Золотой тупик II – III

Как только Кузькин открывал холодильник, Нюська мурлыча подбегала к хозяину, тёрлась об ноги, ожидая, что хозяин наконец-таки побалует её любимой рыбой, вкус которой она уже стала забывать. Кузькин доставал из холодильника консервы, горько вздыхал, приговаривая: «Перестройка, Нюсечка, перестройка, будь она не ладна».

После многократных повторений хозяином слова «перестройка», у Нюськи выработался на него злобный рефлекс. Услышав его, она выгибалась, принимала защитную стойку, шипела и даже могла броситься на опрометчиво произнёсшего эти страшные слова. Несколько раз она бросалась на Горбачёва, на диктора ЦТ Кириллова, на спикера Верховного Совета Рафика Нишанова, Егора Лигачёва и даже на Гельмута Коля, каждый раз, больно ударяясь об экран телевизора.

В дверь квартиры Кузькина звонили. Шлёпая разношенными шлёпанцами, Кузькин пошёл открывать. На пороге стоял Эдди.

– Кузькин Иван Иваныч? – деловито спросил он.

– Он самый есть, – ответил Кузькин удивлённо, его давно никто не навещал.

– Иннокентий Дормидонтович Шаргородский, – протягивая руку Кузькину, представился Эдди.

Поманив гостя пальцем, Кузькин сказал шёпотом:

–Только умоляю! Не говорите слова «перестройка», моя кошка терпеть его не может, впрочем, как и я, собственно.

– Страшное это слово, – тоже шёпотом отвечал Эдди, понимающе кивая. – Это кодовое слово, открывающее путь другим негативным словам, шлагбаум через опаснейший переезд. Посудите сами: пере… ах да, кошка, за ней – перестрелка, межнациональные конфликты, бандитизм, и, как следствие, непременный черёд переписи, – переписи убывшего в мир иной населения. Портят статистику головастые люди всеми правдами и неправдами усилено убывающие в мир лучший, на загнивающий Запад, где проблема питания населения решена.

– Вот, вот, – мотнул головой Кузькин, – скоро переписывать некого будет. Часть народа загнётся, часть сбежит на Запад. Пройдёмте в кухню.

Кузькин провёл гостя в кухню. Вбежала Нюська, и не увидев в Эдди человека, связанного с перестройкой, доверчиво потёрлась о его ногу. Эдди потрепал её за ушами и прочёл бухгалтеру познавательную лекцию о кошках. Бухгалтер узнал, что многие великие люди любили кошек. Любил их и коварный кардинал Ришелье, и поэт Бодлер, а великий Данте даже выучил кошку, неизвестно в каких целях держать в лапах горящую свечу. Рассказал о том, что кот по имени Уилберфорс, с которым был знаком сам Михаил Горбачёв, изничтожил всех мышей на Даунинг-стрит 10, что этому коту Маргарет Тэтчер привезла из России партию рыбных консервов, а он недавно издох, – то ли от старости, то ли от наших консервов.

Иван Лукич поставил перед гостем чашку чая и вазочку с пряниками, Эдди поблагодарил и, хлопнув себя по лбу, воскликнул:

– Я же к вам по делу! Вы не можете себе представить, как трудно стало работать. Все эти пертурбации, слияния органов, потом разъединения, новые аббревиатуры, партии. Сегодня одно начальство, завтра – другое. Вывески меняются, а дело стои́т.

Он суетливо полез в карман, достал из нагрудного кармана пиджака красную книжечку с гербом, произнёс извиняюще, сунув её к носу Кузькина:

– Следователь по особо важным делам капитан Шаргородский, из столицы.

Кузькин нервно привскочил. Лицо перекосилось, пошло алыми пятнами.

– Я уже всё рассказывал тысячу раз, меня затаскали на допросы, я год был под следствием, два месяца в СИЗО, мне дали два года условно без права работать в должностях, связанных с материальными ценностями. А я бухгалтер! Ничего другого не могу делать, мне пришлось работать сторожем, чтобы выжить. Говорил, гад, о дисциплине, о законе, о честности, а каша заварилась всё на Кузькина спихнули. Миллионщики чёртовы!

Эдди успокаивающе тронул рукой разволновавшегося бухгалтера.

– Гад? Понимаю, вы об Оковитом, именно потому я здесь. Успокойтесь, товарищ, мы знаем, что вас подставили. Но всё же, не обижайтесь, пожалуйста, это выглядело бы крайне наивно, чтобы вы, работая у Оковитого, ничего не ведали, ни о чём не догадывались. Перед вами были бумаги, вы их изучали, вполне могли понять, что к чему. Неужели вы были так наивны? Вы же понимали, что двойная арифметика, рано или поздно станет компроматом, материалом для следователей. И ещё… известно, что руководителю предприятия нужны такие бумаги, чтобы на них всё было чисто, за это он приплачивает их составителям, а горят несчастные исполнители….

– Я уже всё говорил, – повесил голову Кузькин.

– Прошу вас, успокойтесь. Я это говорю к тому, что нужно не терять бдительности, оценивать риски, уметь сказать нет в решающий момент. Этот хитроман ни одного вас обвёл вокруг пальца, хотя вам повезло, вы ещё легко отделались, некоторым его подчинённым повезло меньше. Думаю, на решение суда повлияло ваше безупречное прошлое и чистосердечное раскаяние, – строго сказал Эдди, и сменив тон на доверительный, наклонился Кузькину:

– В МВД России идёт пересмотр старых дел. Готовится указ о реабилитации и выплате пострадавшим от рук нечистоплотных дельцов денежной компенсации, между прочим, многие их этих дельцов уже отдыхают за решёткой.

Кузькин засмущался.

– Да, не надо ничего мне. Работаю, живу неплохо, ещё в детсаде на полставки, отчёты на дому пишу.

– Как это не надо! – возмущённо воскликнул Эдди. – До каких пор волки в овечьей шкурах будут ходить чистенькими?!

Он так стукнул по столу, что звякнула ложка в чашке, и глядя на Кузькина горящими глазами, сказал:

– Пробил час Икс!

Бухгалтер вздрогнул.

– Опять на допросы?

– Никаких допросов, вы чисты, как Гималайский снег. Вся коллегия Министерства в этом убеждена. Напишите всё, как есть, честно и обстоятельно о подпольной деятельности Оковитого и его помощников. И ещё: у многих финансовых работников есть привычка брать работу на дом, если у вас есть какие-то сохранившиеся документы приложите их к вашем записям. Возмездие неотвратимо! Грядут новые справедливые времена, только об этом пока никому ни слова. Скоро всё появится в прессе. Вор должен сидеть! Оковитые и им подобные будут наказаны. Закон суров, но это закон.

Кузькин грустно смотрел в окно, думая: «А что я теряю, в конце концов? Хватить жить с клеймом, реабилитация хорошее дело».

– Вот именно, – сказал Эдди, словно прочитав мысли бухгалтера, – вы встаёте рано?

– Как штык – в шесть утра.

– Тогда в десять я у вас.

Кузькин проводил Эдди до двери и спросил смущённо:

– Извините, Бога ради. У вас несравненно больше возможностей, чем у меня… не могли бы вы достать для моей кошки немного мойвы или путасу? Я заплачу, очень хочется Нюську побаловать, она другой рыбы не ест. Проклятая пере…ну, вы понимаете…

– Завтра в десять у вас будет большой брикет этого кошачьего деликатеса.

Эдди крепко пожал руку Кузькина.

Прикрыв за гостем дверь, Кузькин сел за стол, и мстительно думая о каре, настигшей распоясывавшихся буржуев, принялся писать. Иногда он поднимал голову и шептал: «Пробил час Икс», наслаждаясь загадочностью фразы и своей причастностью к государственной тайне. Закончил он писать глубоко за полночь.

Кузькин, правда, не написал о том, что Оковитый платил ему помимо зарплаты в сто сорок шесть рублей, ещё одну такую же зарплату наличными из собственного кармана, были и внеочередные премии, а это были деньги приличные по тем временам. Не говорил он этого и на следствии, прикидываясь наивным «лопухом», дескать, не мог предположить, что влип в ловко расставленные сети. Естественно и Оковитому совсем не с руки было говорить о том, что он «подкармливал» бухгалтера. Но на Оковитого Кузькин был обижен, за то, что тот вывернулся и не стал ему помогать в трудную минуту, а после и забыл о нём.

Эдди явился ровно в десять и принёс целый брикет замороженной мойвы.

– Пришлось потрясти буржуев, чего только не гноят в своих подсобках мерзавцы, – сказал он.

Иван Иваныч полез в карман за деньгами.

– Начальство выделило мне деньги на непредвиденные траты, – укоризненно качнул головой Эдди, беря из рук Кузькина пачку листов бумаги, исписанных убористым красивым почерком.

– А про бани нужно было писать? – смущённо опустил голову Кузькин.

– А как же! Бани – важный аргумент для следствия, вы, что, не написали? – удивлённо поднял брови Эдди.

– Нет, нет, написал коротко, конечно же, просто стыдно было про это всё писать. Я два раза был приглашён на эти злосчастные мероприятия, потом сказался больным и не стал ходить. Там вся шайка собиралась, «перетирали» – так они говорили, – Кузькин нехорошо ухмыльнулся. – Перетирали… с хорошенькими старшеклассницами…

– Всё опишите. С фамилиями участников мероприятий и обслуживающего персонала. Завтра я к вам загляну, —Эдди по-отцовски погладил по плечу опального бухгалтера.

Кузькин описал весь период своей работы на овощной базе, кроме всего к листам приколол годовой финансовый отчёт последнего года своей работы. Отчёт был с помарками, и он его оставил себе, переписав новый начисто.

Эдди долго тряс ему руку, сказав на прощанье:

– В конце концов, товарищ Кузькин, согласитесь, пора уже давно новоявленным капиталистам показать Кузькину мать. Мы это просто обязаны сделать.

– А насчёт бань, товарищ, вы у Клю́ковкина Артура Арнольдовича спросите, он про это много чего знает, он мне говорил, что у него даже фотографии есть с этой блудней. Ну … из тайной комнаты. Его «перетиральщики» сильно обидели, – выкрикнул ему вслед Кузькин.

Эдди остановился.

– Клюковки́н? Такой не числится в делах.

– Клю́ковкин Артур Арнольдович. Фотограф и массажист, местная знаменитость, сейчас у него выставка, я вчера ходил, талант! Арнольдыч в этом вертепе долгое время работал, кстати, он мой сосед, в первом подъезде живёт.

– Номер квартиры?

– Десятая.

– А поджигатели, братья эти, Карамазовы? Вы ведь были с ними знакомы, по делу вместе проходили.

– Карапузовы? Я как первый раз их увидел, сразу определил, что быть беде. Нормальных сторожей Оковитый не взял, хотя многие просились, а этих уголовников прямо-таки обласкал. На суде говорили, что они нарко́маны со стажем. Они из Кисловодска.

– Нарко́маны? Из Наркомата конопли и мака? Зайдём в этот Наркомат, спросим, как дела на плантациях, доморощенных Геростратов. Непременно спросим и про этот чёртов банный бомонд у ягодного Клю́ковкина, – легко сбегая по лестнице, прокричал Эдди.

На следующий день, не теряя времени, он поехал к фотографу.

2.Золотой час фотографа Клю́ковкина

Артур Арнольдович Клю́ковкин в душе был эстетом, его волновала и воодушевляла красота женского тела. Наслаждаться ею он начал совсем в раннем сопливом детстве, когда бабушка брала его с собой в женскую половину бани. Артурчик, краснея, стесняясь и волнуясь, разглядывал голых женщин, и это доставляло ему неосознанное удовольствие и волнение.

Когда он подрос до того возраста, в котором ходить в баню с бабушкой стало неприлично, ему пришлось мыться в мужском отделении. Ему уже довелось пролистать иллюстрированную книгу об искусстве Древней Греции, с фотографиями скульптурных работ мастеров того времени из музейных коллекций. Прекрасные тела юношей и дев восхищали его. В бане же он видел карикатуры на мужское тело: кривые ноги, волосатые груди и спины, брюхастые тела, свисающие ужасные детородные органы.

По мере взросления эстетизм в нём стремительно возрастал. В отрочестве, чтобы восполнять приятные ощущения, Артур вместе с другими подростками иногда пробирался на чердак кочегарки, где было отверстие, через которое можно было наблюдать за моющимися женщинами. Такое «кино» длилось недолго. Через некоторое время за этим занятием подростков застукал кочегар бани Тимофеич. Он надрал ребятам уши, но родителям о гнусном поведении их детей ничего не сообщил. Причина была банальной – это суверенное отверстие проделал сам Тимофеич и огласки ему совсем не хотелось.

Двор всё же узнал о хобби кочегара, Тимофей был побит мочалками и мокрыми полотенцами разгневанными женщинами. Скорей всего, кто-то из женщин обратил внимание на пунцовое ухо своего отрока, допросил его с пристрастием, а пацан раскололся и всё рассказал. Во время наказания женщины не посмотрели даже на то, что Тимофеич был партийный. Обсуждалось ли его аморальное поведение в парткоме неизвестно.

В юности Артур прочёл роман Эмиля Золя «Нана», который потряс прыщавого юнца сексуальными сценами. Он долго ходил под впечатлением романа и неожиданно понял, что влюблён в молоденькую учительницу французского языка Нину Васильевну. На уроках он стал, не мигая, совсем не платонически смотреть на учительницу, не обращавшую на него никакого внимания. Тайком, прячась, он провожал учительницу до её дома, прятался за забором и мечтал о том дне, когда избранница заметит его. Он верил, что она всё поймёт и предложит ему зайти в дом. И тогда…о, тогда он бы бросился к этим прекрасным ножкам, покрыл их поцелуями, признался бы в горячей любви и преданности, повторяя по-французски выученную фразу Je t'aime, Ninа! Бедного юношу ждал страшный удар судьбы. Однажды вечером, стоя на своём посту у дома Нины Васильевны, он увидел, как в её дверь проскользнул, озираясь, волосатый и толстый буфетчик Магомед из привокзального ресторана. Артур рыдал. Он стоял у дома своей возлюбленной до тех пор, пока в окнах не погас свет.

Артур переживал этот удар судьбы болезненно. Нину Васильевну возненавидел, стал ей дерзить, схлопотал двойку в четверти за предмет и поведение.

С горя он посетил известную в городе многостаночницу Мадлен, которую все звали проще – шмара-Маня. В её постели ни одно поколение школьников города потеряло невинность. От неё он вышел состоявшимся мужчиной, полный гордости и новых радужных планов.

Наверное, из-за любви к женскому телу он окончил курсы массажистов и освоил фотографию, преуспев в обеих профессиях. «Девушки с веслом» и «Рабочие с крестьянками» угнетали его творческую мысль, Клюковкин считал себя выше этих поделок. Его фотографии иногда печатались в местных газетах, один раз он даже участвовал в фотовыставке посвящённой русской женщине под названием «Коня на скаку остановит» и получил хорошие отзывы. Его откровенные фото «ню» было трудно опубликовать в те времена, но Клю́ковкину удавалось, ловко изворачиваясь, так преподносить свой материал за счёт подписей к ним, что иногда они проходили.

Под свои фото он придумывал шапки, несущие некую идеологическую нагрузку, соответствующую времени. Например, под фото, на котором была изображена грудастая женщина, стоящая вполоборота у раскрытого окна, чуть прикрытая прозрачной занавеской, и мечтательно смотревшая вдаль, стояло название «Вся жизнь впереди». Под другим его фото, где голая женщина с распущенными волосами выбегала в брызгах воды из реки, а под брызгами воды угадывалось прелестное тело, значилось: «Будущее прекрасно». Клюковкин интуитивно, не ведая того, использовал эффектный инверсионный метод «показывая не показывать». Привели его к этому методу морально-идеологические кандалы, но нет худа без добра, как говорится.

Клю́ковкина тянуло к классической женской красоте. Он любил снимать полных женщин, его притягивало тело, где было на чём остановиться взгляду, любимыми его художниками были мастера эпохи барроко. Надо сказать, что перебоев с натурой у него не было. Почти все женщины, которым он предлагал позировать в не очень сытные перестроечные времена, упирались недолго, а некоторым, это даже нравилось. Меркантилизм непритязательных провинциалок не простирался выше бутылки шампанского, кофе и шоколадных конфет. В близкие отношения с натурщицами он не вступал, в эти отношения с ним вступали некоторые грубые натурщицы.

Фотодело требовало материальных затрат. Вторая его специальность приносила ему неплохой заработок. Он успешно работал массажистом в профсоюзном санатории «Труд», где по-настоящему смог ощутить, в осязательном смысле, красоту женского тела.

Под его крепкими руками кряхтели, постанывали, ойкали и пыхтели женщины худые, как жердь, с торчащими лопатками и грудью подростка, дамы с тройными окороками и животами, растекающимися студнем по кушетке, мускулистые спортсменки, старушки пенсионерки, строители, артрозные ответственные партийные деятели, домохозяйки и курортницы. С хорошим материалом было неважно, но платили хорошо. Был и постоянный приработок от «левых» денежных клиентов.

Однажды Артур Арнольдович влюбился в одну свою клиентку и женился на ней. Но семейное счастье длилось недолго: виной стала эстетическая одержимость профессионала-фотографа. Однажды ночью он встал и принялся фотографировать безмятежно спавшую голую супругу. Та проснулась, дико возмутилась, надавала ему пощёчин и ушла от него в эту же ночь. Артур Арнольдович не смог ей объяснить, что в нём живёт эстет.

Через пару лет работы в санатории директор на ушко предложил ему высокий приработок в загородной базе отдыха. Клюковкин согласился. Оказалось, что это был подпольный бордель, вертеп с сауной и бассейном. Здесь тайно расслаблялись не бедные люди города, партийная элита, нужные гости из столицы. Здесь вершилась местная политика, решались глобальные экономические вопросы, совершались сделки.

В дни больших гулянок, после массажа и пропарки в сауне, гости пировали в холле. Кутили широко. Столы ломились от яств и напитков, дамы всех мастей и возрастов скрашивали мужские застолья, не брезговало отдыхом на базе и местное уголовное сообщество. Нимфы и мужчины напивались до поросячьего визга. После баньки часто ходили голышом, танцевали вакхические языческие танцы.

Однажды один самодур, из отцов города, кровно обидел его. Он, – «а подать сюда Тяпкина-Ляпкина», – приказал позвать его к столу патрициев и патрицианок, сидящих за столом в простынях, и предложил высокому обществу выпить за нашего мясника. Артур Арнольдович почти не пил, но партийный бонз заставил его выпить два стакана водки подряд, а когда тот отказался от третьего и взмолился, мол, у него язва, милостиво отпустил. Но один из гостей, сильно пьяный местный деляга Оковитый, вероломно подставил ему ногу, и он растянулся на полу под гомерический хохот и свист собравшихся.

Артур Арнольдович плакал и хотел уволиться, но понял, что ему отсюда так просто не уйти, никто ему этого не позволит, – все здесь были повязаны одной верёвкой, да и заработки намного превышали его бонусы на официальной работе, а в фотоделе могла случить стагнация, это останавливало. Позже Оковитый перед ним извинился. Артур Арнольдович пожал руку обидчика, но затаился в злобе.

У него была своя комната, где он отдыхал и готовил чай гостям. Она была смежной с большой комнатой, в которой стояла только трёхспальная кровать и две прикроватные тумбочки. Официально считалось, что это комната отдыха, на самом деле на этой кровати резвились отягощённые сексуально гости. Стена между кельей Клю́ковкина и бордельной залой, как её прозвал фотограф, была тонкостенной, деревянной, стоны из бордельной комнаты были слышны в его каморке. Однажды он отдыхал на своём топчане и на него со стены выпал большущий овальный сучок. Сучок вывалился из верхней части стены. Артур Арнольдович встал на стул, заглянул в отверстие, благо опыт у него в этом был: через отверстие чётко была видна, будто в специально наведённом фокусе трёхспальная кровать, над ней сияла пятирожковая люстра, а на кровати!..

Клюковкин задрожал: могут получиться уникальные мстительные снимки! Объектив свободно входил в отверстие, и он стал снимать ничего не подозревающие парочки, благоволило и освещение. Гости любили развлекаться при включённой люстре, или забывали её выключать, поскольку путь к кровати был для них тяжёл. Кто только не попадал в объектив его фотоаппарата! Фотографии не всегда получались удачными, но суть и люди были хорошо видны. В художественном смысле фотографии были низкого качества и вульгарны, но Клюковкин был мстителен: ту подножку пьяного Оковитого он не мог забыть и простить. Оковитый не раз попадал в объектив его камеры. Мстительный массажист припрятывал негативы: мало ли, как могла жизнь повернуться дальше, он много чего видел и знал, и подстраховаться совсем не мешало.

При Андропове свора развратников ненадолго поутихла и на время затаились. Артур Арнольдович остался без приработка и вновь серьёзно и с удовольствием занялся любимым делом. Совсем скоро дым слабеющего костра идеологических догм, стал выдуваться перестроечным ветром. Люди, занимающие посты в обкомах и горкомах перекрашивались, на экранах телевизоров каждые две минуты раздевались, в киосках появились пособия по ликвидации половой безграмотности. Артура Арнольдовича вновь призвали работать на базу отдыха. Но на то и щука в воде, чтобы карась не дремал. Кто-то стукнул куда нужно и в самый разгар шабаша в гнездо разврата ворвался ОМОН, следователи и общественниками. Скандал был грандиозный! Но до суда не дошло, как-то рассосалось. Клюковкин ходил на допросы, но ничего не говорил, сообразив, что откровенность выйдет ему боком.

На скопленный капиталец на массажной ниве он открыл фотоателье. Платил желающим позировать женщинам небольшие гонорары, начал выставлять свои работы на выставках, их печатали в некоторых журналах, но его грыз червь неудовлетворённости, напрасно прожитой в бесславье жизни, он считал себя достойным большего. Сейчас его откровенные фото были выставлены на очередной выставке, где он получал лестные отзывы.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.