Золотой тупик II – III

Игорь Бахтин

Золотой тупик II – III

Часть

II

Глава I. Утиные истории. Что в имени твоём? Полтергейст плохо берут

Довольно легко удалось купить билет на Бакинский поезд. Отходя от кассы, Эдди неожиданно остановился и придержал Виктора. В соседней кассе тёрся за спиной женщины с сумкой на плече тот самый «дылда».

– Ты что? – приостановился Виктор.

– Этого фрукта в очках случаем не знаешь? – показал он глазами на «дылду».

Виктор впился глазами в карманника.

– Морда знакомая, ярко выраженный «щипач». И, пожалуй, сумочка дамочки обязана вот-вот пострадать.

– Пошли, – бросил Эдди и Виктор пошёл за ним, с недоумением пожав плечами.

Эдди не шутейно ткнул дылду локтем в бок, когда его рука потянулась к сумке дамочки, которая убрала руку с неё, собираясь рассчитываться за купленный билет.

– Слышь, тварина чахоточная, ты чё мою очередь занял?

Дылда ойкнул, согнулся, выпустив из себя со свистом воздух, как проколотый воздушный шарик. Эдди наступил ногой на выпавшее из его руки лезвие.

У Виктора уже готово было слететь с губ: «Эд, не по понятиям это», но отменил это решение другой серьёзный постулат: «Своего не бросай, даже если он не прав», а Эдди был для него не просто свой – родной человек.

Дылда выпрямился. Пыхнули вспышкой страха тусклые обкуренные глаза, сфотографировав друзей. Не сказав ни слова, вор галопом рванул из зала ожидания.

Виктор повернулся к Эдди.

– Не понял? Что у тебя за тёрки с этим обкурком?

Эдди поднял лезвие.

– После расскажу. Давай выйдем, дичь где-то рядом. Возможно мы увидим один прекрасный дуэт. За мной, Баня!

Дылду нашли за киоском Союзпечати. Потирая бок, он что-то быстро и взволнованно говорил красномордому старшине. Виктор, кажется, что-то стал понимать, нахмурился, стал рядом с Эдди. Сержант растерянно вытирал лоб платком, усы обессиленно, по-рачьи, провисли. Дылда забегал глазами, засучил ногами, словно разминался перед бегом.

Эдди помахал перед лицами плутовской парочки лезвием, сломал его на две половинки и выбросил.

– Ничто на земле не проходит бесследно. Говорил я тебе, старшина, что мы ещё встретимся? Пока дыши, у меня сейчас нет времени. Но теперь жди обратку и пей валокордин.

Он тронул Виктора за плечи.

– Пошли, товарищ майор.

У вагона Виктор раздосадовано спросил:

– Что за дела, в самом деле, Эд?

– Всё расскажу, когда вернусь. Коротко, эта нечистая пара кинула меня здесь на пять штук баксов, – обнял его Эдди, – нужно ехать, после, после, когда вернусь.

Уже когда он стоял в тамбурном проёме, Виктор, почесав затылок, сказал:

– Я эту сладкую парочку как-то в кабаке нашем видел с шалавами. Они пятигорчане, мент в гражданском был, ещё официантке тыкал в лицо корочкой, мол, обсчитала.

– Это хорошая новость, брат. До встречи на щедрой Ставропольской земле.

В купе сидели трое: мрачный мужчина в пиджаке с орденской планкой, узбек в тюбетейке с тёмным лицом, испещрённым густой сетью мелких морщин, тоже в пиджаке, и седой сухенький старичок-боровичок с розовыми щёчками, опять же в пиджаке.

– Добрый день господа. Я попал на сессию Верховного Совета Пиджачной республики? – рассмеялся Эдди, присаживаясь рядом со старичком, который услужливо подвинулся, хотя места было достаточно. Узбек дружелюбно закивал головой, а мрачный пиджак, буравя глазами невозмутимо уставившегося на него Эдди, процедил:

– Здесь господ нет, здесь люди собрались трудовые, понимаш, заслуженные, господин хороший!

– А вас, надо понимать, избрали в этой сессии спикером? – обвёл Эдди глазами попутчиков.

Угрюмый холодно отрезал:

– Не нравится наше обчество? Вагон почти пустой, можешь устраиваться, как тебе нравиться. А нас, понимаш, не тронь, видно сразу, что ты за гусь.

Узбек закивал головой ещё дружелюбней, морщинки сбежались к глазам, они лучились добротой:

– Вазми, дарагой, кароший ябулук, – протянул он Эдди яблоко.

Эдди учтиво поклонился ему и взял яблоко.

– Рахмат, дорогой аксакал. По всему, плюрализм мнений ещё существует, не все желают мне остракизма. Вот товарищ с Востока не против моего присутствия и даже оказывает мне знаки внимания. Надеюсь и вы не возражаете против моего присутствия? – повернулся он к старичку.

– Да Господь с тобой! – старик с опаской глянул на пыхтящего орденоносца, тронул Эдди рукой, на которой не хватало двух пальцев. – Все едем согласно купленным билетам.

– Вот видите, – повернулся Эдди к мрачному орденоносцу, – Коллектив не возражает. Люди усвоили принципы плюрализма мнений и в этом несомненные плюсы демократии.

– Да чхать я хотел на вашу дермократию! Мы эту дермократию в гробу видели, понимаш! Сюда Сталина на пару недель, он бы быстро всё на свои места поставил! Вы у народа спросите, нравиться ему такая жизнь? В гробу мы её видели, дермократию вашу! – повторил орденоносец, кивая в сторону узбека и старика.

– Я, честно говоря, не понял, как вы лёжа в гробу, могли видеть демократию. Хотя, рассуждая философски надо признать, что смерть всё же самое демократическое явление – перед ней все равны. Нет, конечно же, в истории были случаи, когда летаргический сон инициировал поспешные похороны, – бросил Эдди с невинным видом.

– Ты чё лепишь? – стал приподниматься пламенный трибун.

– Мы на «ты» перешли? Спокойнее, спокойнее, давайте проведём конструктивные прения, – улыбаясь, проговорил Эдди и обратился к старику без пальцев, – вот вам, как живётся сейчас, дедушка? Совсем прижало?

– Не скажу, что плохо, – рассудительно заговорил старик, – И потяжельче были времена. Я ить на чужого дядю пропахал всю свою жизнь, а ихнего светлого будущего так и не увидел. Сейчас кой-какой просвет жизни образовался, а главное страху нынче у людей нету. Страх он разный бывает. Один, значится, когда, положим, пуля у виска просвистит, аль лошадь понесла, дом загорелся, а ты в ём. Пуля пролетела – лошадь остановилась – пожар погасили – нету страха. А другой страх, когда живёшь и всего боишься. Собрал, стал быть, ты свою пашеничку и дрожишь: ждёшь, когда в дверь прикладом стукнут и заберут зерно. И забирали, кому и куда не говорили, а уж, чтоб заплатить за дармовщинку и речи не было. Это ж грабёж, да ещё, ядрёна вошь, именем народа. И рыло татю такому не начистишь, уведут под белы ручки. Так и жили, язык за зубами держали, кабы чего не вышло. Дети и внуки сейчас хоть спокойно спят. Дома и телевизир есть и машины, Федор мой самосвал себе купил, не новый, но на ходу. Дороговизна? Ну, так каждый труд оплачиваться должон, глядишь, заработал деньжат и дорого не покажутся товары. Главное, чтобы человеком ни помыкал никто, тогда и работать можно. И не дай Бог, мил человек, моим внукам и детям, чтобы времена старые вернулись, Новое – оно всегда молодое, бродящее, перебродит и всё наладится. Только б революций не было и войны…

– Оно, конечно так, но ежели, как что, то отнюдь, дедушка, – усмехнулся Эдди, – но с центральной вашей мыслью я согласен. Однако сомнения имеются. Первое: строим капитализм, а он, как учил Карла Маркс, кризисами славен. С этим явлением мы не очень знакомы, а последние годы застоя жили так, как им, там на Западе, и не снилось. Второе: по поводу ваших слов, «не помыкал бы никто». Помыкать, дедушка, непременно станут. Сейчас соломку подстилают, после обложат налогами и законами людоедскими. Третье, насчёт оплаты труда: заплатят столько, сколько посчитают нужным, а взбрыкнёшься – выгонят в три шеи. По поводу революций. Французский народ тюрьму штурмовал, победил и танцевал на её развалинах. Танцевали, танцевали, а после подвинули народ ростовщики, лавочники, олигархи и аристократы. И, наконец, последнее. Россия, дедушка, страна берёзовая, домотканая, лапотная, сдобренная советским строем, нам к капитализму трудно будет привыкать. Там на Западе тыщу лет уже при нём живут, зубами поскрипывая, приспособились. Но, в принципе, настрой ваш мне нравиться, он положительный и оптимистичный. Но не обольщайтесь, дедуля, это всего лишь передышка. Пояса придётся затягивать всем. Один поэт замечательно сказал: «Уважаемые потомки! Не спешите выбрасывать котомки».

Старик крякнул и задумчиво почесал затылок.

– Ну, а вы, дорогой аксакал, вам как живётся? – обратился Эдди к узбеку.

Узбек улыбнулся частоколом прореженных золотыми вставками ртом

– Хлопка – карашо, верблюд – карашо, чай – карашо, сахар – плоха.

Эдди перевёл попутчикам:

– Перевожу на общедоступный русский. Уважаемый старец доволен жизнью, только не радуют его перебои с поставками сахара, но с сахаром не очень сейчас во всей стране. Так что, господин спикер, прошу прощения, товарищ спикер, налицо, как видим, оптимизм народа в пику вашему нигилизму и озлоблению.

Мрачный закричал, обращаясь к старику и испугавшемуся узбеку:

– Товарищи! Вы понимаете, что вы тут наговорили? Вы жили, как у Христа за пазухой! Нас хотят сделать рабами. За что боролись? Весь мир смеётся над нами, порядка нет. Придёт время всем воздастся за такие вот разговорчики. Это я вам говорю, майор запаса Уткин, тёртый калач.

– Об меня зубы сломаешь, говорил тёртый калач, когда прошёл год с того дня, как его испекли, – буднично произнёс Эдди, заставив беспалого старика откровенно рассмеяться.

Майор смотрел на него, усиленно моргая глазами, а Эдди, как ни в чём ни бывало, продолжил, не дав ему опомниться:

– У Христа за пазухой тепло зимой, но жарко летом. Скажите, товарищ Уткин, вам не хотелось бы пожить ещё лет двадцать-тридцать, посмотреть, как там дальше жизнь сложится? Я знаю, хотели бы! И мы все хотим. Вы проиграли, но жизнь от этого не остановилась ни для вас, ни для других людей, а все эти ваши, так сказать, утиные истории о старых добрых временах яйца не стоят выеденного… утиного. Живите, товарищ Уткин, сейчас, завтра может не наступить, жизнь такая штука коварная! Крякал, крякал и вдруг – бемс! И «крякнул».

Так и найдя ответа на колкость Эдди, Уткин угрюмо ответил:

– Наступит, наступит светлое завтра. Мне такая жизнь, не подходит, всё не по-людски. Взять хотя бы газеты. Противно читать, понимаш, учат разврату, насилию и спекуляции. Оно понятно за такие статейки писаки деньгу лопатой гребут, продались, понимаш ли, лапшу на уши народу мечут.

Уткин сделал паузу, и не расшифровав, кому продались продажные писаки, распаляясь, продолжил:

– Раньше газета клеймила всю эту мразь – тунеядцев, спекулянтов, проституток и нарко́манов, мы всем миром с гадостью этой боролись. А сейчас вся эта гадость писакам платит, чтобы они их рекламировали. Развалиться, понимаш, какая-нибудь, этакая, тьфу, профура в кресле, титьки вывалит перед газетчиком, кофейку с коньячком глотнёт, и давай ему про свою сладкую жизнь лепить. Газетчик слюни глотает и строчит в блокнот. Потом в газету, а как статейку эту девчонка безмозглая и сопливая ненароком прочтёт? Прочтёт и подумает: «А я чем хуже этой профуры, я тоже сладко пожить хочу?» Я бы всю эту банду писак на Север, к ногайцам, отправил оленей пасти, кабы власть моя была. Сталина! Сталина на них всех нет! Нужно повсеместно применять расстрелы.

Эдди завёлся. Начал он издалека:

– Это вы правильно сказали насчёт ногайцев. Многим нашим журналистам не повредило бы съездить за счёт государства в жаркие степные районы страны подлечить расстроенное пляской цен здоровье, кумыса попить. Журналистов у нас много, а денег мало, а перепадает только самым ушлым. Большинству того, что они зарабатывают, хватает сейчас лишь на экскурсию в ближайший магазин. Вот у них там…

Он эффектным жестом вытянул руку к окну и сделал эффектную паузу. Все повернулись к окну, за ним мелькали опоры высоковольтных передач и редкие тополя. Несколько мгновений, молча и пристально, все смотрели в окно, пытаясь увидеть на горизонте далёкие благополучные страны, вздохнув, повернулись к Эдди.

…вот у них там, —продолжил Эдди, опуская руку, – можно всего лишь один стоящий репортаж написать и жить на гонорар всю оставшуюся жизнь.

Угрюмый ухмыльнулся.

– Небось сам с этого корыта кормишься, то-то защищаешь паразитов, помелом метёшь.

Эдди терпеливо его выслушал и сказал с лёгким укором:

– Вы, товарищ Уткин, несправедливо на прессу обижаетесь. Во всём нужно искать плюсы. Пресса, кроме информационного, имеет множество жизненно полезных значений. Я так понимаю, что именно информационная составляющая портит вам кровь? Так не тратьте на это ваши уставшие в походах мозги. Просто используйте газеты с пользой в хозяйстве тогда ваше озлобление непременно пройдёт.

– Это как же, заместо туалетной бумаги использовать? Это я завсегда, с удовольствием, – хмыкнул Уткин, – особливо со статейками, к-хе-к-хе, писарей дерьмовых.

– Ну, при современной нехватке туалетной бумаги – это тоже выход. Вы, так сказать, входите в прямой физиологический контакт с текстом этих мерзких писак и получаете некий род сатисфакции. Про вредность свинца писали долго, но страна семьдесят лет отважно использовала газеты, как безальтернативный в гигиенических целях. Был, правда, период времени, который вам так мил, когда желательно было, чтобы сосед-стукач не видел, как вы гнусно с фотографиями вождей в сортире обращаетесь. Это – да, пахло тайгой. Но ненужно принижать и полезные достоинства газет. В конце-концов из газеты всегда можно свернуть себе самокрутку самосада или махры, сделать шапочку, чтобы не покупать на лето панаму, кораблики внуку, самолётики. Наконец, идя в пивную, воблу завернуть в неё, мочалку, в баню отправляясь. Стены оклеить под обои, костёрок помогут разжечь газеты, вместо портянок прекрасно можно использовать, Я знаю около ста способов полезного употребления газет. Могу половину этих советов дать вам бесплатно, но вторая половина советов, простите, будет платной. Между прочим, один мой знакомый с хорошим чувством юмора, благодаря именно газете, стал миллионером. А дело было так. Одна американская газета объявила конкурс. Она опубликовала фотографию мужчины и женщины в постели занимающихся, прошу прощения за новомодное слово, сексом, ну, вы понимаете. За лучший заголовок к фотографии была объявлена премия в миллион долларов. Мой знакомый прочитал об этом и отослал в редакцию американской газеты нашу советскую газету, подчеркнув заголовки газетных статей. Все эти газетные шапки он предложил использовать в качестве заголовка к той самой нехорошей фотографии. И представьте, он победил! Ни один, все заголовки из советской газеты стали по мнению жюри лучшими. В американском посольстве в Москве в торжественной обстановке острослову вручили миллион долларов. Он немного потерял, некоторую часть миллиона его обязали внести в Фонд Мира и голодающим Эфиопии, но не обеднел. Открыл шикарную прачечную в столице, прикупил усадьбу в Подмосковье с землёй и живёт как белый человек.

– Как это? – вытаращил глаза майор запаса.

– Так это, так это, так это, – улыбнулся Эдди и взял со стола «Комсомольскую Правду». – Любой из нас мог бы выиграть этот миллион, если бы обладал чувством юмора. Занятно, что любая наша газета подошла бы для победы в этом конкурсе. Просмотрим хотя бы эту. Вот, пожалуйста, гениальный заголовок к той самой нехорошей фотографии: «Быки развратничали. Арендатора под суд». Как вам? По мне, совсем неплохо.

Попутчики смотрели на Эдди, раскрыв рты. Поискав глазами очередной заголовок, он продолжил:

«Медовый месяц полковника Исаева», неплохо, неплохо. В конце-концов, это правда. Медовые месяцы не только полковника Исаева, но и всех молодожёнов именно с определённых действий в спальне начинаются, а полковники снимают китель и сапоги. Дальше… это конгениально! «Делегации встретились, уже хорошо». Представляете, они только встретились, а им уже хорошо! А что будет дальше! Но вот, по мне, отличнейший заголовок: «Не надо трогать зад тигра!»

Узбек рассмеялся вместе с Эдди:

– Тигра нельзя… это…нельзя…

Эдди согласно кивнул.

– Абсолютно с вами согласен, уважаемый аксакал, это очень опасно, ему такие ласки могу не понравиться. Смотрим дальше. «Как «прокатили» фрау Шветцер». Или вот ещё суперзаголовок: «Что может помешать плохому танцору?»

Беспалый старик прыснул в ладошку:

–Знамо дело, что!

Эдди, смеясь, читал: «Пока только семечки», – вы только вдумайтесь, товарищи, если это пока только семечки, что будет дальше, трудно себе представить. Будет много пара и воды. И вот убийственный заголовок! Это тянет на полтора миллиона. Внимание! «После двадцати лет советские микробы заговорили».

Узбек хихикал, старик уже хохотал, угрюмый майор сидел набычившись.

Эдди поднял руку:

– Тихо! Последний заголовок! «А на горячее…

Он встал и с лукавой усмешкой сделал танцевальное па ламбады, закончив голосом пафосного конферансье: «Ламбада!»

У узбека текли слёзы, старик, всхлипывая, повторял: «Про танцора хорошо сказано». Майор запаса Уткин долго глядел на попутчиков, потом обратил горящий злобой взгляд на Эдди, вскочил и прошипел:

– Издеваться вздумали? Ну, понимаете, я с вами в одном купе…дермократы…

Он выскочил в проход. Дверь оставалась открытой и все слышали, как угрюмый громко спрашивал: «Где начальник поезда? К кому мне обращаться с жалобой? Эдди высунулся в дверной проём купе.

– Обращайтесь на Московский Вентиляторный Завод.

Старик выкладывал на стол сало, варёную картошку, яйца, узбек достал дыню. Эдди скрасил стол бутылкой вина и коробкой конфет. Старик ехал до станции Прохладная, узбек до Баку, откуда собирался добраться до Самарканда, он подарил Эдди дыню.

Майор выходил в Махачкале. Он заглянул в купе и погрозил кулаком:

– Ужо наподтираетесь газетами. Свинцовыми.

– Наше оружие – слово, герр майор, – бросил, ухмыльнувшись, Эдди.

В Баку всё сладилось лучшим образом. Вторую половину денег за квартиру он получил без проблем. Поведав о своих курортных злоключениях Изе, он обсудил с ним идею интеллигентной экспроприации богатств Оковитого, нажитых неправедным путём. Изя расстроился из-за срыва московской афёры, в которой он собирался принять деятельное участие в тандеме с Эдди. Почесав затылок, потерявший былую кучерявость на чужих подушках, он засомневался в успехе мероприятия. Хорошо зная упёртый характер друга в достижении поставленных целей, спорить не стал, но посоветовал всё взвесить. Аналитический и изворотливый ум сына древнейшего библейского народа напрягали и смущали мизерные географические размеры места действия, замкнутость, сплочённость и мстительность делового мафиозного кавказского круга. Изя любил «работать» в российских городах-миллионниках, где можно было легко раствориться, спрятаться, где соседи бегают, глядя в пол, не здороваясь друг с другом.

Эдди отмолчался на эти доводы друга. Изя же с воодушевлением рассказывал, что поучаствовал в интересном деле, которое приносит крутые барыши и набирает обороты. Товар для продвинутых людей с деньгами: компьютеры, оргтехника, фотоаппараты, игры, телефоны, разлетаются влёт; он знает надёжный канал в Москве, где можно всю эту современную технику приобрести. Он горячо убеждал друга в том, что хотя техника и стоит дорого, но ажиотажный спрос на неё растёт и есть смысл заняться этим делом.

Эдди предложение заинтересовало, но он уклончиво сказал, что подумает и поинтересовался о людях в Москве, через которых можно купить такую продукцию. Изик расхохотался: «Ещё какие! Наш незабвенный Ильюша Гринпис давно в столице живёт, крутит делами и «зелёными» промышляет». – «Жлобяра Ильюша?! У меня с ним давно конфликт произошёл, но надеюсь, что земляк простил меня, как говорится, за давностью событий. Изя сообщил, что у него есть рабочий телефон Ильи, а работает он в каком-то НИИ физруком.

Обратно Эдди пришлось ехать в поезде Баку – Махачкала, что предполагало пересадку в Махачкале. В пустом купе старого поезда он сразу завалился на полку и углубился в книгу «Что в имени твоём», изъятую из Изиного книжного шкафа.

Обзор фамилии Оковитый его восхитил. Оказалось, фамилия эта громкая. В Малороссии она была известна ещё с 15-го века. Её носители – круг людей обеспеченных, замкнуто живущих сословий, тщательно охранявших ноу-хау своей деятельности, которое сейчас знают все: Оковитые были самогонщиками, а по-тогдашнему – винокурами. Фамилия Оковитый возникла от аналогичного прозвища, восходящего к украинскому нарицательному «оковита», что означает «крепкая водка высокого качества», то же самое, что горилка. Была и вторая расшифровка фамилии: человек с выразительными глазами и острым зрением.

– Олигархи своего времени, кабатчики с выразительными острыми глазами, – восторженно воскликнул Эдди, щёлкнув пальцами в воздухе. – Прощелыги! Господа Оковитые умудрились даже в тёмные века найти себе тёплое доходное местечко, впрочем, в тёмных-то временах-то и куются состояния. Лукич, по всему, не знаком с историей рода. Знай он её, обязан был возродить семейную традицию в наши быстро темнеющие времена. Скажем, производить классную горилку «Оковитовка» со своей голографической физиономией подмигивающего сатира с рожками, его деньги позволяют это сделать. Тут бы и подошли его выразительные глазки. Чёрт, как же мне хочется, заглянуть в эти выразительные очи в их гибельный час расставания с несметными богатствами, увидеть, как они превращаются в концентрические вращающиеся круги, в центре которых стоит животный ужас!

В купе заглянул скорбный усатый проводник с вселенской скукой на небритом лице. Постоял задумчиво, почесал грудь и раздражённо махнул рукой:

– Ала, я не понял, да? У нас сегодня вагон-пиплиотек, да? Этот тоже умный, книги читает!

Он ушёл что-то возмущённо бормоча, а Эдди дочитал книгу, закинул руки за голову и закрыл глаза. Старый поезд мерно и монотонно отстукивал на стыках рельсов размеренную чечётку, поскрипывал суставами. Вагоны убаюкивающе покачивались. Ночь за окном иногда взрывалась приветственным гудком и всполохом огней встречного поезда, сбивая с ритма железного собрата. Бешеный стэп-дуэт составов через минуту, другую, сменялся мерным покачиванием вагонов, а за окном чёрной лентой вновь растягивалась ночь с редкими переездами и мирно помигивающими огоньками дальних поселений.

Эдди открыл глаза от тяжкого вздоха локомотива. Чечётка стихала, замедлилась, словно в партитуре железо-шпального танца было написано poco a poco ritenuto. Артрозные суставы поезда заскрипели так, словно он сейчас развалится. Фыркнув, он стал.

Эдди глянул на полупустой перрон станции Хачмас и затосковал. Ему было скучно. Требовалось выплеснуть накопившуюся скуку, хотелось общения и действия. Долго он молчать не мог. Такого скучного переезда без попутчиков и вагона-ресторана в полупустом вагоне, где все читают и скучает и ругается даже проводник, ещё не случалось в его жизни.

И его внутренний призыв был услышан. В купе вошёл худой человек в очках, большеватый пиджак висел на нём, как на вешалке. Он поздоровался, достал из портфеля кипу толстых разноцветных газет и погрузился в чтение. Иногда он отрывался от чтения, бросал удивлённый вопросительный взгляд на Эдди и вопрошал: «Чушь собачья?», словно он читал вслух, а попутчик был его слушателем. Эдди оставалось только деликатно улыбаться и изучать подвижное лицо соседа. Не дождавшись ответа, попутчик скорбно вздыхал: «Что за идиот-эрудит пишет эту чушь и зачем?», и вновь погружался в чтение.

В проёме опять показалась голова проводника, озадачено крякнувшего:

– Пиплиотек, да? Ала, я с ума сойду сегодня! Этот тоже умный, газет читает!

Читал сосед недолго. Швырнул очередную газету на столик и возмущённо проговорил:

– Полтергейст, чёрт побери, призраки, телепортации, НЛО, колдуны, вуду, прорицатели, маги в коктейле с наглой рекламой. Чёрт знает что! А это вообще запредельно, – ткнул он пальцем в газету: «Забеременела от поцелуя», «Брат брату подарил яичко», пасхальное, надеюсь, «Шварценеггер сам себе делает клизму», «Сухие сперматозоиды – просто добавь воды». А вот этот шедевр: «Русалка забеременела от водолаза». Ужас! Не заснёшь теперь! Призраки будут сниться, бешеные сухие сперматозоиды в очереди у автомата с газировкой, русалка в страстных резиновых объятиях водолаза…

– И кто же пишет эту чушь? – стукнул он возмущённо ладонью по пачке газет. – Бесфамильные авторы, не на кого в суд подать за это издевательство над людьми.

– Цепные газетные псы, – улыбнулся Эдди, – стерегут карман издателя и свой разумеется. Даже если и есть фамилия автора, она будет вымышленной. Газетная утка – существо хищное и жадное. На заре газетного бума в Германии под такого рода публикациями ставили буквы N.T. По-немецки энтэ – утка.

– Да, да, да, полетит такая утка на Кавказ, а там введут чрезвычайное положение. Мигрируют «уточки» по свету и народы сорят.

– В паранормальные времена паранормальные явления естественны. В сдвинутых мозгах встревоженного населения неожиданно проявляются исключительные умственные способности, случаются всякие невероятные явления, – заводился Эдди. – Недавно я читал про то, как одному рабочему на голову упал сварочный аппарат. Сразу после происшествия этот бедолага, глухой на одно ухо, запел великолепным тенором на итальянском языке. Автор заметки предполагал, что в далёком прошлом, предки сварщика проживали в Венеции, пели в хоре, были гондольерами, а падение на голову сварочного аппарата, включило родовую память несчастного сварщика.