Полная версия
Две жизни. Роман в четырех частях
Первое впечатление от предоставленных нам князем комнат было ошеломляющим. Комната моя имела большой балкон, выходящий в сад, и под ним было много цветов. Обои в ней были светло-серого цвета, и на их фоне ярко выделялась мебель красного дерева.
Мне было очень любопытно скорей посмотреть на комнату Иллофиллиона. Его комната была желтая, а мебель вся резная, черного дерева, в готическом средневековом стиле; своими высокими остроконечными формами она напоминала внутреннее убранство храма. Мебель была покрыта желтым шелковым ковром, в тон обоям, с коричневато-черным рисунком; пол был застлан сплошь таким же ковром.
Я даже присвистнул. На письменном столе стояла на желтом сукне хрустальная ваза с желтыми розами и лежало письмо, надписанное круглым красивым почерком.
Казалось бы, эта комната была вовсе непохожей на комнату сэра Уоми в Б. Но чем-то, быть может, желтым цветом, она вызвала во мне воспоминание о ней. Гармония форм и красок, вкус, с которым были расставлены вещи, – все было образцом истинной художественности, поразившей меня.
– Это вы сами так убрали комнату для Иллофиллиона? – спросил я вошедшего князя.
– Нет, Левушка, этой комнатой занималась Анна. У одного ее знакомого долго стояла без употребления вся эта мебель. Она рекомендовала мне ее купить и сама руководила расстановкой мебели. Нравится вам? – спросил князь.
– Нравится – это не то слово. Здесь так же отражено превосходство ее вкуса над всеми нами, как в ее игре, в ее зале, в ее манере одеваться, – сказал я, забывая все и превращаясь в «Левушку – лови ворон».
Не знаю, долго ли я сидел в кресле у письменного стола, рассматривая заворожившую меня комнату. Одна мысль владела мной неотступно: «Как же обставит Анна комнаты Ананды? Комнаты того, кого избрало ее сердце навек, если только для друга она сумела устроить комнату-храм, входя в которую испытываешь благоговение?»
Весь под влиянием этой мысли, забыв все на свете, я думал, что такое любовь у существ, стоящих выше нас? Как они любят? В чем они видят смысл любви? Почему мой брат женился на Наль, а Ананда не женится на Анне? Разве от брака таких возлюбленных не возникла бы высшая раса людей?
Вдруг, как всегда внезапно содрогнувшись с головы до ног, я увидел Ананду, хотя и где-то далеко, но совершенно ясно, и услышал его голос:
«Связи людей, их любовь и ненависть – всё это плоды не одной данной жизни. И тело человека, и его окружение – всё следствия и результаты его личных трудов и достижений в веках. Нет пути духовного совершенствования для кого-то одного, выделенного из миллионов окружающих его жизней. Только научившись единению с людьми в красоте и слиянию с ними любви, можно достичь тех духовных высот, где живут люди, превосходящие нас. Тогда открывается собственное сердце, и в нем оживает новая любовь. И человек понимает, что вся Вселенная связана, дышит и вечно движется вперед этой живой любовью».
Все исчезло, и голос Ананды умолк.
– Вы не волнуйтесь, князь, – услышал я рядом и почувствовал, что Иллофиллион держит меня за руку. – У Левушки, в результате удара на пароходе, бывают такие нервные припадки. Но это не опасно. И если когда-нибудь это с ним случится без меня, вы только дайте ему капель, которые я прошу вас накапать ему сейчас из этого флакона.
Князь подал мне капли.
– Поставьте их вон в тот маленький прекрасный шкаф, – продолжал Иллофиллион. – Вы будете знать, где найти помощь при таких случаях. Повторяю, это не опасно, не волнуйтесь. Вы сами нуждаетесь сейчас в помощи больше, чем Левушка; на вас, что называется, лица нет. Можно ли так теряться? – уговаривал Иллофиллион князя.
– Ну, слава богу, слава богу. Левушка так неподвижно сидел, уставившись глазами в пространство, и ни на один вопрос не отвечая, что я смертельно перепугался, – говорил взволнованно князь.
Я приник к плечу Иллофиллиона, который нежно гладил меня по волосам, и никак не мог унять дрожи во всем теле. Наконец я успокоился настолько, что мог встать.
– Вот как я нынче осрамился, дорогой Лоллион. В первый же день я так напугал вас, князь. Это очень прискорбно; простите, пожалуйста. Уж такой я незадачливый «лови ворон». Как только попаду в особенно прекрасную комнату, так и становлюсь ротозеем.
– Все образуется, Левушка, – ласково ответил мне князь. – Не хотите ли посмотреть на комнаты, которые приготовлены для вашего приезжающего друга?
– Ох, нет, бога ради, только не сейчас, – взмолился я, опасаясь повторения только что пережитого.
И князь и Иллофиллион – оба посмотрели на меня с удивлением. Пристальный взгляд Иллофиллиона точно раздвинул во мне какие-то завесы; как будто бы во мне, как в зеркале, отразилось все, что я только что пережил, и мне показалось, что Иллофиллион увидел всю картину, возникшую в моем воображении, именно так, как она мне представилась.
– Ну хорошо, если вы чувствуете себя плохо, мы отложим. Я позабочусь, как сумею, о комнате для капитана. Хочется, чтобы к семи часам он нашел ее готовой и уютной. Кстати, зовут его сэр Джеймс Ретедли. Но я понятия не имею, как надо звать важного лорда в быту, – сказал князь.
– Лучше всего, если мы будем поменьше стеснять себя всякими условностями. Продолжайте звать его «капитаном». Ведь зовем же мы вас просто «князь», а у вас тоже есть имя и отчество, – улыбаясь, ответил Иллофиллион.
– Ну и прекрасно! Так я поеду. Обед в половине восьмого, – сказал князь и, кивнув нам, вышел из комнаты.
Оставшись вдвоем, мы молчали. Вдруг взгляд мой упал на лежавшее на столе письмо. Я подумал, что Иллофиллиону будет приятнее читать его наедине: мне казалось, что письмо от Анны, и цветы, вероятно, тоже от нее.
Я тихо вышел из комнаты, прошел к себе, но так боялся снова впасть в пугающее меня состояние иллюзий, что предпочел побыть в саду.
Сад оказался запущенным участком старого парка и отделялся высокими стенами от соседей, где тоже были видны старые тенистые деревья.
Я присел на скамью и радостно отдыхал в этом уединенном месте. Пестрые картины недавнего прошлого одна за другой вставали в моей памяти, так перегруженной и утомленной всем пережитым за это время. Я не мог сосредоточиться ни на одном человеке или факте, чтобы тотчас же они не связывались в целую вереницу чувств и мыслей, сбиваясь в конце концов в кашу.
Яркий образ Флорентийца один доминировал над всем моим существом. Как-то отступила, точно отошла в тень, фигура брата. Я подумал, что он теперь переживает «медовый месяц». Но что, собственно, подразумевают люди под медовым месяцем, когда так восхищаются им? – думалось мне. Какое-то новое, неведомое мне раньше чувство стыда вдруг ворвалось в мои мысли.
Потом, ни с чем не связанно, я стал думать о Лизе и капитане, о Жанне и князе. И все эти отношения почудились мне тоже греховными и не такими чистыми, чтобы их объединяла только красота…
– Где ты, Левушка? – услышал я особенно радостный голос Иллофиллиона.
Я вышел ему навстречу и увидел в его руках письмо, крупный и красивый почерк которого я сейчас же узнал. То было письмо, лежавшее на столе возле роз.
– Я получил известие, что Ананда будет здесь послезавтра вечером. Какая радость! – обняв меня, произнес Иллофиллион. – Но ты как будто все еще не оправился? Или ты не рад Ананде?
– Я рад Ананде уже только потому, что обязан ему счастьем встречи с вами, Лоллион. Если бы он тогда не спас вас, то что бы я теперь делал? В каком трюме жизни и кто искал бы меня? – ответил я, в первый раз до конца осознав, как много, бесконечно много, сделал для меня Иллофиллион.
Иллофиллион ласково улыбнулся, снова искорки юмора засветились в его глазах, и он сказал:
– А разве в том, что сказал тебе сейчас Ананда, что нет связей иных, как причины и следствия нашей собственной жизни и деятельности, ты не видишь смысла нашей связи? Быть может, я, как и все, только отдаю тебе свой прежний долг?
Я потер себе лоб.
– Постойте, мой дорогой. Ведь не хотите же вы мне сказать, что в моей галлюцинации была хоть капля действительности? Как мог говорить со мной Ананда, находясь за тысячи верст от меня?
– Точно так же, как говорил тебе Флорентиец, будучи очень далеко от тебя. Ты чуть не плачешь, волнуешься и ищешь сверхъестественных объяснений подобным явлениям. А я уже говорил тебе, что жизнь твоя принесет тебе не боль безумия, а огромное счастье знания, если ты захочешь трудиться и воспитывать в себе полное самообладание.
Ты забыл или не отдал должного внимания моим словам. Я уже объяснял тебе, что в каждом человеке есть творческие силы сверхсознания. В одних людях они дремлют, в других оживают. И оживают в каждом по-разному, в зависимости от общего его уровня чистоты и культуры – от юродивого до мудреца.
– Ох, Лоллион, до мудреца мне так далеко, что вряд ли и дойти. И юродивым быть, пожалуй, мало чести и радости, – горестно сказал я, прижимаясь к моему другу и как бы ища у него защиты.
– Дитя ты еще, Левушка, – засмеялся Иллофиллион. – Дитя удивительное, с одной стороны, и обладатель очень большой силы – с другой. Как-то справишься ты с жизнью, которую только ты один можешь создать? Как поднимешь на плечи все то, что сейчас требует от тебя ответов и труда? И никто, кроме тебя самого, не может выполнить твоих, только тебе одному присущих, индивидуальных задач, – тихо и серьезно говорил Иллофиллион.
– Но ведь вы меня не оставите! Вы поможете мне прожить и учиться до тех пор, пока не приедет Флорентиец? О, Лоллион, не оставляйте меня; я знаю, какой я для вас груз и обуза, но я не в силах буду пережить сейчас еще одну разлуку, – едва сдерживая слезы, вцепился я в него.
– Мой дорогой мальчик, мой брат, я буду с тобою очень долго. И наша с тобой дружба радостна мне, а вовсе не груз и не обуза. Ты только уверься в том, что слух и зрение могут внезапно обостриться у каждого от всяких, тебе еще пока непонятных, причин. Будь спокоен. Сейчас ты так счастлив, никакие обязательства не давят на тебя, – всматривайся же свободно в жизнь людей и оберегай каждого от неприятностей, насколько можешь.
Пойдем посмотрим, какие комнаты приготовил наш хозяин Ананде.
Страх мой прошел, мы поднялись по ступенькам довольно высокого крыльца и попали точно в восточный город.
Прихожая была застелена пушистым персидским ковром; вдоль стен тянулись низкие, обитые шелком диваны с подушками; узкие стрельчатые окна были закрыты ставнями из разноцветного стекла. Роскошная тяжелая занавесь отделяла прихожую от комнат. Иллофиллион приподнял портьеру, и мы вошли в комнату.
– Боже, – вырвалось у меня. – Да тут жить принцу, и не месяцы, а годы.
– Так оно и есть. Ананда – принц, а жить ему здесь не меньше года, – так тихо проговорил эти слова Иллофиллион, что я их еле уловил.
Целая гамма фиолетовых тонов присутствовала в комнате, царственно роскошной и вместе с тем простой. Это была комната, совмещавшая в себе кабинет и библиотеку; но стиля ее я не понял, да и сейчас не смог бы определить. Точно на ковре-самолете чья-то воля перенесла ее из Средних веков и расставила в доме князя. Я никогда не видел таких кресел, массивных, высоких, сделанных из какого-то светло-зеленоватого дерева с черными разводами и обитых лиловым шелком.
– Где только могла Анна найти эти вещи? – невольно вырвалось у меня.
– Они хранились в складах ее отца очень много лет. Теперь нашли себе применение, – ответил мне Иллофиллион. – Но пойдем дальше.
Мы вошли в следующую комнату и… я от удивления сел на табурет, стоявший у двери. Я всего ожидал, но только не того, что увидел.
Простая походная, полотняная кровать, без подушек, покрытая мягкой звериной шкурой. Небольшой белый стол, два-три деревянных стула и самый простой платяной шкаф.
– Теперь ты видишь истинные потребности принца; здесь будет его святая святых, куда вряд ли войдут многие.
Я молча указал Иллофиллиону на стол, где стояла такая же хрустальная ваза, как в его комнате, и в ней… один из наших букетов фиалок. Он кивнул мне головой, и мы вышли из комнат Ананды, задвинув занавесь и закрыв дверь.
Все потеряло для меня значение, ощущение реальности исчезло. Я шел как в тумане и опомнился только в наших комнатах, где Иллофиллион мне напомнил об обязанностях дружбы и гостеприимства по отношению к капитану, который должен был жить здесь, рядом со мной.
– Надо стараться облегчить ему жизнь в эти дни. Ему немало придется перестрадать. Твоя нежная любовь может помочь больше, чем все заботы других, – сказал Иллофиллион. – Думай о нем. Зови всей силой мысли Флорентийца, и ты найдешь всегда нужное слово для капитана.
Я твердо решил собрать свое внимание и посвятить все свои заботы капитану в эти дни нашей совместной жизни. А потому, как только услышал голос князя и возню в соседней комнате, – побежал туда и стал помогать в обустройстве комнаты.
Князь печалился, что за такой короткий срок не мог найти ничего хорошего. Тем временем в комнату вносили красивую мебель из пальмового дерева, старинную, оригинальную. Иллофиллион тоже зашел сюда и успокоил князя, что обстановка очень хороша и капитан будет вполне доволен и благодарен.
Князю надо было заехать еще в магазин к Жанне, куда надо было и нам. Мы все втроем стали наводить порядок в комнате, быстро придали ей жилой и уютный вид, переоделись и помчались в магазин.
Тут мы застали настоящее вавилонское столпотворение. Строганов дал объявление в газетах об открытии нового французского магазина – и дамы буквально наводнили его; даже обе синьоры Гальдони приехали заказать шляпы.
Молодые хозяйки магазина были удовлетворены массой заказов и большим количеством проданных шляп. Жанна была радостно возбуждена, а Анна… улыбалась ласково, была спокойна, но счастья в лице ее я не видел.
– Анна, не откажите мне в просьбе, – обратился к ней Иллофиллион. – Мы с Левушкой и капитаном переехали к князю. Поиграйте нам завтра вечером, пожалуйста. Я заеду за вами; мне очень хочется, чтобы вы соединили всех нас понятным для всех языком красоты и музыки перед приездом Ананды.
– Для вас я всегда готова играть, хотя присутствие капитана мне кажется странным, – ответила Анна. – Я буду играть, – прибавила она, помолчав. – Да, конечно, буду играть и вашему капитану, – повторила она, помолчав чуть подольше. Вдруг Анна засмеялась, отчего все ее лицо просветлело, а я был счастлив, что капитан услышит ее игру, которая – я верил – поможет ему взглянуть иначе на талантливую женщину.
Время бежало, я волновался, что не успел купить цветов к приезду капитана, что тут же и высказал.
– Не горюйте. Долг платежом красен. За цветы капитана поставьте ему на стол эту маленькую японскую вазу и вот эту нежную орхидею, – сказала Анна, снимая с полочки чудную вазочку с орхидеей. – Только не говорите, что это от меня.
Я подпрыгнул от удовольствия, захлопал в ладоши, поцеловал обе руки Анне и, бросив все и всех, помчался с князем домой.
Не успел я поставить свой цветок на стол, как послышались голоса и шаги, среди которых я сразу узнал легкую поступь капитана и тяжелую, в развалку, походку матроса-верзилы.
Князь ввел нашего друга в комнату, попросил его извинить, если что-либо не так, как он привык, объяснил, где ванна, и скрылся, напомнив, что в половине восьмого обед.
Я был как в чаду. Я был и капитану рад, и не мог отделаться от поразившего меня контраста в комнатах Ананды, и таким же несовместимым контрастом казались мне Анна и Жанна, Анна и магазин…
Обед и вечер прошли весело. Дружеская беседа наша затянулась далеко за полночь. Капитан рассказывал так интересно, и вместе с тем так просто и забавно о своих путешествиях и встречах, что я неоднократно перескакивал из состояния «Левушки – лови ворон» в неудержимый заливистый смех.
Наконец Иллофиллион напомнил нам, что у капитана завтра обычный хлопотный рабочий день. Мы простились с нашим милым хозяином, еще раз поблагодарили его за все его заботы и внимание и разошлись по своим комнатам.
Как обычно, мне казалось, что спать я не хочу, а не успел раздеться, как мгновенно заснул.
На следующий день я так поздно проснулся, что едва успел к завтраку, за которым меня уже ждал князь. Он сказал мне, что Иллофиллион не появится дома раньше вечера, и вернется он только вместе с Анной прямо к музыкальному вечеру.
Я опечалился. В первый раз Иллофиллион покидал меня так надолго, и я был предоставлен самому себе. Не то чтобы я не знал, чем себя занять, – я мог и в город пойти, и в магазин сходить, и книг у меня было много… Но без Иллофиллиона какая-то неуверенность, даже тоска, сжимала мне сердце.
«Боже мой! Как я по-детски привязчив и неопытен», – подумал я. Видя мое расстроенное лицо, князь предложил мне вместе пройтись по городу и заказать сладости для вечера. Но я возразил ему, что Анна вечером ничего, кроме фруктов, есть не будет, а потому и хлопотать о парадном столе не стоит. Но князь со мной не согласился и поехал один.
Я же уселся на диван в своей комнате и через несколько минут весь погрузился в книгу, которую дал мне Иллофиллион, и словно оказался в другом мире.
Я очнулся от стука в дверь моей комнаты. Должно быть, я долго читал, так как руки и ноги у меня затекли, и я с трудом распрямился. В дверь ко мне стучал капитан, посреди дня забежавший зачем-то домой. Он предложил мне пойти с ним, подождать его в одном месте минут десять, но зато потом пройтись по азиатской части города и посмотреть кое-что у антикваров…
Я согласился. Мне вдруг пришло в голову – тайно от всех – заказать для Ананды восхитительное пирожное «Багдад», как я его прозвал, у кондитера – приятеля капитана. А также купить фруктов для него же и поставить их завтра в комнату к его приезду.
Я поделился своим желанием с капитаном. Он весело кивнул, и мы отправились по намеченному маршруту. Посмотрев на загорелое лицо капитана, на веселые тигриные огоньки в его глазах, я решил, что дела его улучшаются. Он же признался мне, что ждет игры Анны с огромным нетерпением и волнением, каких давно не испытывал.
Я хотел ему сказать, что он не получит того, чего ждет, если хочет лишь светского развлечения. Но вспомнил слова Иллофиллиона о капитане, о том страдании и перевороте, который должен вскоре наступить в его жизни, – и только вздохнул о бессилии каждого из нас перед грядущими бурями.
«И зачем все должны страдать, – думал я, в душе протестуя. – Сейчас капитан весел, ему радостно. Неужели же он будет счастливее, если что-то новое сожжет в его уме и сердце те понятия и представления, которыми он жил до сих пор».
– Ну, вот, Левушка, и кондитерская. Зайдем, я выпью чего-нибудь и оставлю вас здесь на четверть часа. Не успеете вы насладиться «Багдадом», как я буду уже снова с вами, – прервал мои мысли капитан.
Быстро проглотив что-то со льдом, он скрылся как метеор. Я же почувствовал, что меня совсем разморило от жары, и уселся в ожидании напитка и соблазнительного пирожного, от нечего делать рассматривая публику.
Сам хозяин подал мне заказ, спрашивая, как понравились гостям его торты. Я рассказал ему, какой фурор они произвели, и прибавил, что у меня есть к нему личная просьба, которую я хочу сохранить в тайне от моих друзей.
Он лукаво улыбнулся, затянулся своей зловещей трубкой и ожидал, очевидно, услышать имя женщины, которой следовало отправить сладостей. Узнав же, что я хочу заказать торт и пирожные для мудреца, да еще принца, – он даже привстал.
– Эта дела серьезна была, – сказал он. – Я тэбэ дэлаю, дэлаю карош.
Тут он сказал мне, что мудрецу надо, чтобы было на вид просто, а как возьмешь в рот – рай. А принц, принцу надо, чтобы на вид тоже было просто, только чтобы лежало на таких блюдах, до которых дотронуться – «не подходи».
Он советовал мне пойти в два антикварных магазина, где есть старинные фарфоровые блюда. За фруктами он направил меня на базар к своему приятелю, но советовал купить только дыню, груши и виноград. Ибо мудреца, по его мнению, встречать без дыни невозможно, а персиков хороших пока нет.
Он просил прислать блюда и фрукты к нему, обещая всё уложить и вовремя доставить мне. Я дал ему адрес, точно условился о часе и сказал, что буду сам ждать посланца у калитки дома.
Вернувшемуся капитану я сказал, что хочу купить два антикварных блюда, чем немало его удивил. Мы долго ходили, ничего подходящего не находя. Наконец, как бы случайно, я назвал адрес, данный мне кондитером. Мы пошли туда, и, пока капитан рассматривал какую-то вещь в ювелирном отделе, я отдал хозяину записку моего волшебника-кондитера.
Он долго что-то обдумывал, потом повел меня наверх и вытащил из особого шкафа блюдо. Оно было фиолетовое, все гладкое, с узким золотым ободком, и в середине его была женская фигура на белом фоне, с младенцем на руках. Черные косы лежали по плечам на оранжевом хитоне; черные глаза, как живые, смотрели на меня. Дивные руки держали кудрявого золотоволосого мальчика.
– Господи, да уж не с Анны ли это рисовано? – чуть не крикнул я.
Хозяин повернул блюдо обратной стороной, показал дату – 1699 год.
За вторым блюдом он полез куда-то еще выше, прося меня подождать. Я был в восхищении и отчаянии. Какое-то благоговение наполнило меня, я так хотел подарить Ананде это блюдо, живопись на котором напоминала лучшую миниатюру с Анны. Но не будет ли дерзостью мой подарок? Будет ли он понят как чистейший дар моей восхищенной души?
Вернувшийся хозяин нес хрустальное блюдо, переливавшееся всеми цветами радуги. Грани ее сверкали, точно драгоценные опалы.
– Венеция, – сказал он, подавая ее мне. – Это старый принц куплено. А это – Флоренция, – ткнул он пальцем в фиолетовое блюдо. – Тоже старо. Кардинал покупал.
– Это, верно, очень дорого, – сказал я со страхом.
Он усмехнулся и сказал:
– Пишет друг – с тебя взять сколько можно мала-мала. Меньше сто рублей не будет. Если даришь принцу, как пишет здесь, – опять ткнул он в записку кондитера, – надо платить. Подожду, если сейчас нету.
Я радостно отдал половину стоимости и обещал завтра занести остальное.
– Отдавай кондитерская, он перешлет, а я ему отошлю блюда сам сегодня вечером. Пишет – надо молчать. Хорошо.
Капитан уже ждал меня внизу.
– Ну вот, вы меня покинули, Левушка, я вам и не покажу перл, нечто совершенно изумительное, что я здесь нашел. И как кстати! – сказал воодушевленный капитан.
– Вот хорошо-то! У каждого из нас будет своя тайна. Только, чур! Не выспрашивать! – ответил я.
Должно быть, я сиял не меньше самого капитана, так как он вторично с удивлением на меня посмотрел, но ни о чем спрашивать не стал.
Мы вышли из магазина, капитан уносил свою тайну в кармане, мои же тайны оставались в лавке, надо было только заказать к ним фруктов, что мы очень скоро и сделали, велев их доставить завтра к трем часам дня в кондитерскую.
По дороге домой я просил капитана ни слова никому не говорить о сладостях и фруктах, так как они предназначались для Ананды. Я сказал, что хочу поставить их в его комнату к его приезду. Капитан, казалось, был очень разочарован.
– А я-то думал, что все это для Анны. И моя тайна была связана с угощением, – огорченно сказал он.
– Об Анне позаботится князь, да и ест она, как воробей. Не стоит и хлопотать ради этого, – утешал я его.
Он рассмеялся и спросил меня, не на львиный ли аппетит заказал я свои тайны для Ананды.
– Ну, ведь и львы бывают разные. Я ведь тоже Лев. Надеюсь, хватит и львам, и принцам, и мудрецам, и воробьям, – ответил ему я, снова размышляя, тактично ли я поступил и одобрил ли бы меня Флорентиец.
– Как говорят у нас во флоте, вы занятный мальчишка, Левушка. Жаль, поздно ехать за город за цветами. Но все же зайдем сюда, я вижу белую сирень, – сказал капитан, взяв меня под руку и направляясь в огромную, прекрасную оранжерею.
Он выбрал два деревца белой сирени. Я пожалел, что беден и не могу купить такого же деревца темной фиолетовой сирени, чтобы украсить ею комнату Ананды. Я решил попросить об этом Иллофиллиона. Но, вспомнив вдруг о деньгах, подаренных мне Али-молодым, я тут же пожелал купить довольно большое деревце с огромными темно-фиолетовыми душистыми кистями крупных махровых цветов.
