Конспекты на дорогах к пьедесталу

«Скорее бы закончился этот день», − в который уже раз подумал Тофик Мамедович, глядя в спину коллеге, старше себя всего-то на два года, но такого уверенного в себе.

Глава 8

В холле общежития Шумкин встал перед стойкой дежурной вахтёрши и уставился на лестницу, ведущую наверх. Часы на стене показывали девять тридцать утра. Экзамен по специализации уже начался, но Миша знал, что его забег будет не раньше десяти – сначала пропустят гладкие бега, и только потом начнутся дистанции с барьерами. Значит, можно подняться в комнату и минут пятнадцать полежать с задранными ногами. Десятиборец шагнул в сторону лестницы.

«Не ходи! – остановил его внутренний голос. – Ляжешь, разморит. Вообще бежать не захочешь. Или, чего доброго, заснёшь и опоздаешь!». Он хорошо знал, что умудрялся храпеть даже во время сеансов аутотренинга. Пытаясь оценить, насколько он сейчас нервничает и стоит ли воспользоваться советами психиатра Иоганна Шульца, Миша задержал ногу в полушаге, как в стоп-кадре. Проспать вступительный экзамен по специализации грозило досрочным отчислением. «Это как «Отче наш», – подумал Шумкин, развернулся и пошёл к выходу, но, увидев яркое солнце, остановился опять. – А может, всё же полежать пять минут?» – рука его потянулась к макушке, туловище развернулось, ноги понесли к лестнице.

Дежурная, пристально наблюдавшая за юношей, насупила брови.

– Ты чё тут мечешься, как шальной? А ну, пропуск покажи! – Пожилая женщина, несмотря на жару, была одета в шерстяную юбку, чулки, кофту с закатанными рукавами и платок, накинутый на плечи.

Прерванные «глубокие» мысли сменились на лице абитуриента удивлением, и Миша отпрянул:

– Чего?

– Чего, чего…Того! Пропуск давай! – вахтёрша стояла на посту не для фикции. Работу свою она любила и знала. Сохраняя безжалостное выражение лица, она упёрла руки в бока. В это время на лестничном проёме между первым и вторым этажами показались голые девичьи ноги и послышались голоса.

– Какой пропуск? – Голые ноги стали спускаться по ступенькам. Шумкин жадно предвосхищал появление всего остального. Требования дежурной показались ему незаслуженно агрессивными.

– Не придуривайся! Или ты не из нашенских? Тада так и скажи. Прошмугнуть хочешь? Не выйдет. Я вас, ненашенских, за версту чую! – старуха черканула себе по кончику носа указательным пальцем. – Вы у меня сотнями за день проходите, а я всё одно знаю: кто свой, кто так, к девчатам пришёл.

Растерявшись, Миша оторвал взгляд от студентки.

– Чего-о-о? Нужны мне ваши девчата, – взмах руки в сторону девушки вышел автоматическим. Она, премиленькая от лица до этих самых голых ножек, замерла на лестнице, глядя с удивлением. Это раззадорило парня ещё больше. Значительно повысив голос, он нахмурился: – Я сюда поступать приехал, а не… Я пять минут назад оттуда спустился, – он снова показал на лестницу, и его тело, сработав на опережение, пересекло линию «доступа». – Вы что, меня не помните?

Старушка, добрая и многих понимающая, будь собеседник поспокойнее, возможно, и отступила бы, но теперь еще сильнее сжала губы и угрожающе покачала головой. Растерянный Шумкин бросил взгляд на девушку, ища поддержки.

– Не помните?

Миниатюрная красавица кивнула:

– Почему не помню? Помню. Вы тоже поступаете. Мы же неделю назад вместе записывались в приёмной комиссии. Мы оба в группе один-один.

Миша удивился, как он мог не запомнить такую девушку. Впрочем, время подстёгивало. Подыгрывая, он кивнул:

– Да-да. Точно! Вы…?

Востроносая девушка широко улыбнулась, вызывая у Шумкина мгновенную симпатию:

– Я – Лиза Воробьёва, бегунья. Из Брянска.

– А, ну да, Брянск, конечно, помню, – юноша продолжал роль если не царя, то рыцаря – словно не ему оказывали милость, а он сам. – А я – Миша Шумкин. Десятиборец, – информация из первой фразы была предназначена для девушки, из второй – для дежурной. Женщина на посту, воспользовавшись новым замешательством, торопливо выскочила из-за стойки и грудью перекрыла проход, а с ним и доступ к незнакомке.

– Ничё не знаю. Пропуск давай! А то «пять минут, пять минут». Здесь тебе не кино, а я тебе не Гурченко! Откуда мне знать, ты это был или не ты? У меня вас за день по сто человек перед глазами мелькает. Всех не упомнишь, – помахав руками перед глазами, старуха раздраженно засунула их в карманы кофты. Раздвинутые локти, втянутая шея и толстенные линзы очков придавали женщине сходство с Совой из мультика про Вини-Пуха. Миша вздохнул, почувствуя себя бессильным перед логикой вахтёрши, которая то утверждала, что помнит всех, то отказывала признать того, кого видела несколько минут назад. Но в присутствии девушки хотелось выглядеть спокойным и умным, поэтому, чеканя слова, Шумкин проговорил:

– Да какой пропуск, мадам?

Бабка язвительно отреагировала:

– Обныкновенный! Красненький! Квандрантненький!

Шумкин даже улыбнулся: бабка напомнила ему родных стариков.

– Тётя Аня, да ведь это абитуриент с кафедры лёгкой атлетики; он со мной поступает, – вторая часть фразы вышла у девушки в полувопросительной интонации, что насторожило дежурную ещё больше.

– Ничё не знаю! – тряхнула она головой. – Он тебе щас тут чё хошь подтвердит. Лёгкой атлетики! Такой амбал? Ему в пору штангу таскать! И вообще, я вам не тётя Аня! Я вам Анна Леонидовна! Как моя тёзка Хорошкевич. Знаете такую?

Девушка подняла вверх обе ладони, признавая и претензию, и свою неосведомлённость относительно знаменитого доктора исторических наук.

– Простите, Анна Леонидовна. Извините. Я слышала, как вас все зовут «тётя Аня», поэтому…

Дежурная пригрозила пальцем:

– Не надо! Тётя Аня я для своих. А вы – пропуск давайте!

Вахтёрша снова требовательно сдвинула брови.

Шумкин слегка повысил голос:

– Я что вам его из трусов вытащу? – возмущение его росло – ноздри раздулись, ещё больше расширяя и без того крупный нос юноши. За этой сценой наблюдало несколько человек, а быть в роли подозреваемого Миша не любил.

– А чё ты тут в трусах шмыгаешь, а? – в голосе бабки были и насмешка, и возмущение. Шумкин оглянулся: вокруг все были в летней форме.

– Да тут все в трусах шмыгают! – заметил он дежурной. Она поёжилась:

– Ну и чё за мода? И позор, и зябко небось.

– Мамаша, у нас институт физкультуры, а не оперный театр! Вы перепутали: галстуков и бабочек тут нет! – Миша сделал реверанс и развёл руками. Девушка мило улыбнулась, но, как только дежурная снова повернула к ней голову, мгновенно посерьёзнела и даже вытянулась.

– Всё одно: неприлично в трусах! – заладила бабка.

– Тьфу ты, заело! Что, им можно, а мне нельзя? – Миша указал на двух ребят, спустившихся с этажей.

Дежурная осмотрела их и не сдалась:

– Им можно. Они – свои. А ты, в трусах, – иди на стадион.

Шумкин выпучил глаза. Изо рта у него вместо слов вырвалось маловнятное пыхтенье:

– Ну, блин, совсем уже! Даже в войну такого не было! Они, в трусах, – свои, а я, в таких же трусах, – не свой.

– Ты ещё и с номером, – бабка ткнула парню в грудь.

– Руки! – повысив голос, произнес Шумкин. Дежурная противоречила самой себе. Могла бы догадаться, что просто так, кому попало, стартовый номер не выдадут. Но бабке было не до размышлений, она начала этот спор и, видимо, решила закончить его только победительницей.

– Не надо, Миша. Пошли на стадион, – Лиза взяла бунтаря под руку так мягко, что он мгновенно повиновался.

– Изергиль! – успел бросить Шумкин обидчице.

– Чё? – бабка, явно с ранней пролетарской классикой не знакомая, пошла на Шумкина в лобовую атаку. Девушка потянула спутника к двери уже более настойчиво, но он упёрся:

– Ну ты! Ну ты! Не наваливай!

– Иди на стадион, говорю! – дежурная не отступала.

– Без тебя знаю, куда мне идти. Сама бы ты не пошла… – Миша выдернул руку, освобождаясь. Как он ненавидел ссориться с кем бы то ни было! А вот надо же: не сдержался. Да ещё перед кем? Перед такой милой красоткой.

Шагнув в его сторону, вахтёрша взвизгнула:

– Ах, ты так! Ну, смотри у меня, – дежурная быстро шмыгнула за стойку, откуда появилась с веником. Увидав её в полном вооружении, Лиза с силой потащила Мишу за дверь. Ретируясь, он успел всё же крикнуть, что будет жаловаться.

– Иди-иди! – не обратила старуха внимания на угрозу и, как только дверь закрылась, стала размашисто мести пол у выхода. – Небось, двоечник заядлый, а туда же: «в войну такого не было!» … Чё он знает о войне, что там было или не было? Вот я всю войну на плечах вынесла, могу сказать. И голод, и холод. А он… – дежурная поправила платок и выглянула в окно. На улице перед общежитием никого уже не было. – Ишь, легкоатлет мне нашёлся! Смотри у меня! – женщина погрозила в окно веником. Завелась она теперь надолго.

Глава 9

В секторе для прыжков в высоту, на стороне, противоположной от старта шестидесяти метров, студенты готовились к экзамену. Через поле тащили стол, стулья, лавочку. Когда-то, когда высотники прыгали способами «ножницы», «перекат» «волна» и в начале освоения «перекидного» ямы для прыжков были из песка. С появлением «фосбери-флопа» песочные ямы заменили натяжными брезентовыми, в которые укладывали матрасы. Появившиеся им на смену толстые маты значительно преобразили прыжковые сектора. В МОГИФКе, построенном в двадцатых годах этого века, песочную яму для прыжков в высоту выгребли и залили цементом, на который сейчас и складывали поролон.

Среди абитуриентов в секторе резко выделялись Андрей Попинко − брюнет с аккуратной причёской гимназиста и русый красавец Виктор Малыгин. Трикотажная майка авоськой висела на первом и плотно обтягивала грудные мышцы второго. Первый знал о втором практически всё и заранее преклонялся перед его талантом и мастерством. Второй увидел первого только что, но вёл себя с ним, как с равным. За спиной Малыгина была служба в армии, пусть формальная, в рядах армейского спортклуба, но всё же официальная. Два года разницы между вчерашним школьником и сегодняшним мобилизованным ощущались не только внешними данными. В стране, где даже хороший шерстяной спортивный костюм был огромным дефицитом, а трусики для выступлений девушки шили сами и из чего придётся, и сами вязали наколенники, напульсники, налокотники и всё остальное с приставкой «на-», фирменная спортивная экипировка и инвентарь, такие как фирменные стрелы для лука, ракетки для настольного тенниса, воланы для бадминтона и далее по бесконечному списку, выдавались только членам сборной страны. Единственная в СССР экипировочная база, местонахождение которой было определено как «где-то в Подмосковье», получала всю эту иностранную «прелесть» под расписку и вела её строгий учёт. Ещё бы! За контракты по поставкам платили иностранцам валютой и из фондов Госкомспорта. Выдача одежды и инвентаря производилась в единственном на всю страну экипировочном центре, расположенном в «Лужниках», под пятиэтажными трибунами стадиона и обязательно в преддверие какого-нибудь важного международного спортивного события. Перед Олимпиадой экипировали всех. Перед чемпионатами мира, Европы, Кубками федераций, универсиадами и тому подобными соревнованиями одевали только конкретные команды или сборные по видам спорта. Мерки на одежду (размах рук, ширину плеч, шага, длину ноги, стопы, объём груди, талии, рост, вес и даже силу кисти для выписки канатов яхтсменам и парусникам) заносили в учётную ведомость, хранили в несгораемых сейфах, подписывали у самого высокого начальства – председателя Госкомспорта. После чего индивидуально подбирали ракетки для тенниса в соответствии с длиной предплечья, а жёсткость шестов – исходя из силы прыгуна. В конкретный день и час спортсменов вызывали в «Лужники», и не дай бог было опоздать на это мероприятие! Доступ в экипировочный центр происходил по заранее утверждённым спискам, составленным начальниками команд или клубов. Ошибки с выданным размером бывали, недостачи – тоже. Зато договориться с начальниками центра о покупке чего-то «леваком» не приходило в голову никому. Чёрную икру можно было красть банками и вывозить за пределы торговых баз. Могли воровать драгоценные металлы и другие полезные ископаемые. Но только не спортивную форму! Потому что каждый спортсмен, доживший до счастливого дня экипировки, уже был героем. Уважение в этом случае останавливало больше, чем страх перед статьёй о расхищении социалистической собственности, что сулила срок по полной – на двадцать пять лет.

Красивая форма Малыгина вызывала здоровую зависть, а вот форма Кашиной, явно купленная у спекулянтов, смотрелась фальшиво. Надеть фирму, да ещё – упаси господи! – с заветными буквами СССР на спине, без заслуженного права носить её считалось чуть ли не святотатством. Хотя каждый, прогрессируя в результатах, рано или поздно покупал себе что-то из импортной формы. Если не маечку или купальник, приятные в носке и скроенные так, что ничего из них не вываливалось, а резинки после десяти стирок не растягивались, если не шиповки, удобные и эстетичные, а не с шипами, торчащими, как клыки саблезубых тигров, если не кепки с козырьками, скрывающими лицо от солнца и не сползающими на протяжении всей марафонской дистанции или долгого матча по теннису, а не с козырьком-импотентом, падающим на лоб блином после первого километра пути, – то хотя бы клюшку, коньки, мяч, весло, лук, колесо для велосипеда, сани для спуска, шину для мотоцикла и прочее, прочее, без чего ни сделать точную передачу, ни рулить, ни грести, ни стрелять, ни скользить нормально не получалось. Оценив это, фирму на «чайниках» осуждали, но желания иметь её не стыдились.

Попинко, радуясь, что Малыгин, наряду со всеми таскает маты, старался во всём подстроиться под его команды – словно и в этих хозяйственных советах могла быть подсказка. В какой-то момент, оставшись в секторе вдвоём, они услышали короткие, призывающие к порядку свистки Михайлова.

– Я взор обращу к стае тех наяд, – пропыхтел Андрей под весом матраса, который силился придвинуть поближе к другому такому же. Малыгин, на мгновение ощутив себя иностранцем, крякнул. Вместо того чтобы разъяснить смысл сказанного, Попинко указал на старт: − Пойдём посмотрим?

– Отсюда тоже видно, – Витя играючи подтолкнул поролоновые квадраты один к другому. Андрей разогнулся и несколько раз покрутил головой, разминая шею.

– Видно, да не слышно. Смотри, как они тешат народ своим заливистым хохотом, − указал он на первую пятёрку девушек. Три легкоатлетки встали в низкий старт, а две – в высокий. Маршал согнулась как до этого – в позе конькобежки, Сычёва изобразила странную фигуру, отдалённо похожую на разножку «Колхозницы» в памятнике скульптора Веры Мухиной у входа на ВДНХ. Витя смотрел на этот кордебалет с удивлением.

– А, ну да. Похоже, − добавил он, внимательно глядя на Попинко и пробуя угадать, москвич тот или чудик. Жители столицы отличались не только акцентом – местами тягучим, «акающим», местами съедающим гласные, но и самой речью. Вот у них в Чебоксарах никому бы и в голову не пришло сказать «тешить народ», обошлись бы сочетанием «надорвать животы» или даже «оборжаться можно». Тогда как в Москве и Ленинграде статному блондину не раз приходилось попадать в компанию с такими вот умниками, как этот новый коллега по сектору.

− Перевязать бы их чем-то, – кивнул он на маты штангисту Саше Поповичу, подошедшему с планкой и брезентовой накидкой. С ним высотники познакомились на кафедре несколькими минутами раньше, когда забирали поролон. Бережной назначил Поповича ответственным за подготовку инвентаря, и теперь он командовал по-хозяйски, но без гонора, и говорил понятно, без закавык.

– Не дрейфь, мужики, – заверил третьекурсник, растянув губы в улыбке. Разговаривая, штангист то и дело поигрывал накаченными мышцами и дёргал лицом. Со стороны это было похоже на нервный тик, но молодые люди о таких расстройствах нервной системы даже не слышали, поэтому привычке Саши весело улыбнулись. Подтолкнув для верности все четыре поролоновых квадрата руками, похожими на лопасти, Попович добавил для убедительности: – Я два раза уже был на вступительных экзаменах; фирма гарантирует!

– Лады, – согласился Виктор, накрывая маты плотным брезентом. Закончив и стряхивая с ладоней рыжую крошку, он повернулся к дорожкам: прозвучал свисток, и первые пять девушек сорвались со старта. Вернее, сорвались легкоатлетки. Лыжница Маршал сначала разогнулась, потом побежала. Что касается Сычёвой, то она, стартанув, даже успела потрогать приколотый номер, который всё же оказался на груди.

– М-да уж…− проговорил Малыгин задумчиво, вглядываясь, − такое может вредно сказаться на здоровье.

– Это точно. Сплошные нервы. – Попович смотрел туда же, шевеля губами, как сом.

– Но вроде ничего, а?

– Класс!

– А? Ты про что? – Виктор растерянно оглянулся.

– Я – про маты. А ты про что? – Саша усмехнулся.

– А я? Я – тоже про маты, – у Малыгина был совершенно невинный вид, но почти тут же все трое захохотали.

– Ладно, Андрюха, пожалуй, ты прав: пошли поближе, – Виктор поправил майку, – поддержим боевых подруг. По разу пнув маты со всех сторон, молодцы медленно пошли к общему финишу наискосок, как по бульвару. На любом другом стадионе их уже давно остановили бы, и каждый знал, что: «Ходить по футбольному полю НЕ футболистам запрещается категорически!!!». Содержание газона стоило дороже любого покрытия. Но в Малаховке траву на поле не сажали с момента существования стадиона, а в футбол тут играли разве что зимой на снегу, оберегая в другое время года голеностопные суставы от вывихов.

Глава 10

Дачный посёлок, примыкающий к территории института, только просыпался. Всё лето на дачах жили преимущественно хозяева-москвичи, уставшие от ритма и гари столицы. Днём загорали на озере, собирали в лесу ягоды, вечерами гуляли допоздна, утром просыпались нехотя. Частенько устраивали посиделки до утра, и тогда со дворов тянуло шашлыками. Студенты, проживающие на съёмных дачах, в летний сезон вынуждены были перебираться в общежитие и тесниться в комнатах нелегально.

«Общага трещит сейчас по швам, – думал Стальнов, маршируя вдоль институтского забора по Шоссейной улице, самой длинной в посёлке. – Хорошо ещё, что нам повезло: наш хозяин в июле отдыхает в Ялте. А через пару дней я сам уеду. Так что…». Володя поправил сумку на плече и свернул в одну из улочек на противоположной стороне. Пройдя минут пятнадцать среди сосен и елей, густо росших в этой части посёлка, он остановился у ворот. За высоким деревянным забором стоял дом с конусообразной, тёмной от времени крышей, деревянными ставнями, бревенчатыми стенами, проконопаченными паклей. Он был похож на маленькую избушку из сказки и утопал в листве деревьев. Не успел юноша взяться за железное кольцо калитки, как она открылась вовнутрь.

– О! Привет, Витёк, – обрадовался он аспиранту Кранчевскому. Последний раз ребята, проживающие на даче вместе, виделись три дня назад. Виктор пропадал на кафедре, писал кандидатскую диссертацию, Володя после обеда уезжал в Москву на тренировки, откуда возвращался ближе к ночи. В распоряжении легкоатлетов в Малаховке стоял зал штанги, модернизированный ректором – бывшим тяжелоатлетом, и природа. А вот технические тренировки приходилось проводить в столице. Стадион Северного спортивного ядра «Лужников», служивший во время Олимпиады в Москве разминочным полем, был отдан в пользование спортсменам разных обществ. Тренироваться на нём читалось большим везением. Новый тартан, казалось, ещё пах краской. Спортивные секторы и их экипировка выглядели как игрушки. Радовали и новые раздевалки с несколькими душевыми кабинами. В уютном буфете можно было купить закупленные для Игр и за год не распроданные «Кока-колу» и соки марки «Марли», непривычно красочные, незнакомые на вкус. Но самым главным был дух XXII Олимпиады: ещё недавно по этим дорожкам бегали те, кто потом стали чемпионами. Однако и он не помогал двадцатилетнему спринтеру Стальнову «выбежать» из десяти шестидесяти четырёх, времени, по которому на дистанции сто метров присуждался разряд мастера спорта. Неоднократный олимпийский чемпион и рекордсмен СССР Валерий Борзов впервые выиграл чемпионат Европы в возрасте девятнадцати лет, его рекорд на «сотке» в десять секунд и семь сотых казался многим не то что недосягаемым, а даже нереальным. Вопреки бытующему мнению, что залог победы – десять процентов таланта, а остальное – трудолюбие, в спорте без особых физических данных делать было нечего. Успехи чернокожих спортсменов, пластичных, взрывных и неудержимых, рождали мнения о том, что у них другая физиология. И эти домыслы были небезосновательными. Как каждый по-своему переносит боль, так и адаптацию к нагрузкам можно считать сугубо индивидуальной. Кто-то после тренировки был способен петь под душем, а кому-то – хоть вой от усталости. Иные могли вечером пойти на дискотеку, протанцевать до утра, а в семь, не дрогнув ни единой мышцей, выйти на зарядку. С возрастом нагрузки переносились всё хуже и хуже, и четыре часа дороги Стальнова – от Малаховки до «Лужников» и обратно – выматывали его не меньше самой тренировки. Похоже, эта усталость была заметной.

– Здорово, Стан. Ты чего такой пожухший? Никак в Москве ночевал? – спросил Виктор.

– Вот именно: в Москве и никак, – Володя несколько раз дёрнул за железное кольцо калитки.

– У девушки? – аспирант хитро заулыбался. Длинная редкая чёлка сползла на очки. Виктор поправил волосы набок.

– Да нет… Тренировку закончили поздно, пришлось ехать… к товарищу, – Стальнов избегал смотреть Виктору в глаза. Впрочем, врал он только сейчас, потому как на деле часто оставался ночевать в городе у ребят или тренера. Все в группе, кроме него, были москвичами.

– Ну если так, то ладно, – Виктор вышел из калитки, уступая проход. – А я в библиотеку пошёл. Скоро уезжать, а у меня ещё третья глава диссертации не доработана. Ломов недоволен. Сказал до каникул всё сдать.

Василий Николаевич Ломов, декан педагогического факультета и заведующий кафедрой спортивных игр, был научным руководителем Кранчевского. Он же являлся куратором «единички» на курсе Стальнова. В родном Бийске Виктор когда-то играл в гандбол, но, поступив в МОГИФК, спорт забросил. Обязательных практических занятий по разным видам ему спорта хватало.

Поменявшись местами, парни снова пожали друг другу руки.

– Добро. Удачно тебе поработать, – кивнул Стальнов. – Дома кто есть?

– Нет. Юрок ушёл смотреть экзамены абитуры. А Стас три дня как домой уехал.

– Уже?

– Дома ночевать нужно. А то повадились чужие матрасы мять: то ты, то он.

Кранчевский, добродушно усмехнувшись, снова поправил волосы. Стас Добров, ещё один из товарищей, проживающих с ними на даче, мог не появляться в посёлке неделями.

– Завидуешь? – проговорил Володя устало.

– Мне-то что? Развлекайтесь, − Кранчевский безразлично пожал плечами и тут же вспомнил: − Кстати, у нас новость: с сентября надо искать новую дачу.

– С какой радости?

– Хозяйский сын женился, ждёт пополнения, жить негде, − Виктор шарил по карманам широких шорт. Задержавшись на солнце, он сразу стал потеть – очки его сползали по переносице.

– Вот ещё проблема, – Стальнов нахмурился; настроение, и без того не особо радостное, ухудшилось ещё больше. – Так просто новую дачу не найти, − дома на зимний период сдавались задолго до наступления лета, − И куда теперь девать вещи?

Вытирая нос платком, Виктор опять пожал плечами:

– Не знаю. Может, договоримся на чердак забросить?

– На какой чердак? Там пыли по самое не хочу! – От мысли, что на последнем курсе придётся перебираться в общежитие, Стальнову стало и вовсе не по себе. Виктор внимательно посмотрел на него, потом на крышу:

– Не думаю, что чердак пыльный. Дому всего лет сорок. Ветрами продувает. А не хочешь на чердак – сдай в общагу своим из группы.

– Ага! Лучше сразу выбросить, – совсем расстроился Володя. – Я как-то оставил сумку с вещами одногруппникам, так даже плавки мои вытащили и купались в них. А про полотенца и рубахи вообще молчу. И книги потом по всей общаге год собирал. Нет уж! Лучше на чердак!

– Ну, тогда на чердак. И Стаскины тоже собрать придётся, – Виктор смотрел на проблему спокойнее. – Давай! Я пошёл.

– Кто у нас сегодня дежурный по кухне? Я помидорок купил на салат.

– Как помидорок? Тебе же Юрок вчера написал в записке огурцы купить.

– Почему огурцы? – про записку Стальнов вспомнил только сейчас.

– Вечером, на окрошку. Он уже с утреца за квасом и редиской сгонял, а я к частникам за яйцами. − Сунув другу портфель, Виктор расправил платок, протёр лицо, очки и водрузил их на уже сухой нос. Был аспирант приземистым, с налитыми щеками, широким лицом, маленькими прорезями глаз, толстым носом и редкими, прямыми как солома волосами тёмного цвета. В родне по матери у него числились буряты, их гены перелопатили те, что были у отца, видного польского еврея. Володя, вернув портфель, снова спросил: