Нейтринный голос

Эдуард Сероусов

Нейтринный голос

Часть Первая: Открытие

Глава 1: Пробуждение льда

Станция IceCube, Антарктида – 14 марта 2031 года, 03:17

Чернота.

Абсолютная, плотная, как вещество. Такой темноты не бывает нигде на Земле – кроме здесь. Здесь, в самом низу мира, где полярная ночь длится месяцами и единственный свет – тот, что приносишь с собой.

Потом – точка.

Далёкая, дрожащая, неуверенная. Фара вездехода, пробивающаяся сквозь позёмку. Свет качался из стороны в сторону, ныряя в невидимые выбоины, и постепенно приближался – пока не стало видно, что это не одна фара, а две. Узкие глаза машины, щурящиеся на ветер.

Маркус Йенсен стоял у окна коридора B-секции и смотрел, как вездеход отъезжает от станции. Ночная смена дежурных техников – двое парней из Осло, которых он видел только за завтраком. Они ехали проверять внешние антенны связи. Рутина. Каждые семьдесят два часа кто-то выезжал в темноту, чтобы убедиться, что антенны не занесло.

Фары уменьшились до булавочных головок. Потом исчезли.

Маркус отвернулся от окна. В стекле отразилось его лицо – бледное, с рыжей бородой, которую он отпустил ещё в ноябре и теперь не знал, что с ней делать. Борода росла клочками, придавая ему вид не сурового полярника, а скорее аспиранта, забывшего о существовании бритвы. Ему было двадцать девять, но в этом свете – жёлтом, аварийном, который горел в коридорах ночью для экономии энергии – он выглядел старше.

Кружка в его руке остыла. Он посмотрел на неё так, будто не помнил, откуда она взялась.

Кофе. Четвёртая за ночь. Или пятая.

Маркус двинулся по коридору к мониторной. Его шаги гулко отдавались в пустоте – в три часа ночи станция спала. Двадцать три человека зимовочного состава, и почти все сейчас в своих отсеках, в спальных мешках, под тремя слоями одеял. Отопление работало исправно, но холод здесь был не температурой. Холод был состоянием. Он просачивался сквозь стены, сквозь пол, сквозь саму идею тепла.

Маркус толкнул дверь мониторной.

Комната была небольшой – метров двадцать квадратных, заставленных консолями, экранами, серверными стойками. Синий свет мониторов смешивался с зелёным мерцанием индикаторов и создавал ту особую атмосферу, которую Маркус про себя называл «аквариумом». Иногда, в самые тёмные часы смены, ему казалось, что он не сидит в комнате, а плавает в ней – медленно, невесомо, окружённый холодным сиянием.

Он опустился в кресло. Кожа скрипнула под его весом. Кресло было старым, продавленным – его притащили сюда ещё при первом монтаже станции, и с тех пор никто не удосужился заменить. Оно стало частью интерьера, как и пятно от кофе на консоли номер три, как и трещина в углу потолка, которую каждый год собирались заделать и каждый год забывали.

Маркус поставил кружку на своё обычное место – справа от клавиатуры, на квадратике изоленты, который он наклеил в первый же день. Изолента была синей. Под ней прятался ожог от паяльника – след какого-то давнего ремонта.

Экраны показывали то же, что и час назад. То же, что и вчера. То же, что и неделю назад.

Нейтринный поток: стабильный. Температура детекторов: в норме. Энергопотребление: в пределах параметров. Космические события: отсутствуют.

Маркус откинулся в кресле и посмотрел на потолок. Трещина была всё там же. Она начиналась у вентиляционной решётки и тянулась к углу, как пересохшее русло реки. Он столько раз смотрел на неё, что мог бы нарисовать по памяти.

IceCube. Ледяной куб. Кубический километр антарктического льда, нашпигованный детекторами. Пять тысяч сто шестьдесят оптических модулей, погружённых на глубину от полутора до двух с половиной километров. Каждый модуль – сфера размером с баскетбольный мяч, с фотоумножителем внутри, способным засечь одиночный фотон.

А фотоны здесь рождались из ничего.

Точнее – почти из ничего. Из редчайших столкновений нейтрино с атомами льда. Нейтрино – частицы-призраки, летящие сквозь материю, словно её нет. Триллионы их проходили сквозь тело Маркуса каждую секунду, и он ничего не чувствовал. Они могли пролететь сквозь свинцовую стену толщиной в световой год и не заметить. Но иногда – невообразимо редко – одно нейтрино всё-таки сталкивалось с атомом. И тогда рождался мюон. А мюон, двигаясь сквозь лёд быстрее, чем свет движется в этой среде, порождал черенковское излучение.

Голубую вспышку.

Свечение невозможного.

Маркус видел визуализации этих вспышек – программа рисовала их как синие конусы, расходящиеся во льду. Красиво. Почти нереально красиво. Каждый такой конус – след частицы, прилетевшей с другого конца Вселенной. Может быть, от сверхновой, взорвавшейся миллионы лет назад. Может быть, от квазара. Может быть, откуда-то ещё – из мест, которые люди даже не умели пока называть.

Он потянулся к кружке. Кофе был холодным и горьким. Он выпил всё равно.

Экраны мерцали.

Маркус думал о доме. О Тронхейме, о квартире с видом на фьорд, о девушке, которая ждала его – или уже не ждала, учитывая, что он не звонил ей две недели. Спутниковая связь работала отвратительно, но это был не тот спутник, который виноват. Он просто не знал, что сказать. «Привет, я всё ещё смотрю на экраны»? «Привет, сегодня было минус шестьдесят два»? «Привет, я скучаю, но не уверен, по чему именно»?

Он посмотрел на часы в углу монитора. 03:24.

До конца смены – три с половиной часа.

Маркус вздохнул и полез в ящик стола за шоколадным батончиком. Ящик заедал – нужно было дёрнуть с силой, и тогда он открывался со звуком, похожим на сдавленный крик. Станция была полна таких звуков. Скрипы, стоны, потрескивания. Лёд под ней жил своей жизнью. Иногда, особенно по ночам, Маркусу казалось, что станция – это корабль, дрейфующий в замёрзшем море, и где-то под килем – вечность, холодная и безразличная.

Батончик был последним в пачке. Маркус развернул его, откусил, стал жевать.

03:27.

Он потянулся к планшету с заметками. Там был список дел на завтра – вернее, уже на сегодня. Проверить термоизоляцию третьего кабельного колодца. Заменить вентилятор в серверной. Написать отчёт о состоянии детекторов в секторе F-12. Скучные дела. Рутина. Жизнь.

03:29.

Маркус бросил взгляд на экраны. Всё то же самое. Зелёные цифры, синие графики, мёртвые ровные линии без единого всплеска.

Он посмотрел на потолок. На трещину.

И тогда мир изменился.

Сначала он подумал, что моргнул.

Экраны вспыхнули. Все сразу. Разом. Синий свет полыхнул так ярко, что Маркус рефлекторно зажмурился – и тут же открыл глаза, потому что этого не могло быть.

Все пять мониторов показывали одно и то же.

Каскад.

Визуализация детекторов превратилась в водопад голубого огня. Модуль за модулем вспыхивали, как лампочки на гирлянде, только эта гирлянда была размером с километр – и она вся горела. Одновременно. Сверху донизу.

– Что за… – Маркус подался вперёд, едва не уронив кружку.

Цифры на боковом экране сошли с ума. Счётчик событий, обычно показывавший ноль или единицу в минуту, выдавал трёхзначные числа. Потом четырёхзначные. Потом экран перестал успевать – числа сменялись так быстро, что превратились в мельтешащую кашу.

Он потянулся к клавиатуре – руки дрожали – и вызвал диагностический протокол. Экран мигнул, выдал строку:

СИСТЕМА ФУНКЦИОНИРУЕТ НОРМАЛЬНО ВСЕ МОДУЛИ АКТИВНЫ ЭНЕРГОПОТРЕБЛЕНИЕ В НОРМЕ

Но модули не должны были вспыхивать все сразу. Так не бывает. Нейтрино летят из космоса одиночными выстрелами – редкими, случайными. Детекторы ловят их по одному, от силы по два-три за час. То, что он видел сейчас, означало бы, что миллиарды частиц прошли сквозь лёд за долю секунды.

Или что система сломалась.

Или…

Маркус замер. Вторая мысль была правильной. Конечно. Система сломалась. Какой-то сбой. Помехи. Космическое излучение ударило по электронике. Что угодно – только не…

Он взглянул на часы. 03:31.

Каскад длился две минуты. Потом экраны успокоились. Голубой водопад на визуализации исчез так же внезапно, как появился. Цифры вернулись к нулям.

Маркус сидел неподвижно. Сердце стучало где-то в горле.

Он открыл журнал событий. Файл загружался медленно – слишком много данных. Когда он наконец открылся, Маркус увидел временну́ю метку:

03:29:17 – 03:31:42

Два с половиной минуты непрерывного сигнала. Пять тысяч сто шестьдесят детекторов сработали в унисон.

Такого не бывает.

Маркус потянулся к телефону. Остановился. Опустил руку.

Кому звонить? Начальнику станции? Сейчас половина четвёртого, Свенссон его убьёт. Техническому директору? Она в Мэдисоне, разница – тринадцать часов, там сейчас… он попытался посчитать и сбился. Неважно. Может быть, это глюк. Сбой питания. Электромагнитный импульс от солнечной вспышки.

Он снова посмотрел на данные. Паттерн вспышек был странным. Не хаотичным – наоборот. Слишком упорядоченным. Детекторы срабатывали волнами, снизу вверх, словно что-то прошло сквозь весь массив льда. Сквозь всю планету.

Маркус почувствовал, как волоски на руках встают дыбом.

Он знал, кому нужно звонить.

Анна Бергман спала без снов.

Она приучила себя к этому за годы – засыпать быстро, глубоко, без образов и голосов. Сон был функцией. Восстановлением системы. Шесть часов темноты, и тело готово к следующему циклу.

Но сегодня что-то пошло не так.

Сначала – вибрация. Далёкая, на грани восприятия, как гул под водой. Потом – свет. Красный, тревожный, пробивающийся сквозь закрытые веки. И наконец – звук.

Звук был странным. Она слышала его не ушами – кохлеарный имплант преобразовывал вибрации воздуха в электрические сигналы, которые её мозг интерпретировал как звук. Но этот звук был другим. Глубже. Древнее.

Анна открыла глаза.

Её каюта была крошечной – два на три метра, койка, стол, шкаф. Потолок низкий, давящий. Аварийная лампа над дверью мигала красным – значит, кто-то нажал кнопку вызова.

Она села. Шарф матери – тот, что она всегда держала на подушке – соскользнул на пол. Она подняла его, не глядя, привычным движением.

Телефон вибрировал на столе. Номер был внутренний – мониторная.

Анна взяла трубку.

– Бергман.

Голос на том конце был молодой, взволнованный. Маркус. Техник из Норвегии. Она помнила его – бородатый, вечно мёрзнущий, с глазами человека, который не понимает, зачем он здесь.

– Доктор Бергман, извините за… я знаю, который час… но тут произошло…

Он запнулся. В паузе она услышала его дыхание – частое, неровное.

– Что произошло?

– Каскад. Все детекторы. Разом. Две с половиной минуты. Я думал, сбой, но логи чистые, система в норме, и паттерн… паттерн странный, он идёт снизу вверх, как будто…

– Снизу вверх?

– Да. Словно что-то прошло сквозь…

– Я сейчас буду.

Она положила трубку. Сердце билось ровно – она не позволяла ему ускоряться. Контроль. Всегда контроль.

Но руки, когда она натягивала свитер, чуть дрожали.

Снизу вверх. Не сверху вниз, как космическое излучение. Снизу вверх. Как будто источник был не над ними, а под ними.

Или – сквозь них.

Анна накинула куртку, схватила планшет и вышла в коридор. Жёлтый аварийный свет тянулся к мониторной, как нить Ариадны. Она шла быстро, не бежала – бежать означало терять контроль. Её шаги были ритмичными, точными, как удары метронома.

Станция спала. Двадцать два человека в своих коконах, не подозревающие о том, что случилось. Или о том, что ничего не случилось – глюк, сбой, аномалия, которую спишут на полярную ночь и нестабильность электроники.

Но Анна знала.

Она ещё не знала что – но знала.

Дверь мониторной была открыта. Маркус стоял у экранов, спиной к ней. Он обернулся на звук шагов – лицо бледное, глаза широко раскрыты.

– Доктор Бергман, я не…

Она прошла мимо него, к центральной консоли. Её пальцы легли на клавиатуру – привычно, точно. Экран отозвался.

Журнал событий. Временна́я метка. Визуализация каскада.

Анна смотрела на данные. Маркус стоял за её плечом, не решаясь заговорить.

Минуту. Две. Три.

Потом она вызвала анализ траекторий. Программа загружала данные – пять тысяч модулей, каждый с точными координатами и временем срабатывания. Когда карта появилась на экране, Анна почувствовала, как что-то внутри неё – какая-то стена, которую она выстраивала годами – дала трещину.

Трещину, как на потолке. Но глубже. До самого основания.

Траектории были параллельны. Все пять тысяч вспышек – параллельны друг другу. Они образовывали не хаотичный узор космических лучей, а единый фронт. Плоскость, прошедшую сквозь весь массив.

– Это невозможно, – сказал Маркус. Его голос был хриплым. – Так не бывает. Нейтрино летят со всех направлений, они не могут…

– Тихо.

Анна ввела команду. Экран показал направление прихода сигнала.

Не сверху. Не снизу.

Сбоку. Под углом сорок три градуса к вертикали. Сквозь Землю.

Она вычислила азимут. Потом посмотрела на звёздную карту, наложенную на систему координат.

Направление: галактический центр.

Расстояние: двадцать шесть тысяч световых лет.

Анна откинулась в кресле. Маркус сказал что-то – она не расслышала, её имплант внезапно показался ей далёким, ненастоящим, словно она слышала мир сквозь толщу воды.

Двадцать шесть тысяч световых лет. Что бы это ни было, оно вышло в путь, когда человечество ещё не существовало. Когда не существовало даже идеи человечества. И оно летело сквозь пустоту, сквозь звёзды, сквозь газ и пыль – пока не дошло до Земли. Пока не прошло сквозь планету, как сквозь стекло. Пока не зажгло детекторы во льду – все разом, как новогодние огни.

– Доктор Бергман? – Голос Маркуса пробился сквозь туман. – Вы… вы в порядке?

Она не ответила. Её глаза были прикованы к экрану.

– Что это? – спросил он. – Сверхновая? Гамма-всплеск? Что могло…

– Ничего из этого.

Анна сама услышала свой голос – плоский, бесцветный, как всегда. Имплант не давал интонаций, и она не научилась их имитировать. Но сейчас ей было всё равно.

– Сверхновая дала бы разброс энергий. Гамма-всплеск – другую сигнатуру. Это… – Она запнулась. Слова не шли. – Это что-то другое.

– Что?

Анна повернулась к нему. Лицо Маркуса – молодое, испуганное, с этой нелепой рыжей бородой – было совсем близко. Она видела капельки пота на его лбу. Видела, как пульсирует жилка на виске.

– Я не знаю, – сказала она. – Пока не знаю.

Она снова повернулась к экрану. Руки легли на клавиатуру. Анализ осцилляций. Распределение энергий. Временно́й профиль сигнала.

Маркус стоял за её спиной, не смея уйти.

Время потеряло значение.

Анна смотрела на данные, и данные смотрели на неё – цифры, графики, спектры. Они расплывались перед глазами, потом снова становились резкими. Она не замечала, как Маркус приносил кофе. Не замечала, как за окнами медленно серело – не рассвет, какой рассвет в полярную ночь, но намёк на то, что где-то, за горизонтом, солнце всё-таки существует.

Коллеги просыпались. Заглядывали в мониторную, видели её – сгорбленную над консолью – и уходили, не задавая вопросов. Они привыкли. Бергман всегда такая. Одержимая. Чужая.

Но сейчас было другое.

Анна увидела это к полудню – местному полудню, который здесь ничем не отличался от ночи. Темнота за окнами, синий свет экранов, холодный кофе в кружке.

Она увидела паттерн.

Нейтрино не просто прошли сквозь детекторы – они осциллировали. Менялись. Электронное превращалось в мюонное, мюонное – в тау, тау – обратно в электронное. Квантовомеханический танец, который физики изучали десятилетиями.

Но этот танец был не случайным.

Он был слишком правильным.

Соотношения ароматов – так называли типы нейтрино – менялись по чёткому закону. Не хаотично, как положено квантовой механике. Регулярно. Периодически. Как…

Как код.

Анна отодвинулась от экрана. Руки – она только сейчас заметила – дрожали. Она посмотрела на них, на свои длинные бледные пальцы, и не узнала их.

– Доктор Бергман?

Маркус. Он всё ещё был здесь. Или снова пришёл – она не помнила.

– Сколько времени? – спросила она.

– Восемь вечера. Вы… вы не ели весь день. Свенссон спрашивал…

– Неважно.

Она посмотрела на него. На его простое, открытое лицо. На страх в его глазах – страх, который он не понимал сам.

– Маркус, – сказала она. – Подойди. Посмотри на это.

Он шагнул к экрану. Анна вывела визуализацию осцилляций – волнообразную линию, похожую на кардиограмму, только с тремя наложенными сигналами. Три цвета: синий, зелёный, красный. Три типа нейтрино.

– Видишь ритм?

Маркус всмотрелся. Его лоб пошёл морщинами.

– Вроде… да. Повторяется?

– Каждые тридцать семь секунд. Точно.

– Это… – Он запнулся. – Это ведь должно быть случайным? Квантовые процессы…

– Должно.

Анна коснулась экрана. Увеличила фрагмент.

– Но смотри сюда. Соотношение электронных и мюонных на пике. Потом – мюонных и тау. Потом – тау и электронных.

– И что?

– Ноль-один-один. Один-ноль-один. Один-один-ноль.

Маркус молчал. Потом до него дошло.

– Это… двоичный код?

– Трёхбитный. Три типа частиц – три значения. Они не используют ноль и единицу. Они используют соотношения ароматов как… как буквы. – Она услышала свой голос – и не узнала его. Он был глухим. Далёким. – Маркус, это сигнал.

– Сигнал?

– Кто-то передаёт информацию. На нейтрино. Сквозь всю Галактику.

Маркус отступил на шаг. Его лицо – совсем белое теперь, даже губы побелели.

– Нет, – сказал он. – Нет, это… так не бывает. Нейтрино невозможно модулировать, они почти не взаимодействуют, для этого нужна энергия…

– Я знаю.

– …энергия целых звёзд, это безумие, это…

– Я знаю.

Анна смотрела на экран. На волнообразные линии. На паттерн, который не должен был существовать.

– Но это здесь, – сказала она. – Это прошло сквозь Землю. Это зажгло наши детекторы. И это – не шум.

Она повернулась к Маркусу. Тот стоял, прижавшись спиной к стене, как будто пытался отползти от неё – или от того, что она говорила.

– Это язык, – сказала Анна Бергман. – Кто-то с нами говорит.

Три часа ночи. Снова.

Прошли ровно сутки с момента сигнала. Анна не спала. Не могла.

Станция давно погрузилась в тишину – ту особую антарктическую тишину, которую можно резать ножом. Маркус ушёл, пообещав никому не говорить. Она знала, что он не сдержит обещание. Знала, что к утру вся станция будет шептаться. Знала, что Свенссон потребует объяснений, что техническое руководство в Мэдисоне захочет отчёт, что начнётся хаос.

Но это будет завтра.

Сейчас – только она и экраны. Только цифры и паттерны. Только голос из темноты.

Анна работала. Разбивала сигнал на сегменты. Искала повторы, структуру, логику. Данных было мало – всего два с половиной минуты, несколько мегабайт после обработки. Но этого хватало, чтобы увидеть: сигнал не был случайным. Он был выстроен.

Она написала скрипт для визуализации. Простой – точки в трёхмерном пространстве, где каждая ось соответствовала одному типу нейтрино. Запустила.

Экран заполнился хаосом.

Тысячи точек, разбросанных без видимого порядка. Облако данных, не похожее ни на что.

Анна откинулась в кресле. Потёрла глаза. Они горели – она не моргала слишком долго.

Она попробовала другой подход. Свернула данные во времени, нанесла на плоскость. Снова хаос. Попробовала проекции – одну, другую, третью. Хаос, хаос, хаос.

Часы показывали половину пятого.

Анна встала. Ноги затекли – она не вставала часов шесть. Сделала несколько шагов по комнате. Мышцы протестовали.

Она подошла к окну. За стеклом – чернота. Ни звёзд, ни горизонта, ни намёка на существование внешнего мира. Только её отражение – бледное лицо, светлые волосы, кохлеарный имплант за правым ухом.

Она коснулась импланта. Привычный жест. Металл и пластик под пальцами – холодные, как всё здесь.

Этот маленький аппарат был её связью с миром. Без него – тишина. Абсолютная, полная, как антарктическая ночь. С ним – звуки, голоса, жизнь. Пусть искажённая, пусть механическая – но жизнь.

Анна подумала о матери.

Она редко думала о ней – научилась не думать. Но сейчас, в этой комнате, перед этими экранами, память пришла незваной.

Больничная палата. Белые стены. Маленькая девочка с забинтованной головой – недавняя операция, первые дни с имплантом. Мир врывается в неё звуками: шаги, голоса, скрип каталок, плач других детей. Хаос. Страх. И сквозь этот хаос – голос. Один-единственный голос, который она узнала бы где угодно.

Мама.

Мама говорила что-то. Анна не понимала слов – ещё не научилась, ещё не привыкла к тому, что звуки могут что-то значить. Но она слышала голос. Мягкий, тёплый, как объятие.

А потом мама ушла.

Не навсегда – только на работу, всего на несколько часов. Но для шестилетней девочки, только что обретшей слух, это было как конец мира. Она звала – впервые пыталась позвать, первые звуки, похожие на звуки, не слова ещё, но попытка – и мама не слышала. Мама уже была за дверью. Уже уходила по коридору. Уже исчезала.

Через три часа позвонили из полиции. Авария на кольцевой. Грузовик потерял управление. Мама не успела затормозить.

Анна так и не сказала ей ни слова.

Она отвернулась от окна. Лицо в отражении было мокрым. Она не помнила, когда начала плакать.

Экраны ждали.

Анна вернулась к консоли. Вытерла лицо рукавом свитера. Посмотрела на данные.

И вдруг увидела.

Это было как вспышка – мгновенное озарение, которое нельзя вызвать и нельзя объяснить. Просто секунду назад картина была хаосом, а теперь – порядком.

Она смотрела не туда.

Точки в трёхмерном пространстве – это была не карта. Это было сообщение. Но читать его нужно было не как точки – как траектории.

Анна изменила визуализацию. Теперь точки соединялись линиями – в порядке поступления сигнала. Получилась ломаная, извивающаяся в трёхмерном пространстве.

И эта ломаная была не случайной.

Она закручивалась спиралью.

Анна увеличила масштаб. Спираль стала яснее – плотная, с постоянным шагом. Как пружина. Как ДНК. Как… что?

Она добавила ещё один параметр – энергию частиц, цветом. И тогда спираль превратилась в нечто большее.

Рукав.

Спиральный рукав, закручивающийся вокруг центра.

Анна знала эту форму. Каждый астроном знал. Каждый школьник, открывавший учебник по космосу, видел её тысячи раз.

Галактика.

Сигнал содержал карту Галактики.

Не нашу – мы видим Млечный Путь снаружи. Эту – изнутри. С точки зрения того, кто находился в центре.

Анна смотрела на экран, и экран смотрел на неё. Спирали рукавов закручивались вокруг невидимого ядра. Точки становились звёздами. Линии – путями. Пустоты между ними – тёмными провалами, которые нужно было обходить.

Это была не просто карта.

Это была навигационная карта.

Кто-то показывал дорогу.

Анна почувствовала, как слёзы снова текут по щекам. Но теперь – другие слёзы. Не от горя. От чего-то большего, чем горе. Большего, чем радость.

Она опустилась на пол. Прямо так, у консоли, обхватив колени руками. Экраны мерцали над ней – голубые, как черенковское излучение во льду. Голубые, как свет невозможного.

Мы не одни.

Слова звучали в голове – не сказанные, не услышанные, просто существующие.

Мы никогда не были одни.

Маркус нашёл её утром.

Она сидела на полу, спиной к консоли, и смотрела в пустоту. Экраны за её спиной показывали спираль – ту самую, которую она увидела ночью.

– Доктор Бергман? – Голос Маркуса дрожал. – Анна?

Он никогда раньше не называл её по имени.

Она подняла голову. Глаза – красные, припухшие, но странно спокойные.

– Маркус, – сказала она. – Подойди.

Он подошёл. Увидел экран. Открыл рот – и забыл закрыть.

– Это… что это?

– Галактика. Изнутри.

– Откуда…

– Из сигнала. Они закодировали её в осцилляциях нейтрино. Три типа частиц – три координаты. Энергия – четвёртое измерение. – Анна встала. Мышцы протестовали, но она не обратила внимания. – Смотри внимательнее. Видишь цветовую градацию?

Маркус всмотрелся. Спиральные рукава на карте были не однородными. Какие-то области светились синим – холодным, спокойным. Другие – красным, тревожным.

– Что это значит?

– Не знаю точно. Но думаю… – Анна замолчала. Слова давались ей трудно. – Думаю, синий – это безопасные зоны. Коридоры, по которым можно лететь. А красный…

– Красный?

– Опасность.

Маркус молчал. Потом:

– Кто их прислал?

Анна коснулась экрана. Карта повернулась, показывая центр – там, откуда пришёл сигнал. Точка была яркой, почти ослепительной.