История схоластического метода. Второй том: По печатным и непечатным источникам

Мы, безусловно, можем и должны рассматривать этот перевод Аристотеля как работу итальянских авторов.

Современный интерес обращен исключительно к арабско-латинской переводной литературе Средневековья, поэтому активная деятельность итальянских литераторов по переводу греческих текстов на латынь, кажется, не получила того изучения и оценки, которых она заслуживает.

В первой половине XII века и далее итальянцы развернули активную деятельность по переводу греческих философов и отцов церкви на латынь.

На самом деле в XII веке было довольно много итальянцев, владевших греческим языком161. Этих переводчиков можно разделить на две основные группы, одна из которых непосредственно связана с Византией, а другая – с королевским двором в Палермо.

С первым классом переводчиков мы сталкиваемся в связи со сближением Византии и папства, которое началось в начале XII века. После того как архиепископ Милана Гроссоланус в 1117 году в качестве посланника Пасхария II провел диспут перед императором Алексием Комнином по поводу учения об исхождении Святого Духа от Сына, епископ Ансельм Гавельбергский в 1136 году в интересах унии посетил двор императора Иоанна Комнина162 в качестве посланника Лотаря II. Здесь у него состоялся диспут с архиепископом Никетой из Никомидии. Как сообщал сам Ансельм папе Евгению III, на этом диспуте присутствовали три итальянца, хорошо знавшие греческий и ученые языки, а именно Яков из Венеции, Бургундио из Пизы и Моисей из Бергапио163. Двое из этих итальянцев известны нам как переводчики греческих произведений на латынь. Иоганн Бургундио из Пизы, как мы увидим в другом месте, сделал важные греческие тексты Отцов доступными для латинского Запада благодаря превосходным переводам и тем самым привнес новые аспекты в схоластическую доктрину и метод.

Якоб Венецианский, однако, описывается как переводчик Аристотеля и поэтому представляет для нас особый интерес. В хронике Роберта де Монте под 1128164 годом отмечается: «Iacobus clericus de Venetia transtulit de graeco in latinum quosdam libros Aristotelis et commentatus est, seil.

Topica, Analyticos et priores et posteriores et Elenchos, quamvis antiqua translatio super eosdem libros haberetur.» Даже если эта записка не принадлежит руке Роберта де Монте († 1186), она все равно была написана в XII веке и, безусловно, заслуживает доверия по своей сути. Тирабоски165 высказывает мысль о том, что Якоб Венецианский получил вдохновение для перевода этих аристотелевских трудов в Византии. Действительно, в XI веке аристотелевские исследования там снова процветали. Как в Πανοπλια δογματιχη της ορθοδυξου πιστεως василианского монаха Энфимия Зигабена166 († 1118) и в сочинениях епископа Николая Мефонского 167византийское богословие снова дало образцы лучших усилий и способностей, так и философские исследования в эпоху Комнинов нашли выдающихся представителей в лице Михаила Пселлоса и Иоанна Италоса. Хотя Пселлос, которого Крумбахер168 называет первым человеком своего времени и сравнивает с Альбертом Магнусом и Роджером Бэконом по богатству литературной деятельности, был ярко выраженным платоником, с его именем также связано выживание и возрождение Аристотеля в Византии.

Он также написал комментарии к «Категориям» и «Перигерменению».

Книга Συνοψις εις την Αριστοτελους λογιχην επιστημην, которая выходит под его именем, соответствует на латыни почти ad verbum «Summulae logicales» Петруса Хиспануса, не может служить основанием для ссылки на аристотелевские начинания византийского υπατος των φιλοσοφων, поскольку это сочинение не принадлежит Пселлосу, а, скорее всего, является не чем иным, как греческим переводом вышеупомянутого, широко распространенного логического сборника Петра Хиспана169.

Михаил Эфесский, ученик Пселлоса, и митрополит Евстратий Никейский († около 1120 г.) были активными комментаторами Аристотеля170. Преемником Михаила Пселла в сане υπατος των φιλοσοφων стал Иоганн Италос, резкий и яростный диалектик, написавший, в частности, комментарий к «Перигерменению» и 2-4-й книгам «Топики».

Его труды в основном не редактировались, как и другая современная философская литература.

Иоганн Италос, пользовавшийся большим уважением при византийском дворе, а также использовавшийся в качестве посланника, был, как следует из его имени, итальянцем по происхождению171. Из этого очерка аристотелевских исследований в Константинополе в XI – XII веках, в качестве представителя которых мы также сталкиваемся с итальянцем по происхождению, должно показаться правдоподобным и понятным, как Якоб Венецианский мог вдохновиться на аристотелевские исследования и на перевод аристотелевских сочинений на латынь во время своего, безусловно, длительного пребывания в Византии.

Вторая группа переводчиков, к которой принадлежат Вл. Роуз172 и позднее 0. Хартвиг 173обратили на нее более подробное внимание, была основана в Нижней Италии и Сицилии. В течение долгого времени Нижняя Италия была местом встречи греческой и латинской культуры и литературы. В X веке, в благоприятную для науки эпоху императора Константина Багрянородного (912—959), мы встречаем архипресвитера Льва в качестве переводчика174.

В следующем веке архиепископ Альфанус из Салерно (ум. в 1085 г.) был не только автором гимнов, но и переводчиком греческих текстов175, а его друг, монах Константин Африканский, стал источником физиологических знаний благодаря своим переводам греческих и арабских медицинских трудов (Гален, Гиппократ, Исаак Израильский) и собственным работам, особенно для Аделарда из Бата и Вильгельма из Конча 1. В XII веке сицилийско-норманнские короли Роджер I и его сын Вильгельм I Злой были щедрыми покровителями научных начинаний. При их дворе в Палермо, в частности, развивалась активная деятельность переводчиков.

Первый министр Вильгельма, гросс-адмирал Маджо из Бари, сам научно образованный и грамотный человек, вместе с архиепископом Гуго из Палермо поощряли архидиакона Генриха Аристиппа из Катании, уроженца Северины в Калабрии (ок. 1162 г.), переводить греческие философские и патристические труды. Из-под его пера, несомненно, вышли переводы платоновских диалогов «Менон» и «Федон», а также четвертой книги «Метеорологии» Аристотеля. В прологе к своему переводу «Федота» он предоставляет своему другу Роборату Фортуне каталог классических авторов, доступных сицилийским ученым, и в то же время обращает внимание на другого превосходного знатока греческой литературы, Теодора из Бриндизи.

Генрих Аристипп также планировал перевести труды Григория Назианзского и книги Диогена Лаэрция «De vita philosophorum» по просьбе гросс-адмирала Майо и архиепископа Гуго Палермского. Осуществил ли он эти планы или ему помешало назначение во главе дела, сказать с уверенностью невозможно.

В. Роуз176 высказывает предположение, что Генрих Аристипп также переводил логические труды Аристотеля177. На это предположение наталкивает фраза из «Металогики» Иоанна Солсберийского: «Gaudeant, inquit Aristoteles, species; monstra enim sunt, vel secundum novam translationem cicadationes». 178Здесь Иоанн Солсберийский воспроизводит цитату из «Аналитики постериорной» Аристотеля в двух чтениях, которые указывают на два перевода. Этот «новый перевод», в котором аристотелевское τερετισματα переводится как cicadationes, не является тем, который был передан среди работ Боэция и о котором мы узнали выше как о работе Якова Венецианского.

Ибо в этом переводе мы находим перевод аристотелевского τερετισματα с monstra, впервые упомянутого Иоанном Солсберийским. Таким образом, этот «новый перевод» отличается от перевода Иакова Венецианского. Кто же написал этот «nova translatio»? Как уже упоминалось, В. Роуз предполагает, что этот «nova translatio» – работа вышеупомянутого Генриха Аристиппа из Катании, уроженца Северины в Калабрии, и основывает эту идентификацию на отрывках из Иоанна Солсберийского, где он говорит о «Graecus interpres», о «interpres» в целом179. Этот «Graecus interpres», с которым Иоанн Солсберийский лично встречался в Апулии, по его свидетельству, хорошо знал латинский язык и natione Severitanus. Генрих Аристипп, однако, родом из Северины в Калабрии. Однако текстов Иоанна Солсберийского недостаточно для того, чтобы с уверенностью доказать, что Генрих Аристипп был автором «нового перевода». Ведь даже если «Graecus interpres* идентичен Генриху Аристиппу, это не доказывает, что именно этот Генрих Аристипп создал «nova translatio». В том месте, где Иоанн Солсберийский говорит о «interpres» в письме к своему бывшему учителю Ричардусу, архидиакону Констанции, неясно, имеет ли он в виду «Graecus interpres».

Даже если в этом «quaestio diffieillima», как называет его Уэбб180, не будет принято окончательного решения, до того как будут найдены новые материалы, восполняющие пробелы в доказательствах, гипотезу Валентина Розы следует считать вероятной.

Кстати, этот «новый перевод», судя по всему, не получил широкого распространения. Перевод аристотелевских «Аналектов», «Топики» и «Эленхики», которым пользовались схоласты, был, как свидетельствует рукописная традиция, переводом Якова Венецианского.

Что касается распространения аристотелевских «Аналектов», «Топики» и «Эленхики» во второй половине XII – начале XIII века, то мы редко встречаем эти сочинения в каталогах монастырских библиотек этого периода.

В каталоге монастырских библиотек этого периода мы редко встречаем эти сочинения. В каталоге бенедиктинского монастыря Энгельберг от 1175 года он отмечен под №49 и 50: Regule de declinatione. Porfirius predicamenta piermenie analitica über sillogismorum181. Части этой новой логики можно увидеть в разделе «analitica* и, возможно, также в разделе «über sillogismorum». В каталоге церкви Святого Петра в Зальцбурге того же времени под №49 упоминается: «Plato metaphysica et topica Aristotelis.182 Самой древней известной рукописью большинства этих аристотелевских сочинений, несомненно, является «Гептатевхон» Тьерри Шартрского. Если новая логика не так быстро завоевала монастырские библиотеки, это не означает, что эти вновь открытые аристотелевские сочинения не нашли распространения в то время и не оказали никакого влияния. В специальном разделе этого тома мы часто сможем распознать следы этого влияния в произведениях «Сентенций». В Париже, где процветали диалектические исследования и откуда пришло вдохновение для большинства «Сентенций» и «Суммаций», эта часть логики Аристотеля, несомненно, была принята как более важная. Конечно, нельзя отрицать, что в рукописных собраниях Сен-Жермен-де-Пре, Сен-Виктор, Сорбонна, Нотр-Дам и т. д., как и в Парижской национальной библиотеке, сохранились только кодексы «Новой логики» XIII века. С XIII века сохранилось значительное количество рукописей «логики новой и ветеринарной*, некоторые из которых прекрасно написаны и украшены содержательными миниатюрами, особенно в Парижской национальной библиотеке183.

О том, насколько к концу XII века логика Аристотеля, особенно в тех ее частях, которые стали известны недавно, завоевала симпатии ученых, и о том, насколько возросло увлечение Аристотелем в научных кругах, наглядно свидетельствует похвала, которую Александр Нее обрушил на Стагирита в своем труде «De naturis rerum». Этот эклектичный английский писатель, непредвзято относившийся к научной жизни и начинаниям своего времени и особенно не любивший нездоровой гипердиалектики, особенно высоко оценил заслуги Аристотеля в технике силлогизма, имея в виду здесь аналитику, топику и эленхику. Восхвалять философский гений этого греческого мыслителя кажется ему чем-то лишним, таким же ненужным, как пытаться помочь солнечному свету факелами. На рубеже веков Платон отошел на второй план перед Аристотелем в суждениях научного мира. Открытие основных философских трудов Аристотеля (метафизики, физики, психологии, этики и т.д.)184 вместе с арабской комментаторской литературой окончательно раскрыло все значение стагиритского философа для схоластики.

Появление аристотелевской реальной и моральной философии на научном горизонте западной схоластики пришлось на период, которому посвящен второй том истории схоластического метода. В XII веке активно действовала толедская школа переводчиков. Пьер Дюэм185 пытается доказать знание аристотелевской физики в Шартрской школе.

Метафизика Аристотеля уже цитируется в глоссах Петра из Пуатье.186 Робер из Осера 187сообщает в своей хронике, что за несколько лет до 1210 года в Париже стали известны аристотелевские книги под названием «De naturali philosophia» – под которыми следует понимать, в частности, физику. В 1210 году архиепископ Сен-Санса, Петр из Кербейля,188 епископ Парижа и другие епископы, собравшиеся в Париже, издали указ, запрещающий публичное и частное чтение книг Аристотеля «De naturali philosophia» и (арабских) комментариев к ним под страхом отлучения. Пять лет спустя, в августе 1215 года, кардинал Роберт Куршонский189, отвечавший за организацию университета от имени папы в Париже, запретил читать «Метафизику» и «Физику» Аристотеля, а также комментарии к ним. Этот запрет на Аристотеля был смягчен, когда Григорий IX в письме от 13 апреля 1231 года оговорил, что Аристотель запрещен только до тех пор, пока не будет проведена серьезная экспертиза этих аристотелевских сочинений190, и тут же, 23 апреля 1231 года, поручил экспертам провести эту экспертизу191. Даже если все эти этапы истории и судьбы «нового» Аристотеля в парижском университете укладываются во временные рамки данного тома, даже если мы уже столкнемся с влиянием этих аристотелевских сочинений у Вильгельма Осерского и Филиппа Греве, обобщающее изложение и оценка переводов метафизики, физики, психологии, этики и т. д. Аристотеля с арабского и греческого последуют только в конце третьего тома.

Причина этого в том, что только в собственно высокой схоластике можно говорить о действительно решающем влиянии этих компонентов аристотелевской литературы, которые изменили как содержание, так и метод.

§4 XII век и литература Отцов. Передача и использование патристических текстов. Переводы греческих отцов (Иоанн Дамаскин)

XII век не только пополнил философскую библиотеку западной схоластики, но и открыл для нее ряд патристических источников. Эти труды, в основном греческих отцов, ставшие доступными для западной мысли, оказали длительное влияние на схоластическую доктрину и метод. Поэтому мы должны обратить более пристальное внимание на активных переводчиков, которые примерно в середине XII века сделали важные греческие труды Отцов доступными для схоластики на латыни, тем более что влияние греческой патристики на развитие схоластики с середины XII века до эпохи св. Фомы Аквинского недостаточно изучено и оценено192.

Однако прежде необходимо составить представление о том, как схоласты XII и начала XIII века использовали патристическую литературу. Именно использование текстов Отцов является основной функцией теологического подхода схоластики. Если влияние философской литературы шло в основном по линии ratio, то рост патристических материалов означал в основном укрепление и консолидацию второго движущего фактора схоластики, а именно auctoritas. Однако труды Отцов, особенно труды греческих патристиков, которые были каталогизированы в XII веке, также предлагали множество философско-спекулятивных элементов и стимулов, а также оказывали благотворное влияние на ratio.

Поскольку специальный раздел этого тома даст возможность осветить позицию отдельных схоластов по отношению к Отцам, здесь может быть представлена более общая картина, суммирующая рутины и методы использования Отцов, общие для всех или большинства схоластов, т.е. характерные для всей эпохи. Время от времени контекст и завершение хода мысли будут наводить на мысль о переходе к временам высокой схоластики.

Главный вопрос, который волнует нас при изложении использования Отцов в схоластике, заключается в том, черпали ли богословы этого периода свои патристические знания из оригиналов, из трудов самих Отцов, или же их патристические знания были заимствованы из флорилегий, сборников цитат, то есть из второго источника.

Часто считается, что богословие ранней и даже высшей схоластики в значительной степени, почти исключительно, черпало тексты и знания об Отцах не из свежих бурлящих источников трудов самих Отцов, а скорее из резервуаров таких катехизисов и флорилегий. «Если они (схоласты), – замечает Г. В. Гертлинг,193 – цитируют какое-либо высказывание, это еще не доказывает, что они имели перед собой сочинение автора, из которого оно взято, и что они знают контекст, в котором оно там находится. Во многих, а может быть, и в большинстве случаев, они будут обязаны ему сборником предложений, и они могут процитировать его так, как оно отложилось в их памяти, не чувствуя необходимости и не признавая обязанности проводить сравнение с оригиналом». Ж. де Геллинк 194также приводит доводы в пользу того, что в схоластике XII и XIII веков отрывки из Отцов обычно брались из Сборников. В доказательство этого он указывает на «Tabulae alphabeticae», «Tabulae originalium», «Tabulae de concor dantiis quorumdam originalium», «Tabulae in Augustinum», «Tabulae in Anselmum», «Tabulae in Damascenum» и т. д., которые встречаются в многочисленных рукописях, как источники цитат из Отцов.

По мнению де Геллинека, этот обычай брать изречения Отцов из таких сборников цитат проявляется в постоянстве и единообразии цитат, в их порядке, в повторении одних и тех же текстуальных искажений и неправильных атрибуций. Подобное отцовское использование также связано с безличным характером академической жизни и мысли того времени, с тем, как велась вся «Schulbetrieb», в которой цитаты, как и тетради и вопросы, передавались по наследству, и, наконец, с тогдашним представлением о литературной собственности.195

Что же нам делать с этими взглядами Гр. в. Гертлинга и Ж. де Геллинка на схоластическое отцовское знание и отцовскую утилизацию? Несомненно, эта точка зрения правильно отражает среднее использование Отцов, поскольку оно уже стало естественным в богословских школах и в соответствующей литературе афоризмов, сумм и вопросов до середины XII века и продолжало оставаться таковым в последующий период. Однако здесь мы должны вместе с Г. Денифле провести границу между школой и отдельными теологами. Богословы ранней и высокой схоластики – Денифле имеет в виду Фому Аквинского и Бонавентуру – проводили обширные исследования патристических источников.

По словам Денифле, «систематика и диалектический метод все больше и больше отодвигали на задний план изучение Отцов, как это практиковалось в XI и отчасти в XII веке, особенно в монастырских школах».

Систематический подход, стремление кратко изложить основные положения христианской доктрины в виде пособия – вот что породило афоризмы XII века. Здесь существует двоякая возможность, поскольку систематика заключается либо во внутреннем развитии отдельных частей и направлений мысли из метафизико-диалектических и догматических основных законов и принципов, либо в более внешней классификации и схематизации материала знания. В первом случае, когда речь идет скорее о системе развития, спекулятивное богословие обязано представить в единой и действенной картине внутренние связи тайн христианства, органику и прагматику доктрины откровения, основные архитектурные законы, управляющие сверхъестественным зданием истины. Схоласты, чьи умы стремились к таким целям, должны были погрузиться в мысли Отцов, особенно в мысли Августина. Им не помогали вырванные из контекста цитаты из Августина; движущей силой их работы была августиновская мысль, августиновский образ мышления. Изучение источников было необходимым условием для этого. С Ансельмом Кентерберийским как систематизатором такого рода мы столкнулись на пороге ранней схоластики, а в этом томе – прежде всего с Хью Сен-Викторским.

Во втором случае, когда речь идет скорее о системе расположения,196 более позитивное богословие ставит перед собой задачу представить изречения Отцов об отдельных истинах веры в хорошей подборке и в четком расположении. Такая работа, особенно если она делается не впервые, а основывается на образцах, вполне может быть выполнена и без последовательного изучения патристических источников, с помощью одних лишь сборников цитат, катен, флорилегий и более ранних работ с афоризмами.

Цель такой системы заключалась в том, чтобы предложить студентам и читателям замену трудоемкому и кропотливому изучению полных патристических трудов с помощью патристического чтива, сгруппированного по определенной тематике. В прологе к «Сентенциям Петра Ломбардского» выражен замысел собрать изречения Отцов «brevi volumine», в удобном томе, чтобы избавить читателя от необходимости трудиться над обширной литературой Отцов (librorum numerositas)197. Эта идея не является единичной, но повторяется в самых разных вариациях, как покажет нам специальный раздел.

Преобладание диалектики в области богословия принесло гораздо больше пользы патристическому источниковедению, чем систематике. Неудивительно, что те, кто выступал против диалектики и гипердиалектики, также жаловались на упадок патристических исследований198. В диалектическом методе есть тенденция, когда он выходит за пределы своей задачи, зацикливаться на отдельных словах, понятиях и предложениях и игнорировать содержательные точки зрения и внутренние связи. Диалектик подходит к текстам Отцов средствами словесной логики и рутинами силлогистического искусства. Для него связное изучение патристических писаний, демонстрация связей и ходов мысли не представляет собой полезного поля деятельности; с другой стороны, отдельные предложения из писаний Отцов, особенно если они кажутся противоречащими самим себе или какому-то вероучительному пункту, предоставляют широкие возможности для испытаний и ухищрений диалектических методов толкования, различения и согласования.

Поэтому вполне понятно, что во времена ранней и высокой схоластики односторонние диалектические течения всегда были связаны с атомизирующим отношением к текстам Отцов, и что в конечном итоге преобладание такого направления привело не только к упадку изучения Отцов, но и к упадку схоластики.199

Схоластика XII и XIII веков постоянно черпала силы и энергию из вновь поступающих философских и патристических источников, которые оживляли и оплодотворяли почву схоластики, местами пересохшую от чрезмерной диалектики.

Помимо систематики и диалектики, влияние канонических сборников200 также должно рассматриваться и приводиться в качестве причины того, что знания об Отцах приобретались из отрывков и флорилегий, а не из самих патристических произведений. Действительно, довольно большое количество текстов из Отцов было взято из этих юридических сборников и включено в богословские афоризмы. В частности, сакраментальная доктрина Сентенций и Суммаций, как будет показано в специальной части, питается патристическими материалами Декрета и Панормии Иво Шартрского, а затем и «Pecretum Gratiani*». Как уже было показано в первом томе нашей истории схоластического метода, метод sic-et-non, техника согласования противоречащих друг другу патристических текстов и канонов из канонической литературы (Бернольд Констанцский), также был воспринят богословием. Как будет показано в специальном разделе, посвященном «Sie et non» Абеляра, именно благодаря Абеляру этот метод согласования приобрел диалектическую тенденцию, менее благоприятную для последовательного изучения патристики.

Конечно, не следует упускать из виду, что канонические сборники оказали благоприятное и поддерживающее влияние на патристические исследования и в других отношениях, поскольку, представляя новый, часто вполне связный материал, они пробуждали жажду материала, желание получить больше от отца или богослова, о котором идет речь, и помогали богословию сохранить консервативную положительную черту по отношению к диалектике.

Если систематика, диалектика и, в некоторой степени, канонические коллекции были причинами упадка патристического источниковедения, мы можем увидеть симптом, эффект этого изменения в научном предприятии, в заметном уменьшении рукописей Отцов в библиотеках с конца XII века201. Действительно, среди многочисленных августинских рукописей в Ватиканской библиотеке, Королевской библиотеке Брюсселя, Национальной библиотеке Парижа и т. д. сравнительно мало кодексов XIII века202. Если библиотечные каталоги X, XI и XII веков имеют ярко выраженный патристический характер, то начиная с XIII века не наблюдается роста патристических фондов, зато значительно увеличивается количество богословских вопросов, quodlibeta, opuscula и т. п. Люди теперь предпочитали писать «Tabulae originalium», в основном алфавитные сборники auctoritates patrum, и все больше отходили от копирования великих трудов Отцов. В некоторых случаях небольшие, связанные между собой трактаты отцов и богословов объединялись в рукописные сборники.203

Даже если использование Отцов в диалектически ориентированных школах и трудах рассматриваемого нами периода основывалось в основном на сборниках цитат, сборниках права, патристических флорилегиях и катенах, богословских трудах афоризмов, а позднее также на алфавитно упорядоченных «Tabulae originalium», отдельные богословы поднимались над уровнем школы и проявляли чувство и склонность к последовательным патристическим источниковедческим исследованиям.