Две жизни. Роман в четырех частях

– Да ведь это гипноз какой-то! Вы подумайте, мог ли бы этот турок мне, князю или кому-то еще так командовать? Ведь надо носить в себе много зла, чтобы чужая воля могла им воспользоваться.

Долго я еще убеждал Жанну, но все ее обещания не видеться более с турком казались мне неустойчивыми и не внушали веры.

Кое-как высидев с нею завтрак, за которым я едва мог проглотить что-то из вежливости, я ушел домой, решив все рассказать Иллофиллиону.

У калитки я встретил цветочника, взял у него прелестное деревце темной сирени и отнес его в комнату Ананды, где очень хорошо пристроил его во второй комнате на низкой, тяжелой скамеечке, похожей на фиолетовый камень.

Вскоре, в типичной константинопольской тележке, слуга привез мои тайны, изысканно упакованными. Я их развернул, поставил на стол в первой комнате, где они показались мне еще красивее, и пошел к себе за кольцом, а затем к князю за салфеткой.

Князь был очень удивлен моей просьбой об одной салфетке, спросил, не надо ли тарелок и скатерти, но я сказал, что спрошу Иллофиллиона и, если надо, приду еще раз.

Войдя в комнату Ананды, я раскрыл футляр и чуть его не выронил от удивления и восторга. В золотое ажурное кольцо были искусно врезаны по бокам и сзади фиалки из аметистов. А спереди, тоже из выпуклых аметистов, была сложена крупная буква А, вся усеянная мелкими бриллиантами. И так же, чередуясь, шли аметисты и бриллианты по обоим краям всего кольца, образуя какую-то надпись на неизвестном мне языке.

Я понял, что сначала кольцо предназначалось капитаном Анне. Но подарить ей его хотел капитан-тигр, которого я знал вчера, а не тот капитан-мученик, которого я видел сегодня.

Держа кольцо в руке, я задумался о непонятном вращении судеб человеческих и о том их неизбежном земном конце, о котором никто ничего не знает, но миновать которого никому не дано; подумал я и о том, что все живут и действуют по-разному, а умирают и рождаются одинаково.

Тихо вошедший Иллофиллион пробудил меня от моих печальных грез.

– Вот так тайна, Левушка! Это Ананду поразит. Но ты сам не знаешь, что скажут ему твои подарки. Кто дал тебе это кольцо? Ты не мог купить такой ценности. Но, Боже мой, да где же ты это нашел? – тихо прибавил он, рассматривая подробно кольцо.

– Я ничего не могу сказать вам, Лоллион. Кольцо не от меня. Но кто передает его Ананде, я сказать не могу.

Но это не все. Вот на этом фиолетовом блюде, под пирожными, изображена женщина красоты неописуемой. И вся беда в том, что она как две капли воды похожа на Анну. Я знаю, что вы верите в случайное совпадение и в то, что я отнюдь не думал принести сюда вещи для Ананды с какой-нибудь таинственной эмблемой. Но и это еще не все. Пойдемте в другую комнату.

Лицо Иллофиллиона слегка омрачилось. Я открыл дверь и указал ему на деревцо сирени, которое наполняло ароматом всю комнату. Усевшись на табурет у самой двери, я ждал, что скажет мне Иллофиллион. Он же, подойдя ко мне, нежно обнял меня и поцеловал в голову.

Не знаю, что сталось со мной. Но я зарыдал так, как после этого уже ни разу в жизни не плакал. Все скопилось в этих слезах. Все перенесенные волнения, страх, разочарования, горечь от последнего разговора с Жанной – все вылилось из меня, точно прямо из сердца моего лилась кровь.

– Мой дорогой брат, мой милый друг. Перестань плакать. Тебе уже двадцать второй год. Ты прожил младенчество, детство, юность и вступаешь в зрелость. Только три первые семилетия – юность человека, и ты их прожил, мало сознавая ценность жизни. Но после двадцати восьми лет никто уже не может сказать, что он юн. Твои слезы сегодня – это пожар, в котором сгорели три твоих семилетия полусознательной жизни. Начинается твоя зрелость, ты входишь в полное сознание, в полосу наивысшего развития всех твоих сил, расцвета деятельности и труда.

Никогда больше не мелькнет в тебе сомнение, нужно ли страдание человеку, чтобы идти выше и стать чище в своем творчестве. Оглянись назад – отдашь ли ты свое теперешнее понимание счастья и смысла жизни за то, чем ты жил двадцать один год? Быть может, у капитана, которому ты так сейчас сострадаешь, есть еще больше причин для горечи, так как он дольше тебя жил полуживотной жизнью, даже не представляя себе, в чем ее истинный смысл, растрачивая дни в пустоте, а иногда и в разгуле страстей.

Но не все идут путем страдания. Посмотри пристально на князя, и ты увидишь человека, идущего путем радости.

Но пойдем отсюда, друг. Твои слезы сейчас сожгли в тебе сознание мальчика, и ими же начался твой новый путь мужчины. Пусть их огонь горит в тебе всегда не как поток слез, а как великая сила любви, когда сердце раскрывается все шире, готовое вместить весь мир, с его печалями и радостями.

Мы вышли из комнат Ананды, переоделись и зашли к князю сказать, что Иллофиллион обедать не будет, и поехали на пристань. По дороге я успел рассказать Иллофиллиону о свидании с Жанной и разговоре с ней.

Когда мы подошли к пристани, пароход уже пришвартовывался. Я искал внизу высокую фигуру Ананды, как мне послышался его голос откуда-то сверху. И действительно, я его увидел на верхней палубе парохода, машущим нам белой шляпой. Рядом с ним стоял юноша, высокий, худощавый, с красивым лицом. Мне издали он показался блондином. Я вспомнил, что Ананда вез с собой своего приятеля-доктора.

Пока мы ждали Ананду, какое-то чувство стеснения перед ним и его спутником, род какого-то страха, что я буду теперь отдален от Иллофиллиона, проникло мне в сердце, и я робко прижался к нему. Иллофиллион точно понял мое детское чувство и обнял меня, ласково улыбаясь.

Сойдя на берег, Ананда сразу же покорил меня простотой своего обращения. Он сердечно обнял Иллофиллиона и меня, сияя своими глазами-звездами, попросил принять в наше братское содружество своего спутника и с таким юмором шепнул мне, что привез мне в подарок новую шапку дервиша, что я залился смехом и взял у него из рук пальто и саквояж, сказав, что уж наверное, шапка здесь, и я очень прошу не лишать меня привилегии нести ее самому.

Капитан – всегда и обо всем помнящий друг – прислал на пристань верзилу, который взял вещи и сказал, что все доставит сам.

Налегке, пешком мы пошли домой. Ананда был очень рад узнать, что будет жить не в отеле, а в спокойном частном доме вместе с нами. Расспросив обо всех, кто нас окружает, он спросил об Анне и ее отце. Узнав про магазин, он покачал головой, но ничего не сказал.

Дальше он стал говорить с Иллофиллионом на неизвестном мне языке, а его спутник, подойдя ко мне, спросил, бывал ли я раньше в Константинополе.

Он, как и я, оказался мало видевшим свет; сам он был англичанином, но вырос и учился в Вене, где и познакомился несколько лет назад с Анандой.

В прихожую Ананды мы вошли все вместе, но спутник его прошел прямо к себе по крутой винтовой лестнице, куда за ним пошел и догнавший нас верзила с вещами.

Ананда, оглядевшись в комнате, укоризненно посмотрел на Иллофиллиона.

– Я здесь и пальцем не пошевелил. Тут хозяйничали князь и Анна, да еще вот этот мальчик, самую большую каверзу которого вы отыщете на дне этого блюда, когда съедите пирожные, – сказал Иллофиллион.

Ананда пристально поглядел на меня, на блюда и кувшин, протянул мне руку, а потом поцеловал меня, поблагодарив за внимание и за тонкость вкуса… но при этом мягко побранив за расточительность.

– Я ведь не принц, чтобы встречать меня такими царскими вещами, – сказал он, улыбаясь обаятельно, ласково, но покачивая головой.

– Есть люди, считающие, что вы и принц, и мудрец, – расхрабрился я в ответ, на что и он, и Иллофиллион рассмеялись совсем уж весело.

– Но что это? Как могла очутиться здесь эта вещь? Однажды мой дядя подарил мне точно такое же кольцо, но оно исчезло на другое утро бесследно, и никто не смог найти его. Это оно, оно самое. Вот здесь надпись на языке пали и буквы С. Ж. Как вы его нашли? – спрашивал меня Ананда, пристально рассматривая подарок капитана и все более удивляясь.

– Все, что я могу вам сказать, это то, что человек, подаривший его вам, купил его у антиквара. Я знаю его имя, но не имею права вам его назвать, – ответил я.

– О, я очень, очень теперь обязан этому человеку. Передайте ему, что я у него в большом, очень большом долгу. И если бы я ему понадобился, я был бы счастлив отслужить ему всем, чем смогу. Он и не представляет себе, какой крепкой цепью связал меня с собой, возвращая мне эту пропавшую вещь. Передайте ему, Левушка, вот это колечко с моего мизинца. Если он пожелает, он может увидеться со мной когда угодно.

– О, он пожелает хоть сегодня вечером, если позволите. Но… ведь он просил меня соблюсти тайну его имени, как же быть?

– Ничего, вы передайте ему мое кольцо. Если он не захочет открыться мне, то не наденет его.

– Ну, не наденет! Так наденет, что уж никогда и не снимет, – сказал я, представляя себе удивление и радость капитана. – А можно мне его надеть, пока я не увижусь с ним? – не смог я удержаться от восторга, держа кольцо с большим, продолговатым, выпуклым аметистом и двумя бриллиантами по бокам, в тяжелой платиновой английской оправе, необыкновенно пропорциональной.

Ананда засмеялся, сказав, что будет рад видеть его на моей руке, считая меня добрым вестником и чувствуя себя обязанным и мне.

– Но вам не я дам кольцо, а ваш великий друг Флорентиец. И камень в нем будет зеленый, – сказал он мне, ласково меня обнимая.

– Зайди еще сюда, Ананда. Здесь тоже все приготовлено не мной. И это дерево сирени – дар все того же моего Левушки, – открывая дверь в соседнюю комнату и пропуская туда Ананду, сказал Иллофиллион.

Когда Ананда вошел, Иллофиллион тихо закрыл за ним дверь и сказал мне, чтобы я шел к князю, попросил скатерть и несколько тарелок и прислал их сюда с верзилой.

Потом он попросил меня заняться спутником Ананды, которого зовут Генри Оберсвоуд. И только после обеда, к девяти часам, следовало привести князя, капитана и Генри в комнату Ананды.

Я обещал все точно выполнить и, радуясь за милого капитана, весело побежал к князю.

Как только князь отправил верзилу с тарелками и скатертью, я решил пойти к Генри и предложить ему свои услуги, если он в них будет нуждаться, а также предупредить его о часе обеда.

Генри я застал за раскладыванием вещей. Я еще не видел его комнаты и теперь еще раз оценил утонченный вкус князя. Это была большая комната, с обоями почти белого цвета; мебель в ней была синяя. Там стояли шкафы и столы орехового дерева, ковер на полу тоже лежал синий и – чего не было в других комнатах – на двух широких окнах стояли горшки с цветущими розами и гардениями.

Первое, чем встретил меня Генри, была радость и благодарность по поводу цветов, любителем которых он оказался, поскольку его мать разводила именно розы и гардении. На его вопрос, кто так заботливо обставил его комнату, я назвал князя. Я объяснил ему, что зайду за ним в четверть восьмого, чтобы познакомить с любезным хозяином и показать ему, где столовая.

Генри сказал мне, что это его первое плавание «в свет», что он очень мало осведомлен относительно правил хорошего тона и боится осрамиться в том обществе, куда его привез Ананда и обычаев которого он не знает.

Я ответил Генри, что я точь-в-точь в таком же положении, с той лишь разницей, что пустился в свет месяцем раньше. Но все преимущества на его стороне, так как он уже доктор, а я еще студент, к тому же очень рассеянный, чем заслужил себе прозвище «Левушка – лови ворон». Я прибавил, что хозяин нашего дома очень снисходителен и не осудит за промахи в соблюдении светского этикета.

– Ах, так это вы Левушка? – улыбнувшись, сказал Генри. – Я слышал от Ананды, что вы очень талантливы. Я не ожидал, что вы так молоды.

Я был сконфужен и не нашелся что ответить, – только вздохнул, чем насмешил моего нового приятеля. Сказав ему еще раз, что я зайду за ним и поахав над количеством привезенных им книг, я ушел к себе.

Капитана еще не было, но, судя по тому, что верзила приготовлял ему воду для бритья и свежий костюм, я понял, что он скоро вернется.

Как только я услышал издали шаги капитана, я побежал ему навстречу и очень важно сказал, чтобы он поскорее одевался, так как мне надо иметь с ним весьма серьезный разговор.

Лицо капитана, за минуту до этого печальное, все осветилось смехом, – так я, должно быть, был комичен в своей важной серьезности.

– Да вы не смейтесь, капитан. Это очень важно, то, что я должен передать вам. Но такому запыленному и измазанному я вам ни говорить, ни передавать ничего не буду.

– Есть, иду мыться, помадиться, причесываться, – смеясь, ответил капитан. Но уж извольте держать марку! Если ваши важные известия не будут достойны моей вычищенной персоны – держитесь!

И, все продолжая смеяться, он пошел к себе, шутливо грозя мне кулаком своей сильной, но изящной руки…

Я обдумывал, как и с чего начать разговор, все время любуясь камнем кольца, который отливал то багровым, то фиолетовым огнем. И как всегда со мной бывало в серьезные минуты, когда я готовился к встречам, вся приготовленная заранее речь вылетела из моей головы, а в голову приходили самые простые, неожиданные слова.

Когда вошел элегантный капитан, я протянул ему кольцо и спросил:

– Достаточно ли этого кольца для вашей вычищенной персоны?

Капитан взял кольцо, удивленно на меня посмотрел и спросил:

– Что это значит?

Казалось, кольцо произвело на него сильное впечатление. Я надел ему его на мизинец и полюбовался тем, как красиво оно смотрелось на его загорелой и огрубевшей руке, имевшей тем не менее прекрасную форму.

– Я тоже когда-нибудь получу такое, – сказал я.

Капитан расхохотался и уже хотел меня тормошить за мои загадки, но я просил его набраться терпения, сесть и выслушать меня, как он слушает докладчиков на пароходе.

– Этот мальчишка уморит меня, – усаживаясь и продолжая смеяться, сказал капитан. – Весь свет объездил, но забавней мальчонки не видел!

– С сегодняшнего дня я уже больше не мальчишка. Но если вы не будете серьезны, – я, пожалуй, не сумею вам передать поручения Ананды.

Капитан чуть побледнел при этом имени, лицо его стало очень серьезно, и, по мере того как я говорил, он все больше бледнел и затихал.

– Если я не выполнил всего как надо, простите меня, капитан. Но имени вашего я не назвал, и вы вольны выбирать, как вам поступить. Я уверен – о чем и сказал Ананде, – что ничто и никто не отнимет у вас его кольцо. Ведь я был прав? – бросаясь ему на шею, сказал я.

И тут же прибавил, что Иллофиллион велел мне к девяти часам привести к Ананде князя, Генри и его. Взглянув на часы и увидев, что уже десять минут восьмого, я уговорил капитана пойти со мной за Генри и помочь мне познакомить его с князем. Капитан не очень охотно, но все же согласился пойти со мной к Генри.

За обедом, где преимущественно беседовали князь и Генри, мы сидели не так долго, потому что князь, узнав о приглашении Ананды, заторопился, говоря, что у него еще есть до вечера дело, не терпящее отлагательства, но что без десяти девять он будет в моей комнате.

Генри сказал, что к девяти часам спустится к Ананде сам, а сейчас пойдет к себе, чтобы закончить раскладывание вещей и книг. Мы с капитаном остались вдвоем и вышли в сад.

Капитан несколько раз подробно переспрашивал меня о тех или иных словах Ананды и никак не мог взять в толк, какой же цепью он мог себя с ним связать, возвратив ему исчезнувшее кольцо. Я знал не более его, и обоим нам очень хотелось, чтобы поскорее наступило назначенное время встречи.

Время быстро мелькнуло, к нам вышел князь, говоря, что уже без десяти девять. Не найдя нас в комнатах, он решил, что мы в саду, и не ошибся.

У Ананды мы застали Анну с отцом и обоих турок, спутников по пароходу. В дверях мы столкнулись с Генри.

Я стоял в отдалении и молча наблюдал за всеми. Капитан прежде всего подошел к Анне, низко поклонился и поцеловал ей руку. Затем, оглядев всех, он подошел к хозяину комнат – Ананде, которому Иллофиллион представил капитана как человека, оказавшего нам много немаловажных услуг в путешествии.

Ананда подал ему руку и, задержав его руку в своей, пристально на него поглядел, точно пронзил его своими глазами.

– Я очень рад встретиться с вами, – сказал он ему своим неподражаемым голосом. Мне казалось, что он вложил какой-то особый смысл в свои слова и еще что-то хотел сказать капитану. Но только молча смотрел на него, потом выпустил его руку, как-то особенно остро и странно еще раз взглянул на него и обратился к князю.

Разговор шел в разных местах комнаты сразу. Анна говорила со старшим турком, сын его точно прилип к Генри, князь сел возле Ананды, а капитан подошел ко мне.

Мы забились с ним в угол на низком диванчике, стали за всеми наблюдать и любоваться Анной. Ни тени усталости не было на этом лице. Можно ли было сказать, сколько ей лет? Точно на семнадцатой весне остановился ее возраст, а я знал, что ей уже двадцать семь, и на Востоке это считается уже старостью для женщины вообще, не говоря уже о девушках.

Ананда внимательно слушал князя и, казалось, заранее знал все, что он ему скажет. Из долетевшего к нам слова «жена» я понял, что князь говорил ему о несчастье княгини. Я был очень удивлен, когда вскоре князь встал и, извиняясь, стал прощаться из-за какого-то экстренного дела. Потом я узнал, что он должен был встретить московских адвокатов.

– Вы напрасно волнуетесь, князь, – услышал я слова Ананды. – Судя по словам Иллофиллиона, я уверен, что ваша жена поправится. А относительно раздела ее наследства с сыном, – он усмехнулся, точно вглядывался во что-то, – вы себе и не представляете, как легко и просто все это произойдет. И какая хитрая и ловкая женщина-делец ваша жена! Я непременно завтра зайду к ней вместе с Иллофиллионом.

Князь просиял – если можно было сиять еще больше, – простился со всеми, особенно нежно поцеловал руку Анне и тихо сказал ей:

– Благодарю вас. Ваша музыка помогла мне понять жизнь и найти себя, – и вышел.

– Ваша музыка помогла мне потерять себя, – прошептал внезапно капитан. Я едва расслышал его шепот и увидел, что он, ранее усердно прятавший свою левую руку с кольцом, рассеянно поднял ее и закрыл ею лицо. Кольцо сверкнуло и не укрылось от зорких глаз Ананды, как – я уверен – и шепот капитана достиг его острого музыкального слуха.

– Я так и думал, так и думал, – вдруг сказал Ананда, поднимаясь с места и направляясь прямо в наш угол.

– Мой друг, я перед вами в большом долгу. Вы не можете даже представить себе, как много вы для меня сделали, отыскав мое кольцо, – взяв за левую руку капитана и держа ее в своих, говорил ему Ананда. – Вы очень измучены. Вам кажется, что музыка разворошила вам всю душу. Но, право, верьте мне, мы с Анной сегодня сыграем и споем вам – и вы совершенно по-другому себя почувствуете. Вы найдете тот высший смысл жизни, путь к которому и есть вся наша земная жизнь с ее серыми днями.

– У вас такое печальное лицо, – продолжал Ананда, – как будто бы вы похоронили самые лучшие мечты. Анна, мы должны с вами играть сегодня. Я большой эгоист, прося вас об этом, когда вы не выразили еще желания играть или петь. Но, если только вы желаете помочь мне отблагодарить человека, вернувшего мне подарок дяди, не откажите и сыграть и аккомпанировать мне, – обратился он к Анне, подходя к ней.

– Какой подарок дяди? – спросила Анна, и тот же вопрос я читал на всех лицах.

Ананда подал ей кольцо, которое обошло всех, вызывая всеобщий восторг; дошло оно и до нас с капитаном. Я взял его в руку, еще раз полюбовался им и, передавая его капитану, смеясь, сказал:

– Вот такого мне уж никто не подарит.

– Да ваш цветок вовсе и не фиалка, – внезапно сказала Анна.

– Вот как?! – воскликнул я, пораженный, что в шуме общего разговора она могла услышать мои слова капитану. – А разве цветок капитана фиалка?

– Быть может, и не фиалка, – улыбаясь, ответила она. – Быть может, это цветок из семейства орхидей, но фиолетового цвета, как ирис, во всяком случае.

Капитан смотрел на нее не отрываясь, все еще держа кольцо в руках. Я не мог решить, подозревал ли кто-нибудь из присутствующих – как подозревал это я, – что капитан покупал кольцо для Анны. Я хотел спросить ее, какой же мой цветок, но в это время верзила внес маленькие чашечки ароматного кофе на огромном серебряном подносе, а Ананда, поклонясь Анне, просил ее быть хозяйкой и пододвинул к ней фиолетовое блюдо с пирожными.

Анна заинтересовалась блюдом и кувшином, спрашивая Иллофиллиона, где он их достал.

– Это не я. Это Левушка их раздобыл, точно так же, как фрукты и пирожные. Но если содержание пирожных не будет отвечать его внешнему виду, мы придумаем для Левушки наказание, – прибавил Иллофиллион, юмористически поблескивая глазами.

– Всякий, кто здесь мудрец, почувствует во рту рай, как только откусит пирожного, – заливаясь смехом, брякнул я. – А всякий, кто здесь принц, найдет на блюде божественную красоту и оценит ее, а не будет придумывать мне каверзного наказания.

Все весело смеялись. Строганов даже за голову схватился, повторяя: «Ай да литератор!», а Анна смотрела на меня с огромным удивлением, переводя свой удивленный взгляд на Иллофиллиона и Ананду, которые молча, улыбаясь, смотрели на меня.

– Что же, дорогая хозяйка, давайте нам скорее это сладкое волшебство. Надо решать, кто здесь мудрец и кто принц, – все улыбаясь, сказал Ананда.

– С кого же начать? Не с самых ли младших? – рассмеявшись, спросила Анна.

– О, так как я самый младший, а я уже знаю, что в середине пирожного – рай, то я исключаюсь. Начинайте с самых старших, – ответил я ей.

– Хорошо. Отец, пожалуйста, попробуй скорее, чтобы я успокоилась, что ты мудрец, – подавая отцу тарелку, сказала Анна.

– Мы ровесники с Джел-Мабедом, – сказал Строганов. – Подай и ему, мы вместе будем держать экзамен на мудрецов.

Пирожное было подано отцу Ибрагима, и оба воскликнули:

– Рай, рай! Больше на мудрецов нет вакансий.

– Ну, нет, – сказал Генри. – Я не уступаю так легко. Возраст и мудрость не всегда сочетаются. Я прошу теперь и для нас с Ибрагимом.

Анна подала им пирожные, ласково погрозив Генри за бунт.

Не успели они откусить, как Генри важно заявил, что допустимо оспаривать право на мудрость первых, так как они уже свой рай проглотили. И пожалуй, пирожных не хватит для повторного райского испытания, если все будут съедать райскую мудрость так быстро.

Когда очередь дошла до Иллофиллиона и Ананды, мне не пришлось решать, кто был здесь мудрецом. Ананда, держа тарелку с начатым пирожным, поклонился мне и сказал:

– Если бы я был мудрецом, то в эту минуту я потерял бы часть невещественного рая, так как весь ушел бы в блаженство еды. Это прекрасно и обманчиво. Угощение скромно на вид и необычайно привлекательно внутри. Если и блюдо обладает таким же скрытым талантом обвораживать людей, то вы далеко пойдете в жизни, юноша. Капитан выказал свой необычайный вкус, вы же показали еще и талант скрытого волшебства. Я нетерпеливо буду ждать, когда откроется дно блюда.

Вскоре от пирожных не осталось ничего, и я увидел остановившиеся глаза Анны, которых она не отрывала от блюда.

Я так перепугался, что встал, собираясь убежать.

– Стой, стой, Левушка! – воскликнул Иллофиллион, мигом очутившись подле меня и беря меня под руку. – Как только дело коснулось конца твоих каверз – так ты и бежать?

– Я очень заинтересован, – вставая, сказал капитан, – Левушка в такой тайне все держал…

И он подошел к столу. Посмотрев на блюдо, на Анну, на меня, он провел рукой по глазам и молча пошел на свое место.

– Да что там такое? – громко сказал Строганов. – Мудрецами все становились вслух, а как до принцев дошло – словно языки проглотили. Надо было бы наоборот!

Он приподнялся, склонился над блюдом, и затем, окинув всех взглядом, с улыбкой сказал:

– Оно выходит, будто принцем-то становлюсь я.

Генри, турки – все бросились к блюду.

– Ну, дайте же и нам с Анандой посмотреть, – подойдя к столу, сказал Иллофиллион.

Я готов был провалиться, а капитан, крепко держа меня под руку, шептал мне:

– Ну и мальчишка! Почему же я не нашел этой вещи? Я готов был бы…

– Я согласен, что на тарелке изображена царственная красота. Если бы в лице нарисованной красавицы сверкало столько духовности и ума, сколько в той живой принцессе, чьим прототипом она служит – я согласился бы признать вас принцем-отцом, – сказал Ананда. – И юноша, сумевший оценить сходство и краски портрета на фарфоре, достоин моей горячей благодарности.

С этими словами Ананда подошел ко мне, обнял и, как ребенка, подняв меня на воздух своими могучими руками, крепко поцеловал.

– Ваша худоба неестественна, Левушка. Надо фехтовать, делать гимнастику, ездить верхом и закалять организм. Генри, доктор, займись моим другом Левушкой.

– Ну а теперь – играть, – прибавил он.