Стоп-кран

– А что ж вы хотели? Безочковщина!

Инга постепенно, шаг за шагом, привела квартиру в порядок. Избавила от многолетней пыли, вычистила кафель, отскоблила паркет. Заставила Костю расковырять влипшие в старинную краску шпингалеты и помыла окна. Неожиданно для всех оказалось, что Костина квартира вполне себе светлая! А когда Инга отстирала и водворила на место казавшиеся навеки убитыми розовые занавески на кухне, Костя пошутил, что если и продавать квартиру, то вот именно теперь. Покупатель переплатит за уют и шарм.

Наведя марафет, Инга объявила войну тараканам. Для почина она намертво заклеила скотчем мусоропровод, продолжая облеплять его клейкой лентой до тех пор, пока рулон не кончился. Заставила Костю открутить все решетки вентиляции, которые имелись в квартире, и зашторила их лоскутами сетчатого тюля, кусман которого обнаружился в соседкиных запасах.

Вторым этапом мы ворочали холодильник, плиту, двигали мебель. Инга выдвигала ящики. Были обнаружены и ликвидированы три гнезда насекомых, где жирные тараканоматки вынашивали свои оотеки – продолговатые пеналы с яйцами.

Понедельник Инга объявила днём Большой химической травли, а я предложил провести его на ВДНХ, где уже очень давно не был. С утра до одури напшикали квартиру дихлофосом, обильно заливая им все потайные уголки. Потратили двенадцать баллончиков. Задраили форточки, облачились в куртки и повалили к троллейбусу.

Выставка достижений почившего народного хозяйства отражала «достижения» новейшего времени. Листву никто не сгребал. Та разносилась ветром и сапогами, развозилась шинами ведомственных машин и полнотелыми колёсами детских колясок. Неумытые стены павильонов трескались. Отгнивала и осыпалась штукатурка фронтонов. Разрушались скульптуры. Неухоженные фонтаны были преждевременно отключены на зиму. Из потемневшего от перегноя пустого бассейна «Дружба народов» пасло́ компостом. Хоровод позолоченных девушек уныло торчал посреди помойки. Их народные костюмы покрылись грязью, патиной и грибком.

Шаркающий вразвалочку дихлофолькс (да, от нас всё ещё разило этой дрянью) растянулся по ширине Главной аллеи. Дуся держалась Кости. Ему она была обязана кровом и хавчиком и считала на данный момент главным мужчиной в своей жизни.

Костя держался Инги. Ему хотелось какой-то не до конца сформулированной интеллектуальной и доверительной близости с ней.

Инга держалась независимо. Допускала, что Костя идёт рядом. Была приветливой, общительной и предупредительной с ним. Но созданная ей дистанция почему-то только подчёркивалась этой прогулкой. До́ма Инга казалась ему ближе. Может, оттого что была в халате и в стоптанных тапках? Кроме того, их сближали общие заботы, связанные с генеральной уборкой квартиры.

Я держался сам по себе, отчасти потому что никому не было до меня дела. В тот унылый день на развалинах ВДНХ мне не шутилось. И я не привлекал внимание. Какие уж тут шутки, когда вокруг были декорации моей разваливающейся великой империи! Впрочем, на эту тему шутка как раз возникла. И не просто грустная, но грустнейшая.

– Костя! Я врубился, как расшифровывается название нашего многострадального государства.

Костя обернулся ко мне со скорбной ухмылкой. Он тоже проникся горечью момента и понимал, что смех будет с привкусом полыни.

– Строили. Строили! Строили!!! Развалилось…

Крыть было нечем. Девчонки опустили глаза.

Глаза упёрлись в грязный пластиковый кулёк, лежащий посреди аллеи. В принципе, мусора вокруг хватало, и удивляться будто бы нечему. Но кулёк шевелился. Подошли ближе. Кулёк ещё и пыхтел! Инга присела и аккуратно раскрыла его кончиками пальчиков в велюровых перчатках.

– Ребята, тут ёжик!

– Разве они ещё не спят? – удивилась Дуся.

– А это ёж-шатун! – сострил я.

Костя потянул носом воздух. Поверх неубиваемой нотки дихлофоса устойчиво пасло алкоголем.

– Тут какая-то липкая шняга, – инспектор Дуся сменила инспектора Ингу. – А ещё осколки.

Она извлекла самый крупный: добрые две трети плоской стеклянной фляги с куском грязной импортной этикетки.

– О, это Baileys, – разглядела Инга знакомую этикетку, – мой любимый ликёр! Виски, сливки, сахар, шоколад. Как жаль, что кто-то его разбил.

– Здесь ёжика может переехать машина. Надо перенести зверя под кусты, – предложил рассудительный Костя, предварительно записав на подкорку нелепое буржуйское слово «бей-лис», хотя никаких лис он, конечно же, бить не собирался.

Сказано – воплощено. Выпустили ежа под облезлый кустик. Тот на секунду замешкался, потянул носом воздух и ломанулся обратно к луже ликёра.

– Мда, логичнее кулёк с остатками ликёра переместить под кустик, – подкорректировала Инга сырую идею приятеля. – Тогда ёж уберётся с дороги сам.

Так и сделали. Ёжик сделал круг и вернулся на пожухлую травку. Юркнул в кулёк и умиротворённо засопел.

– Банкет продолжается, – констатировал Костя.

– Для одной маленькой хари этого слишком много, – пожаловалась Дуся.

– И что ты предлагаешь? – улыбнулась Инга.

– Тоже что-нибудь намахнуть! А, ребята? Или нет, лучше чего-нибудь сожрать!

Прогулочный темп компании возобновился, чтобы тут же замедлиться. Квартет уловил долетевшую откуда-то тонкую нотку жареного мяса. Праздник носа был неуместен в вышеописанных декорациях, но физиология авторитетно заглушила миазмы сознания и потребовала развития этого праздника, а именно – банкета для языка и желудка. Деньги у нас были. Дело за малым – на время перевоплотиться в чутких псов и выжловок с разбуженными инстинктами. Вычислить шарманщика. Простите, шашлычника.

И таковой был обнаружен на тихой и безлюдной боковой аллейке, под голубой ёлкой. Маленький, юркий человечек деловито суетился у мангала. Белый халат, чёрная кепка и усы. Или усищи! Они были шире лица. И даже шире кепки. Которая и сама по себе была аэродромом. Костя заметил, что перед нами не шашлычник, а его карикатурный образ.

Но меня привлекла совсем другая пикантная подробность, вновь выпустившая на орбиту затюканные миазмы сознания. Дело в том, что на пластмассовом столике, измазанном томатным соусом, где покромсанный кольцами лук отмокал в собственном соку, стоял ценник. А на этом ценнике было написано: «Шашлык с виной». Именно так, с пробелом. Не вру!

– Лучше бы с вином! – улыбнулась Инга.

– Вьино есть! – затараторил хозяин заведения. – Как не быть? Домашнее!

– Из яблок? – подколол Костя без единой задней мысли.

– Почему из яблок? – обиделся шашлычник. – Без яблок.

– Это где ж такие растут, безъяблоки? – смеётся Инга.

– Обезъяблочки! – смачно облизнул я губы.

– Вьино – сок! – отчаянно защищается ларёчник. – Хотишь попробовать?

– Не! Ты дай сперва пробку понюхать, – стебусь я.

Шашлычник принял мои слова всерьёз. Извлёк пробку из большой оплетённой бутыли.

Мы принялись её по очереди обнюхивать.

– Спирт «Рояль», – определил Костя.

– Яблочный уксус, – принюхалась Инга.

– Грибной вар с клюквой, – вновь сострил я, ибо по существу, добавить было уже нечего.

– Кошки нассали, – выпендрилась Дуся, чем нажила себе в жизни ещё одного смертельного врага.

– Короче, шмурдяк, – приговорил вино Костя, помялся и примирительно добавил: – Ты вот что, уважаемый, сделай нам просто четыре шампура шашлыка. Мы тебе век будем благодарны, правда, девчата?

Шашлык тот, хоть и был омрачён активированным ощущением вины, оказался недурён. Вина́ – как метафора. Словно поделённая на всех и каждого, персональная ответственность за судьбу стремительно катящегося под откос государства. Это и участие в референдуме о сохранении СССР18, когда любой ответ, неважно «да» или «нет», – оба приводили к его развалу, ибо дьявол в деталях: в том, как гадко сформулирован вопрос в бюллетене. Это и второй вопрос референдума о введении поста президента РСФСР – кратчайший путь к кончине великой страны. Это и тупой «демократический» угар, когда мозги были засраны ложными прозападными ценностями, активно вбрасываемыми в народ, как говно катапультой. А что? Я предупреждал, что надпись на ценнике вызвала откат к миазмам сознания. К невыносимому гадскому фону тех безымянных ноябрьских дней девяносто первого года.

Костя оценил эту мерзотную энергетику, поступающую через подошвы ботинок, и решил, что с нас хватит. Тем более что по жилам разливалось мясное благополучие и белковое благоденствие. Пнул меня локтём и говорит:

– Давно ты публику не развлекал своими шизо-монологами.

– А что это такое? – залучилась Инга.

– Стоит ему открыть рот, можно включать диктофон, – заверил Ингу Костя.

Я был не против. Самого достало зловоние исторического момента. Плюс захотелось блеснуть перед дамами.

– Задайте тему.

– А зверинец на ВДНХ есть? – на первый взгляд невпопад ляпнула Дуська. Она и не собиралась ввинчиваться в контекст нашей беседы.

– Нет, – улыбнулся Костя. Он уже всё понял, наблюдая, как теплеют мои глаза.

– Ща сделаем! – подтвердил я.

Выгнал кончиком языка последнее волоконце свинины, зазевавшееся между резцами, прокашлялся и погнал:

– Итак, добро пожаловать в шизо-зоопарк. Зверей категорически не кормить! Руками не трогать, ногами не бить. Ибо руки и ноги могут оттяпать. Так как некормленые. Начнём с ряда неказистых клеток слева. Ёжжук – уникальный представитель то ли млекопитающих, то ли жёсткокрылых. Науке толком неизвестен, так как научным работникам в руки не даётся. Если его допекли, то улетает…

– Либо скручивается в клубок, если зажат в угол, – перебила Инга и лучисто рассмеялась.

– Верно. А это змеёжик.

– Скручивается в клубок и ощетинивается иголками, чтобы не размотали, – догадалась Инга.

– В следующей клетке живёт кролик зайцевидный.

Дуся, до сего момента делавшая лицо кирпичом, прыснула и забрызгала слюной честную компанию.

– Не смотрите на него так пристально. Ничего особенного. Просто очень вкусный, если с поджаренной корочкой, лучком и хреном.

– В следующий раз, друзья, в следующий раз, – заверил компанию Костя, – сегодня и так сыты. Божьим промыслом…

– В клетках справа: хорёк-горбунок, мышка-панда и попехвост чешуйчатый – этих можете рассматривать, если не прячутся.

Публика ржёт, а я перехожу к птичьим.

– Ведрозд – это крупная птица. Да, ростом с ведро. Слововей – эти, в отличие от обычного соловья, не поют, а былины рассказывают. Сказки на ночь. Лгусь быкновенный… Этому ежели не верить – защипает и рогами проткнёт. Голосова́…

– Голосова́? – уточнил подозрительный Костя.

– Да, вполне себе такая. С активной гражданской позицией. Нудятел…

– Нудятел? – переспросила ошарашенная Инга.

– Нудятел, – подтвердил я, сверкая и рисуясь в лучах Ингиного восторженного взгляда.

– Значит, нудятел?

– Ну… Сами понимаете. А вот здесь под стеклом вашему вниманию предлагается уникальная монография «Экскрементальная орнитология» – определение видов птиц по помёту.

– Шикарно! – Инга впервые в жизни готова меня обнять.

– Да ладно, все птичьи какашки одинаковые, – не врубилась Дуська.

– А что у нас с обезьянами? – торопит меня Инга.

– С ними всё в порядке, – тяну резину и подбираю слова. – Вот, к примеру, грубезьяна. Груба и неотёсана.

– А облезиана, хоть и облезлая, но мила́ и нежна? – пробный шар Инги на моём поле снискал поощрительное похрюкивание уважаемой публики.

– Мартышка-беспортышка, – держу удар и восстанавливаю статус-кво. – Верно, обыкновенная мартышка. Без портков. Ничего особенного.

– Ну а где что-то особенное? – наступает Инга.

– Как – где? – округляю глаза и обвожу рукой соседний куст, словно это прелюбопытнейшая клетка. – Познакомьтесь, это неразгибон!

– О! Это великая обезьяна! – подыграл Костя.

– Вы думаете, ему сложно разогнуться? Ха! Просто это не раз гибон, не два гибон и даже не три гибон, а целое семейство неразгибонов.

– И даже целый их клан, – поддакнула Дуся.

– Но сам я обожаю вот это скромнейшее существо, – я понизил голос, и друзья сгрудились вокруг, чтобы не упустить детали. – Маленькая пушистая обезьянка Ма́ртышка. Да-да, я не ошибся. Ударение на первый слог. Но как разительно меняется наше восприятие!

Инга поджала губу, словно озадаченный знаток. Заценила.

– Вот тут осторожнее, пожалуйста, – я изобразил испуг, спровоцировав у приятелей рефлекс поозираться. – Это трёхгорлый вербалюд. Он, сука такая, плюётся хором в три горла. За вербалюдом испуганно наблюдает тузебра. Хозяйничает горбатый в общем вольере, нет на него управы. А над зоопарком возвышается единоног – самый огромный в мире зверь, чем-то похожий на избушку на одной большой и толстой куриной ноге.

– Со шпорой, – добавил Костя.

– Да, есть там такая. Бензопила размером со стрелу башенного крана.

Дуся впечатлилась:

– Такая пила нам в леспромхозе нужна!

– Обратная крайность, – невозмутимо продолжил я, – пониослик. Да, вот такой полезный копытный зверёк. Сам всего лишь с крупную кошку, но пару бутылок пива доставит, если что.

– А кто там отсвечивает в самой большой клетке? – провоцирует Костя.

– О, это прислонёнок, – небрежно бросил я, – не дай бог прислонится лично к вам. Мокрое место вместо вас гарантировано.

Мы вдохновенно ржали, пока унылый пейзаж взорванной ВДНХ плавно проплывал назад, ибо брели мы по широкой прямой аллее на выход. К троллейбусу.

– С бегемотами, пожалуй, всё ясно, – подхватила Инга. – Бегимонд – это монстр, который обежал по кругу земной шар.

– А если бегемоту болтами прикрутить к носу рог от буйвола… – мечтательно подхватил я.

– Получится носорог!

– Правильно! А бегемот, которому в ноздри вставили кольцо – носоринг. А вот и его верный широколобый соратник – лбык!

– Обожаю тебя, – в сердцах бухнула Инга.

Костя занервничал.

– Перейдём же к кошкам, – предложил он, чтобы плавно закруглить тему.

– Дристливым львом нас не удивишь, – напомнила Инга.

Но я и не собирался размениваться так дёшево.

– Можно долго и скрупулёзно домысливать, что за животное перед нами, – заинтриговал я уважаемую публику, – скажу лишь, что зовут этого млекопитающего гиппапапард. Смотрите, как ядовито злятся его маленькие глазки!

Инга с Дусей переглянулись. Но какие же разные это были улыбки!

– Знакомьтесь, квартигра, – невозмутимо продолжал я, – разновидность царь-кошки, специально выведенная для проживания в квартирах. Откуда они в зоопарке? Понимаете ли… Некоторые владельцы не выдерживают, отказываются от них. И приносят нам. А куда ещё их девать?

– Не в цирк же их сдавать, в самом деле! – подтвердила Инга.

– Ну неужели! – согласился я, скопировав тон героини Татьяны Васильевой из комедии «Моя морячка».

– А ветеринары в вашем зоопарке есть? – поинтересовалась Дуся.

– Только рогопед и копытолог, – стушевался я, – да и то на полставки. А так они в милиции служат. Специализируются по конторам типа «Рога и копыта». Ну а в последнее воскресенье месяца в зоопарке проводится день открытых зверей!

– Тебе надо книжки писать, – искренне оценила Инга мой талант.

– Да что ты! – замахал я руками. – Прогресс-регресс-ГРЭС-мегрэ́-божоле́-девезрэ́с-расколба́с-мегареспектдралио́н-полите́с-варе́з-солтлэйкситикрайстчёрч – где я, и где вся эта графическая словесность? Как это совмещается?

В квартире невыносимо разило дихлофосом, словно он в ней размножался колбочками.

– Фу, как здесь во́нько, – скривилась Дуська.

То тут, то там, где застигло, лапами кверху валялись на надкрыльях дохлые прусаки. Впрочем, некоторые ещё дрыгали сочленениями жиденьких шарнирчиков.

– Ну что, блатте́лла, – вскричал я, – хана вам настала! Не взыщите! Дихлофос не регулируется парижской конвенцией о запрещении химического оружия. А ведь парадокс! Это такой же нервнопаралитический газ…

– Вот и не надо об этом кричать. А то зелёные услышат. Спохватятся. Коллег из Фонда дикой природы припрягут законы соответствующие лоббировать, – приложил палец к губам Костя.

– Молчу-молчу, – тут же задрал и я лапки кверху.

– Ребята, а это кто? – заорала Дуся, первой посетившая туалет.

На кафельном полу, сложив лапки ёлочкой, испустил дух огромный чёрный таракан. В царской России они были основными городскими домашними тварями, но уступили «плантацию» рыжим прощелыгам, завезённым в нашу страну позже.

– О, это бла́тта, – сказал Костя.

– Кто-кто?

– Бла́тта ориента́лис. Посконный руссиш таракан, в незапамятные времена занесённый к нам из Азии. Аналогично немцы зовут рыжих тараканов ру́ссен. Думая, что те припёрлись к ним из России. В то время как мы зовём их прусаками, будучи уверенными, что они приползли из Германии.

– Не-не, – поправил я его, – они, конечно, вольны называть кем угодно кого угодно, но вид рыжих тараканов на латыни называется именно germanica. Так что-с! А вы, Дуся, разве никогда не видели чёрных тараканов?

– Я вообще ничего не знала про тараканов. У нас в деревне за печкой только сверчки водятся.

– А как же детские книжки? – настаивал Костя. – Разве вам, Дуся, в детстве не читали «Тараканище»?

– Когда я была маленькая, у меня были только две книжки, – вспомнила Дуська, – «Филиппок» и «Золотой ключик».

– Заметьте, коллега, – прокомментировал Костя, – наша деревенская подружка вкушала сказки исключительно графьёв Толсты́х. Какой изысканный вкус!

– Да нет, – махнул я рукой, – просто повезло, что именно Толсты́х было трое. А представь, было бы трое Чуковских! Тогда каждая вторая детская книжка была бы про мух, тараканов и жужелиц со сверчками.

Инга рассмеялась, размахнулась тряпкой, смела́ жутконогих букашечек на пол. Аккуратно подмела пол, собрала тараканий хитин в совок и высыпала в ведро.

– Костя, тебе предстоит освоить новое амплуа, – сменил я тему. – Таскать мусорное ведро на помойку. Смотри, какая мышца у меня! Видишь? Я мусорные вёдра с пяти лет выношу. У нас-то мусоропровод отродясь заварен.

– Как понесёшь своё, так и за моим заходи, – выкрутился Костя.

Инга и тут засмеялась. Костя благодарно заблестел глазами.

Дуся забралась на подоконник, зафиксировала сутуловище в излюбленной позе и принялась болтать ногами.

– Куда ж ты теперь жуков этих поганых девать будешь? – запытала она Ингу. – Мусорница-то скотчем заклеена.

Мы замерли и, растянув рты в улыбке, переглянулись. До Дуси – как до жирафа…

– А я им на свирели играть буду. Они дружною толпой отчалят сразу к праотцам, – нашлась Инга, продолжая сдержанно смеяться.

– Да-да, лёгким дымком, – примазался я. – Пшик и всё!

Дуся опять не врубилась. Пожала плечами. В смысле – поджала их под самые уши, по-грифьи втянув шею и традиционно скруглив спину. Нелепость её фигуры в такие секунды резко контрастировала с её же эталонным силуэтом в минуты иные, когда ей хотелось рисоваться, зарабатывать очки и притягивать сальные взгляды.

– Не ссы, Дуся, – скопировал я интонацию Кузьмы, – мы мусор где попало не бросаем.

– Ага, бросаем, где ни попадя, – парировала Инга и укоризненно покачала головой.

Бельмом на глазу оставалась плюшкина куча Костиного товара, который разросся, как сорняк, и заполонил практически всю Костину комнату. Именно в этой комнате временно проживала Инга, так как Костя с Дусей ночевали за стенкой в соседской комнате, ключ от которой забыл Кузьма. Старый диван был чересчур скриплым, мы вдоволь наслушались его рулад, пока Кузьма единолично не слезал с Дуси. Поэтому мои друзья спали на полу, куда Костя настелил буквально всё, что обнаружил в квартире: матрас с пролежнями, соседкино верблюжье одеяло, подстёжку от деревенского тулупа, дырявый надувной матрас и два ватных туристических спальника.

Инга же спала на старомодной Костиной кровати, оборудованной пружинной сеткой и стальными дугами спинок. Тяжеленная старинная перина поглотила ржавые пружины, которые задыхались под ней и были лишены возможности скрипеть, так как массив текстиля буквально затыкал им рот. Мне нравилось отдаваться объятиям этой кровати, когда мы перемещались из кухни в комнату и забирались на ложе с ногами. Больше сидеть было негде: все горизонтальные поверхности были захламлены товаром. Не только стулья и подоконники, но прежде всего, паркет.

Пол, как ему и положено, был ограничен незыблемыми стенами. Взять больше пола было неоткуда. Товар расползался практически ежедневно, мешая нам, пришлым, просачиваться от двери к ложу. К Косте то и дело являлись клиенты: рыночные торговцы и хозяева ларьков. За дефицитным ширпотребом, который отсутствовал в магазинах, стекались друзья друзей и знакомые знакомых. Каждый норовил перерыть всю кучу целиком, которая неизбежно осыпа́лась и поглощала дефицитные квадратные метры.

Зима пришла ночью. Накануне привычно просидели весь серый день под жухлым светом вольфрамовой нити, а поутру комнаты залила синеватая пелена рассеянного арктического свечения. Двор перестал быть тёмной дырой за окном кухни. Новорожденный снег покрыл толстым слоем разбитый асфальт, облезлые крыши, куцые деревья, ржавые автомобили, помятые мусорные баки. Квартира прояснилась. Но, конечно, не засияла.

Жизнь густо и оттого медленно текла своим чередом. Даты походили друг на друга, как яйца на птицефабрике.

Я следил за новостями, и они вгоняли в депрессию. В последний день существования моей страны в 17:00 Горбачёв позвонил Бушу, в 18:30 подписал указ о сложении с себя полномочий Верховного главнокомандующего. В 19:00 Горбачёв выступил по телевизору с заявлением о своей отставке. В 19:38 в Кремле был спущен государственный флаг СССР.

Настоящие боевые офицеры по всей стране в эти минуты роняли скупые мужские слёзы на свои звёзды героев Советского Союза. А остальные – в рюмки с водкой.

Первая биографическая справка.

Как М. С. Горбачёв нарушал основной закон СССР

Отношения между единственным за всю историю президентом СССР и Конституцией складывались незавидно. Михаил Меченый откровенно плевал на неё с колокольни Ивана Великого. А потом плевал и на собственные поправки в основной закон, повторно нарушая незаконно вынесенные постановления.

14.03.1990. Высший орган власти Советского Союза, III Съезд народных депутатов принял Закон СССР «Об учреждении поста Президента СССР и внесении изменений и дополнений в Конституцию (Основной Закон) СССР». Отменена руководящая роль коммунистической партии, семьдесят лет скреплявшей многонациональный союз. В стране набирает обороты сепаратизм.

26.12.1990. IV Съезд народных депутатов ввёл должность вице-президента СССР.

05.09.1991. V Съезд народных депутатов Горбачёв превратил в балаган. Никто его не выбирал в президиум, да и не мог выбрать, так как президент не был и по закону не имел права быть депутатом. Тем не менее он самовольно возглавил съезд и продавил Закон «Об органах власти в переходный период», согласно которому создавался Государственный Совет СССР, власть властей, состоящий из самого Горбачёва и глав пятнадцати союзных республик. Кроме того, постоянно действующий орган власти Верховный Совет СССР отныне не избирался депутатами на съезде, а назначался лично Горбачёвым и властями республик. Затем президент СССР фактически распустил съезд, а соответствующие поправки так и не были внесены в Конституцию.

06.09.1991. Незаконно созданный, противоречащий Конституции Госсовет СССР во главе с Горбачёвым принял отступнические постановления о признании независимости прибалтийских республик. Они грубо нарушали восьмую главу Конституции СССР19, а также Закон «О порядке решения вопросов, связанных с выходом союзной республики из СССР». При этом Горбачёв лично нарушил собственную клятву, а также проигнорировал обязанности Президента СССР: принимать необходимые меры по охране суверенитета Союза ССР и территориальной целостности страны.

Формально, хоть и незаконно, из СССР вышли только Литва, Латвия и Эстония. В других республиках не было принято ни одного официального документа о выходе из состава Советского Союза.

14.11.1991. Госсовет принял Постановление «Об упразднении министерств и других центральных органов государственного управления СССР».

03.12.1991. Незаконно напичканный непонятными людьми Верховный Совет принял закон «О реорганизации органов государственной безопасности», который упразднил КГБ СССР.

25.12.1991 в 19:00 Михаил Сергеевич Горбачёв в прямом эфире сложил с себя полномочия президента СССР. По закону вице-президент становится врио президента, а в стране объявляются выборы нового главы. Но закон не был соблюдён. Должность вице-президента была отменена на V съезде, но соответствующая поправка не была внесена в Конституцию. Но даже если бы и была внесена, то врио президента становится Председатель Верховного Совета СССР. Кресло главы государства в любом случае не могло пустовать.

После выступления по телевизору Горбачёв умудрился нарушить Конституцию ещё один раз: передал ядерный чемоданчик лицу, не установленному законами СССР. А именно министру обороны Шапошникову, который затем самостоятельно разыскал Ельцина, чтобы нагрузить того стратегическим грузом ответственности.