молодой в группе, еще только начинающей художницей. Лада жила в своем мире, несмотря на все усилия Марго поместить ее в свой собственный, писала страшные сюрреалистические картины, так не идущие ее милому образу, и больше наблюдала, нежели делала. Лада была самой большой болью Марго, во всех смыслах этого слова.

***

К выставке «Без подписи» никто из «Мириады» особо не готовился. Собственно, сам ее концепт предполагал некую «свалку» искусства, из чего каждый посетитель мог делать какие ему угодно выводы – то ли о том, что все равны (а кто-то незаслуженно знаменит), то ли о многообразии мира искусства. Во всяком случае, когда вы можете дать оценку чьему-либо творению вне зависимости от того, что вам внушают медиа, – вы становитесь гордым обладателем самого ценного, что есть на свете, – собственного мнения (кстати говоря, единственным условием посещения выставки было именно строгое правило держать это самое мнение при себе, попросту – смотреть молча).

Идею независимого восприятия видела в этом проекте Кэт. Ее же она и поддерживала, неся на выставку свои акварели с жизнерадостными гиперболизированными цветочками, косыми домами и вялеными на солнце упитанными кошками, плевавшими на все ужасы человеческого экзистенциализма. Усы у этих кошек всегда топорщились и вились, а шерсть непременно торчала во все стороны. Смотреть на них было обидно, особенно в жаркие часы трудовых будней.

Лада, на время выглянувшая из панциря, несла почти пейзаж. Впрочем, как она ни старалась, пейзаж все равно вышел мистическим. На нем был изображен огромный деревянный ангар без одной стены посреди пшеничного поля. Особая прелесть выставки была в том, что объяснять ей ничего было не нужно.

Галя пришла в отборочный комитет с абстрактной скульптурой. Комитет вращал глазами и головой, ничего не поняв, и решив, что концепция выставки все равно не предполагает какой-то особенной строгости отбора, так что Галя с ее симпатичным открытым лицом и вызывающим стопроцентное доверие деловым платьем, была добродушно «одобрена». Ну не могут серьезные люди творить чушь. А смыслы – это к критикам.

Фая на выставку ничего не несла, хотя все время, что она бродила по ее залам, ее не покидало ощущение, что могла. Могла, например, сделать картину из мха. Могла поместить дерево в деревянный ящик и сказать, что это инсталляция, означающая парадокс сосуществования дерева и человека. Но не сделала – она была слишком строга к себе, и никогда не показывала вещей, не казавшихся ей если не идеальными, то хотя бы формально соответствующими неким усредненным стандартам правильности.

Гуляя меж картин, как в дивном лесу, из которого то выбегали страшные звери, то обрушивалось пение неведомых птиц, вперемешку с сатирой пересмешника, Лада вдруг заметила нечто знакомое. Над поросшим густыми зарослями холмом яркой вертикальной осью темнел шпиль церкви. И здесь на Ладу, нежданно-негаданно, будто кто-то резко дернул плотную штору в солнечный день, обрушилось воспоминание. Ей было сложно тут же не вспомнить Благовещенскую церковь Артемьевского, с которой ее связывало так много потаенных воспоминаний. И хотя изображенная на картине церковь вовсе не была той, что пришла ей на ум, мысль немедленно увидеть оригинал, убедиться, что все еще живы эти места – вместилища ее детства, прочно засела в голове Лады. Она настолько погрузилась в эти размышления, стараясь выудить из памяти облик белоснежного с синим куполом храма, что не заметила, как подруги обступили ее со всех сторон, глядя то на нее, то на картину. Когда Лада, наконец, вышла из оцепенения, то и тут не удосужила никого объяснениями. Сказав только, что нужно срочно куда-то бежать.

Острое, как консервная крышка, ощущение того, что вот-вот что-то очень тонкое, что она изо всех сил старается удержать, порвется, и в бездну небытия обрушится нечто слишком для нее ценное, с той самой минуты прочно вцепилось в Ладин разум. Она не могла ждать ни минуты, она должна была увидеть тот самый храм, и убедиться в том, что он все еще стоит. Почему-то ей казалось, что если стоит он, то и она тоже. Если же храм исчез – то и Ладина жизнь переставала иметь всякий смысл. И к черту философские трактаты и все достижения современного психоанализа.

С трудом ее уговорили не бросаться поспешно в неожиданное путешествие. Сперва успокоившись, всю следующую ночь она не могла заснуть. Проходили дни и недели, заполненные валом работы, а мысль об этом храме никак не выходила из ее головы. «Ну, что же, неужели этот вопрос так и останется не отвеченным? Неужели встреча с вечным, на краткий миг протянувшим к ней свою руку, так и останется мимолетным видением, которое она не смогла удержать?». Наконец, видя ее терзания, Кэт предложила ей поехать в Артемьевское, и Лада с радостью согласилась. Она понятия не имела почему до сих пор не сделала этого сама.

Произошло в тот день еще кое-что примечательное. До случая с Ладой Кэт, обсуждая Галину скульптуру, шепотом заметила ей, что эта «скульптура достойна быть представленной на абстрактном съезде абстрактных абстракционистов! И никак не меньше». Шутка была отмечена смехом, спрятанным в ладошки из-за необходимости соблюдать требование выставки. А оказавшись, по случаю, рядом с картиной Лады, Кэт заметила висящую рядом с ней тоже вполне себе нефигуративную работу. На секунду Кэт замолкла, но встретившись взглядом с Марго, стоявшей у окна и наблюдавшей за ними, широко улыбнулась и объявила: «А вот и председатель съезда!». Пристальный взгляд Марго, нисколько не поменявшейся в лице, так сильно жег Кэт, что под предлогом невозможности молчать и далее, она выскользнула из зала, уведя с собой Фаю и Галю.

Марго же коротко улыбнулась, подойдя к картине и остановившись напротив. Реакция Кэт ей совершенно не понравилась. Не из-за глупых шуток, но именно потому, как Кэт смотрела на картину первые несколько секунд. Если уж быть точным, определение жанру этого произведения не смог бы дать никто. Уловить в нем смысл было нельзя, хотя подспудно можно было догадаться о его существовании. Но, запрятанный слишком глубоко, под слоем вымышленных символов, он так и остался никем не замечен. Эту картину принесла Марго. Но принадлежала она не ей, а Лу́не, девушке, не умевшей говорить.

***

Областная психиатрическая больница Загранска находилась на южной окраине и была выстроена еще в до революции. Корпуса ее неоднократно перестраивались, однако своего назначения она никогда не меняла, и с самого своего основания служила пристанищем для душевнобольных. Расположившийся в тени вековых сосен больничный комплекс слыл местом уединенным, но и, разумеется, зловещим. Жить рядом с ним, несмотря на отличные ландшафты и свежий воздух, никто не хотел. Те старые улочки, сплошь еще деревянные, что окружали больницу, содержались потомками людей, расселенных здесь в советские годы.

Марго проехала мимо них, даже не думая вдаваться в размышления об антураже, припарковала машину у ограды, прошла через контрольно-пропускной пункт, беззастенчиво соврав о цели визита, и направилась в первое отделение, располагавшееся в главном корпусе. Солнце стояло высоко и, хотя холода еще не совсем отступили, жгло плечи и голову. Марго взглянула наверх сквозь темные очки и неприязненно скривила губы. Здесь, в несуществующем мире, солнце выглядело плевком в память великого Нор-Атира, над которым последние десять лет сияла лишь тьма.

Главный корпус Марго понравился. Не королевский дворец и не Норвилль, на который он должен был быть похож, но некоторым членам ее семьи уж точно бы понравился, не знай они о его назначении. Марго хмыкнула, саркастически улыбнувшись.

Она стояла под центральным порталом протяженного трехэтажного здания, выстроенного в лучших традициях эклектики начала двадцатого века, уже подверженной влиянию модерна. По всей видимости, проектировавший это здание архитектор решил обогатить его сказочными и мифическими персонажами, желая скрасить неблаговидное существование пациентов, для многих из которых оно должно было стать домом на долгие годы. Так, навес парадного входа поддерживался двумя мощными грифонами, а крестовые своды вестибюля опирались на тонкие тройные колонны с капителями, увитыми каменной виноградной лозой. Огромные стрельчатые и круглые окна заполняли искусно выполненные витражи, пропускавшие в помещения мягкие красновато-сиреневые, желтые и зеленые лучи, создававшие на полу и стенах пленяющую взор игру бликов.

Марго миновала вестибюль, обратив внимание на пустующую нишу над парадной лестницей (почему-то ей показалось это странным); затем направилась в переход, соединявший административную и лечебную часть корпуса; преодолела цветущий зимний сад, и вышла к приемному покою. У входа дежурная сестра выдала ей бахилы и указала кабинет лечащего врача Лу̀ны. Проходя по коридору, Марго обратила внимание на мозаики, которыми были щедро покрыты стены отделения, изображавшие сюжеты из мировой литературы, и на разноцветную узорчатую плитку, которой были выстланы полы. Это была, пожалуй, самая необыкновенная больница, которую Марго когда-либо видела. «Ну надо же…» – хмыкнула она про себя. Нужно признать – это здание достойно Луны. Марго задержалась на несколько секунд у панно со сценами из Илиады и постучала в дверь нужного ей кабинета.

– Войдите!

– Добрый день, Вячеслав Викторович! – представилась Марго, заходя. – Я Маргарита, мы с вами разговаривали вчера об одной вашей пациентке.

– Да-да, конечно. Проходите, присаживайтесь, – любезно предложил врач.

Он был среднего роста, уже в преклонных летах, седовласый, с традиционными «докторскими», как их назвала бы Лада, которая тоже много времени провела в больничной среде, усами, в целом, довольно приятной наружности. У него был спокойный ровный тон голоса, и уже после Марго обратила внимание, что в этом пятиминутном общении она словно настроилась на его «волну», испытав даже некоторое умиротворение. «С такими людьми нужно быть особенно осторожной», – подумала Марго. Воспользовавшись приглашением, она села.

– Как я уже говорила вчера, – начала она, – меня очень заинтересовала выставка работ пациентов вашей больницы. Я услышала о ней от знакомых еще до открытия, в сфере культуры у меня немало связей. И я считаю, что вы делаете большое дело. Это очень важно, как для ваших пациентов, так и для их родственников, и вообще для жителей Загранска. Всем нам когда-нибудь так или иначе приходится сталкиваться с людьми… с иным мироощущением, скажем так. Мне, как человеку искусства, эта тема весьма близка, – Марго улыбнулась, и врач ответил ей тем же. – Но больше всего мне понравились работы Лу̀ны. Они очень отличаются от остальных, вы ведь не станете это отрицать?

Вячеслав Викторович понимающе кивнул.

– Они выполнены на высоком уровне, хоть и отличаются наивностью – Луна ведь нигде не училась? – продолжила Марго, Вячеслав Викторович снова кивнул. – Мне хотелось бы, чтобы она поучаствовала в выставке, которая открывается на следующей неделе. Сроки недостаточные, конечно, чтобы выполнить все обстоятельно и с умом, но я думаю, мы могли бы помочь с оформлением работ, доставкой и так далее. Концепция выставки такова, что все участники представлены на равных, так что никакого пренебрежительного отношения не будет. Только искусство и только зритель – честно, без всяких привилегий.

Вячеслав Викторович слушал Марго внимательно, гладя пальцами хорошо заточенный карандаш.

– Вы знаете, я считаю, что для Лу̀ны это действительно был бы неплохой шанс, – согласился он, но как-то неохотно, – шаг в сторону возможной социализации, но на данном этапе нет никакой уверенности в том, что она захочет в этом участвовать. Дело в том, что с самого детства Лу̀на не разговаривает. Здесь… – на этом месте он сделал легкую паузу, – …имела место детская травма.

– Я понимаю, это, возможно, врачебная тайна, но я очень хочу ей помочь, – ничуть не смутилась Марго. – Я не врач и не специалист в вашем деле, но я вижу, как искусство меняет жизни людей. Кто знает, может быть, для этой девочки оно тоже сотворит чудо. Если она найдет свое место в жизни, возможно, ей больше не придется проводить все время в одиночестве, наедине со своей… трагедией.

Вячеслав Викторович задумался и глубоко вздохнул, взглянув на Марго строго.

– Возможно. Но я должен вас предупредить, чтобы вы не слишком возлагали надежды на это предприятие. По крайней мере мы всегда идем навстречу подобным инициативам.

Он не стал раскрывать тайну, но Марго и не нуждалась в этом, она знала, что случилось. Здесь, в ее мире, когда Лу̀не было шесть лет, они с семьей гостили у родственников в деревне. Родители оставили Лу̀ну под присмотр старшего брата. Но тот убежал играть с друзьями, что в его возрасте было совершенно нормальным поведением. Маленькая Лу̀на, оставшись одна, вышла их искать. По трагической случайности, соседская собака сорвалась с цепи и испугала ее. Брат, конечно, услышал и отогнал собаку, но с тех пор Лу̀на не сказала ни слова.

– Так что же, она совершенно ни с кем не общается? – помолчав, спросила Марго. –Даже с родителями? У нее было хоть какое-нибудь домашнее образование?

– Ситуация сложная. Она общается, точнее, позволяет общаться с собой лишь самым близким людям. Слушает весьма внимательно, даже проявляет способности в некоторых науках. Взахлеб читает книги, рисует… Но, никакого отклика во внешний мир. Получается своеобразная односторонняя связь. Если хотите, вы можете сами попытаться наладить с ней контакт, хотя это вряд ли вам удастся, и только в присутствии родственников, – Вячеслав Викторович посмотрел на часы. – Как я и говорил вчера, сейчас должен прийти брат Лу̀ны, Влад. Он всегда приходит вовремя. Каждый день. Так что вы можете подождать его, если хотите. И если он будет не против.

«Конечно, не будет», – подумала про себя Марго и, приятно улыбнувшись, сказала:

– Спасибо, меня вполне устраивают такие условия.

– Но, разумеется, главные правила таковы – не давите на Лу̀ну, не ждите, что она вам ответит, скорее всего, вы вообще не увидите никакой реакции.

– Я понимаю.

– Замечательно, тогда я вас провожу.

Вячеслав Викторович поднялся, и вместе с Марго они вернулись в холл приемного покоя, повернули в противоположный коридор, миновав рекреацию – просторный зал, остекленный огромными окнами, и вышли к самой крайней палате. Пока они шли, Марго старалась не смотреть на пациентов. В сущности, весь мир казался ей именно таким – ничего особенного.

– Подождите здесь, – попросил Вячеслав Викторович, и Марго присела на мягкую скамейку у двери.

У окна напротив на полу сидела женщина. Она обнимала себя за плечи и что-то шептала. Свет падал на нее сверху, и лицо ее оставалось в тени. Главное не смотреть ей в глаза – Марго знала одно из важнейших правил фартара. Мир откликается на внимание создателя, ее лишнее слово или лишний взгляд – и сценарии начнут меняться.

Марго просидела так минут сорок, позабыв об окружающих ее людях и думая преимущественно о той девушке, что находилась от нее всего в нескольких метрах за одной тонкой стенкой. Сердце Марго, ненастоящее, иллюзорное, как и все здесь, стучало усиленно. Луна была странным исключением. Она нарушала правила. Во-первых, в иллюзорных мирах нет ничего важнее имен. Это единственное, что связывало попавшего в них человека с настоящим. Первая буква имени всегда оставалась. Ну а те, кто не был увлечен иллюзией, сохраняли свои имена целиком. Поэтому ее звали Марго. Поэтому у всех ее «звезд» в Мириаде были не их имена. Целый мир для них восьми. И двух помощников, которых Марго взяла «оттуда». Им она дала право самим выбрать себе имена. Но Луна… Луна тоже была настоящей. Только вот звали ее – Белла. И Марго не собиралась приглашать ее в свой мир, она вообще не знала о том, что Белла до сих пор жива. А это значит, что либо она была ее собственным воспоминанием, либо кто-то другой вмешался в идеально продуманный сценарий. И этот кто-то выбрал ей имя.

Была ли Марго в ярости? Безусловно. Однако если тебя приглашают в игру, не стоит поспешно отказываться, особенно если приглашающий обладает настолько большими возможностями.

Влад пришел вовремя, будто отмерял время швейцарскими часами. Марго посмотрела на него снизу вверх. Он совершенно не произвел на нее никакого впечатления, скорее, даже наоборот. Он оказался задиристым и хамоватым, что отлично читалось на его недружелюбном лице. Одет он был в спортивную одежду, что уже говорило о многом, и когда врач представил его, он послал Марго вовсе не взгляд благодарности, а, скорее, недовольства по поводу того, что кто-то незнакомый пытается без приглашения ворваться в их тесный мир, пусть даже с благими целями. Объяснения Марго не заняли много времени и не вызвали у Влада особой заинтересованности. Было очевидно, что он в какой-то степени, вероятно даже в очень большой, винил себя в произошедшем с Луной, в чем был совершенно прав. Марго сказала бы, что всю свою жизнь с того трагического момента он старался искупить свой проступок, не замечая, как сам превратился в такого же злобного пса, что когда-то лишил Луну возможности общаться с миром. В этом году Луне исполнялось семнадцать лет, из которых десять она провела в молчании, ему – двадцать один.

Родители Луны имели возможность оплачивать для дочери отдельную палату. Она была не слишком уютной, но довольно опрятной. Белые обои, отдельный санузел, два больших окна почти во всю стену, прикрытые легкими светлыми шторами. Из мебели – кровать, тумбочка и письменный стол с двумя стульями. Не слишком подходит для принцессы, разве что для той, которую не волнует внешний мир. Войдя, Марго несколько помедлила в проеме, увидев Луну. Влад проскочил вперед.

– Привет, сестренка! – бросил он, поцеловав ее в макушку. – Тут к тебе гости пришли, – он направил на Марго свой недоверчивый взгляд, как бы предполагавший, что в случае чего он готов любому оторвать голову, можно даже без угрозы – просто для демонстрации.

Марго медленно подошла к Лу̀не, сев на второй стул рядом с письменным столом. Какое-то время она молчала, глядя на ожившее прошлое. На невероятное и невозможное. Луна – вне всяких сомнений была настоящей Беллой. Марго знала о ней, но считала ее давно умершей. А все умершие даффи – находили последний приют в озере Атро. Как могла Белла избежать этой участи? Марго смотрела на ее белую кожу и хрустальные глаза. Совсем белые ресницы и брови. Белые волосы. Белая одежда. Наверное тот, кто дал ей это имя, использовал его как метафору.

Она рисовала. Как и предполагал Вячеслав Викторович, она даже не подняла головы. Влад уселся на кресло, заняв выжидательную позицию.