Чай с привкусом моря

Очки наделись, стекло потемнело мир, и дышать стало легче. На крыльце осталась стоять фигура хозяйки домика у моря – спокойная, занятая детьми, с кружкой в руке. Внутри, под стеклом, поднималась другая Наталья: настороженная, готовая защищать тишину до последней чайки.

И всё же в шуме мотора и мужских голосах проскользнуло что-то странное: остров не отступил. Волна продолжала идти своим ритмом, чайки кричали ровно там же, где кричали минуту назад. Тишина не исчезла – она просто стала тоньше, словно теперь её нужно было беречь руками.

Со стороны соседнего домика снова хлопнула дверь. Потом – ещё раз. И следом прозвучало короткое:

– Эй, тут кто-нибудь знает, где у них вода включается?

Вопрос повис в воздухе, направленный в сторону нашего крыльца, и стало ясно: спрятаться полностью не получится.

***

Очки лежали на столике у двери, и рука накрыла их раньше, чем голова успела придумать решение. Соседний голос всё ещё висел в воздухе:

– Эй, тут кто-нибудь знает, где у них вода включается?

Внутри дёрнулось раздражение. Слишком быстро эти люди начали занимать мой берег, мои звуки, мой распорядок. Вместе с раздражением поднялась другая вещь – привычка держать лицо, когда кто-то смотрит. Очки сели на переносицу плотно, мир потемнел, и шаг к крыльцу дался легче.

Дети уже снова тянулись туда, где происходило интересное.

– На песок, – сказала коротко. – И ближе к воде. Здесь взрослые.

Старший закатил глаза, но сделал шаг назад. Младший попытался спорить.

– Я просто…

– Просто играешь там, – ладонь легла ему на макушку, чуть прижала. – Я рядом.

Пришлось выйти к линии между домиками. Доски крыльца скрипнули. Песок под ногами шуршал тихо, а гравий у дороги отвечал грубо, с хрипотцой. У соседнего домика трое мужчин стояли вокруг открытого багажника. Один держал в руке шланг и тяжёлый блестящий баллон, второй – свёрнутый гидрокостюм, третий опирался на дверь и смотрел в сторону нашего крыльца, ожидая реакции.

– Вода? – переспросила, выдерживая паузу. – Умывальник в домике работает. Кран под мойкой, там рычаг тугой. Если нужно набрать по-настоящему, у администрации колонка, вон туда по дорожке.

Слова вышли ровно. В голосе специально оставила минимум участия. Тело при этом держало дистанцию: ступни в песке, плечи закрыты, руки свободны, чтобы в любой момент развернуться.

– Принято, – мужчина у двери кивнул. Голос у него был низкий, спокойный. – Спасибо.

Он сказал это без лишней улыбки, без попытки продолжить разговор. Этот тон сбил с привычной обороны: в городе после «спасибо» обычно тянули нитку дальше – «а вы откуда», «а сколько детей», «а одна?».

Здесь нитку обрезали сразу.

Второй, тот, что возился с гидрокостюмом, бросил через плечо:

– Сначала вода, потом море. Иначе опять соль в глазах.

– У тебя и так соль в голове, – отозвался третий, доставая из багажника длинный чехол. Молния прошла по ткани с коротким шорохом, и на свет вышла гитара. Он поднял её осторожно, проверил, цела ли дека.

– Аккуратнее с гитарой, – сказал первый, уже загружая баллон в домик. – Это наше оружие массового поражения.

Смех у них оказался быстрым, без надрыва. В нём не было вызова, который обычно слышится в мужских компаниях, когда рядом чужие. Смех поднялся и тут же стих, словно они помнили, что берег – не их зал.

В голове всё равно включился старый сценарий: вечером костёр, песня на весь пляж, громкие разговоры через открытые окна, попытки «по-хорошему» втянуть в компанию. Сценарий выстроился мгновенно, с подробностями, и от этого захотелось вернуть ключ администрации и уехать обратно по мосту.

Пальцы сжали корешок книги, которую принесла с собой, и кожа ощутила тиснение обложки. Взгляд под очками прошёлся по их вещам: два акваланга с баллонами, ласты, маски, складная резиновая лодка, насос, тубусы для удочек и спиннингов, коробки с приманками, сетка с какими-то металлическими деталями. Отдельно – сумки с продуктами, аккуратно сложенные, будто по списку.

Порядок в вещах всегда выдаёт людей. Порядок бывает разный: кто-то наводит его ради показухи, кто-то, потому что иначе тревога лезет в голову. Здесь порядок выглядел рабочим.

– Мам, – старший подошёл ближе и шепнул, думая, что так его услышат только двое. – Они нормальные?

– Держись подальше, – сказала и не повернула головы. – И слушай, что говорю.

Он вздохнул так, будто разговаривал с воспитателем в садике, и ушёл обратно к воде, но не побежал – пошёл медленнее. Это было маленькое согласие.

На крыльце соседи продолжали разгрузку. Один из мужчин – тот, что с баллонами, – поставил их у стены домика, проверил крепления. Движения точные, без суеты. Второй аккуратно разложил снасти, третий занёс гитару внутрь и вернулся уже с чайником-термосом, поставил на столик у входа.

– Сначала всё по местам, – сказал он. – Потом отдых.

Фраза прозвучала просто. В ней не было ни приказа, ни позы. И от этого внутри снова дрогнуло: слишком знакомо. Точно так же держится человек, которому приходилось собирать жизнь после чужих решений.

Ветер прошёл по берегу и шевельнул траву у домиков. Лёгкая дрожь пробежала по коже на руках. В этом движении воздуха было что-то уверенное, будто остров ставил каждого на своё место и сразу давал понять правила: шум живёт недолго, море перекрывает всё.

Чтобы вернуть себе ощущение контроля, пришлось сделать вид, что занята. Книга раскрылась на середине, пальцы нашли страницу, взгляд опустился на строки. Буквы стояли ровно, но смысл не входил. Слушала.

Соседи переговаривались коротко, без лишнего. Время от времени кто-то из них бросал реплику, и она работала, как метка: здесь давно дружат, знают привычки друг друга, умеют вовремя остановиться.

– Лодку завтра? – спросил тот, что с чехлами.

– Утром, – ответил первый. – Пока народ спит.

– Тут народу мало, – сказал второй и посмотрел по пустому берегу. Взгляд прошёлся поверх домиков и задержался на воде. – И хорошо.

Фраза попала туда, где болело. Внутри стало тише, чем минуту назад. Очки скрывали это изменение, и они внезапно перестали быть щитом. Они стали чем-то лишним.

Разгрузка закончилась быстрее, чем ожидалось. Мужчины занесли последнюю сумку, закрыли багажник без хлопка, дверь машины – тоже. Мотор больше не заводили. Никто не включил музыку. Никто не открыл окна настежь, чтобы «дышало». На песке остались следы от их ботинок и пара отпечатков тяжёлых баллонов, быстро засыпаемых ветром.

Один из них задержался на крыльце, взял термос, налил в кружку и сделал глоток, глядя на море. Потом повернулся к своим и сказал почти тихо:

– Тут закат сегодня будет сильный.

Слова прозвучали не для публики. Для себя. И это снова сдвинуло внутреннюю картину: в моём сценарии такие люди должны были кричать и доказывать, что умеют отдыхать громче других. Здесь другой ритм.

Внутри поднялось любопытство, от которого обычно защищаюсь. Кто они? Почему привезли столько снаряжения и при этом ведут себя сдержанно? Зачем гитара, если они берегут тишину?

Словно в ответ на этот вопрос, третий мужчина вышел из домика, оглядел берег и на секунду посмотрел прямо в нашу сторону. Очки скрыли глаза, но телу всё равно пришлось выпрямиться.

Он задержал взгляд дольше, чем нужно для случайности, и спросил, спокойно, без улыбки:

– Вы здесь надолго?

Вопрос прозвучал спокойно, без нажима, и всё равно в животе сразу собралась тугая нитка. На острове слышно лишнее, и каждое слово попадает точно в цель. Мужчина стоял у своего крыльца, в руке – кружка, от которой поднимался тонкий пар. Лицо открытое, взгляд прямой, без привычного городского «считывания» чужих слабых мест. Это раздражало: с таким тоном сложно ругаться заранее.

Пальцы крепче сжали книгу. Очки держали дистанцию, но голос всё равно должен был поставить границу.

– На несколько дней, – ответила ровно. – Отдых с детьми.

Фраза вышла короткой и закрытой. В ней было всё, что нужно услышать: чужие планы не обсуждаются, личное не раздаётся.

Мужчина кивнул, будто принял правила игры.

– Понятно. Мы тоже по делу отдыхаем, – сказал он и перевёл взгляд на берег, где мои двое уже снова нашли повод для спора. – У вас шумно.

Внутри вспыхнуло. Указывать на моих детей в первую же беседу – плохая идея.

– У воды дети живые, – ответила так же ровно. – Следите за своими вещами, они у вас… впечатляющие.

Слово «впечатляющие» прозвучало сухо. Он уловил тон и вдруг улыбнулся краешком губ – не насмешкой, а коротким признанием: граница стоит крепко.

– Следим, – сказал он и поднял кружку, будто ставил точку. – Если что, скажите. Мы тут рядом.

Фраза была удобной и опасной одновременно. «Если что» в городе обычно означало «теперь вы нам должны улыбаться». Здесь она прозвучала иначе: простое обозначение присутствия. Мужчина развернулся и ушёл в домик без лишней паузы, оставив мне право не отвечать благодарностью.

Дети тем временем подлетели к крыльцу, раскрасневшиеся, с песком на коленях.

– Мам, они спросили? – старший пытался казаться взрослым и равнодушным.

– Спросили, – сказала. – Вы у меня тоже спросите: кто разрешил бегать к дороге?

– Мы не к дороге, мы к машине! – радостно уточнил младший и тут же понял ошибку.

– Значит, завтра повторим правила, – сказала спокойно. – Сейчас чай.

Чай стал спасательным кругом. Руки занялись делом: налить воду, достать пакетики, разложить печенье. Внутри тоже стало чуть тише. Порядок в мелочах держал день в руках, даже когда рядом появились люди, которых не планировала.

Ближе к вечеру берег начал менять цвет. Солнце сдвинулось ниже, и тени от домиков вытянулись вдоль песка. Ветер стал мягче, будто устав спорить с соснами. Дети наигрались, сели прямо у воды, собирая мокрые камни в ряд. Старший объявил этот ряд «границей королевства». Младший тут же попытался границу разрушить. Они спорили тихо, по-деловому, будто строили настоящий закон.

В этот момент у соседнего домика открылась дверь. Один, второй, третий – все трое вышли на песок с кружками. На вид – простые, маленькие, без претензий. Они поставили у кромки пляжа складные кресла, сели рядом, лицом к морю. Движения сдержанные, без демонстрации. Ни музыки, ни смеха, ни телефонов в поднятых руках. Только пар над кружками и дальняя линия воды.

Внутри пошевелилось недоверие. Слишком спокойно для таких «снаряжённых». Слишком тихо для компании. Хотелось найти подвох – привычка жить настороже не исчезает за один день.

Младший потянул меня за рукав:

– Мам, можно ещё поплавать? Ну чуть-чуть.

Он говорил так, чтобы я сразу согласилась. В голосе – уверенность ребёнка, который точно знает, что море лечит всё.

– Вода уже холоднее, – ответила. – Пять минут. И только там, где достаёшь ногами.

– А почему они сидят? – младший кивнул в сторону соседей.

– Потому что взрослые тоже умеют смотреть, – сказала и услышала, как эта фраза прозвучала слишком умно для простого вечера. Пришлось добавить проще: – Закат скоро.

Старший поднял голову и на секунду замолчал. Он всегда первым замечал, когда день меняется.

Солнце опускалось медленно. На воде пошёл длинный дорожный свет, и в нём исчезали мелкие волны. Чайки перестали кричать так часто, будто им тоже стало не до разговоров. В этот час остров выглядел собранным и строгим, без суеты.

Соседи молчали. Один из них держал кружку обеими руками, согревая пальцы. Второй откинулся в кресле и смотрел не мигая, как смотрят на то, что не хочется терять. Третий опустил подбородок, будто слушал внутренний звук, который совпал с шумом воды.

Из их стороны донеслось негромкое:

– Красота-то какая…

Сказано было без позы, без намерения понравиться. Просто констатация, которая обычно вырывается у людей, когда они остаются честными хотя бы на минуту.

Плечи сами опустились. Не сразу, не демонстративно. Очки вдруг стали мешать: стекло прятало глаза, а в такой момент прятаться выглядело глупо. Сняла очки и положила их рядом на крыльцо. Ветер тут же тронул волосы, будто проверял, не передумала ли.

Дети выскочили из воды, мокрые, довольные, и побежали к полотенцам. Старший вытирался сосредоточенно, младший тряс головой, разбрасывая капли.

– Тихо, – сказала, и на этот раз это слово прозвучало мягко. – Слышите? Море.

Они замолчали. На несколько секунд на берегу стало слышно только воду и редкий скрип кресел у соседей. В этой паузе возникло чувство, которое трудно было принять: в одном и том же месте взрослые люди одновременно берегут тишину. Двое из них – я и море, а трое рядом – те самые, которых уже записала в разрушители.

Поймала себя на улыбке – маленькой, без причины. Она появилась сама, когда увидела, что мужчины не тянутся к шуму, не ищут публику, не превращают вечер в мероприятие. Они просто сидели. Пили чай. Смотрели на закат.

И где-то внутри впервые за день прошёл вопрос без злости: если они приехали сюда за тем же, за чем приехала я, то что тогда будет дальше, когда остров начнёт сближать людей, которые не просили об этом?

***

Песок у стены хрустнул – коротко, рядом, так близко, что дыхание само остановилось. В комнате стояла тёплая темнота, и в этой темноте особенно отчётливо слышалось, как у младшего на подушке щёлкнул зубами сон и как старший перевернулся, цепляя пяткой простыню.

Рука дотянулась до выключателя настольной лампы и замерла в сантиметре. Свет означал вопрос. Вопрос означал разговор. Разговор означал жизнь, от которой сюда и уехали.

Вместо света – тишина. Медленный шаг к двери. Доска под ногой отозвалась едва слышным скрипом. Ладонь легла на ручку так аккуратно, будто это чужой дом и чужие правила. Замок провернулся без звука.

На крыльце пахло морем и влажным деревом. Ветер стал ниже, прохладнее; он сразу залез под футболку, тронул лопатки, и кожа покрылась мелкой дрожью. На небе висели звёзды, слишком яркие для городского взгляда. С берега тянуло ровным шумом воды. Ни музыки, ни смеха, ни крика. Остров держал тишину.

Хруст повторился – уже дальше, за домиком, там, где начиналась узкая полоска травы и кустов. Тело собрало плечи, будто ждало удара, хотя умом понималось: рядом взрослые люди, вокруг турбаза, всё обычно. Просто поздно. Просто тихо.

Шагнула с крыльца, босые ступни ушли в прохладный песок. В руке оказался телефон – не как средство связи, как привычка держать что-то, что даёт ощущение контроля. Экран не светила. Пальцы сами нащупали кнопку блокировки, проверили, что звук выключен.

У кромки домика, в тени, стояла фигура. Высокая, плечистая. Света не было, контур читался по движению: рука поднялась, опустилась, в темноте мелькнул маленький фонарик, направленный в землю. Луч резанул песок тонкой полосой и снова погас. Человек не искал дорогу. Он искал что-то конкретное.

Внутри поднялась волна – горячая, резкая. Та самая, которая спасала после развода: сначала держать дистанцию, потом выяснять.

– Вы что здесь делаете? – голос вышел тише, чем хотелось, и от этого звучал ещё жёстче.

Фигура замерла. Потом шагнула ближе к границе света от окна и стала узнаваемой: один из соседей, тот, что стоял у двери машины и смотрел прямо, без суеты. В руке – фонарик, второй рукой он придерживал что-то у бедра, длинное и узкое, похожее на складной гарпун или чехол от удочки. Движение было спокойным, без рывков.

– Простите, – сказал он сразу, без попытки оправдаться. – У вас дети. Тут у берега железо оставлять нельзя. Я своё уже убрал, а у вас… – он кивнул в сторону песка у крыльца.

Глаза сами нашли то, о чём он говорил. У ступенек валялась детская лопатка, рядом – маленькое ведёрко, а чуть дальше, на мокром песке, блеснул металлический крючок от рыболовной оснастки. На нём мог зацепиться ребёнок. Могла зацепиться нога.

– Это не наше, – сказала, и сразу услышала, что это звучит как попытка снять ответственность.

Он не спорил.

– Оно рядом с вашими, – ответил коротко. – Унесу к себе. Утром разберёмся, чьё.

Слова были простые. В них не было ни намёка на власть, ни на знакомство. Только действие: убрать опасное.

Раздражение упёрлось в факт и стало слабее. Ладонь невольно сжалась на телефоне. В горле осталось сухое.

– Зачем ночью? – спросила, удерживая границу. – До утра не терпит?

– Терпит, – он посмотрел на домик, на окно, за которым спали дети. – Спотыкаются ночью. И взрослые тоже.

Эта фраза ударила в точку. За последние годы спотыкаться приходилось слишком часто – не ногами, нервами. На острове хотелось хотя бы тело уберечь.

Он наклонился, поднял крючок двумя пальцами, убрал в карман. Потом подхватил ведёрко и лопатку, аккуратно поставил всё ближе к нашему крыльцу, чтобы утром нашли сразу. Поднялся, не приближаясь.

– Не хотел пугать, – сказал тихо. – Светом тоже. Просто увидел блеск.

Реакция на слово «пугать» пошла по коже волной. Пугаться устала. Держать оборону устала. Но привычка ещё работала.

– Спасибо, – сказала коротко. Слово далось тяжело, будто признание чужой правоты.

Он кивнул, будто это закрывало разговор.

– Ночью тут ещё люди ходят, – добавил и бросил взгляд на тропинку к администрации. – Охрана, рыбаки, кто угодно. Если что-то услышите, не выходите. Закройтесь. Утром всё проще.

В этой заботе было что-то двусмысленное. С одной стороны – нормальное предупреждение. С другой – установка правил: кто умнее, кто знает местность, кто берёт на себя роль взрослого. Внутри вспыхнуло желание ответить резко.

– Разберусь, – сказала ровно. – Спасибо за информацию.

Он понял тон. Улыбка не появилась. Он просто принял.

– Хорошей ночи, Наталья.

Имя прозвучало спокойно и слишком точно. Спина мгновенно стала прямее.

– Откуда вы знаете моё имя? – вопрос вырвался быстрее, чем удалось удержать.

Он не отвёл взгляд.

– Администратор сказала, когда ключи выдавали. Я спросил, кто рядом, чтобы не мешать. У нас на завтра ранний выход на воду.

Сказано было так, что это не требовало доверия, только констатировало порядок. И всё равно внутри остался осадок: имя теперь уже не только моё. Его кто-то произнёс вслух, и остров это услышал.

Он развернулся и ушёл к своему домику. Шаги по песку были тихими, выверенными. Фонарик больше не включался. Тёмная полоса его спины растворилась в ночи, и тишина снова заняла берег.

Дверь домика закрылась за спиной бесшумно. Внутри пахло детским шампунем и чаем, который так и не допили. Старший спал, вытянув руки над головой; младший обнимал пакет с ракушками, будто боялся, что море отнимет добычу. На столе лежали мои очки, перевёрнутые стеклами вниз. Рядом – книга, раскрытая на странице, которую уже не помнила.

Села на край кровати. Взглядом проверила, закрыта ли щеколда. Потом – окно. Потом – ещё раз дверь. Движения были чёткие, почти механические. И в этих движениях внезапно обнаружилось новое чувство: страх стал другим. Он больше не был липкой паникой. Он стал вниманием.

Подошла к окну. Ночь стояла ясная. У соседнего домика в темноте мелькнул огонёк – не яркий, короткий: кто-то, видимо, проверил замок, погасил свет. Всё.

И всё-таки у самого нашего крыльца на песке осталась маленькая вещь, которой раньше не видела: гладкий камешек с круглой дырочкой посередине. Таких дети обычно подбирают и потом теряют без сожаления. Этот лежал аккуратно, почти на линии ступеньки. Опять вышла, подняла его, подержала в ладони. Камень был тёплым, будто только что лежал на солнце, хотя вечер давно ушёл.

Пальцы сомкнулись. Камешек спрятался в кулаке, и вместе с ним спрятался вопрос, от которого сон уже не приходил сразу: кто положил его сюда – дети, море или тот человек, который произнёс моё имя в темноте?

Глава 2. Ароматы, фото и гитарные струны

Сначала ударил по векам свет – прямой, наглый, островной. Руку потянуло к телефону, хотя будильник не ставился: дети и море прекрасно справлялись без техники.

– Ма-ам! – голос старшего прошёл через тонкую стенку домика и через остатки сна. – Мы уже всё нашли! Плавки, круг, лопатки! Пойдём купаться!

Второй подхватил смехом, и этот смех мгновенно заполнил комнату: песок на полу, смятая простыня, полотенца на спинке стула. Дёрнулась штора – тёплый воздух пах солью и нагретым деревом.

Наталья села, сжала пальцами край одеяла, выдохнула и огляделась так, будто проверяла пост: все ли на месте, ничего ли не случилось ночью. Дети целы, окно закрыто, на крыльце тишина. На секунду вернулось вчерашнее ощущение – рядом кто-то бодрствует, кто-то держит берег. Тогда это не пугало. Тогда это злило.

– По очереди, – голос вышел хриплым. – Сначала умыться, потом море. И солнцезащитный крем. И воду взять.

– У нас вода! – отрапортовал старший с таким видом, будто вынес решение.

Пока дети возились с застёжками и лямками, Наталья натянула футболку, сунула ноги в шлёпанцы и вышла наружу. Доски крыльца были тёплые, местами шероховатые. Песчинка прилипла к пятке и тут же напомнила о вчерашнем вечере: домики, тёмная машина, трое мужчин, гитара среди вещей. Тогда хотелось, чтобы берег снова стал пустым. Сегодня берег уже принадлежал всем.

Слева, возле соседнего домика, кто-то тихо возился. Не музыка, не громкий разговор – аккуратный шорох пакета, стук пластиковой крышки, короткий звон металла о металл. Наталья повернула голову, и взгляд встретился с чужим взглядом сразу, без подготовки.

Мужчина стоял у низкого столика. Высоковатый, широкоплечий. На нём была простая футболка, волосы ещё держали утреннюю влажность. Лицо добродушное, без попытки понравиться. Он раскладывал на столике что-то своё: пачку салфеток, нож, пакет с овощами или хлебом – отсюда детали расплывались от солнца.

Наталья остановилась на верхней ступеньке. Плечи сами подтянулись, подбородок стал строже. Тело помнило привычку – держать дистанцию, пока чужие намерения не ясны.

Мужчина первым поднял ладонь, коротко, без фамильярности.

– Доброе утро!

Голос оказался мягким и ровным. В этом «доброе» не было требования. В нём была проверка: будет ли ответ, будет ли контакт.

Наталья улыбнулась – тонкой вежливостью, которую можно снять и убрать обратно, как очки в футляр.

– Здравствуйте…

Собственное слово прозвучало сдержанно. Чуть суше, чем хотелось. Чуть быстрее, чем нужно. Пальцы легли на перила крыльца, будто удерживали себя от следующей фразы.

Дети выскочили на крыльцо следом, обогнали и уже тянулись вниз, к песку. Старший встал на ступеньку ниже и бросил на маму вопросительный взгляд: разрешение?

– Крем, – напомнила Наталья. – И кепку.

– Кепка! – младший хлопнул себя по голове и исчез обратно в домик.

Мужчина у столика посмотрел на это движение и слегка усмехнулся – спокойно, без оценок. Он не сделал шага ближе. Не подал совет. Не спросил, сколько лет детям. Взгляд задержался на крыльце ровно настолько, чтобы показать: всё увидено, всё понятно.

Наталья уловила в этом простую вещь, неприятную для собственной осторожности: рядом стоял взрослый человек, который умеет держать границы.

– Рано у вас подъём, – сказал он уже тише, будто оставляя фразу на песке, без обязательного ответа.

Внутри мелькнуло раздражение. Рано, поздно – какое дело. Сразу следом пришла другая мысль, ровная и холодная: фраза без вопроса не вяжет. Она просто висит, и на неё можно не отвечать.

Наталья кивнула – минимально. Так кивали в очереди, в кабинете, на работе: «слышу, поняла, дальше сами».

– У моря свои правила, – вырвалось неожиданно.

Слова прозвучали не по плану. Слишком живо. Слишком человечески. Наталья ощутила, как щеки теплеют, и тут же занялась делом – повернулась к домику, шагнула внутрь за кремом и кепкой, будто именно это и было главным.

В комнате младший уже рыскал по сумке, делал вид, что помощь не нужна. Наталья выдавила крем на ладонь, потерла между пальцами и начала наносить детям на плечи и носы – быстро, профессионально. У младшего нос сморщился.

– Фу, пахнет…

– Пахнет отдыхом, – отрезала Наталья и сама удивилась собственной реплике. Вышло почти весело.

Снаружи снова стукнуло железо. Потом – тишина. Наталья вышла обратно, на крыльцо, и поймала себя на том, что ищет взглядом столик соседа. Мужчина всё так же был там, только теперь в руках у него оказалась маленькая термокружка. Пар над ней поднимался тонко и быстро растворялся в солнце.

Он заметил взгляд, и в уголках глаз появился тёплый прищур. Никакого «подойдите», никакого «давайте знакомиться». Лишь аккуратное присутствие.

– Море сегодня спокойное, – сказал он, будто, между прочим. И снова оставил Наталье свободу: брать фразу или пройти мимо.

Слово «спокойное» легло точно в то место, где внутри стояла тревога. Наталья ощутила это физически: чуть легче стало под грудью.

– Посмотрим, – ответила она и тут же спустилась с крыльца к детям, перехватив младшего за локоть, чтобы не побежал сразу в воду.