Полная версия
Конспекты на дорогах к пьедесталу
– А чё? Ничё. Пришёл в раздевалку, достаю, в запаре надеваю… Мать родная! А у меня оттуда всё ка-ак выпадет и в мягкое тело ка-ак врежется! Это же, прикиньте, бикини были.
Комната взорвалась таким смехом, что ожидающие в коридоре наверняка подозрительно покосились на дверь.
– И что потом? – Юлик бережно поставил стакан перед парнем: – Спасибо за воду! – смеяться он временил, пока не примут документы и не допустят к экзамену, а только улыбался. Валентин махнул рукой, торопясь досказать.
– На здоровье. Ничего. Генка-Хохол выручил, свои плавки дал. Сначала проржались все, конечно, а потом Генка выручил. Здесь ведь солидарность. Тем более, когда ты в группе один-один! Привыкай. А я – Валентин, председатель комитета комсомола института. Тоже в «единичке». И девушки – наши. Улавливаешь? − Юлик кивнул: особый статус группы один-один «работал» на протяжении всех лет обучения. Как и он, чемпион Харьковской области, эти трое, скорее всего, тоже имели какие-то основания для зачисления в элитную группу. − Ты комсомолец? – уточнил Валентин. Юлик придал лицу выражение «само собой». – Это хорошо, − улыбнулся комсорг. − Взносы – ко мне. Ходатайство на повторную пересдачу экзаменов – ко мне. И вообще, если что – ко мне беги. Понял?
– Понял, – конькобежец зачем-то козырнул.
– Ладно, давай посмотрим твой паспорт, а то до вечера не разгребём. – Валентин открыл документ и, глядя в него, медленно спросил: – Много там ещё народу?
– Из «единички» ещё трое. А вообще человек тридцать будет, – ответил коротышка-конькобежец, пристально наблюдая за лицом комсомольского лидера. Голова изучающего паспорт закачалась:
– Ну вот, так и знал: до вечера маслаться. Когда они собираются спецуху сдавать?
– Ночью, – уверила Рита.
– Ночью… Ночью нельзя, – пояснил комсорг, озабоченно наморщив лоб. – Так. Давай записывай: Штейнберг Юлиан Соломонович, украинец, – фамилию, имя и отчество, которые вполне могли бы послужить поводом для зачисления Юлика в «единичку», комсорг выделил интонацией: государственный административный антисемитизм, нередко граничащий с шовинизмом, Костин и не понимал, и не приветствовал. Ему, русскому парню, росшему в стране, где каждый второй имел происхождение от представителей как минимум двух народностей, любые разделения по расовым или национальным признакам казались отвратительными. Но указ о «постановке евреев на особый учёт» очень даже циркулировал, а места именно им во многих вузах выделялись самым чудесным образом и даже без особых для этого заслуг. Это в зарубежную поездку их не брали, а учиться или работать – пожалуйста! И про национальность, указанную в графе, ему тоже было всё понятно. Костин медленно поднял глаза и воткнулся в абитуриента взглядом, упёртым, но нейтральным. Как у судьи. Похоже, Штейнберг про свои «национальные особенности» знал не понаслышке, ибо глаз не отвёл.
– Украинец, – довольно произнесла Рита, записывающая данные, – серия паспорта, номер, когда и кем выдан?
Костин отцепился взглядом от абитуриента и медленно продиктовал требуемые данные.
– Кафедра зимних видов спорта, − посмотрел он на Юлика, подмигнув.
– … спорта, украинец, – эхом повторила Катя, вписывая данные в другую ведомость и стараясь не отставать от подруги. От усердия Глушко даже прикусила кончик языка. Ничего странного в сказанном студентки не узрели. Великая идея равенства, пропагандируемая коммунистами седьмой десяток, для всех и каждого в СССР являлась единственно приемлемой. Закрыв паспорт, Валентин зажал нос, предупреждая чих, и вернул документ хозяину.
– Всё, иди на экзамен, украинец, – он указал на дверь. Догадавшись, что лишние вопросы в этот момент неуместны, абитуриент взял паспорт и пошёл к выходу. – Слышь, как тебя там? Соломонович… – остановил его комсорг окриком, когда дверь уже была открыта. Юлик сжался, ожидая какого-то подвоха, но напрасно: Костин в этот миг думал только о себе. – Скажи там, пусть все сразу заходят, – он повернулся к удивлённым «подчинённым», – а то и вправду экзамены сдавать придётся ночью. Горбуша нас потом за проволочку в пыль сотрёт.
«Горбушей» звали декана Горобову, женщину не просто строгую, а, по мнению студентов, порой даже деспотичную.
– А как же с документами? Оформлять ведь всё равно придётся, – Катя приподняла сразу несколько папок.
– Успеем. Завтра донесут. Или после обеда. Никуда не денутся. Давай, зови всех, – Валёк уверенно махнул рукой. Штейнберг кивнул и поскорее вышел. В открытую дверь до всех ожидающих в коридоре донесся уверенный голос комсорга: «Выпишем допуски и пусть идут… на стадион. Или куда там им нужно? Экзамены начинаются через пятнадцать минут. Зачем народ попусту мариновать? Понимать надо!».
Глава 7
На институтском стадионе кучками стояли преподаватели, окружённые абитуриентами. Экзамены по лёгкой атлетике сдавала группа один-один. В неё, кроме спортсменов-разрядников и медалистов в учёбе, зачисляли также представителей национальных меньшинств из автономий или округов. Сюда же определяли ребят, практикующих немассовые виды спорта – например, шахматы, стрельбу из лука, бадминтон и другие. Здесь же приглядывали за всякого рода «блатными».
Классификация спортивных разрядов в СССР, от юношеских нормативов до взрослых, заканчивалась шкалой мастерства: КМС – кандидат в мастера спорта, МС − мастер спорта и МСМК – мастер спорта международного класса. Звание Заслуженного мастера спорта – ЗМС было номинативным и присуждалось не за результат, а за выигрыш. Выше звания МСМК были только чемпионские. На международном уровне советская классификация разрядов ничего не значила, в стране же она определяла многое. В прогресс молодых вкладывали деньги: организовывали им сборы, поездки на турниры разного уровня, обеспечивали их талонами на питание и экипировкой, пусть отечественной, но такой необходимой. Полки советских спортивных магазинов предлагали разве только что туристические палатки, термосы и ручные фонари. Словно те, кто руководил производством спортивного инвентаря, призывали весь народ пуститься в один общий поход по горам и долинам необъятной Родины. Потому и смотрелась экипировка наших спортсменов уныло, но сами они выглядели счастливыми даже в трико с оттянутыми коленками и майках со сползающими лямками. Главным для них, как утверждали с трибун, были не красивая форма, удобные стадионы или залы, а правительство и коммунистическая партия, не допускающие подмену понятия «победитель» понятием «завоеватель». И хотя от залов и штанов не отказался бы даже самый заслуженный атлет, звание советского спортсмена несли высоко, на пьедестал взбирались гордо, под звуки национального гимна вытягивались в струну. Популяризация советского спорта несла миру доказательство победы не лично одного человека, а всей системы коммунистического воспитания. Ради неё гибли в сражениях отцы и деды сегодняшних чемпионов. Всё создавалось и делалось для того, чтобы показать мощь страны, начавшей с разрухи и голода и пришедшей за несколько десятилетий к массовости и результативности во всём. Слёзы Ирины Родниной на высшей ступеньке олимпийского пьедестала в Лейк-Плэсиде в 1980 году лицезрел и помнил весь мир. Непростой и не всегда дружелюбный, он признавал первенство чемпионов, а значит, аплодировал всему советскому народу – победителю и пионеру во многих отраслях. Ради таких минут можно было потеть, терпеть, сносить травмы и, уж, конечно, переживать недостатки сложившейся системы. Достоинств-то было всё равно больше, а народная слава и любовь, что обрушивались на каждого чемпиона, компенсировали любые лишения.
Абитуриентам, собравшимся на Малаховском стадионе, было сегодня конечно же совсем не до рекордов. Они мечтали сейчас только об одном – получить на вступительном экзамене высший бал. По всему стадиону то и дело взвизгивали стартовые свистки, шумно хлопали флажки при отмашках, звонко щёлкали секундомеры. Битумная дорожка, а фактически − асфальт, самая твёрдая и примитивная из всех покрытий, что были на стадионах, кипела от жара солнца и прыти молодых ног. В яме для прыжков в длину старшекурсники вскапывали годовало-нетронутый песок. Его было заметно мало. Чертыхнувшись, Бережной принялся объяснять про песок тем, кого привлёк к проведению экзаменов:
– Малаховские тётки растащили по домам, – на правах заведующего кафедрой Рудольф Александрович старался успевать повсюду. – Каждую осень песок завозим, а его за зиму половинят! Не усыхает же он! Да и видели наши, как приходят сюда женщины: кто с мешками, кто с ведёрками. Гребут, кто для кошек, кто для морковки, а нам хоть пропадай! Гражданской сознательности у населения – никакой, – заключил мужчина.
Приказав перекопать яму до самого дна, Бережной направился с осмотром дальше. В секторе по прыжкам в высоту устанавливали стойки, таскали из подсобок на кафедре ржавые и продырявленные временем большие поролоновые маты. Стадион жил, кипел и дышал многочисленными ртами поступающих, сопереживающих и принимающих экзамены.
Старшекурсники Юра Галицкий, Толик Кирьянов и Гена Савченко разместились в тени берёз и осин поодаль от дорожек и ждали забегов на шестидесятиметровой дистанции, официально давно не признанной МОКом − Международным Олимпийским комитетом, но приемлемой для вступительных экзаменов.
Тофик Мамедович Джанкоев, молодой преподаватель кафедры лыжного спорта, делал перекличку. В руках у него был список с фамилиями десяти абитуриенток, на шее висел свисток, из кармана широких трико торчало древко стартового флажка. Его смуглое лицо блестело от пота. Упругая кожа рук, плеч и груди в разрезах майки тоже потела, отчего казалось, что тело мужчины намазано маслом. Высокий и складный, преподаватель то и дело утирался и оглядывался на коллегу-легкоатлета на старте. Получив приказ начинать, Джанкоев показал на старт:
– Так, первый забег, выходите по очереди каждая на свою дорожку. − Девушки тут же все как одна шагнули вперёд. Тофик Мамедович жестом вернул волнующихся абитуриенток на место. – Я же сказал – по очереди! Буду вызывать – выходите. Понятно? – дождавшись общего кивка, преподаватель приблизил папку со стартовыми листами к глазам и почти крикнул: – Кашина Ирина!
Толпа абитуриенток от неожиданности вздрогнула единым нервным движением.
– Зачем так кричать? Здесь я, – одна из стартующих, с ног до головы в «адидасе», перекинула толстую русую косу с одного плеча на другое и подтянула футболку. Тонкое кричаще-алое трико туго обтягивало женственные бёдра. Светло-синие беговые шиповки контрастировали с битумом. Безупречное качество «фирмы» ярко выделялось на фоне отечественных трусиков и маечек остальных.
– Ты у нас… «лёгкая атлетика, прыжки в высоту», – прочитал Тофик Мамедович в списке. Оторвав взгляд от листа, он быстро и радостно улыбнулся, но, увидев в ответ высоко поднятую голову и непроницаемое выражение, жестом указал Кашиной на первую дорожку. Понизив голос, преподаватель вызвал следующую абитуриентку:
– Маршал Татьяна!
– Здесь! Лыжи! – по-армейски доложила крепкая девушка с румяным лицом. Она уже добрых десять минут переминалась с ноги на ногу. По толпе снова прошла нервная волна.
– Ты что, совсем больная? – Кашина постучала пальцем по голове. – Предохранитель, что ли, полетел?
Маршал растерянно заморгала и посмотрела на преподавателя. От волнения она стала переминаться ещё торопливее. Длинные сатиновые шорты врезались ей между ягодиц, но Маршал стеснялась их одёрнуть и лишь сконфуженно улыбалась.
− А где колодки-то? И почему у вас тут битум? Все ноги сломаешь, – повернулась Кашина к преподавателю, − что за колхоз? − Обычно даже короткий спринт бегали со стартовых колодок. Что же касалось битума, то девушке, рождённой в столице, и невдомёк было, что уже в ближайшем Подмосковье и он шёл за счастье. Нередко обходились рыхлой гаревой дорожкой из отходов кирпичного производства. Лыжник Джанкоев, не знавший ни про технические тонкости легкоатлетических покрытий, ни про колодки, растерянно пожал плечами. Звезданутость красавицы с косой вызвала среди стартующих всеобщее осуждение. Высокая блондинка со стрижкой «сессун», что ранее пила в столовой чай, а теперь стояла в группе поступающих, усмехнулась:
− Колодки остались в «Лужниках» для мастеров спорта. Там же дорогой рекортан, маты из хорошего поролона, сектора с зонтиками и раздевалки с душевыми. А остальным, кто решил поступать в колхозные институты, приказано научиться бегать сначала в таких условиях. Понятно тебе, незнакомая соперница? – тоже высотница, да к тому же участница недавней Спартакиады школьников, видела Кашину впервые. Из чего следовал вполне логичный вывод: яркими у Иры были только спортивные штаны, но никак не список достижений. Ответ блондинки вызвал многочисленные усмешки и придал преподавателю уверенности. Воспользовавшись тем, что Кашина молчит, Джанкоев отправил Маршал на вторую дорожку. Не дожидаясь остальных, она сразу встала в высокий старт в позу конькобежца. Это вызвало очередной смех. Тофик Мамедович попросил Таню повременить. Маршал распрямилась, но топтаться на месте не переставала.
– О! С лыжни сошла, а лыжи снять забыла, – прокомментировал Савченко, обмахиваясь сорванным листом лопуха. Перекличку стартующих ребята слышали достаточно отчётливо.
– Бедный Тофик Мамедович, – пожалел преподавателя Кирьянов. – Зачем его на девчонок бросили? Он и так всё время пасует перед ними, а тут ещё – абитуриентки. Взмок вон весь.
– Взмокнешь тут, – согласно кивнул Галицкий и несколько раз оттянул майку, – это тебе похуже новобранцев. Женщины – народ неизученный, а в пределах нашего института – ещё и необузданный. Гляди, как глотки рвут!
Кашина, всё ещё не успокоившись, продолжала осуждать Маршал. Таня отвечала не грубо, но жёстко, обзывая Иру то капризулей, то нервнобольной. Тонкогубое лицо красавицы кривилось от недовольства. Другие поступающие громко галдели, кто-то брал сторону Тани, кто-то – Иры. Стартовая позиция превратилась в кучу-малу. Тофик Мамедович в панике коротко дунул в свисток. Звук получился неожиданно громким. Девушки мигом успокоились.
– Кашина, прекратите добавлять лишний стресс и вернитесь на первую дорожку, – мужчина прогнулся в жесте халдея, зазывающего посетителей вглубь ресторана, – Маршал, марш на вторую! – Таню преподаватель едва удостоил кивком головы. – Так, ты тоже вроде наша. А почему в группе один-один, а не у лыжников?
− Рабоче-крестьянское происхождение, − ответила девушка коротко. Преподаватель кивнул и на всякий случай предупредил:
− Бежишь спринт вместо зачёта по лыжам.
Согласно подняв руку, Таня заняла место на дорожке уже без слов. Тофик Мамедович улыбнулся и, довольный установившимся порядком, осмотрел остаток толпы:
– Маладэц, Маршал! Всё делаешь правильно! – в моменты большой радости кавказский акцент преподавателя проявлялся особенно.
Гена в тени берёзы поймал кузнечика и безжалостно оторвал ему крылышко:
– Да, по-моему, это тот «маршал», что рискует стать простым сержантом. Шо скажешь, Пан? − обратился он к Галицкому. Десятиборец и поляк по происхождению, Юра ответил неожиданно резко:
– Скажу: прекрати мучить животное!
Савченко с удивлением посмотрел на свои пальцы.
– Ну и шо? Подумаешь, нашёл животное. Это же не кошка, чтобы жалеть! – Гена задрал ногу в сандалии и стал дёргать ею, что-то вытряхивая.
– Ну и варвар же ты, Хохол, – Кирьянов зло посмотрел на Гену. – Уверен, что ты и кошке лапу оторвёшь – не заплачешь. − Щуплый Толик нежно сбросил муравья, заползшего на руку.
– Да ладно вам, мужики, шо напали? – волейболист откинул в сторону покалеченного кузнечика, подобрал брошенный лопух, снова стал обмахиваться.
Юра потянулся и взял беспомощно барахтающееся насекомое на ладонь.
– Дурень ты, Генка. Тебя бы так. Он ведь теперь помрёт без крыла. Лучше сразу задавить, чтобы не мучился. – Четверокурсник с силой вдавил кузнечика в траву. Кирьянов вздохнул. Гена досадливо поджал губы.
В это время Тофик Мамедович произнёс по слогам:
– Цы-га-нок Свет-ла-на!
– Я здесь, Тофик Мамедович, – медово пропела ещё одна девушка в строю и прошла на третью дорожку, кокетливо улыбаясь: – Позицию заняла.
– Это ты из Евпатории? – голос Джанкоева зазвучал как в замедленном кино.
– Та конешна я, Тофик Мамедович, – Света отвечала по-прежнему мелодично, акая, с украинским выговором.
– Хорошо… Тепло там. Море, – преподаватель на мгновение унёсся мыслями вдаль.
– А зачёт по лыжам вы будете принимать? – вернула его украинка к действительности. Копна русых кудрявых волос, подстриженных в каре, придавала ей задорный вид. А веснушки, полные губы и курносый нос совсем не портили.
– При чём тут лыжи? Ты – спринтерша, легкоатлетка, спартакиадница, – вопрос абитуриентки был настолько не к месту, что рельефные мышцы рук преподавателя, удерживающие списки, напряглись, – лыжи у вас будут только зимой.
– Та знаю. Ну всё равно: вы или нет? – Цыганок залюбовалась бицепсами мужчины. Он это заметил, расслабился и беспомощно произнёс:
– Ну, мы, может быть.
– Тогда я к вам пойду. – Света продолжала кокетничать. Савченко, поражённый мелодичностью её речи, зачем-то взялся перестёгивать пряжки сандалий, продолжая смотреть на дорожку.
– Ладно, посмотрим, – Тофик Мамедович что-то записал на стартовом листе с именами и продолжил: – Николина Елена!
– Николина. Я! – высокая блондинка со стрижкой «сессун», поправила преподавателя, продолжавшего коситься на Цыганок, и ловким жестом на ходу оправила кримпленовые шорты, обрезанные чуть ниже края ягодиц.
– Извини, – мужчина снова что-то пометил в ведомости, – ты у нас… тоже «лёгкая атлетика, спартакиадница» и.… тоже «прыжки в высоту»?
– Есть такой грех. Хотела пойти метать молот, но массу, как у Юрия Седых, не нарастила. Бегать с высокого старта я, Тофик Мамедович, умею, – добавила она, не столько снова осмеивая Кашину, сколько пытаясь разрядить обстановку. Джанкоев улыбнулся. Кто-то хихикнул. Кашина скривила губы.
– И последняя: Сычёва, – прочёл преподаватель, – спорт не указан. Так. Кто Сычёва?
– Я Сычёва. Я – тоже лыжи, вон как она, – прогремел звучный, низкий голос, а взмах руки указал на Маршал. Все посмотрели на Сычёву так, словно она не стояла с ними рядом вот уже битые десять минут, а только что свалилась с неба, в кедах, с нахлобученной панамой и полиэтиленовым пакетом.
– О! Ты видишь, Серко, это та, из За…− Армен указал на дорожку. Они с Сериком явились на стадион только что. Не подозревая, что раздевалки на этом стадионе не было в помине, оба бестолково стояли в городской одежде и держались ближе к финишу.
– Сычёва из Загорска, – уточнил Серик и всмотрелся.
− Похожа, − улыбнулся Армен.
– Нишево не пахожа. Толка пакет пахожа, а штаны другой. И майка другой, – засомневался Серик.
– Она, – подтвердил Армен, приложив сложенные в бинокль кулаки к глазам, – Кеды те же. Я их запомнил; они ей на два размера больше.
Тофик Мамедович тоже разглядывал Сычёву; только не с интересом, а с недоумением. Кашина, Николина и Цыганок вышли на старт в беговых шиповках. На Маршал были кроссовки «Арена», «деревянные», как их звали из-за жёсткости, и единственные, что делали в стране для спортсменов. Кеды в СССР носили обычно те, кто к спорту не имел никакого отношения. Тофик Мамедович хотел что-то спросить, как вдруг вспомнил про утренний педсовет: декан Горобова просила преподавателей, принимающих экзамены, не задавать лишних вопросов абитуриентке по фамилии Сычёва. Молча утерев пот, преподаватель покорно выдохнул.
– Сними шляпу, отдай пакет вот тем, кто не бежит, и иди на пятую, − приказал он. Указы – указами, но он не мог допустить того, чтобы спринт бегали в панамке. Дождавшись, пока странная девушка сделает как он велел, преподаватель обрадованно скомандовал: − Всё! Первый забег − по местам! Остальные − отошли подальше!
Пятеро абитуриенток второго забега встали группой на шестой дорожке, разбитой дождями и снегом так, что использовать её по назначению давно уже никто не решался.
– Ну и как тебе, Пан? – обратился Гена к Галицкому. – Кроме блондинки и с косой смотреть не на что, да? А эта, Цыганок, – совсем не цыганок. Рыжая какая-то. Но тоже ничего.
– Хороша-а, – протянул Кирьянов, – одни ягодичные мышцы чего стоят! − Толик потёр худой зад.
Гена ответил гордо:
– Наша-а. Хохляндия. За версту видать. Мы их там таких штампуем. Глазища у всех – во! Ну, и остальным бог не обидел. Есть, так сказать, куда руки положить.
Галицкий усмехнулся: похоже, волейболист старался загладить историю с кузнечиком.
– Где-то я уже видел вон ту, в кедах, – сказал Кирьянов, почесав теперь нос.
– Такое увидишь – спать не сможешь! Пошли ближе к финишу. Ща побегут, – Савченко вскочил и вышел из тени деревьев ближе к дорожкам. Четверокурсники остались на месте.
– А ты чего тут, Толян? Ты же никогда не ходишь на вступительные! – мечтательно глядя на спортсменок, Галицкий вытянул травинку. Со стороны финиша к группе стартующих шёл старший преподаватель кафедры лёгкой атлетики Михайлов, тоже со свистком на груди.
– У меня Толян поступает, – голос Кирьянова был встревоженный.
– Для друга это важно, – кивнул Юра, закусив прозрачно-зелёный хвостик овсяницы.
– Он мне не друг, Юрок, он мне как брат. И даже больше, − признался Толик.
Юра хотел схохмить, что «даже больше» может быть только сын, но в результате уважительно промолчал. Особо крепкая дружба между марафонцами и бегунами на длинные дистанции была в лёгкой атлетике делом привычным. В это время на дорожке давались последние распоряжения.
– Так, абитуриентки, взяли булавки и быстро прикололи нагрудные номера, – Михайлов проверил номера по списку поступающих.
– Зачем нам эти картонки? – Кашина брезгливо подняла плотную ткань, загрунтованную краской, до уровня глаз. – Нас всего пять. Трудно запомнить, что ли?
– Первая дорожка, это что за капризы? Номера – персональные, вписанные в протоколы, и пригодятся вам для всех экзаменов: и для прыжков, и для гимнастики, и в бассейне, и даже для лыж в декабре тем, кто поступит, – Михайлов, раздавая номера, весело посмотрел на Маршал. – Всё ясно?
Таня кивнула.
– Девчонки, в бассейне его надо держать в высоко поднятой руке, – хихикнула Николина, пытаясь согнуть дубовую ткань. Кашина понюхала номер на расстоянии и сморщилась.
– Что они у вас так воняют? У меня голова от этого номера заболит, – губы Иры сжались ещё больше. – И что вот теперь с ним, приколотым, спать надо? Или зимы дождаться, чтобы сдать экзамен по лыжам?
– Спать не надо: сразу после забега отдадите булавки им, − Михайлов указал на девушек второго забега.
– Так у нас же потом сразу прыжки!
– И что, первая дорожка, в чём проблема? Они пробегут и тебе тоже сразу отдадут.
– А нельзя было придумать способа попроще, чтобы не бегать с булавками по всему стадиону? – Кашина демонстративно выставила вперёд ногу, затянутую в мягкую ткань адиадаса из ФРГ, упёрла руки в бока и склонила голову.
Михайлов нахмурился и попробовал добавить в голос металла:
– Так, первая дорожка, чем вы недовольны?
– Я не «первая дорожка», я – Ира Кашина, постарайтесь запомнить, – красавица мотнула косой и стала прикалывать номер. Михайлов отступил и выдохнул. Но, похоже, расслабился рано.
– А можно я приколю это на спину? – прогудела Сычёва, тыча номером преподавателю почти в лицо. – У меня на груди… грудь. И лифчик будет мешать, – девушка рассматривала себя, пытаясь подобрать подходящее место для номера. Студенты, стоявшие вблизи группы, громко захохотали. Со стороны болельщиков посыпались реплики весёлых и находчивых, каких немало было в любом институте.
– Какая редкость для женщины!
– Грудь на груди – это понравится Павлу Константиновичу!
– Лифчик мешает – лифчик сними!
Тофик Мамедович свистнул, пробуя вернуть ситуацию под контроль. Сычёва, всё так же глядя на Михайлова, тихо переспросила:
– Так можно или нет?
Преподаватель от растерянности набрал в рот воздуха и надул щёки:
– Ну, если ты собираешься бежать спиной, то можно.
– Нет, бежать я буду грудью, как Людмила Кондратьева, – решила для себя Сычёва, но сделала это вслух, чем вызвала очередную волну гогота и удивления одновременно: до олимпийской чемпионки абитуриентке было как пешком до Манхэттена. Михайлов, беспомощно махнул рукой:
– Да делай ты что хочешь! − и добавил потише и с сарказмом, − «Людмила Кондратьева». – Увидев, что девушка в кедах поняла его слова буквально и крепит номер на бок, он глянул на свои короткие ноги и добавил: − Хоть на ляжку себе его прилепи. Ну и наборчик! Давай, Тофик, сам тут разруливай. Я на финише, – коротконогий мужчина пошёл прочь, всхохатывая на ходу. – Ещё не поступили, а уже борзеют. Сразу видно – спартакиадницы!