Стоп-кран

Побочным эффектом в Костину жизнь ворвались ежедневные звонки в квартиру. Дворовые фраера, прихватив картишки и бутылочку «белой», беспардонно являлись на пельмени. Костя нарезал слипшиеся пачки блинами, как какой-нибудь торт «муравейник» и запекал на сковородке. Подавал на стол под ласковым самосочинённым названием «ошмётанка». Блатняк орал баллады под гитару, смолил «Беломор», соловел, объяснялся Косте в уважении, клялся мамой в дружбе до гроба.

Холодным неприветливым утром следующего дня мы сгрудились над неряшливой кучей бабла, вываленного из подсумка. Костя раскладывал банкноты по номиналу, распрямлял заломленные уголки. Я сосредоточился на пересчёте.

– Тут не хватает, – тихо произнёс я, когда на последнюю пачку денег напялил резинку.

Костя имел первый разряд по боксу. Он умел держать удар. Кроме того, морально был готов к такому результату. Ни один мускул не дрогнул на лице моего мужественного друга.

– Ну что ж! Неделя до возвращения Кузьмы у нас есть. Будем «продавать» холодильники!

Парочка завалилась в квартиру на сутки позже, чем мы их ждали. Дуська тут же разболтала, что Кузьма сдал обратные билеты за двадцать минут до отправления поезда, потому что вспомнил, что забыл бросить в море монетку. Горный крымский троллейбус равнодушно свозил их из Симферополя в Алушту и обратно. Переночевали недалеко от вокзала в какой-то стрёмной квартире с клопами, сдающейся посуточно. На следующий день местный спекулянт запросил немыслимую сумму за пару обратных билетов, так что Кузьме пришлось сломать ему нос.

– Я не дармовёнок Кузька. Я готов переплачивать за дефицит, за скорость, за удобство и качество, – рассудил Кузьма. – Но тут был откровенный зашквар. Ещё и лыбился, злодей! У-ух…

Скрывались от ментов в отстойнике поездов, среди готовящихся к рейсу составов. Там же познакомились с ушлым официантом вагона-ресторана московского поезда, который вошёл в их нелегальное положение и за разумную сумму спрятал до Мелитополя. Кузьма замерзал в холодильном отделении для напитков, а Дуся, облачившись в белый халат, впервые в жизни намывала посуду, пока официальная посудомойка, накануне вдоволь нагулявшись с упомянутым официантом, отсыпалась тут же, на приступочке.

От Мелитополя свободные места были, и официант отправил обалдевшую парочку к начальнику поезда в седьмой вагон. Далее всё более-менее нормализовалось, не считая того, что нажравшийся в холодильнике халявного пива, Кузьма долбанулся ночью с верхней полки. Да так, что сломал опору стола и проломил ею чемодан пожилой попутчицы, который она держала тут же…

– Чтобы у меня всегда всё моё было под рукой, – прошамкала Дуся, пародируя давешнюю старушку.

Короче, последнее бабло ушло на восстановление статус-кво как с раздосадованной проводницей, так и с расстроенной попутчицей, лишившейся не только крышки от чемодана, но и парадного платья с рюшечками, безнадёжно порванного острым изломом опорной штанги.

Кузьму атаковала назойливая муха. Он то поддакивал, то подвякивал, то звонко хлопал себя по щеке. Не было секретом, что его мысли бродят где-то далеко-далеко. Вероятно, в десяти станциях метро вместе с пересадкой, на пресловутой «Варшавке». Вскочил, сбегал в коридор, свернул в рулончик газету «Труд», которую продолжали исправно опускать в почтовый ящик для соседки. Вернулся.

– Где эта чёртова муха?

– Она улетела. Но обещала вернуться.

Мы вместе с мухой утомили Кузьму. Слинял он от нас в свой автомагазин, не бросив ни единого взгляда в сторону Дуси. Словно её и не существовало вовсе.

После возвращения из Крыма новости у Кузьмы посыпались как из рога изобилия. Сначала он прознал у кого-то в толпе очередников, что за нивой надо было не на Варшавке прохлаждаться, а сразу ехать в Чехов. Выяснив, что да как, засобирался туда.

– Братан, пожелай мне ни пера, ни журки, – тычет Костю в плечо взбодрённый Кузьма, уже напяливший кроссовки.

Съездил он в этот самый Чехов и вернулся душевно нокаутированным. На этот раз окончательно и бесповоротно. Мы с Костей удивлённо лицезрели, как столь самоуверенный рубаха-парень, ничуть нас не стесняясь, рыдал и размазывал немытыми кулаками свои крокодиловые слёзы.

– Они отменили открытки! – наконец выдавил он.

– Катастрофа… – пробубнил всё сразу просёкший Костя.

– А там есть нивы? – я до поры не утратил оптимизм, ибо не уловил суть произошедшей трагедии.

– Да их там полно, – отмахнулся Кузьма.

– Ну! А у тебя есть деньги. Если больше не нужна открытка, просто идёшь и покупаешь. Разве нет?

– Нет, – огрызнулся Кузьма, напряг желваки и добавил: – Там такая ругачка началась! Мужики чуть ворота не снесли на спецстоянку, где новые тачки выставлены.

– Раз отменили открытки, – занялся ликбезом по экономике переходного периода Костя, – значит, отменили госцену. Иди теперь и покупай автомобиль по рыночной цене.

– Понятно, – я тотчас скис.

– Ну почему? Ну почему ни один ёлупень не насвистел мне про Чехов раньше? Там этих нив – завались! Там вообще мне сказали, что только они ими и торгуют. Мол, откуда нивы на Варшавке? Там только жигули да Самары. Я же сто раз успевал машину получить! И до поездки в Крым, и вместо Крыма, и даже сразу после него.

Кузьма продолжал убиваться, вертел в руках бесполезную открытку. Я приноровился и выхватил её. Принялся читать:

– «Министерство автомобильной промышленности СССР. Волжское объединение по производству легковых автомобилей. Производственное управление Автовазтехобслуживание. Спецавтоцентр г. Чехов».

– Где Чехов? – вскочил Кузьма.

– Вот! Тут и на почтовом штемпеле город Чехов Московской области. Откуда отправлена открытка.

– Ну я и растыка! – приговорил себя обессилевший Кузьма. Осыпался обратно за стол, вцепился в вихры цвета заветревшейся меди.

Костя молча поставил перед ним тарелку с отварными пельменями, запасы которых в морозильнике не иссякали.

– Покушай наших пельмешков. Останкинские!

– Из самых первосортных останков! – разрекламировал я. – Размороженная из вечной мерзлоты мамонтятина. С кунаширской океанской солью и агадирским чёрным перцем.

Непробиваемого Кузьму таки улыбнуло кривой судорогой.

Вместо сметаны сгодился соус «Анкл Бэнс» с мордой пожилого афроамериканца на этикетке. На третье у Кузьмы припасена газировка «Херши».

– А пиво где? – не понял я.

– Да я утром на вокзале в Чехове подхватил. Сдуру! Уверен был, что за руль сяду сегодня. Не выливать же теперь!

От нечего делать я продолжал рассматривать открытку.

– О! Вишенка на торте! Она даже отпечатана в ГПТУ-56, город Чехов Московской области. Заказ 5486. Тираж 2000 экземпляров.

Чехов на открытке упомянут трижды. Факт!

– «После оформления покупки просим сделать отзыв о культуре обслуживания. Администрация автомагазина».

– Я те ща в лоб дам, – миролюбиво осадил меня Кузьма.

– Ладно, – надоело Косте внимать нытику. – Твоя фамилия Зряходилов? Вот ты зря и сходил. Чего же более?

– За-ря-ходилов, – огрызнулся Кузьма. – Заряходиловы мы. Ни свет ни заря – уже на ногах! Это безграмотный писарь деду моему выписку из метрики с ошибкой выдал. То в конце двадцатых было, когда дед шестнадцатилетним парнишкой подался на стройки первой пятилетки. Важным гражданином стал! Бетонщиком на Днепрогэсе.

– А как вас в Камызяк занесло?

– Как и всех, – опустил голову Кузьма. – Бабку с малы́ми в Камышин эвакуировали, она там в госпиталь устроилась. А когда похоронку получила в сорок пятом, под самую Победу, решила на Донбасс не возвращаться. Не к кому. Сама с Белоруссии – так там вообще всю нашу деревню заживо сожгли. Сволочи фашистские! После войны бабку с детьми дед Шура забрал к себе в Камызяк, он там в райкоме сидел, потом под Ржевом воевал – ранение, контузия, госпиталь. В госпитале в Камышине и познакомились. Выходила она его. Как он сам говаривал, «безнадёжного». Потом Берлин брал, два ордена Боевого Красного Знамени у него, восемь медалей. Как с войны вернулся, так сразу в Камышин. Отблагодарить хотел благодетельницу ценным трофейным подарком, но так уж вышло… Короче, поженились они.

Растёр Кузьма виски своей медноголовой башки, а нахлынувшее обратно в глотку не засунешь, не проглотишь. Надобно выговориться.

– Всё как у всех. Отца моего и тётку дед Шура поднимал. Я его смутно помню. Маленьким был, когда тот помер. А тётка у меня суетливая. Никогда ей на месте не сиделось. Думала в Иваново на ткацкую фабрику податься, но отговорили подруги с рыбкомбината. Мол, там столько девиц, в том Иваново, что замуж в очереди пятилетками стоя́т. До пенсии. Передумала, рванула по лимиту в Москву на шинный завод. И по иронии судьбы так в бобылях и проходила всю жизнь. Ну хоть комнату дали…

– В девках, – поправил я Кузьму.

– Что? – на автомате переспросил он, загруженный по маковку слайдами из семейного архива.

Не трогали больше мы нашего горе-героя весь вечер. Гоняли с Дуськой чаи-пельмешки. Девка в Крыму ни фига не загорела. Покраснела, кожа теперь с неё слезает. А на новой диете Дуся зарозовелась, подмаслилась, подобрела. Уж очень ей нравится хрумкать такими необычными блинами. Спасипки, ребята, какие вы молодцы.

Всё хорошенько обдумав, Кузьма попросил нас с Костей съездить с ним завтра в Южный порт. Одно дело – государственный магазин, там система. И совсем другое – толкучка, там и обуть могут. Идея Кузьмы заключалась в том, что пока он выбирает подержаную машину, коробка с деньгами хранится либо у меня, либо у Кости. И до поры до времени мы ничем не выдаём тот факт, что мы вместе.

План был неплох. Но, как заведено у Кузьмы, всё тут же пошло наперекосяк. Сам же и заорал на весь ряд: «Как вам эта зелёненькая?» Его радовало, что можно с камышами слиться в дельте Волги. Кузьма так активно интересовался «нивами», что к нам уже начали притираться разного рода «тёмные личности». Самые деликатные из них интересовались бюджетом покупки.

Я решил, что с меня хватит, и это грозило полностью расстроить предприятие, так как коробка от польских шлёпанцев «Рылько» лежала именно в моём рюкзаке, и головой рисковал именно я. Но тут Костю окликнул приятный баритон.

– О-о! Знакомые ребята! Что, нива нужна?

Я узнал его. Это был рано облысевший мужчина с ясными серыми глазами, который не так давно привёз из деревни полпоросёнка. Короче – наш первый клиент, купивший холодильник «Атлант».

– А что, отличный холодильник. Я доволен. Спасибо, ребята. Выручили в нужный момент.

Вынужденный зависнуть с нами, Кузьма глубоко вздохнул. Холодильники его не интересовали.

– А вы что, тоже машину подыскиваете? – поинтересовался Костя.

– Не-ет, – разулыбался наш старый знакомый. – Заглянул за стеклом для фары. Словил камень. Треснуло. Если всерьёз ниву ищете, могу вам свою продать. А она у меня особенная.

Кузьма, услыхав заветное слово, ушки-то навострил. Выяснилось, что Игнат Ипатьевич – на все руки мастер. Полностью перебрал заводской автомобиль. Расточил цилиндры, заменил поршневую на немецкую, поставил итальянский карбюратор от Альфа-Ромео, бачок омывателя Magnetti Morelli увеличенной ёмкости. Не обошёл стороной и трансмиссию. Перед нами стояла единственная в СССР «нива» с пятиступенчатой коробкой передач15. В салоне – японская музыка Kenwood. Руль обтянут сыромятной кожей. В крышу врезан люк от старого лупоглазого мерседеса W114.

– Непонятно одно: какой вам смысл продавать такую усовершенствованную машину?

– Да чего там непонятного? – разулыбался Игнат Ипатьевич. – Просто всё, что можно было с ней сотворить, я уже сделал. Дальше начинаются только понты. Всякие там обвесы пластиковые, дутики с вылетом и насадки на выхлопную трубу. Я этого не люблю. Моя нива со стороны абсолютно нормальная. Вот разве что люк.

– Возьмёте себе новую и будете также переделывать? – спросил с придыханием Кузьма.

– Нет. Уазик возьму. Там тоже можно много чего интересного воплотить.

На том и порешили. Хозяин удивительного автомобиля не называл цену, а просто согласился принять содержимое божьей коробки, которое Кузьма по наивности душевной даже не удосужился пересчитать после поездки в Крым.

Но, видит Партком Парткомыч, мы абсолютно чисты и перед ним, и перед Игнатом Ипатьевичем. В коробке было всё четко. Рупь в рупь.

Оформили документы в комиссионном автомагазине. Кузьма прилепил к стёклам бумажные транзитные знаки. На жвачку.

– Ах да, вот стекло для фары. Знал бы, что продам машину, купил бы фару в сборе. А так герметик нужен, руки из правильного места нужны. Справишься сам? Или заменить?

– Да справлюсь, чего уж там, – засомневался Кузьма и покраснел.

– До Таганки подбросишь? – подмигнул Игнат Ипатьевич.

– Отчего ж, – кивнул Кузьма и полез за руль.

Мы с Костей просочились на задний диван. Кузьма крутанул стартер, подгазовал. И тут же, медленно отпуская сцепление, заглушил резвый двигатель.

– Здесь стоит гоночное итальянское сцепление. Педаль надо резко бросать. Но будь начеку. Машина тут же «прыгнет». Ничего, привыкнешь.

Кузьма справился с педалями, мотор взревел, пискнули шины. Рывками да по кочкам вырулили на Южнопортовую улицу и направились в Дубровку.

– А я еду, а я еду за дурманом, – подпевал мотору счастливый водитель, – за дурманом, сладким запахом травы.

На Таганке помахали Игнату Ипатьевичу.

– Неплохой бизнес, – поджал я губу. – Продал старую ниву по цене новой.

– По бывшей цене. По бывшей! – напомнил мне Костя.

– Тпру, Зоря! – скомандовал Кузьма, когда просочились подворотней во двор и чуть не наскочили на бордюр.

Ночью Кузьме снились кошмары, и он три раза бегал на кухню всматриваться в тёмный двор, заштрихованный в косую линейку стрелами дождя. Не спёрли ли у «нивы» колёса? Вдруг ландо уже на кирпичах?

Наутро новоявленный автовладелец схватился сначала за квадратную голову, а потом – за раскиданные тут и там пожитки.

– Чё-то много у меня хурды-мурды накопилось, – пробормотал грустный Кузьма.

Небрежно затолкал шмотьё в сидор, наткнулся на стекло от фары и не знает, куда сунуть. Кокнуть деликатную вещицу проще простого.

– И на хрена мне эта стекляшка сдалась? Лучше фару в сборе куплю.

Не мелочится Кузьма, играют мускулы его под жёваной майкой.

– Хочешь, я тебе брошюру подарю «Как выпрямить руки в домашних условиях»? – подколол добряк Костя.

Кузьма боднул плечом, но ссориться с братаном не стал. Наоборот! Стрельнул сотку взаймы на бензин и отчалил на родину. Жмём руки. Хлопает дверь.

Дуся не удостоилась не только прощального поцелуйчика, но даже элементарного кивка головой. Вскочила с подоконника, принялась мерить шагами кухню. Шаги длинные. Поступь тяжёлая. Пельменная диета даёт о себе знать. Излишняя неиспользуемая посуда в буфете недовольно дребездынствует.

– И куда ж ты теперь?

Запнулась на мгновение. Оценила молодые серьёзные чела́. Обвела взглядом тараканью сирь кухни.

– У вас останусь, – выкрутилась Дуся. – Я – девочка не расповаженная16, послушная. Хорошо буду себя вести. Авось не выгоните?

– Да ты ж одни несчастья приносишь! – напрягся Костя.

Он понял, что «у вас останусь» – значит, у него. Мне-то забирать Дусю некуда. Тахта и прикроватная тумбочка – это то, что определяло понятие «моего угла», в которое посторонняя женщина, а тем более столь откровенного содержания, не вписывалась.

Глава 4

Кандалакшери вумэн

Инга появилась в Костиной квартире поздним ознобливым вечером где-то в самом конце октября. Её притащила Дуся. Инга была полной противоположностью Дуси. Удивительно, как судьба могла свести столь непохожих существ. Но свела не судьба, а как водится, нужда. Уступив нашим расспросам, Инга несколько раз путано говорила о том, что с ней произошло. Повторяя, что не хочет вспоминать. Стандартная история: жили-были, любили… разлюбил-изменил… узнала-прозрела… Проревела. Разобрались по-людски: доскандально. Чемодан, вокзал, Кандалакша. Это её родной город. Вот такая жизель весёлая.

Дуся перехватила Ингу на «родном» Ленинградском вокзале, куда, гонимая приобретёнными по непутёвости выбранной профессии мазохистскими наклонностями, забрела в поисках бывшего, нокаутированного Кузьмой, которого, впрочем, не нашла. Перехватила бывшую товарку – та, увлекаемая напористым клиентом с христоматийным акцентом, обронила, что «прокололи ножичком». Домысливать Дуся не стала, зато напоролась на медитирующую под информационным табло Ингу. Точнее, на её жёлтый чемодан.

Грязно выругалась в традициях своего учителя из славного городка Камызяк под Астраханью. Но тут же умилилась тем, какой жалостливый и заискивающий взгляд кинуло на неё добрейшее существо, не желавшее ей и толики зла. Соотечественницы по языку, они некоторое время подбирали ключики к словарному запасу друг друга, который сильно отличался у обеих беглянок. Так или иначе, состоялся контакт, тем более что девушкам было совершенно нечего делать, а в карманах усохла дохлая мышь.

Дуся не отличалась деликатностью, прозорливостью и чем там ещё? Да ничем, кроме фигурки, она не отличалась… Ей и в голову не пришло, что она – приживала, и приглашать ещё одну девчонку туда, где сама пребывает на птичьих правах, мягко говоря, бестактно. Но гораздо удивительнее, как ей удалось уговорить Ингу, создание практичное и рассудительное, последовать Дуськиному приглашению в какую-то незнакомую квартиру, к каким-то незнакомым ребятам? Видать, она действительно пребывала в тот момент в состоянии полного отчаяния, брошенная посреди сутолоки вокзала. Без средств, без знакомых, без перспектив.

Дуся явилась в своё время для нас полной неожиданностью, и мы долго привыкали к ней, к её присутствию в доме, прежде чем она окончательно одомашнилась. Инга же и вовсе свалилась как снежный ком на голову, разрушив некое подобие бесперспективной хиппозной идиллии.

Дуся была неотёсанной инфантильной деревенской бабонькой с бластулой самородного ума и фантастически гармоничным, но неспортивным и сутулым телом, облечённым в посредственную, шершавую, угреватую и бородавчатую кожу, траченную к тому же шрамами от затушенных об неё клиентами сигарет. Голая Дуся на ощупь была неприятной. Но, облечённая в сексуальное боди, ажурные чулки и туфли на высоченных каблуках из Костиных запасов, затмевала Клавдию Шифер и Полину Рубероид. Буквально производила самое неизгладимое впечатление, ибо натянутые совершенными косточками тёплые нейлон и лайкру хотелось гладить и гладить. Силуэт высокой, эталонно скроенной Дуси был волнующим и запоминающимся. Если, конечно, напомнить ей про сутулые плечи, которые она тотчас поспешит расправить.

Мы пользовались её расположением к нам, но никогда не переходили границ и не обижали человека. До Дуси я уже больше года не был с женщиной, с тех пор как ускорившая темп своей жизни Рита меня окончательно бросила. Нашего легкоатлетического клуба московского «Динамо» больше не существовало. Ритка перешла в «Луч». Карабкалась по каменистой заминированной вертикали списка лучших легкоатлеток России по тройному прыжку. Аккурат, как я и предсказывал в далёком и таком нереальном отсюда восемьдесят восьмом. Выезжала на соревнования за рубеж. Советская лёгкая атлетика стала историей. Бал правила лёгкая атлетика российская. Склочная, корыстная и допингоориентированная.

Инга представляла собой абсолютно доселе неизвестный мне тип женщины. Она была невысока. Не стройна, но и не полна. Какая-то нескладная и угловатая, но по-своему изящная. Секрет этого изящества раскрылся в одной из бесед, когда Инга призналась, что все школьные годы занималась классической хореографией. Она отличалась потрясающей гибкостью и лёгкостью. Дуся была и выше и тоньше, но своим грузным походоном вгоняла в тоску. Инга же порхала. И даже в стоптанных тапках производила впечатление грациозной особы с идеально поставленной спиной. Кроме того, она обладала кожей невинного младенца и неожиданным звонким ручьистым тембром голоса. Но самое главное – это, конечно, её лицо.

Легко всё это писать много лет спустя. А тогда мы присматривались, постигали и раскрывали эту неординарную девушку, к которой нельзя было привыкнуть. Она – как тот луч солнца сквозь колышущуюся занавеску, предварительно миновавший и лёгкий грим перистых облаков, и трепещущую на ветру тополиную ветвь. Тёплый, утончённый и неуловимый. И такой разноликий! Инга лучилась теплом, дружелюбием и добротой, обладала сотнями разных улыбок, тысячей ужимок, ухмылок, прищуров, насупистостей и прочего, и прочего, и прочего, что делало её лицо бесконечно подвижным. И ещё она была умна. Тем умом, который не выпячивался, не навязывался, не самоутверждался поверх всех. Тем умом, которым она награждала только близких друзей.

Не подпасть под обаяние Инги было нереально. Костя поплыл уже через три дня. Я упирался-упирался, но через неделю осознал неизбежное – Инга покорила и моё сердце. Вместе с тем мы продолжали жить вчетвером, словно ничего не произошло. Дуся была то с Костей, то со мной, а Инга… нет, Инга нашей не была. Она тактично и деликатно выстроила дистанцию. Это не мешало ей взъерошивать Костин чуб, мягко обвивая рукой его шею, когда вечерние беседы на кухне затягивались за полночь. Костя перехватывал её ладонь, целовал пальчики, и Инга не отдёргивала руку.

Ну, а я оставался обыкновенным наблюдателем этой истории. Статистом, все развлечения которого сводились к тому, что изредка ко мне на тахту запрыгивал «поутрусик» – таинственная «здрасть» из влажных снов пубертатного периода. Ненасытная Дуся являлась рано утром, когда сама уже выспалась, а поверженный на обе лопатки Костя ещё долго «варил кашу» своим ровным безмятежным и немного музыкальным дыханием.

Дуська жила по принципу «разоденут в кружево и накормят ужином». Нетребовательная девочка без претензий, чья «благодарность» зашкаливала, как у собачонки. На «саксофон» её было практически не раскрутить, но «фики-фики» она любила и никогда не отказывала. При этом постоянно косячила в быту, повторяя, как заклинание:

– Я – хорошая девочка.

После третьей разбитой чашки Костя не выдержал:

– Хоро́ш уже, деточка!

Разговаривать с Дусей было не о чем да и незачем. Как, впрочем, и флиртовать. Даже выгуливать Дусю было неинтересно. Она топала и шаркала так, что горели набойки и крошился трещиноватый асфальт. В кино она скучала, в театр она не врубалась. Пару раз мы с ней пожамкались за толстой портьерой в фойе, но и это быстро наскучило.

Тем контрастнее было наблюдать за Ингой и Костей. Тонкий флирт с умной женщиной, как проявление высшего эротизма. Особенные интонации, полужесты, говорящие глаза. У них было это электричество. Костя купался в нём. Радовался, как ребёнок, и робко надеялся на большее. Инга тоже радовалась. Жила и лучилась, но постоянно ускользала, когда момент накалялся.

Однажды на прямой вопрос Кости, почему она избегает его, Инга ответила, что он сам не знает, чего хочет, и вознамерилась было покинуть кухню. Костя попросил разъяснить. Инга обернулась в дверях.

– Вы с соседом – молочные братья, – рассмеялась она и растворилась в темноте коридора.

– Она намекает на наш треугольничек с Дуськой, – предположил я на следующее утро, когда Костя пересказал мне эту историю. – Нелепо надеяться на ответную любовь женщины, когда она прекрасно осведомлена о твоих текущих связях. Тем более что они не вполне, э-э-э… То есть вполне генримиллеровские17. Что не есть гуд с точки зрения традиционных отношений.

– Да уж… – согласился Костя.

Сложно сказать, почему Инга осталась жить с нами. Да, она была без денег, но Костя в первые же дни неоднократно предлагал оплатить ей билет на поезд до Кандалакши. И было понятно, что вовсе не из желания выпихнуть из своего дома очередную приживалу, а просто по доброте душевной. Инга искренне приняла Костину помощь, поблагодарила его за заботу, но денег так и не взяла. Она незаметно и естественно заполнила пустующую нишу домашней хозяйки. Ведь Дусю хлопоты по квартире не интересовали. Она никогда не мыла посуду, не подметала пол, а уж о том, чтобы приготовить что-то и вовсе не было речи. Предоставь Дусю самой себе, и она будет питаться печенюшками, искренне не понимая, что она делает не так.

Традиционным поваром в компании был и оставался Костя, но с появлением Инги в меню добавились молочные каши по утрам, по воскресеньям – оладьи или сырники, и время от времени, по настроению – восхитительный «Наполеон». Начала же Инга с того, что изобразила благоухающую кастрюлю райского первого блюда. А ведь мы так соскучились по супам! В кастрюле оказался вкуснейший сложносочинённый борщ.

Инга оказалась близорукой. Но очков не носила. Её мир, её зона комфорта простиралась в радиусе нескольких метров. Там она безошибочно ориентировалась, кулёчилась и окукливалась. Искренние порывы привлечь её внимание к тому, что происходит за окном или на той стороне улицы, если мы отправлялись на прогулку, были обречены на неудачу. Она редко натягивала глаз, чтобы навести резкость вдаль. Только если в этом заключалась практическая польза – например, разглядеть номер прибывающего троллейбуса. Попытки упрекнуть её в том, что она что-то не заметила, от чего-то не уклонилась, безнадёжно проваливались: